Ост-фронт. Новый век русского сериала

Набоков легко и виртуозно ловил его на путаности проповедуемой христианской доктрины, мазохизме героев и поэтизации страдания, фантомности всех его безусловно положительных персонажей от Зосимы до Алеши – но это была всего лишь его фирменная ловля бабочек, суетная и ненужная. Равных Достоевскому в проповеди самого фундаментального христианского закона ни в русской, ни в мировой литературе нет и, видимо, уже не будет. Хотиненко с Мироновым удалось особенное. Снять и сыграть житие подлинно святого великомученика, чьи грехи ничтожны, страсти поучительны, а отсутствие официальной канонизации кажется недосмотром погрязшего в мирских заботах клира.

За такое встарь Госпремию давали – да и сейчас не грех.

Постой, паровоз

«Анна Каренина», 2017. Реж. Карен Шахназаров

Полтора столетия, отделяющие нас от романа, радикально переиначили его прочтение и месседж.

В белом мире вслед за советской Россией увял Бог, а с ним и святость скрепляемого им брака. Люди встречаются, люди влюбляются-женятся самотеком, а клятвы небу если и дают, то впроброс, для семейного видео. Свято место занял сексуальный инстинкт, религиозным чувством не стесненный. Русская революция отменила частный капитал – сделав балы, экипажи, наряды и анфилады, глубоко безразличные автору, одной из главных завлекалочек его сочинения. Демократизированный социум России и зарубежья распался на иногда читающих женщин и не отлипающих от спортивных каналов мужчин – так роман, который многие не без основания считают главной книгой человечества (со строчной, разумеется), сделался женским чтивом: из мужчин современной России его, за вычетом статпогрешности, не читал НИКТО.

Для Толстого Анна – любимая грешница. Он плакал, написав ее смерть, но кару считал заслуженной. Первая же фраза романа – эпиграф из Писания «Мне отмщение, и аз воздам» – массам неведома, ибо в экранизации ее не вставляют, а в книжку большинство не заглядывает.

Девочкам же, открывающим роман в 19 лет, Анна Аркадьевна видится зрелой гранд-дамой, бросившей вызов условностям века и мужу-тирану преклонных лет. Церковь для них – пережиток абсолютизма, надобный для удержания в узде черни (полное совпадение со взглядами Стивы). Вронский для них – идеал мужчины, красивый, богатый и чувствительный. Левин и Бог – нудная нагрузка к истории блестящего адюльтера с балами, скачками, внебрачными детьми и двумя самоубийствами на амурной почве.

Забавно, что с виду набожный Голливуд сто лет экранизирует роман с тем же либертарианским подтекстом.

Толстой бы за такие трактовки долго порол вожжами.

А Шахназаров Карен Георгиевич взял да и узаконил это девичье прочтение, смазав авторский посыл и создав тем самым гениальную провокацию: авось кто-то да возмутится и усадит неучей за книгу.

Утомил проповедями Левин, которого следует читать через «ё», ибо это авторский протагонист? В аут Левина. Мешает страсти церковь? Побоку церковь. В фильме не крестятся ни над покойниками, ни за трапезой, в колокола не звонят, и лишь на голых телах виден гайтан, но тоже без крестика, чтоб не мешался. Люб Вронский, явленный в романе бесстыжим самцом, которого извиняет лишь неудачный выстрел в себя? А пусть повествование ведется от его лица годы спустя посреди русско-японской кампании.

Лишь в обозначении возраста режиссер не идет на уступки массам, а следует букве романа. Анне 26 лет. Это довольно юная особа, захваченная чувством, которое считают предосудительным не только свет и церковь, но и сам Толстой. Старику же Каренину, которого все экранизаторы с целью смягчить Анне интрижку делают развалиной, – 46. Он полный ровесник Лео ди Каприо и Влада Сташевского и на 11 лет моложе Джонни Деппа. Так что страдающий монстр, каким играет Алексея Александровича весьма нестарый Виталий Кищенко, – лучший Каренин из всех дотоле виденных. И глаза у него больные и мокрые. И вспоминается ипполитовское: «Наденька, уйми этого типа, иначе это все плохо кончится». Плохо и кончилось.

