Наследник Фениксов. Начало

– Впереди тебя ждёт Гимназия, – продолжил дедушка, его взгляд стал серьёзным, почти строгим. – Это будет твоё первое настоящее испытание. Ты должен будешь учиться не только магии, но и молчанию. Учиться видеть, слушать и понимать, кто друг, а кто враг. Ты должен стать сильнее, Александр. Достаточно сильным, чтобы однажды принять в свои руки наследие нашего рода.

Я напрягся, всё моё внимание было приковано к дедушке. Наследие… Он говорил не просто о знаниях из книг.

– Существуют реликвии, ключи к нашей истории и нашей силе. Они ждут своего часа и своего хранителя. Но они отзовутся лишь на того, кто докажет свою готовность не только силой, но и мудростью, и умением хранить молчание. Помни об этом в стенах Гимназии. Каждый твой поступок, каждое слово будут иметь значение.

Я слушал дедушку, и сердце моё вместо учащённого стука, казалось, забилось медленнее, тяжелее, отмеряя удары нового времени. Он говорил загадками, но я понимал главное: моя жизнь больше никогда не будет прежней. Ритуал был не просто традицией. Это был экзамен. И, кажется, я его сдал.

– А теперь иди, – дедушка снова смягчил тон, и в нём прозвучали почти заботливые нотки. – Тебе нужно отдохнуть. Впереди долгий путь, и он начинается сегодня. И помни, что бы ни случилось, ты не один. Сила нашего рода теперь с тобой. Внутри тебя.

Он по-отечески положил руку мне на плечо, и я почувствовал, как по телу снова пробежала волна тепла. Затем он развернулся и молча ушёл в сторону лагеря, оставив меня одного под звёздным небом, наедине с густым, как смола, мраком древнего леса и бурей мыслей в голове.

***

Я брёл обратно к лагерю, ноги вязли в мягком, влажном мху, а сам я тонул в густом, почти осязаемом тумане собственных мыслей. Слова дедушки отдавались в сознании непрекращающимся эхом, вплетаясь в симфонию ночного леса и треск догорающего ритуального костра. Каждый шаг по упругой лесной земле казался медленным, словно само время растянулось, давая мне возможность осмыслить произошедшее. В тусклом свете огня, что всё ещё плясал в центре поляны, причудливые тени деревьев тянулись ко мне, будто безмолвные стражи древних тайн, на пороге которых я теперь стоял.

Я уже не был тем мальчиком, который пришёл сюда несколько часов назад, ожидая лишь понаблюдать за старинным обрядом, и если мне позволят, исполнить в нём какую-нибудь небольшую роль. Теперь словно передо мной распахнулись врата в мир, о подлинной глубине которого я прежде лишь смутно догадывался. Дедушкины слова пульсировали в висках: «Тайны… Ответственность… Наследие…» Я не мог до конца осознать весь масштаб открывшегося, но уже ощущал на плечах непривычную тяжесть этого дара. Огонь, которого я коснулся – или который коснулся меня? – был не просто стихией. Он был живым, дышащим, и он признал меня своим.

Мысли невольно вернулись к предстоящему поступлению в магическую гимназию. Этот день, который ещё утром казался мне лишь важной вехой в учёбе, теперь обрёл совершенно иной смысл. Прежде моими главными заботами были сборы, тревога о новых уроках и незнакомых учителях. Гимназия представлялась мне огромным, загадочным храмом знаний, где я найду ответы на свои детские вопросы. Но теперь, после ритуала и разговора с дедом, она превратилась в нечто иное: в первое испытание. В кузницу, где я должен был выковать себя, стать достаточно сильным, чтобы… чтобы что?

«Ты должен стать сильнее… чтобы однажды принять в свои руки наследие нашего рода».

Слова дедушки звучали ободряюще, но не могли полностью развеять подкравшуюся к сердцу тревогу, похожую на тень ночной птицы, бесшумно скользящую между деревьями. Впереди меня ждали годы обучения, неизведанные испытания и тайны, которые могли навсегда изменить мою судьбу. Я должен был быть готов.

Я остановился и поднял голову к небу, усыпанному мириадами холодных, но больше не равнодушных звёзд. Они мерцали в бездонной черноте, словно алмазная пыль, рассыпанная по бархату ночи. Эти звёзды, свидетели бесчисленных веков, казались далёкими, но теперь, глядя на них, я чувствовал не просто предчувствие. Я ощущал их взгляд. Словно там, в ледяной пустоте космоса, тоже скрывались ответы, и я был связан с ними невидимой нитью.

