Визит к архивариусу. Исторический роман в двух книгах (IV)

Старшина Аглиуллин М.Г., не согласовав с командованием и не переконвертировав доллары США на рубли, послал их вышеназванным путем домой.

Сообщая об этом, просим Вас вмешаться в ход следствия и снять с гражданки Аглиуллиной (Козыревой) Галины Филипповны обвинения в спекуляции валютой.

С уважением

      Командир в/ч              Начальник Особого отдела

полковник КУЛЕШОВ К.И. полковник МАЗЕПОВ А.С.

«Думаю, для освобождения вашей матушки этого будет достаточно», – обнадежил меня батя.

«А если они сделают запрос: была ли боевая стычка и трофеи?» – спросил я.

«Ишь, какой?! – смерив меня насмешливым взглядом, произнес особист.

– Раньше надо было проявлять свою смышленость. Однако докладываю: такой факт имел место. Совсем недавно. У наших соседей».

Я еще раз убедился во всесильности прапорщика Романенко. Если он сейчас мне прикажет: «Прыгай в огонь!» – прыгну. Не моргнув глазом. Мне сейчас море по колено. Я ширнулся.

ИЗ ДОНЕСЕНИЯ РАЗВЕДСЛУЖБЫ ГЕНЕРАЛА ХИКМАТИЯРА РЕЗИДЕНТУРЕ ЦРУ.

…18 марта, во время передислокации военной части полковника Кулешова летучий отряд талибов подорвал три бронетранспортера и сбил вертолет. Погибло 22 шурави. В вертолете в живых никто не остался. Под одеждой одного из трупов извлечена тетрадь, а в кармане гимнастерки письмо, полученное адресатом, судя по штемпелю, 17 марта. То и другое направляем вам, как документы, представляющие определенный интерес…

Для завершения эпизода, связанного с судьбой старшины Советской Армии Аглиуллина, считаю необходимым в сводном Отчете воспроизвести текст обнаруженного письма.

             Мой родненький братик, Мунечка, здравствуй!

Это я, Альфия. Маму отпустили! Она дома. Немного нездорова. Ее мучили там, чтобы она призналась в преступлении. Следователь посадил ее к плохим теткам, которые били маму и рвали волосы, чтобы она созналась. А 8 марта следователь вызвал ее и сказал, что в честь женского праздника он снимает с нее все обвинения и отпускает домой.

Денег твоих они не отдали. Пусть подавятся. Главное, отпустили маму. Как немножко придет в себя, она тебе напишет.

Пожалуйста, скорей возвращайся. С тобой нам будет полегче.

Крепко целуем. Обнимаем. Очень ждем.

Альфия.

9 марта 1984 г.

                  Переводчик

майор военной разведки Самарий Калиберда,

3.

Проводив врача, Рейган не стал возвращаться в домашние апартаменты, полагая, что Нэнси, как обычно, после сеансов дремлет и мешать ей не следует. Он направился к себе в кабинет, чтобы захватить очередную порцию бумаг, которые теперь могут пригодиться, если, сидя не у дел на ранчо, ему захочется писать мемуары. В них уже не было такого, что могло ударить по психике жены. Ту копию «Сводного отчета» он по рассеянности оставил на письменном столе домашнего кабинета. И эта его рассеянность обернулась для Нэнси нервным расстройством. Она знала все, а в детали этого всего ей вникать как-то не доводилось. Она о них и не задумывалась, хотя в них-то и крылся ужас большой игры, в которой перемалывались жизни и судьбы массы никому неизвестных людей.

Здесь, в Белом доме, и там, в Кремле, игроки двигают фишки по схемам замыслов своих и не видят тянущихся за ними по земле рваных борозд, полных дымящейся кровью и кипящих людскими слезами. А тем, кто видит – наплевать и растереть. Так уж устроен мир: одним бросать кости на других, а другим следовать воле тех костей.

Сложив в стопку отобранные им еще с утра документы и, вложив их в папку, Рейган, облокотившись на нее, исподлобья осматривает свой кабинет. Уже, по-существу, не его. Через пару недель за этим столом и на этом кресле усядется новый президент. А может, он заменит их. Если станет менять, он выкупит их и перевезет в кабинет своего ранчо. За восемь лет он привык к ним.

Все здесь стало ему родным. «Мы приходим и мы уходим, а Земля пребывает во веки», – вставая из-за стола, он грустно улыбается и ловит себя на том, что сказанное им когда-то давным-давно уже кем-то говорилось… Медленно, как занавес, закрывая за собой дверь, он вспоминает: «Ну да, Екклесиаст».