Что до несоответствия Елизаветы Боярской коллективным грезам об Анне – то рождены они не романом, а прежними экранизациями и воздушным имиджем унесенного сословия. Толстовская Анна – женщина-праздник, московский луч света на студеном питерском ветру, единокровная сестра весельчака Стивы и урожденная Облонская. Это как раз отмороженные Грета Гарбо, Кира Найтли и Татьяна Друбич не ложатся в роль, а не душенька Елизавета Михална. Она ж, ко всему, и актриса: сыгранная без единого слова, на полупоклонах и переглядках, сцена в театре есть высший исполнительский пилотаж.

Наивысших же оценок заслуживает работа оператора Александра Кузнецова. Встреча Анны с Алексеем на балу, когда вся округа, словно в «Вестсайдской истории», уходит в расфокус, а резкость наведена лишь на двоих. Отъезд камеры на общий план после первого объяснения Анны с мужем: она в дверь, он спиной к жене смотрит в окно, – восходящий к стилистике классических книжных иллюстраций. Чинный обед семейной пары, снятый сверху от стосвечовой люстры. Сноп света в ангар вокзала в миг прибытия Анны в Москву.

Постановка выглядит образцом советского олдскула, в котором умелая режиссура, эффектные актерские партии и операторские изыски часто микшировали огрехи основных сюжетных ходов. На финт с адаптацией Толстого постоянный шахназаровский соавтор А. Э. Бородянский не пошел – а из Алексея Бузина диалогист вышел как раз по девичьим запросам. Слова «любовь», «любимый», «полюбил» повторяются у него по 280 раз на серию – что представляется единственным системным проколом картины.

Но девочкам нравится – а на остальных рассчитано и не было.

Вы никогда не уедете из нашего города

«Шерлок в России», 2020. Реж. Нурбек Эген

Что первым делом в России Холмс вляпается в коровью лепеху, стало ясно уже на второй минуте, когда он унюхал в Сохо русскую махру.

Само вляпывание произошло на девятой.

Это совершенно перебесило патриотов России (автора заметки в том числе), но патриоты обплевались и выключили, а автор включил добросовестность, ибо знал, что соавтор сценария – художник Шабуров из группы «Синие носы», главный холмсовед страны, участник установки монумента сыщику у британского посольства и сторонник версии, что на пенсии тот поселился у нас, а Ирен Адлер оказалась хохлушкой (еще бы, с такой-то фамилией).

После вляпывания рассердившая русофилов русофобия унялась. Холмс оказался невротиком с галлюцинациями (Максим Матвеев), русский Ватсон – блестящим полемистом доктором Карцевым (Владимир Мишуков), а Ирен Адлер – одной из родственниц Старшенбаум, в которых и сам Холмс бы запутался.

Но главное – Петербург викторианского века вышел точной копией Лондона, что вполне соответствует действительности. Та же спесивая аристократия и пьющий плебс при минимальной прослойке буржуа. Та же бескрайняя клоака платного греха без французского профурсеточного шарма. Гигантская имперская армия, к которой имеет отношение половина мужчин всех сословий. За колонну Нельсона – Александрийский столп, за собор святого Павла – Исаакий, за адмиралтейство – адмиралтейство. Думал попасть в снега – попал в лондонскую мокреть почти на той же широте.

Обычные апломбированные сентенции Холмса обо всем на свете, включая Россию, влегкую высмеиваются Карцевым, причем отдельные реплики достойны «отливания в граните». «Знаете, кого вы мне напоминаете? Этот город, Петербург. Вы так же, как и он, пытаетесь разделаться с хаосом с помощью порядка – и у вас так же ничего не получается» (слышится дружеское ехидство Шабурова или его соавтора южносахалинца Маловичко; питерский бы так никогда не написал). И дальше: «Вы не победите хаос, пока окончательно не растворитесь в нем».

Правда же, классика?

По завету, каждые две серии, отпущенные на раскрытие нового дела, венчает день сурка: ритуальное прощание с доктором, сбор саквояжа, вызов извозчика – и столь же ритуальный звон дверного колокольчика: Англия подождет. «Но я не могу в одиночку искоренить всю российскую преступность!» – крикнет бедолага, сознавая смехотворность аргумента. Сожрет натощак кулебяку с требухой, хоть и считает, что «этих слов на русском нет», а просто их выдумывает Ватсон-Карцев, чтоб его позлить. Научится говорить «благодарствуйте», сидеть «на дорожку», пить «посошок» и отзываться на Шерлока Варфоломеича (о сэре Бартоломью Холмсе ничего не известно, но Шабуров не даст соврать). «Это элементарно, Холмс!» – воскликнет ему наш Лестрейд, сыскной идиот г-н Трудный, в роли которого неотразим почувствовавший вкус к клоунаде Павел Майков. Сменит трубку на стопку. Притрется к населению. «Это ничего, что нерусский», окончательно удостоверит его благонадежность квартирохозяйка мадам Мануйлова.