Сила огня, проявившаяся сегодня так неожиданно, была лишь искрой, первым всполохом. Я не знал, куда приведёт меня этот путь, какие тайны раскроются, какие опасности поджидают за поворотом. Но я был уверен – мир гораздо сложнее и многограннее, чем я когда-либо мог себе представить.

«Магия – это связь…» – слова дедушки снова всплыли в памяти, и вместе с ними пришло ясное осознание: моё место в этой великой истории уже определено, даже если я ещё не вижу всей картины. Я словно был частью огромной, запутанной головоломки, и каждый новый день, каждое новое знание будет приближать меня к разгадке. Я должен был научиться молчать. Научиться быть достойным. Чтобы однажды получить ответы.

Я глубоко вздохнул, и прохладный ночной воздух, который, казалось, я вдыхал впервые по-настояшему, наполнил лёгкие, но не смог охладить тот внутренний жар, что остался после слов деда. Страх не то чтобы отступил, нет, он просто сжался, съёжился под натиском нового, неведомого доселе чувства. Это была не просто решимость. Это была тяжесть. Тяжесть судеб, которые я видел в пламени, тяжесть взглядов старейшин, тяжесть молчания деда. Моя семья, мой род, славное и трагическое наследие Фениксовых… Раньше это были слова из книг и легенд. Теперь они стали грузом на моих плечах.

Я вспомнил, как огонь откликнулся на моё приближение, как потянулся ко мне, словно к своему. Это был не просто знак. Это был приговор. И присяга. И теперь я знал – я не могу и не хочу сворачивать с этого пути.

С этими мыслями я медленно побрёл к палаткам. Мои шаги были тихими, но каждый из них казался наполненным новым, обретённым смыслом, словно я ступал не по мягкой лесной траве, а по незримым силовым линиям, пронизывающим этот древний лес. Я знал, что этой ночью сон придёт не скоро. Мысли вихрем кружились в голове – калейдоскоп вопросов без ответов и тяжесть тайн, которые отныне я должен был нести в одиночку.

Завтрашний рассвет принесёт новый день, но я встречу его уже другим. Моё детство закончилось этой ночью, здесь, в сердце древнего леса, под молчаливым взглядом звёзд.

Глава 4. Печать Огня

Когда я вернулся в лагерь, ночь уже полностью завладела лесом, растворив последние отблески заката в своём бархатном, бездонном мраке. Луна, словно отполированный серебряный щит, висела высоко над кронами древних дубов, вытравливая на земле причудливые, пляшущие тени от палаток и фигур людей. Воздух был густо напоён ночными звуками леса: глухим, протяжным уханьем совы где-то в глубине чащи, неумолчным серебристым стрёкотом сверчков и таинственным шелестом листвы под лёгким, прохладным ветерком. Но даже сквозь эту природную симфонию я чувствовал – или уже знал наверняка? – что в самой атмосфере лагеря всё ещё витает напряжение, словно невидимые искры отгремевшего ритуала оставили свой след в самом воздухе, на траве, на стволах деревьев.

Большинство членов семьи уже разошлись по своим палаткам, где тускло мерцали магические светильники, готовясь ко сну после насыщенного дня. Но я заметил, как дедушка и дядя Сергей стояли чуть поодаль от догорающего костра, о чём-то тихо, но напряжённо беседуя. Их силуэты, выхваченные из мрака мягким светом ручного фонаря, который дядя держал в руке, казались почти призрачными на фоне тёмной стены леса. Время от времени они бросали в мою сторону быстрые, изучающие взгляды – взгляды, которые теперь я мог прочесть не как простое любопытство, а как оценку лаборантов, наблюдающих за сложным и не до конца предсказуемым экспериментом. Я чувствовал тяжесть этих взглядов почти физически, словно они были невидимыми нитями, тянущимися ко мне сквозь прохладный ночной воздух.

Пробираясь к своей палатке сквозь ряды почти уснувшего лагеря, я ощущал, как влажная от ночной росы трава холодит босые ступни. Каждый шаг по мягкой земле казался теперь значимым, словно я оставлял после себя не просто следы, а некий энергетический отпечаток, эхо того огня, что коснулся меня у костра. Прохладный воздух был теперь не просто воздухом; я ощущал его слоистую структуру – более плотный и сырой у земли, более разреженный и звенящий на уровне верхушек деревьев.