Он не торопясь идет по коридору. Невидимая ранее стража становится видимой. Он каждого благодарит за службу и, не оборачиваясь и не прибавляя шага, продолжает идти – так, словно он в кадре на съемочной площадке, под пылающими софитами и объективами кинокамер, настроенных на крупный план…

В кадре – он и арка Римского сената. Он входит под ее своды… Команды: «Стоп! Снято!» – нет. И он продолжает шагать все с той же поступью Цезаря и с той же, нужной режиссеру, открытой, светящейся искрами доброжелательности улыбкой. Она у него хорошо получается. По губам режиссера он читает: «Дубля не будет». Он не видит его, но он его чувствует. И чувствует его только он, Рональд Рейган. И больше никто… Он пересекает арку и снова оказывается в до боли знакомом коридоре Белого дома. Команды: «Стоп! Снято! Дубля не будет!» – нет. А съемка продолжается…

Ему приходит странная, но не лишенная смысла мысль: за жизнью кто-то наблюдает и, режиссируя, выстраивает сюжеты, сцены, события, и кадр за кадром. Все-таки не случайно наблюдательные люди приходили к выводу: жизнь – театр, а люди в ней актеры. И эта вдруг возникшая мысль, как возникла, так и неожиданно улетучилась. Ее сменила другая. В права вступила иная мизансцена. Он чуть ли не лицом к лицу столкнулся с Нэнси.

– О, Рони! – воскликнула она. – Я к тебе в Овал. Думала, что ты там.

Овалом Нэнси называла его официальный кабинет.

– Как ты себя чувствуешь? – смотрит он на жену.

– Великолепно. С психотерапевтом ты перестарался. Хотя, признаюсь, его сеансы прилили мне свежих сил. Время от времени к его услугам надо прибегать даже здоровым людям.

– Ты была в такой прострации…

– Не в прострации, а под впечатлением, – перебивает она его. – Неужели тебя не тронула судьба того мальчика?

– Спрашиваешь! Конечно! – сев вместе с ней на диван, он продолжил: – Его судьба – капелька из тысяч подобных ей. В ней весь Советский Союз со всеми его проблемами…

– Все проблемы России в престарелых недоумках у власти. Я тут полистала ее прошлое, поговорила с историками и знаешь к какому выводу пришла?

– Любопытно, – сказал Рейган.

– Причиной всех их проблем, кровавых потрясений и, так сказать, русской непредсказуемости была всего лишь одна, очевидная и страшная сила. Бездушная, патологически корыстная и неуправляемая бюрократия. Ее стараниями была развязана война с Японией, преподнесшая революцию 1905 года. По ее вине не состоялась такая многообещающая реформа Столыпина и Россия была втянута в Первую мировую войну. Только тирания Сталина могла загнать это чудовище в темный угол, а уже Хрущев, освободивший народ от пут животного страха, тут же поплатился за это. И с тех пор по сей день она, патологически корыстная и неуправляемая бюрократия, пожиратель детей своих, опять стала безраздельным властителем страны…

– Свобода бюрократии при отсутствии массовой свободы – это коллапс, – задумавшись о чем-то своем, произносит Рейган.

– Это риторика, Рони. А факт в том, что то же самое чудовище бездумно и как ему заблагорассудится вертит номинально стоящими над ними – тем же самым Горбачевым, а, стало быть, всем народом.

– Нэнси, разве только бюрократия им вертит? – хитро прищурившись, многозначительно замечает он.

Нэнси смеется. Они друг друга хорошо понимают.

– Бесспорно, и Раиса. Но, согласись, в оркестре, управляемом тем русским чудовищем, он же, держит ее на месте первой скрипки.

– Да кремлевскому окружению хорошо известны ее слабость и сила. Я имею в виду силу влияния на Майкла. Играя же на ее слабости, бюрократия имеет и эту силу.

– Имеют, как хотят. И не только они, – подхватывает Нэнси, мягко боднув плечо мужа.

– Два пробных шара Стюарта оказались точно в лузе. В Париже год назад, помнишь?

– Еще бы! Раз десять просматривала видеозапись.

– Тогда через Хачиксона, вручившего ей старинную Библию, доставленную им отсюда, из штатов, Стюарт умудрился через него же подарить ей комплект из белого золота с крупными бриллиантами и бирюзой.

– Раиса смотрела больше на комплект, чем на Библию. Тогда мне показалось, что именно по этой причине она, спотыкаясь на каждом слове, благодарила армянскую делегацию… А уже здесь, когда мы с ней ходили по объектам культурной программы, где ей приходилось что-то говорить, мне стало ясно – таков ее уровень.

– Я тоже обратил внимание.

– Рони, первый шар – комплект, а второй?

– Ты забыла?! Второй – «Рено».

– Что значит «Рено»?

