Дом бурь

– Э-э… – Сисси Даннинг принялась разглядывать узор на ковре.

– О, я не сержусь. Просто надеялась, что кухарка сообщит мне поставщиков и я закажу что-нибудь сама.

– Я не уверена, что «поставщик» – правильное слово, мистрис. Вы же знаете, как это бывает. – Теперь экономка смотрела прямо на нее. Если бы не держала поднос, то, вероятно, постучала бы себя по носу. Элис улыбнулась и кивнула. Она поняла.

– Кстати, мистрис, вы нашли время заглянуть на почту?

– О да… Мне удалось немного продвинуться в решении вопроса, но к тому времени, как я туда добралась, заведение уже почти закрылось.

– Ну, ничего страшного. Здесь, на Западе, эти проблемы в конце концов решаются сами собой. Надо лишь немного потерпеть…

В тот вечер Элис рано легла спать. Погасив свет, она уставилась в нахлынувшую темноту и вспомнила сырой старый дом своего детства. Обнаружив, что наследство то ли пропало, то ли было растрачено впустую, Элис заманила тетю к каскаду в отдаленной части сада. Всегда любила это место: если сосредоточиться на падающей воде, она словно застывала, а все вокруг продолжало двигаться. Впрочем, как ни старалась Элис, тетка держалась на плаву и не тонула. Это было похоже на драку с громадной разъяренной лягушкой; и все-таки в конце концов наступил момент, когда поверхность взбаламученного теткиными трепыханиями пруда успокоилась. Элис запомнила стекленеющие глаза и разинутый рот, неуловимый момент, когда жизнь покидает тело; потом труп перевернулся, и его медленно понесло к другому берегу водоема.

А затем наступил дымный осенний вечер, Элис шла по тропинке вокруг Стоу-Пул в Личфилде. Впереди ее ждала близкая подруга Шерил Кеттлторп. Элис ускорила шаг, уверенная, что им нужно обсудить что-то крайне важное. Но Шерил все время ускользала, одетая в меховое пальто цвета сумерек, которые сгущались по мере того, как озеро тускнело, и когда Элис в конце концов ее догнала, не осталось ничего, кроме холода, туманного звездного света и ноющего чувства недосказанности.

VI

Сменница за сменницей приближался апрель, и в Инверкомбе воцарилось необыкновенное оживление. Под воздействием солнца и метеоведа Эйрса все росло, вытягивалось, набухало. По берегам зеленого пруда сияли желтые лютики. В пинарии распустились папоротники, а у стен вокруг садов гораздо раньше положенного срока вспыхнули и заалели пламемаки. В линолеумных сумерках помещений для прислуги экономка Даннинг без особой радости руководила собранием, где преобладало недовольство. Мастер-садовник Уайетт пожаловался на несвоевременное появление вредителей и поздние посадки. Кухарка была не в духе из-за того, что пришлось использовать для готовки выгоночный[6] ревень, хотя обычно в это время года хватало консервированного. Даже Уилкинс беспокоился из-за своих возовиков. Сисси могла бы перечислить с десяток собственных проблем, но промолчала, потому что метеовед Эйрс начал возмущаться – дескать, на любом корабле, где ему довелось служить, их бы признали бунтовщиками, – а потом бросил на нее очередной тоскующий взгляд, к которым экономка привыкла за последние без малого двадцать лет.

Итак, предстоял ужин. После долгих размышлений Элис пригласила доктора и докторшу Фут, блюстителя Скатта, преподобного вышмастера Брауна. Местные важные птицы. Скучные или интересные – в зависимости от того, как относиться к захолустью, – но так или иначе полезные. Это будет совсем не похоже на ее грандиозные суаре и танцы, но первый официальный ужин во взрослой жизни Ральфа заслуживал внимания, и потому антикварные сервизы и чаши для пунша были извлечены из оберточной бумаги, вслед за чем обнаружились трещины и вмятины, а кое-что чрезвычайно важное из специй и столовых приборов и вовсе пропало. Элис стоически изображала неземное спокойствие, словно лебедь, который отчаянно работает лапами под водой, чтобы не утонуть.

Для Ральфа заказали первый строгий костюм, и Элис, наблюдая за тем, как вызванный из Бристоля портной прикладывает сантиметровую ленту к его плечам, видела, как сын постепенно превращается в мужчину. Она также предложила ему попробовать вино, которое выбрала в лабиринте погребов Инверкомба. Оказалось, за эти годы он употребил столько спирта и морфия, что почти утратил способность пьянеть, но тем не менее она научила его разбавлять напиток в той пропорции, которая полагалась за ужином парнишке – точнее, юноше – его возраста.