Анна уже спала в нашей палатке, свернувшись калачиком в своём ярко-синем спальном мешке, расшитом серебряными звёздами, которые, казалось, слабо пульсировали в темноте. Её светлые волосы разметались по небольшой походной подушке, а лицо было таким безмятежным и по-детски умиротворённым, что на мгновение я почувствовал острый укол ностальгии по собственному, безвозвратно ушедшему спокойствию, не омрачённому тяжестью обрушившихся на меня откровений.

Я осторожно забрался в свой спальный мешок, стараясь не издать ни звука, чтобы не потревожить сестру. Но сон упорно не шёл. В гулкой тишине палатки, нарушаемой лишь её ровным дыханием да шелестом листьев снаружи, мысли в моей голове звучали оглушительно громко. Они крутились бесконечным, бурлящим водоворотом, снова и снова возвращая меня к событиям этого вечера: к вспышкам ритуального пламени, к загадочным словам дедушки, к тому странному, почти пьянящему ощущению силы, которое я испытал у костра и которое до сих пор отзывалось глубинным, пульсирующим теплом где-то под рёбрами.

Я чувствовал себя словно древний сосуд, который веками стоял не пустым, а наполненным разреженным воздухом вакуума, и вдруг в него под давлением закачали нечто новое, неизведанное, могущественное и… потенциально опасное. Я лежал без сна, вслушиваясь в ночные звуки леса и мерное дыхание Анны. Тишина палатки, казалось, давила на уши, становясь почти осязаемой. Мысли о предстоящем первом дне в гимназии смешивались с воспоминаниями о ритуале и недавнем разговоре с дедом, создавая в голове причудливый, тревожный калейдоскоп образов и предчувствий.

Я представлял, как переступлю порог величественного здания гимназии, как коснусь ладонью его древних стен, пропитанных магией веков. Как встречу новых товарищей, чьи лица пока оставались размытыми тенями в моём воображении, и строгих учителей, от которых, я чувствовал, будет зависеть так много. Но теперь эти образы были окрашены иным, более глубоким смыслом. Я нёс в себе не только юношеское желание учиться и познавать мир, я нёс приказ. И тайну. Искру древней силы, наследие огненного рода, и теперь, кажется, эта искра была готова разгореться в настоящее пламя.

Я ворочался, пытаясь найти удобное положение, но сон не шёл. Тело гудело от пережитого, а перед закрытыми глазами плясали навязчивые всполохи пламени. Не просто огонь. Живой. Разумный. Он сплетался в причудливые формы, то становясь похожим на расправленные, готовые к взлёту крылья феникса, то превращаясь в неведомые, пульсирующие древней силой руны. Эти образы были столь яркими и настойчивыми, что, казалось, выжигали свой след на изнанке век.

Время уплотнилось, превратившись в вязкую, тягучую субстанцию. Звуки ночного леса, обычно такие привычные и успокаивающие, теперь казались наполненными скрытым смыслом, тревожными предзнаменованиями. Уханье совы звучало как пророчество, шелест листвы – как шёпот давно ушедших предков, пытающихся донести до меня какое-то важное послание. Всё вокруг, казалось, изменилось, наполнилось новым, более глубоким и беспокойным значением.

Не знаю, в какой момент изнуряющая усталость взяла своё, или же сама древняя магия, коснувшаяся меня, решила даровать мне милосердный отдых. Моё сознание сорвалось в сон, как камень в глубокий, тёмный колодец.

Сон был не сном. Это было погружение. Я стоял посреди исполинского зала, но стены его были не камнем, а застывшим временем, а своды терялись в бесконечности, где звёзды и руны были одним и тем же. В центре ревел костёр, но его пламя было не просто разноцветным – оно было живой историей. И оно говорило со мной, вливая в мою душу не знания, а проживание.

Я был Игнатием, первым из нас, и чувствовал, как первозданная лава в жерле вулкана не обжигает, а вплавляется в мою плоть, становясь моей кровью. Я был воином на стенах древней крепости, и мой огненный меч был не оружием, а продолжением моей воли, выжигающим не тела тварей Изнанки, а сам Хаос, из которого они были сотканы. Я чувствовал не жар битвы, а холодную ярость защитника, готового сгореть дотла ради тех, кто за спиной.

Я был мудрецом, и страницы древнего гримуара под моими пальцами не просто светились – они пели, и этот огненный хор творил чудеса, исцелял раны, которые считались смертельными, возводил мосты из чистого света. Я ощущал не радость творения, а титаническое усилие воли, подчиняющей себе реальность.