– Французская национальная гордость – автомобильный завод. Кривая прибыли его сползала вниз. Надо было что-то делать. Решили сыграть на рекламе. Усадить за руль «Рено», прибывшего в Париж лидера коммунистов – Горбачева. А как это было сделать, если в программе его пребывания завод не значился. Владелец «Рено» своим заветным желанием поделился со Стюартом. С нашим Билли. Они дружили. Сказал, что если Генеральный секретарь явится на завод и сядет за руль их автомобиля, он выплатит ему миллион долларов. «А тому, кто это сделает?» – поинтересовался Стюарт. «Заплачу столько же», – пообещал он. Друзья ударили по рукам… В тот же день, с подачи Билли, Хачиксон вышел на помощника Меченого.

– На Шаха?

– Значит, ты вспомнила?

– Нет, первый раз слышу эту историю. А кличку «Шах» я знаю по отчетам.

– А-а-а, – протянул Рейган, – понятно. В общем, Хачиксон назвал ему сумму, которую хозяин «Рено» посулил Генсеку лишь только за то, чтобы тот сел за руль машины. Шах сказал: «Это сделать будет трудно». «Здесь ничего политического. Чистый бизнес, – убеждал его Хачиксон и шепотом змея-искусителя добавил: – За содействие вам выплатят 100 тысяч». Эту сумму назвал ему наш деловой Стюарт. Немного поразмыслив, Шах сказал: «Полагаю, Раисе Максимовне понравится миллион долларов». В тот же вечер программа пребывания Горбачева в Париже претерпела изменение. В ней появилась строчка: «Посещение завода «Рено».

Нэнси покачала головой.

– Знаешь, Рони, думая о ней, мне все время навязывается одна и та же мысль.

Рональд вскидывает голову.

– Генетически голодных нельзя подпускать к власти. Опасно для государства.

– Круто! – обняв жену за плечи, восклицает он.

– Хватит о ней, Рони. Давай поговорим о твоих действиях в эти дни.

– О каких, милая? О нашем с тобой переезде?

– Дожми их, Рони… Все созрело. Поспеши. Время уже не за тебя. Но на финише его еще можно обойти.

– Кого? Меченого?

– Не кого, а чего – время. У тебя еще пара недель есть.

– Для политики это не время. Но я сделал свое. В Мальте будет поставлена точка.

– Но ставить ее не тебе, – сокрушенно вздыхает она.

Задетый за живое, Рейган поднимается с места.

– Твоя правда. Ее поставит Джорди. Ничего не поделаешь. Срок президентства продлить невозможно… Я сделал, однако, самое главное – необратимость процесса. Деревце поднялось, окрепло, но, чтобы оно стало основательным, взметнулось выше, его за ветви тянуть нельзя. Всему свое время. Принципиальные договоренности достигнуты. Команды работают над документами. Через считанные месяцы на Мальте Майкл сдаст нам Восточную Германию, оставит Кубу и распустит Варшавский договор… На шельфе Мальты, на кораблях, в обстановке строжайшей секретности они с Джорди обговорят детали и поставят подписи…

Рональд подошел к жене и, ласково, за подбородок, подняв ее лицо к своему, произнес:

– Подготовленная мною сделка века состоится на Мальте. Ее у меня никто не отнимет.

– Его-то, Майкла, интерес какой?

– Прежде всего государственный, – смеется он. – В оказании ему с нашей стороны всяческой помощи в начатой им, так называемой, перестройке. В предоставлении им неограниченных кредитов в организации демократических структур и самых широких возможностей экономических преобразований… И еще сугубо личный – сделать его лауреатом Нобелевской премии мира. Поэтому Майкл настаивал на супервысокой секретности. «Чтобы, – как сказал он, – ни одна душа не прознала о наших договоренностях».

– Нобель перевернется в гробу, если небеса донесут ему слух об этом.

– Он, дорогая, давно уже с гневным возмущением стучит костями по крышке гроба. «Какой кретин, – вопит он оттуда, – додумался учредить такую премию?!»

– Действительно, я как-то об этом не задумывалась, – роняет Нэнси. – Ее надо было бы или назвать по-другому, или выдавать только таким, как мать Тереза… священникам… миссионерам… учителям… врачам, победившим страшные болезни… писателям…

– И я об этом, – говорит Рейган. – Ну, какой, спрашивается, мир и Ясер Арафат… Мир и политика – браки символические…

– И какой, спрашивается, мир и предательство Майкла? – вставляет Нэнси.

– Вот-вот! – соглашается Рональд. – Тем не менее, что бы мы ни говорили, согласись, эта премия – неплохой рычаг в политической игре.

Нэнси глубоко и не без горечи вздыхает.

– Что так?! – с настороженностью спрашивает он.

– Ты взрастил, при тебе вызрело, а плоды рвать другому.

– Вот ты о чем? Не терзай себя! Так или иначе, историки скажут: это яблочко сорокового президента.