Затем наступило шестое апреля, восьмисменник, и они не успели подготовиться как следует. Элис ходила туда-сюда, проверяя цветочные композиции и выражая сочувствие по поводу маленьких катастроф на кухне, одновременно украдкой изучая собранные кухаркой ингредиенты, в большинстве своем без этикеток. Вельграндмистрис даже посетила метеоворот, чтобы убедить Эйрса в необходимости теплой и ясной погоды в Инверкомбе этим вечером.

Ральф был полуодет, когда мать вошла в его комнату, и ее взгляд упал на истерзанные галстук-бабочку и камербанд[7].

– К этим штукам должна прилагаться инструкция.

– Вы с отцом два сапога пара. – Она развязала узел на его шее. – Подними подбородок. Пропускаем под низ, потом еще раз, и прячем вовнутрь.

– Разве с этим можно справиться без посторонней помощи? Может, позвать горничную…

– Бедняжки слишком заняты. – Мать внимательно наблюдала за ним, и алый камербанд струился в ее пальцах. – Уверена, ничего страшного не случится, если я сама тебе немного помогу. Вот… все равно что рану перевязывать. Подними руки. А теперь повернись. – Ральф подчинился. Камербанд послушно обхватил его талию. – И, дорогой, тебе правда не стоит переживать из-за вечера. Эти люди неважны, я серьезно. Просто скажи себе, что проведешь пару часов не совсем так, как хотелось бы в идеале. Я так и поступаю. И ты действительно отлично выглядишь. – Мать прошлась по нему руками. Ральф почувствовал знакомый холодок ее прикосновений. И еще тот самый аромат свежего постельного белья, преобладавший над любыми духами. – Я очень, очень горжусь тобой. А это… – Она отошла за чем-то, принесенным незаметно для него. – Просто может тебе пригодиться.

Синий бархатный футляр с чем-то тяжелым и неравномерно распределенным, украшенный буквами «Р» и «М». Крышка распахнулась. Внутри поблескивали детали бритвенного набора.

Когда мать ушла, Ральф подошел к зеркалу. Бритва была марки «Фелтон» – как в рекламе на привокзальных плакатах, только позолоченная. И неужели сделанную из слоновой кости ручку помазка украшал настоящий бриллиант, а не крупный страз? Включив воду и напевая себе под нос – как подобает мужчине, – он собрал бритву и приступил к делу.

Если не считать крови, натекшей на воротник, отражение в зеркале почти не изменилось, и Ральф, невзирая на весь учиненный беспорядок, решил, что вряд ли может как-то улучшить результат. Он прошелся по комнате. Может, полистать какую-нибудь книгу? Нет, лучше прогуляться.

Он стал сильнее. Если не спешил, то почти не чувствовал былой одышки. Идя в поскрипывающих новых лакированных туфлях по долине, залитой угасающим сиянием заката, Ральф пришел к выводу, что именно так и чувствуют себя здоровые люди. Отсутствие какой бы то ни было заметной боли в грудной клетке, голове или конечностях казалось почти жутким – как будто он потерял нечто жизненно важное. Виды, которыми он раньше мог полюбоваться лишь во фрагментарном виде, через объектив подзорной трубы, теперь раскрылись во всем многообразии вечерних ароматов и шорохов, неподвластных даже самой совершенной оптике.

Лимоны налились желтизной, а апельсины лучились оранжевым светом, распространяя из цитрусовой рощи сладковато-горький аромат. И уже пылали пламемаки. Он обхватил их лепестки ладонями, чтобы ощутить нежное тепло. Было совершенно невозможно определить, где заканчивается природа и начинается мастерство, а затем и магия. После упорядоченности книг голова шла кругом. Сад уходил вниз по склону. Ральф очутился в краю, по-своему столь же незнакомом, как и тот, с которым ему вскоре предстояло столкнуться дома, но куда более гостеприимном. Он был вне досягаемости солнечного света, теперь освещавшего только купол метеоворота и разномастные кроны плюсовых деревьев, поднимавшихся к Дернок-Хед, и сам воздух казался прохладным, зеленым. Юноша представил себе, сколько эонов потребовалось, чтобы возникла эта долина. Вообразил, как вода неустанно разрушала тело горы. Почти увидел и услышал, как это происходило. Здесь он мыслил куда яснее, чем над книгами.