А потом я стал им. Тем, чьё лицо я видел в пламени у костра. Игнатий Третий. Я ощутил не его силу, а его отчаяние. Боль от тысяч смертей, которые он не смог предотвратить. Холод одиночества на вершине власти. И ярость. Не разрушительную, а созидательную ярость творца, который, видя, как рушится мир, решил создать новый, собственный источник Порядка. Я почувствовал, как его жертва, его боль и его несокрушимая воля стали осколком, впечатанным в мою собственную душу. Это было не видение. Это было узнавание.

Последним образом, который вспыхнул перед моим внутренним взором, было лицо деда. Молодое, сильное, с огнём в глазах. Но теперь я видел не только это. Я видел тень его собственной, скрытой борьбы. Я видел печать того же наследия. И его безмолвный взгляд говорил не «Ты справишься», а «Теперь ты тоже несёшь эту ношу. И мы – все мы, кто был до тебя – будем твоей опорой».

***

Пробуждение было резким, словно рывок из глубокого, тёмного омута. Сердце не колотилось, а гудело ровно и мощно, как хорошо отлаженный механизм. Тело покрывала тонкая, липкая плёнка холодного пота. Первые лучи позднего августовского солнца, робкие и золотистые, только-только начали пробираться сквозь плотную ткань палатки, окрашивая маленький мир внутри в мягкие, тёплые тона рассвета.

Анна всё ещё мирно спала рядом, её дыхание было тихим и ровным, а лицо абсолютно безмятежным, словно ночные бури магии и тревожных снов обошли её стороной. Я сел на своём спальном мешке, пытаясь унять дрожь и ухватить ускользающие, тающие образы недавнего сна. В памяти бились, как пойманные птицы, обрывки видений: крылья, сотканные из живого огня; руны, что сплетались в огненную вязь; суровые и мудрые лица предков, смотрящие на меня с ожиданием… Но детали больше не имели значения.

Главное осталось. Непоколебимая, спокойная, почти ледяная уверенность, которая свернулась тугим, тёплым шаром в моей груди. Это было не просто ощущение поддержки. Это было знание. Знание того, что я – не начало и не конец, а звено. Звено в цепи, выкованной из огня, воли и жертвы. Этой ночью во мне что-то перегорело и родилось заново. И я знал, что готов.

Осторожно, стараясь не потревожить сон Анны, я выбрался из палатки наружу. Прохладный, влажный утренний воздух мгновенно окутал меня, приятно холодя кожу и прогоняя последние остатки дремоты. Я глубоко вдохнул, и лёгкие наполнились не только привычным запахом хвои и прелой листвы, но и едва уловимым, но отчётливым ароматом, которого я прежде никогда не замечал. Он был похож на запах озона после грозы, смешанный с тонким ароматом раскалённого металла и полевых трав. Это пахла сама реальность, лишившаяся привычных фильтров.

Лагерь ещё спал, укрытый мягким сизым одеялом предрассветного тумана, который лениво клубился между палатками. Но я чувствовал, как природа вокруг уже пробуждается, готовясь встретить новый день. Тяжёлые капли росы, словно россыпь жидкого серебра, сверкали на изумрудной траве и паутине, протянутой между ветвями кустарника, превращая каждую травинку, каждый листок в маленькое произведение ювелирного искусства. Птицы начинали свой утренний хор. Их голоса, поначалу робкие и неуверенные, постепенно набирали силу, сплетаясь в сложную, многоголосую мелодию пробуждающегося леса.

Я сделал несколько шагов вперёд, чувствуя, как влажная трава под босыми ногами не просто холодит, а словно передаёт мне тихую, глубокую пульсацию земли. Остановившись на краю поляны, я закрыл глаза, пытаясь сосредоточиться на своих внутренних ощущениях. Да, огонь, зажжённый вчерашним ритуалом и моим странным сном, всё ещё горел внутри – тихий, ровный, спокойный, но я чувствовал его скрытую мощь, его готовность в любой момент разгореться, даруя силу и уверенность.

Открыв глаза, я с изумлением обнаружил, что мир вокруг словно преобразился, обрёл новую глубину и яркость. Или, может быть, это я изменился, и теперь мой взгляд был способен видеть то, что раньше оставалось скрытым? Краски утреннего леса стали невероятно насыщенными, переливающимися сотнями оттенков – от нежно-салатового на молодых побегах до глубокого, бархатного малахита на старых мхах. Кора вековых дубов, обычно просто серо-коричневая, теперь представляла собой сложнейшую мозаику текстур, полутонов и едва заметных светящихся линий, похожих на капиллярную сеть, по которой текла едва видимая энергия.