Авторы, профессиональные беллетристы, под присмотром продюсера Цекало весьма ловко смешивают архисложный коктейль из фарсовой темы «иностранец в России», революционной ситуации, дедуктивного дидактизма (искусство логических цепочек никто не отменял) и традиционной пересмешки над сыскным каноном. Шефа криминальной полиции зовут Петр Порфирьевич, городовых Стычкин и Лагашкин, а компаньоны попадают в криминальное чтиво бандитского Петербурга в качестве «пьянчужки-доктора и комического британца». Режиссер Эген, даже в фамилии которого слышны английские отголоски, сеченым монтажом и укрупненной фрагментацией (ноги на мостовой, скошенный глаз, замедленный мах шевелюры в драке) удостоверит комиксовую природу новой версии. «Это ничего, что нерусский», скажет после пары серий мадам Мануйлова.

Натурализовав и русифицировав графа Калиостро, физика Понтекорво, писателя Гашека и несколько тысяч болельщиков, так и не уехавших от нас после чемпионата, родная воронка всосала и легендарного сыщика. «Я не прощаюсь, Холмс, а вы не уезжаете», сказала ему одна из Старшенбаумов, и он не уехал.

Мудрено ли, что Краснохолмскую набережную в Москве краеведы с тех пор зовут Краснохолмсской?

Там, кстати, и до посольства Ее Величества рукой подать.

Часть 2. Позавчера

Смута: от разночинцев до НЭПа

Гражданская свара не кончена. В стране, где рабовладение длилось до середины XIX века, инерция господской ненависти к необразованным лицам физического труда дожила до XXI-го – причем в среде выучившихся плебеев, и краем не касавшихся до дворянства. Недочеловеку, как и в сегодняшней Европе, разрешено жить, размножаться и немножко зарабатывать. Но представить, что он распрямится, возглавит страну и ответит за голод, кровавое воскресенье и виселицы во всех губернских городах – это выше разумения. За это анафема вечная. Проклятье в веках мастеровщине от белой кости.

Дистиллированный социал-фашизм.

Между тучами и морем реет чеховская чайка

«Пансион», 2022. Реж. Святослав Подгаевский

Исстари мир закрытых школ для благородных девиц с их похотью, пошлостью, порками и подглядками был ходовым сюжетом софт-порно – и только участие в проекте хоррормейкера Святослава Подгаевского, способного переводить низовые инстинкты в ранг художества («Пищеблок»), требовало к фильму повышенного интереса.

Тип истероидной брюнетки захватил Россию на прошлом рубеже веков. В то время как набожная Америка сходила с ума по мимишечным, порочным в своей инфантильности куколкам Лилиан Гиш и Мэри Пикфорд, страна индустриального надлома выбрала в героини Веру Холодную и томный романтизм умирающих лебедей. О них писали Горький и Блок, на них женились миллионщики, черным глазам посвящали романсы и портвейны. В поэзии безраздельно царили нервические колдуньи Ахматова, Цветаева, Лохвицкая и Гиппиус, образом вдохновлялись даже передвижники («Незнакомка» Крамского, «Курсистка» Ярошенко), а тем более мирискусники Врубель, Бакст, Сомов и – частично – главный камертон отмирающей эпохи Валентин Александрович Серов («Портрет Иды Рубинштейн»). Со временем демонический магнетизм воплотится в царствующих одалисках мировой революции Рейснер, Арманд и Коллонтай. Половину в дальнейшем ожидаемо съест суицид и чахотка, другую – эмигрантская мизантропия.