За цветниками сад продолжал спускаться по склону. Ральф как будто ступил в глубокую, неподвижную воду еще до того, как за поворотом тропинки заметил темный отблеск пруда для разведения рыбы. Затем на противоположном берегу что-то шевельнулось; некий сгусток сумерек, серая подвижная тень. Мать вышла прогуляться, одетая в невиданное прежде меховое пальто, в столь теплый вечер казавшееся нелепым. Ральф обрадовался появлению Элис, и вместе с тем ему почему-то стало одиноко. Он открыл рот, чтобы окликнуть ее, но в этот момент прежде послушная нога вдруг взбунтовалась. Он грохнулся лицом вперед и испачкал сорочку о мох на тропе.

Когда Ральф поднялся на ноги, его голова продолжала гудеть от внезапности падения, а матери уже не было видно. Похоже, настало время вернуться домой и встретиться с гостями лицом к лицу. Пока он плелся обратно, небо излучало пульсирующий свет, как более темная и крупная копия метеоворота.

– Ральф? Милый… – Из-за скульптуры появился силуэт матери. – Мы тебя везде искали. – Она подплыла к нему, одетая в красивое зеленое платье. – Что это с тобой?.. – Сняв со стены излучающий мягкий свет шар луноплюща, она поднесла его к Ральфу, желая рассмотреть получше.

Ральф увидел на сорочке пятна от мха.

– Прости… я увидел тебя на том берегу пруда несколько минут назад. Когда ты там гуляла… в меховом пальто…

– Пальто? Ты о чем, милый? Как будто сегодня у меня есть время бродить по саду. Мне не следовало разрешать тебе бриться в одиночку. Ты испачкался в крови. Стой спокойно. – Она что-то проговорила; фраза была лаконичнее, чем плеск фонтана. – Так-то лучше. – Вновь ее рука коснулась ткани, и луноплющ на миг сделался чуть ярче. Сорочка опять стала безупречно чистой.

– Гости уже здесь. Ты выглядишь подобающе, но жаль, что именно сегодня тебе захотелось отправиться на разведку…

Западная гостиная была освещена множеством свечей, чье пламя почти не тревожил ветерок, залетающий в двери, обращенные к слабо мерцающему саду.

– Ее смерть была такой внезапной. – Маленькая и деловитая докторша Фут, смышленостью с лихвой превосходившая супруга, отложила ложку. Ее пальцы коснулись блестящей броши в виде жука. – Селия была из тех людей, по которым я всегда скучала, когда ее не было рядом.

– Я серьезно подумывала о том, чтобы прийти на похороны, – сказала Элис, подавая знак, чтобы убрали суповые тарелки. – Мы же были знакомы. И я сразу почувствовала симпатию к бедной Селии, подумала, что мы могли бы стать подругами. Но побоялась, что мое присутствие на ее похоронах сочтут… – она задумалась, подбирая слова, – за дерзость.

– И как вам Запад, вельграндмистрис? – поинтересовался блюститель Корнелиус Скатт, нацепивший слегка пахнувшую нафталином синюю парадную форму с галунами.

– Не уверена, что поняла его суть. По крайней мере, не была уверена до сегодняшнего вечера. Все благодаря тому, что вы здесь, друзья мои. – Она подняла бокал и поднесла его к губам. – Должна признаться, я по-прежнему нахожу использование кабального труда, который здесь отнюдь не редкость, слегка… – она склонила голову набок, – необычным.

– Ваше присутствие, – сказал блюститель Скатт, который с трудом мог отвести от нее слезящиеся глаза, – здесь, на Западе, приветствуется как никогда, вельграндмистрис. Оно поможет уберечь нас от необоснованной критики, которая слишком часто исходит из Лондона и с Востока. Люди, которые никогда не были в колониях и не разбираются в этом вопросе…

– Но я понимаю, – возразила Элис, – что кабала обеспечивает работу и безопасность многим из тех, кто иначе вел бы воистину дикарское существование…

От щербета до паштета она продолжала перечислять аргументы в пользу обычая, который всегда считала самым настоящим рабством. Так или иначе, существовала неоспоримая экономическая потребность в сахаре и хлопке, чье производство было трудоемким, и ведь даже Библия признавала рабство необходимым условием существования человеческой цивилизации. И разве сам факт появления на свет вкупе с прочими обстоятельствами не становился для каждого нерушимой цепью, приковывающей его к тому или иному жребию? Последний вопрос она адресовала экономке Даннинг, которая вошла, чтобы проследить за переменой столовых приборов, предваряющей подачу омаров.