Звуки леса обрели невероятную чёткость и объём. Я мог не просто различить, а выделить, изолировать и проанализировать каждый из них: вот шелест конкретного дубового листа, задевшего за соседнюю ветку; вот тихий шорох жука-короеда под корой сосны в десяти шагах от меня; вот далёкий, едва слышный стук сердца дятла, готовящегося начать свою работу. Утренняя роса на траве сверкала не просто как бриллианты. В каждой капле, словно в идеальной линзе, я видел отражение всего неба, но не искажённое, а идеально чёткое. И внутри каждой из них, я теперь знал это точно, плясали мириады золотистых искорок – остаточная энергия вчерашнего ритуала.

Пение птиц, прежде просто приятный фон, теперь звучало как сложная, осмысленная симфония. Я не понимал слов их языка, но каким-то шестым чувством улавливал их настроение, их эмоции: радость новому дню, предупреждение об опасности, призыв.

– Александр, – голос дедушки, спокойный и глубокий, прозвучал совсем рядом, заставив меня вздрогнуть и резко выпрямиться. Я был настолько поглощён своими новыми, невероятными ощущениями, что совершенно не заметил его приближения.

Он стоял неподалёку, его высокая, прямая фигура, облачённая в традиционное тёмно-зелёное дорожное одеяние нашего рода, казалась неотъемлемой частью этого древнего леса, воплощением его мудрости и силы. Лучи восходящего солнца играли в его густых седых волосах и бороде, создавая вокруг головы мягкое, золотистое сияние, похожее на древний нимб или корону.

Его взгляд был внимательным, чуть обеспокоенным, а глубокие морщины на лбу, казалось, стали ещё заметнее в мягком свете зари.

– Как ты себя чувствуешь?

Я открыл было рот, чтобы ответить, но вдруг понял, что не нахожу слов, способных описать это новое, странное состояние. Как облечь в слова ощущение мира, словно прозрев после долгой слепоты? Как объяснить это странное внутреннее тепло, которое, казалось, пульсировало где-то глубоко в груди, как маленькое дремлющее солнце, готовое вот-вот вырваться наружу?

– Я… не знаю, дедушка, – честно выдохнул я, чувствуя, как мой голос слегка дрожит от непривычных ощущений. – Всё кажется… другим. Отчётливым. Ярче, чётче. Звуки… запахи… Словно мир проснулся для меня. Или я проснулся для мира.

Дедушка медленно кивнул, его глаза на мгновение затуманились, словно он заглянул в глубины собственной памяти, вспоминая что-то из далёкого прошлого, а может, сверяясь с каким-то внутренним знанием. Затем его взгляд снова сфокусировался на мне, и я увидел в нём сложную смесь – гордость, облегчение и тень глубоко запрятанной тревоги.

– Это нормально, Александр, – сказал он, и его голос, обычно сильный и властный, сейчас звучал мягче, почти нежно, словно он говорил с хрупким магическим созданием. – Вчера тебя коснулось пламя истинного Феникса. Ты ещё некоторое время будешь чувствовать отголоски этого прикосновения. Мир будет казаться иным. Это пройдёт… или преобразится во что-то большее, когда придёт время.

Вокруг нас лагерь постепенно оживал: из палаток выбирались заспанные члены семьи, потягиваясь и тихо приветствуя друг друга. Кто-то уже разжигал костёр для завтрака, и свежий запах дыма смешался с терпким ароматом завариваемого травяного чая. Слышался приглушённый смех двоюродных братьев, играющих у ручья неподалёку.

– Сегодня мы возвращаемся домой, – продолжил дедушка, его взгляд стал задумчивым, устремлённым куда-то за верхушки деревьев. – Твои родители должны вернуться к вечеру. Их поездка… она может иметь огромное значение для всей нашей семьи. – Он сделал паузу, словно взвешивая каждое слово. – И будь готов к тому, что они могут привезти важные новости. Времена меняются, Александр, стремительно и неотвратимо, и наша семья должна быть готова ко всему.

Эти слова отозвались во мне внутренней дрожью. Я тотчас вспомнил недавний отъезд родителей: их озабоченные лица, тихие, полные недомолвок разговоры с дедушкой перед дорогой… Что могло быть настолько важным, чтобы они пропустили ежегодный семейный ритуал, святыню нашего рода? Ответ напрашивался сам собой: что-то более важное, чем сам ритуал.