Все это следовало учитывать (и Подгаевский учел), подступаясь к истории шепотов и криков уединенного пансиона для провинившихся светских отроковиц. На дворе серебряный век, школу содержит мадам Захарова, сплав бандерши и статс-дамы, Аракчеев в юбке (Виктория Толстоганова). Воспитанницы подстригают розы, читают патриархальные уложения и уделяют внимание дворнику Серафиму в исполнении вечного полубеса нового кино Дмитрия Чеботарева («Рок», «Карамора» и т. п.). Царит бабовщина, бархатный террор и противоестественные наклонности, насаждаемые доминантными брюнетками Елизаветой Шакирой (Катя), Валерией Зоидовой (Вера) и Кристиной Корбут (Настя), которым противостоит новенькая с тайной и стилетом Стася Милославская (даже имена исполнительниц будто заимствованы из прозы вековой давности про баядерок и цыганок-ворожей). Девочки то принимаются надрывно хохотать, то исчезают по одной – полностью соответствуя антуражу тусклых комнат и поросшего ряской фонтана.

Конечно, стиль такой картины (при идеальном кастинге и выверенном сценарии) наполовину определяет художник. Злата Калмина искусно выдерживает мутно-аскетичную «достоевскую» атмосферу, нарочито слабоосвещенный упаднический мирок. Тревожно взлетают птицы, девочки тайком декламируют бодлеровские «Цветы зла» (чтение, помимо духовного, не приветствуется, отвлекая от добродетели). На титрах все портит лобовая до неприличия песня «Татушек» «Я сошла с ума, мне нужна она» – возвращая события от мистики к софт-порно. Музыкальные вкусы молодого зрителя примитивны и притом устойчивы, рэп приходится терпеть в каждой, пусть и приличной, юношеской постановке как маркер молодежности. Какая-нибудь вкрадчивая ироническая баллада в стиле куртуазных маньеристов тут подошла бы больше – но исход выбора меж Мумий Троллем и Земфирой заведомо ясен: девкам душевную рану подавай.

В любом случае, Вадиму Соколовскому, Илье Бурцу, Василию Балашову и всей продюсерской группе респект. Призрак будущих бурь в картине угадывается, но нигде не обозначен вербально (что все бы моментально опошлило, но от чего бы ни за что не отказался продюсер Цекало). Ни слова о марксизме, ни слова о бомбизме и грядущем хаме, одна только развратно-декадентская интонация фильма «Про уродов и людей».

Где-то в то же самое время у Чехова чайку подстрелили – и это подсознательно чувствуется. Вот и довольно.

Кто не спрятался – я не виновата

«Анна-детективъ», 2016. Режиссеров много

Девицам на выданье нравится считать себя ведьмами и будоражить воображение женатых мужчин. Если у тебя глаза навыкате (а у актрисы Никифоровой как раз такие) – одно удовольствие гипнотически впиться в собеседника, прорицать его прошлое и будущее и раскрывать леденящие кровь тайны посредством общения с духами. Туману напустят, голосом замогильным ухнут, защекочут до икоты и на дно уволокут – недаром одного из персонажей сериала зовут Владимир Семенович. Конечно, шашни с нечистью, сеансы связи с усопшей родней и потусторонние граждане с мелованными лицами не идут на пользу молодому организму – отчего юниц, склонных к свечам, омутам и книжкам по оккультизму, не без оснований считают малахольными. «Замуж бы вам, барыня», простодушно брякают им деликатные няни и дворники, имея в виду другое, прозаическое. Но с замужем как раз бывают сложности, если девушка с воспитанием и из хорошей семьи.

Миронова Анна Викторовна – как раз из семьи хорошей, старорежимной. Дочь адвоката, нигде не учится, ходит на пруд утопленниц считать и всячески способствует следствию по убойным делам, план по которым в провинциальном Затонске рубежа веков выполнен на многие десятилетия вперед. То есть исполняет все, что надобно хорошему сериалу с твердым знаком. Твердый знак у нас в кино означает верность традициям сильной России с крутонравным купечеством, обходительным дворянством и степенным духовенством как основой национального согласия – поэтому суют его в фильмах о дореволюционной эпохе совершенно куда ни попадя. Россия тех лет, признаться, была довольно слаба и кончила плохо – но авторам синематографа девичьих грез и магниевых вспышек это неприятно, и марксистские кружки со всеобщими стачками они норовят обойти стороной. Куприн и Бунин вот тоже обходили – а какие были писатели, не нонешним чета (оба, впрочем, дообходились, но то совсем другой разговор).