– Ну да, вельграндмистрис. С другой стороны, не мне об этом судить…

Экономка ретировалась, ее истинное мнение осталось под покровом тайны, и Элис, которая опасалась, что ее разглагольствования были излишне замысловаты, убедилась, что донесла до слушателей свою точку зрения. Дело в том, что жители Запада – даже освобожденные негры – инстинктивно защищали правомерность кабалы.

Главным блюдом была утка по особому рецепту, на приготовление которой кухарка потратила несколько дней. Наслаждаясь изысканным вкусом и, вероятно, запрещенными специями, Элис с удовольствием бы заговорила о частной торговле, только вот она уже пыталась, чем вызвала у присутствующих замешательство. Даже блюститель Скатт, которому теоретически надлежало с этим делом бороться и который ныне изучал ее декольте, почувствовал себя весьма неуютно, когда беседа свернула в соответствующее русло.

– До приезда сюда я даже не подозревала, – проговорила Элис, избрав другую – как ей показалось, безобидную – тему, – что Инверкомб окружен таким количеством легенд и суеверий. Кажется, дом их притягивает. Впрочем, надо признаться, призраков я пока что не видела.

– О, но призрак существует, – заметила грандмистрис Ли-Лоунсвуд-Тейлор, которая, как и следовало ожидать, нарядилась в чрезмерно пышное платье из красного тюля. Она пила вино со сдержанной жадностью, на которую Элис успела обратить внимание, как и на плохо затонированные нити лопнувших капилляров на носу и щеках. – Не знаю, стоит ли об этом говорить…

– О, прошу вас. Я заинтригована. Продолжайте.

– Говорят, иногда можно увидеть, как по территории имения бродит гильдейка, с которой вельмастер Порретт был помолвлен.

– Правда? Вы имеете в виду ту грандмистрис, на которой он так и не женился? Но я думала, она никогда сюда не приезжала. Я ошиблась? – Похоже, гости относились к этому вопросу куда серьезнее, чем предполагала Элис. – Разве не в этом суть истории?

– Я думаю, – прошелестел справа от нее блюститель Скатт, – что суть должна быть в этом. Теоретически.

– Как мило… вы хотите сказать, что здесь обитает призрак женщины, которая не бывала в Инверкомбе? – На этот раз, как и на протяжении большей части ужина, Элис избегла слезящегося взгляда блюстителя. С мужчинами вроде него не было необходимости в осознанном флирте. Она бы действовала себе во вред, ведь он уже и так попал в ее сети. – Лондонские призраки, они… – Элис замолчала, на этот раз по-настоящему подыскивая нужные слова. Она посмотрела на Ральфа в поисках поддержки. Он сидел за дальним концом стола, словно пребывая на границе тьмы и света, очерченной канделябрами. На протяжении вечера Элис уделяла сыну мало внимания, и теперь он показался ей бледным. – Мой сын Ральф – сведущий в науках молодой человек, и он, возможно, сможет все объяснить. Верно, дорогой?

– Я бы предположил, – Ральф заговорил так медленно и вместе с тем многозначительно, что Элис призадумалась, не многовато ли он выпил вина, – что призраки, если они вообще существуют, в силу необходимости пребывают вне того, что мы называем временем.

– Правда, милый? – Похоже, он ей возражал, хотя Элис понятия не имела, как и почему. – Я думала, с учетом того, как хорошо ты разбираешься в живой природе, а также твоей склонности к логическому мышлению, ты…