– Я понимаю, дедушка, – ответил я, стараясь, чтобы голос не дрогнул и звучал как можно увереннее. – Я буду готов… ко всему, что может произойти.

Дедушка улыбнулся, и в уголках его глаз собрались знакомые лучики морщинок, на мгновение стерев печать прожитых лет и напомнив мне о том юноше с огнём во взгляде, что смотрел со старых семейных фотографий.

– Знаю, что готов, – сказал он мягко. – Ты – Феникс, Александр. В тебе течёт кровь великих магов и защитников. Никогда не забывай об этом.

С этими словами он похлопал меня по плечу своей тёплой, сухой ладонью, от которой мне всё ещё чудился лёгкий запах ритуальных трав, и направился к центру лагеря, где уже собирались остальные члены семьи. Я же остался стоять, окружённый тишиной пробуждающегося леса, пытаясь осмыслить слова дедушки и те странные, будоражащие изменения, что происходили во мне самом.

Мир вокруг продолжал удивлять своей новообретённой, почти болезненной яркостью. Каждый лист на могучих дубах, каждая травинка под ногами, каждая капля росы, сверкающая бриллиантом на паутине, казались не просто живыми. Они пульсировали едва уловимой энергией, отзывались на моё присутствие тихим, неслышным шёпотом. Я чувствовал, как медленно, словно густой мёд, движется сок по стволам вековых деревьев, как их корни, невидимые под землёй, жадно впитывают прохладную утреннюю влагу. Это было захватывающе и немного пугающе одновременно. Словно пелена спала с глаз, и я впервые увидел мир таким, какой он есть на самом деле, пронизанный незримыми потоками силы.

Внезапно я услышал лёгкие шаги за спиной – кто-то бежал по мягкой лесной тропинке, нарушая утреннюю тишину. Я обернулся. Это была Анна. Её светлые волосы были взъерошены после сна, а глаза, хоть и заспанные, уже светились знакомым неугомонным любопытством. Увидев меня, она широко улыбнулась, и эта искренняя детская радость на мгновение развеяла туман моих сложных мыслей.

– Доброе утро, Саша! – весело сказала она, подбегая и хватая меня за руку своей тёплой ладошкой. – Ты так рано встал! Что-нибудь случилось? Или ты просто любуешься лесом?

Я колебался мгновение. Стоит ли делиться с ней своими странными ощущениями, этой пугающей и манящей остротой восприятия? Анна была ещё слишком мала, чтобы понять всю сложность нашего наследия или значение того, что произошло у ритуального костра. Семья оберегала её детство, и многие тайны оставались для неё за семью печатями. И теперь одна из этих печатей лежала на моих губах.

– Просто не спалось, – ответил я, стараясь, чтобы голос звучал как можно беззаботнее, хотя внутри всё ещё гудело эхо пережитого. – Смотри, какое красивое утро, правда? Лес словно умылся росой.

Анна кивнула, обводя взглядом залитую солнцем поляну, вековые дубы, окутанные лёгкой дымкой тумана. В её голубых глазах отразилось искреннее восхищение.

– Да, очень красиво… – согласилась она, а потом вдруг нахмурила свои тонкие бровки и посмотрела на меня внимательно, почти по-взрослому. – Но… Саша, тебе не кажется, что сегодня всё выглядит как-то… по-другому? Не так, как вчера?

Я удивлённо посмотрел на сестру. Неужели и она? Неужели и её коснулись отголоски ритуала? Или это просто детская впечатлительность?

– Что ты имеешь в виду, Анечка? – осторожно спросил я, стараясь скрыть своё внезапное волнение.

– Не знаю, – она пожала плечами, задумчиво глядя на свои пальчики, которыми теребила край платья. – Просто… всё кажется более… живым, что ли. Ярким. И звуки… они другие. И вчера… помнишь, когда ты подошёл к костру, так близко? Мне показалось, что воздух вокруг тебя стал тёплым-тёплым! И сегодня утром тоже… здесь как-то… по-особенному дышится. Это из-за ритуала, да?

Я не знал, что ответить. С одной стороны, мне отчаянно хотелось поделиться с ней своими переживаниями, найти родственную душу в этом новом, странном мире ощущений. С другой, я помнил слова дедушки о том, что каждый приходит к пониманию силы рода в своё время, и понуждать это пробуждение может быть опасно. Моё молчание было теперь не просто выбором. Оно было долгом.