Историческая проблема сериала совершенно в ином. Возлюбленные авторами хиромантия, астрология, спиритизм, оккультизм и шаманизм в отдельных районах Севера, распространившиеся в тогдашней России до чрезвычайности, свидетельствовали о массовом душевном нездоровье, сопутствующем переломной эпохе. Свою веру создавал Толстой, свою – Гиппиус с Мережковским, секты, ереси, черные мессы и производные психозы в голос сигналили о кризисе господствующей церкви, чья сцепка с правящим домом и тотальное вмешательство в дела искусств и школы делались натурально невыносимыми и должны были черт знает чем закончиться (тем и закончились). Однако предельно ясно, что духовенству аннушкины рандеву с духами и прочая бесовщинка не пришлись бы по сердцу – отчего православный клир в городе Затонске отсутствует вовсе. Батюшек на смертных случаях нет, крест над трупами кладут через три раза на пятый (да и то чаще темная прислуга), у дам в декольте любые украшения, кроме креста, а в плотной звуковой гамме зябликов, медведок, ворон и собак слыхать что угодно, кроме благовеста к заутрене, обедне и вечерне. Раз попы инфернальному сыску помеха – так пусть их как бы и вовсе не будет, один сплошной хэллоуин с твердым знаком на конце.

В остальном сериал удался совершенно. В пару к мистической дознавательнице Ане измыслен сыскной чиновник заоблачного класса Яков Штольман с демоническими чертами русского Холмса (Холмс из артиста Фрида преотличный да и красив, зараза, девичья целевая аудитория в ауте). Провальный пилот режиссера Карро со стоячей камерой, заунывными диалогами и повсеместными, для колориту разбросанными «честь имею» и «засим позвольте откланяться» – в дальнейшем искусно преодолен господами сорежиссерами Герчиковым и Семеновым до полного забытья. Убийства из корысти, чести, мести и страсти выдуманы виртуозно и обставлены так, что подозреваются все. Есть и обычные для ретро-сериалов шалости с призраками национальной культуры: кроме Владимир Семеныча, в деле участвуют Николай Васильич (куда ж без него на мистическом канале-производителе ТВ-3!), отроковица Соня Молчалина (не иначе, в прежней жизни Фамусова), а первой же убийцей оказывается вдова Ульяна Тихоновна Громова[11] – шуточки спорные, но в сериале о пограничье с бесами допустимые.

А если без обязательных для жанра красивостей – город времен индустриальной революции, в котором Бога нет, серийные убийства творятся ежеквартально, а расследуют их демоны, призраки и бесконвойные ясновидящие девы, заведомо обречен.

Все, как в жизни.

Левосудие

«Победители», 2017. Реж. Александр Баранов, Ангелина Никонова

Фильм о суперстарах русской адвокатуры 1895 года рисует складный, но взбаламученный чеховский мирок. Цунами страстей в блюдечке извозчичьего чая, горячего и с баранкой. Гордыню, месть, вожделение, тщеславие очень второстепенных людей первого года последнего царствования Российской империи. Пожары – в лабазах, убийства – в борделях, месть в погорелых театрах и дуэли с полковым хамлом в чахлых рощицах. Мещанскую хронику, которой не дают опуститься на самое дно три блестящих насмешника-адвоката с примкнувшим стажером – мушкетеры отечественной юстиции, слегка усталые от окружающей дурнины и мелкости непотребства. Мир, где, как и у Чехова, нет ни революции, ни гнета самодержавия, а наличные прогрессисты совершенно не воспаляют воображения, как и ростовые портреты Первого Лица в присутственных местах: они там уж третий век висят обоями, с меняющимся рисуночком выше воротника.

А чтоб наглядная связь с последним гением империи стала совсем очевидной, в крайнем процессе судят лично доктора Старцева – чеховского Ионыча, который исправно посещает бордель, теряет запонки и, как все Ионычи, совершеннейше ни в чем не виноват, кроме общей бескрылости, что не есть грех и предмет уголовного производства.

В России никогда не умели ставить Толстого (впрочем, и нигде не умели), но Чехов получался просто превосходно – от «Медведя» и «Свадьбы» до балаяновского «Поцелуя», считая и «Даму с собачкой» (ай-яй-яй, какая была «Дама»!), и соловьевское «Семейное счастье», и «Неоконченную пьесу для механического пианино»: малость трагедий как-то особенно созвучна была разночинному интеллигентскому мировоззрению. И драматург господин Константинов, и постановщики Баранов с Никоновой отменно длят это российское ноу-хау: отражение нации в репортажах «из зала суда». С чушью, дичью, самоотверженностью и подвывертом сугубо рядовых граждан, за что отвечает Баранов («Трое», «Участок», «Женщина дня») и фрейдистскими дамскими закидонами, в которых огромный опыт у Никоновой («Портрет в сумерках»). Антон Палыч до феминизма и семейного хищничества был крайний насмешник, и здесь дамскому хайпу достанется по первое число.