– Или, возможно, дом может испытывать на себе воздействие того, что еще не случилось, как и того, что уже произошло. Судя по тому, что я знаю об истории Инверкомба, здесь не было событий более примечательных или печальных, чем в большинстве других особняков. И все же… – Ральф моргнул, словно изумленный собственными речами. Его лицо казалось таким же прозрачным, как и язычки пламени, что парили между ними над столом. Широкий мертвенно-бледный лоб блестел. Странно, ведь благодаря открытым дверям в гостиной царила приятная прохлада. Ночная погода, как и обещал метеовед Эйрс, была безупречна, и Элис планировала после ужина устроить прогулку по одной из многочисленных дорожек в саду, однако теперь она почувствовала первый укол тревоги за сына. Ральф просто устал? Слишком много выпил? И с какой стати он испачкал свой лучший костюм, бегая по саду? Взгляд его покрасневших глаз, как будто не вполне сфокусированный, блуждал по столу, приостановившись сперва на полных бокалах красного вина, а позже – на темноволосой горничной, убиравшей заляпанные соусом тарелки. Элис с небольшим опозданием узнала в ней девчонку, которую повстречала на берегу. Экономка хорошо потрудилась; теперь береговушка двигалась с изяществом, которому горничную не обучить, если у нее нет задатков. К тому же она оказалась довольно неплохо сложена. Да и личико имела миленькое. Элис заметила, что Ральф продолжал смотреть на дверь после того, как девушка вышла из гостиной, и слегка расслабилась. Возможно, он не заболел. Возможно, причина куда проще и понятнее.

Трапеза продолжалась. Благодаря превосходным блюдам и вину – все сошлись во мнении, что кухарка превзошла себя, – гости разговорились. Элис подумала, что эти люди вспоминали о Лондоне только как о месте, где они побывали, чтобы изумиться и уехать. Из-за конкретных тем, которые годились или не годились для беседы, из-за того, как эти люди ели и пили, из-за провинциального говора и неглубоких познаний они казались ей в целом неуклюжими и наивными. Нынче утром Элис узнала от Тома, что Пайки выиграли первый раунд судебных разбирательств в Лондоне, и именно в Бристоле находилась головная контора непокорных подрядчиков; ну да, где же еще. Теперь это многое объясняло.

Лаймовые сорбеты, приготовленные из выращенных в Инверкомбе плодов, были посыпаны мелко нарезанной травкой, похожей на шнитт-лук, которую она никогда раньше не видела. Растение называлось гореслад, и кухарка выращивала его в холодных уголках сада, потому что погода в Инверкомбе стояла слишком мягкая. Резкая, неодолимая сладость наполнила рот Элис. Она потеряла нить разговора, а Ральф тем временем всерьез разгорячился.

– Но, если Господь сотворил землю для человечества, – ласково проговорил преподобный вышмастер Браун, пытаясь опровергнуть какой-то из доводов ее сына, – с чего бы ему оставлять ее пустынной и незаселенной на тысячи лет? Ведь современная наука признает, что семь дней творения могут и не быть днями в том смысле, который мы сегодня вкладываем в это слово…

– Разве вы не понимаете? – Ральф обвел взглядом стол. – Вселенная устроена не так. Мы должны отказаться от естественного стремления поместить себя в центр бытия, мы должны принять во внимание то, что подсказывают наши собственные чувства. Мир природы претерпел необычайные изменения. Иначе как вы объясните обнаруженные в горных породах четкие отпечатки растений и даже животных, совершенно не похожих на те виды, о которых мы знаем сейчас?

– Послушайте… вы в определенном смысле правы. – Докторша Фут, которая молчала большую часть ужина, внезапно заговорила. – Я же всегда говорила, не так ли… – поколебавшись, она склонила голову в сторону мужа, – что мои собственные, пусть и незначительные исследования мира насекомых показывают…

– Но это всего лишь жуки, моя дорогая. Интересное хобби для гильдеек и так далее, но вряд ли доказательство чего-либо. Позвольте-ка я… – доктор Фут наклонился, заставив супругу отодвинуться от стола, – все вам объясню, молодой человек. Когда-то Англия была затоплена. Вероятно, там, где мы сейчас находимся, были болота – дикие и необитаемые края, расположенные далеко от небольшой плодородной территории, которую Библия именует Эдемским садом и которая, как определили современные ученые, находилась где-то в пределах Плодородного полумесяца Аравии. Возможно, тропические птицы летали прямо над тем местом, где мы сидим. Вероятно, бегемоты…

– Но откуда взялись эти птицы? Почему у них есть крылья? Как они научились летать?

– Уверен, их научили матери, как и положено хорошим матерям. Вы согласны, вельграндмистрис? – поинтересовался преподобный вышмастер Браун, обратив раздражающе благочестивый взгляд на Элис, но лающий смешок вынудил его вновь повернуться к Ральфу.