И конечно, первая тройка петербургской защиты – адвокаты Андронов (Никита Панфилов), Роскевич (Никита Ефремов) и Заварзин (Евгений Антропов). Самцы, златоусты, змеи и подлинно эстрадные звезды, обожаемые галеркой и чтимые в партере. На пять уголовных дел – четыре задержания подлинных виновников в зале суда с изобличением, признанием, приговором и освобождением облыжно обвиненных на руки родне. Случись второй сезон, эта схема способна и поднадоесть – но в первом не надоедает ничуть, а дальше г-н Константинов что-нибудь изобретет, у него с выдумкой все отлично. И непременное рассматривание звездного неба в телескоп после выигранного процесса – Холмс вот у камина грелся, сентенциями разбрасываясь, а эти в небо смотрят, метафизику щупают: Бога, может, и нет, как новый век утверждает, но что-то стабилизирующее требуется. Баланс.

Ради баланса им с обратной стороны Луны, а особенно в полнолуние, по возможности содействует контрагент – прокурор Гущин Филипп Игнатьевич (Федор Лавров), чистый Порфирий Петрович, инкуб с острыми сатанинскими ушками и в круглых черных очках учителя Беликова, которому адвокаты процессуальные враги, но истина дороже, тем и ценен. А еще тем, что он биологический отец незаконнорожденного д'Артаньяна стажера Волохова (Александр Сетейкин) и попечением своим отрока не оставляет. А скрытые семейные связи и родственные влечения еще не вредили ни одному сериалу, хоть в Мексике, хоть у нас.

Довольно тонкое и виртуозно двусмысленное название сериалу, скорее всего, повредит: в сетке НТВ такой титл обычно значит либо похождения морского спецназа, либо опергруппу быстрого реагирования, которых мы уже видели раз 28. Но на то и критик в стае, чтоб обратить внимание общественности на редкого качества и глубины продукт и на то, что в связке с продюсером Акоповым (буде она состоится) у канала просто сказочные перспективы.

Они ж там реформируются потихоньку, по новостям видно.

По хронике вот той самой, что есть лицо нации.

У шалуньи Насти сердце полно страсти[12]

«Куприн. Яма», 2014. Реж. Влад Фурман

О Куприне вечно ходили толки: большой он автор или только поднявшийся над общим уровнем наблюдательный беллетрист. Склонялись ко второму – но регулярность споров оставила вопрос открытым.

Особенно он, конечно, импонировал юношеству. Романтическим самоедством героев. Снисходительным отношением к самочке. Унылым постоянством разгула – в «Яме» и «Гамбринусе». Глубокой и всегда односторонней любовью к дикарке или замужней особе – в «Олесе», «Поединке», «Гранатовом браслете». Наконец, репортерством без границ – бесстыжим касанием самых трефных, оскорбительных и оттого манящих тем: розги, платной любви и самоубийства.

«Яма» – предмет негаснущего мальчикового интереса. В зеленых библиотечных шеститомниках пятый – самый читаный-растрепанный, всегда. Начинающие авторы первым делом несут в газету либо фельетон о школьных завтраках, либо объемное эссе о проституции. Фельетон печатают, эссе не глядя выбрасывают в корзину.

Поведением тоже побуждал к снисходительности. Вечными россказнями о родстве с татарской знатью. Откровенным любованием собою в прозе – этакий всезнающий медведь-репортер, который пьет ведрами, любим срамными девками, видит шпионов насквозь и каждому готов дать в рог. Бравым фотографированием с саблей в обрюзгшем 47-летнем возрасте. Встречами с Лениным, потом оголтелым поношением его в эмигрантской печати, потом стоянием на его Мавзолее на ноябрьском параде-1937 (а между прочим, ровесники, одногодки).

Какая-то мутная, вязкая дурь, которой и так полнится его проза.

«Есть культура ума и культура сердца, – писал о нем Георгий Адамович, – и насчет того, на какой высоте находилась у Куприна культура первого рода, позволительны сомнения. Но сердце у него было требовательное, как будто перечувствовавшее многое из того, с чем не справился ум».