– А откуда берется сам воздух? Это вы мне можете объяснить? Неужели все было создано специально для нас, чтобы потом не измениться? – Дыхание Ральфа, как заметила Элис с растущей тревогой, сделалось быстрым и неглубоким. – Что насчет солнца, м-м? Звезд? Неужели их просто расставили на небосводе, как украшения на полке, чтобы придать ему красивый вид, – и все это сотворил так называемый Господь?

Слова «так называемый» неловко повисли в воздухе. Среди участников трапезы никто не сомневался в существовании Старейшины, чей Сын сам был членом гильдий: сперва плотников, потом – рыбаков. И все же, если она покончит с этим немедленно и с должной расторопностью уложит Ральфа спать, гости сделают вид, что ничего не заметили – как не замечали собственных дурацких суеверий и разгула контрабанды.

– Я думаю, милый, тебе стоит подняться наверх.

Элис понимала, что вновь обращается с Ральфом как с ребенком, хотя весь смысл этого вечера заключался в том, что он перестал им быть. Так или иначе, сын кивнул, послушно отодвинул стул и встал. Закашлялся, слегка покачнулся и вытер рот; мокрый завиток волос прилип к его лбу. Потом Ральф зашатался и наклонился вперед, уперся руками в стол, скомкав скатерть и вынудив бокалы и соусницы зазвенеть. Элис вскочила и поспешила к нему. Она и не думала, что все обернется так плохо, и потому, схватив Ральфа за руку и увидев рассыпавшиеся по столу красные звездочки, поначалу решила, что это капли вина, а не крови.

VII

Ральф был уверен, что быстро одержит победу в споре. Даже когда ему помогли выйти из западной гостиной, он внутренне ликовал. Он не сомневался, пока с него снимали смокинг, развязывали галстук и камербанд, что вступает в новый мир, полный определенности. В ушах у него звенело, голова кружилась, однако он почти улыбался, глядя в лицо своим оппонентам в логическом диспуте, то приближавшимся, то удалявшимся от его огромной зелено-золотой крепости – кровати с балдахином.

– Саквояж всегда при мне, мистрис. Несколько потенциально полезных лекарств…

– Так принесите же их. – Голос матери звучал необычно резко.

Время для него застыло. Он вдохнул запах материнского шелкового платья.

– Я принесу твои болекамни, дорогой.

Лежа в кровати, Ральф чувствовал приятную расслабленность. Вернулись движущиеся тени и голос доктора Фута. Чьи-то грубые руки ощупали его лицо, пальцы залезли в рот и разомкнули веки. Затем он ощутил знакомое холодное прикосновение стетоскопа к груди, хотя эта штуковина, судя по всему, была продвинутой и умела откачивать воздух. Ральф сопротивлялся, извиваясь и кашляя.

– Явные признаки интоксикации, вельграндмистрис. Нет-нет, я бы не стал использовать этот болекамень… – Ральф почувствовал, как кто-то разжимает его ладонь, – заклинания могут конфликтовать.

Он ощутил запах докторского саквояжа. Упал в его сиропные объятия, едва щелкнули застежки. Вокруг порхали бесчисленные бутылочки из синего стекла, изгибая тонкие горлышки и качая высокими пробковыми головами. Затем что-то коснулось его губ, и пролитая жидкость раскинула темные липкие корни по белоснежным простыням.

– Оно эфирированное? – Голос матери. – Заклинание потребуется?

– Я думаю, это необходимый минимум. – Доктор Фут прочистил горло. Стекла его очков засияли, словно луны-близнецы. Моросящим дождем упали капельки слюны, и Ральф почувствовал, как в гортани сгущается, клубится, поднимается какой-то пар. Сердце замерло в груди. Он закашлялся, хоть на это и не было сил. А потом заклинание повторилось, и наступила некая разновидность покоя.

Он лежал, наполовину свесившись с кровати, словно потерпевший кораблекрушение. Его разбудило солнце. На ярком квадрате ковра ждали своего часа стопки книг. Кашляя, он с трудом потянулся к тисненой кожаной обложке ближайшей книги. Та перевернулась и съехала на пол. Он понятия не имел о ее содержимом, но страстно желал ощутить блаженную прохладу пронумерованных, снабженных подписями вклеек. Штуковина была невероятно тяжелой.

Возможно, ему попалась сама Книга Знаний – все прочие были лишь выдержками из нее, – со страницами, сделанными из измельченной древесины того самого дерева, что росло в Эдемском саду. Возможно, вскоре он увидит Еву.