– Помнят тех, кто срывает, а не тех, кто взрастил, – не без резона замечает Нэнси.

– Да, срывать и вкушать будет Буш. И у него будет другой Меченый.

Нэнси с удивлением смотрит на мужа.

– Судьба Майкла, дорогая, предрешена. Его сметут свои же… Конечно же, не без нашей помощи. Мавр сделал свое дело – Мавра надо убирать.

– Может прийти такой, кто повернет все вспять.

– Не беспокойся. Придет такой, какой нам нужен. Судя по объективке наших ребят, лучшая кандидатура на роль марионетки.

– Кто он?

– Я остановился на Борисе Ельцине. Он из колоды коммунистов. Бывший первый секретарь Свердловского областного комитета партии, вроде губернатора штата, бывший коммунистический лидер Москвы, а ныне задвинутый в строительное ведомство высокопоставленный чиновник… Выпивоха, простак и в плотном окружении симпатизирующих нам людей…

– Буш может не согласиться.

– Вряд ли. Он наиболее предпочтительней из всех.

– Жаль, что срывать и вкушать будешь не ты.

– Жаль, – глухо отзывается Рейган.

4.

Он один. Не спится. Тоска черной пиявкой всосалась и сушит, и сушит. Он думает о Баку, об острове Святом. Думает об Аге, Бахазе, Таирове… Слышит, стонущие от накатов Беркутины… Видит Рыбьего Бога… Видит и слышит заливисто смеющегося маленького Илюшку, не помнящего ни мать свою, ни отца… Его карябает по-живому мысль о том, как сложится судьба его единственного и долгожданного Бориски. Все может случиться. Уже под занавес уходит жизнь. И Ивушка не совсем здорова…

И еще болен мир. Болен человеком. Мир мог бы быть без человека, но как быть человеку без него? Он этого не понимает. Он делает больно самому себе, себе подобным и миру, давшему жизнь ему.

За тысячи и тысячи лет человек нисколько не изменился. Каким был по натуре своей, таким и остался… Семен встрепенулся. Нечто такое он уже где-то слышал или читал. Ну, конечно же! У Булгакова! В «Мастере и Маргарите». В той самой книге, что обнаружили после смерти Таирова в его сломанном «жигуленке». Там Воланд, да, именно он, представляясь, в набитом людьми театре, профессором черной магии, оглядывая зрительный зал, говорил, что его интересует важный вопрос: изменился ли человек за многие века его отсутствия на земле? Оказалось – нисколько!

Не воспринимающего фантастики Семена сперва поразил неведомо откуда появившийся на Патриарших прудах по-неземному проницательный Воланд… И еще его поразила одна строчка, дважды и жирно отчеркнутая черной пастой шариковой ручки. Вероятно, это сделал Илья.

«Тьма, пришедшая со Средиземного моря, накрыла ненавидимый прокуратором город…»

Наверное, он знал о встрече на Мальте. А кто, собственно, не знал о ней? В газетах и по телевидению, не жалея красок, расписывали, какая это была уникальная, не имевшая, по секретности, аналогов, встреча в верхах.

«За несколько дней до встречи, – писал корреспондент французской “La Monde”, – остров Мальта был взят в кольцо лучшими военными кораблями НАТО. В небе, сменяя друг друга, беспрестанно барражировали вертолеты». Над гладью моря круглые сутки летали оснащенные самой современной электронной аппаратурой слежения самолеты-разведчики класса «Авакс».

О том, что делалось в акватории по всему периметру острова, приходилось только догадываться. Каждый дюйм суши и морских глубин мальтийского архипелага – прибрежье и твердь Гоцци, Камино и других островов – просматривался, прощупывался и прослушивался.

Валлетта за всю свою историю не видела такого разноязычного нашествия журналистов со всей планеты. Репортеры и телевизионщики толпились на берегу, всматриваясь в даль, где, по их предположениям, находилась та субмарина, в которой было оборудовано специальное помещение для переговоров. Услышать, о чем говорится за его бортом, как утверждают инженеры, невозможно ни одному земному средству прослушивания. Журналисты по силуэтам судов пытались определить квадрат местонахождения субмарины. Строились самые различные догадки. Никто ничего точно не знал.

За пределами догадок находилось лишь два общеизвестных факта: то, что встреча лидеров двух сверхдержав – США и СССР – будет проходить в толще Средиземного моря, и то, что на ней, наконец, будет поставлена точка на многолетней и изнурительной, не только для Америки и Советского Союза, но и для всех государств мира, «холодной войне». На каких условиях ставилась точка, в чем суть компромиссов и на какие уступки идут друг другу сверхдержавы – никому и ничего известно не было.

Команды переговорщиков находились в плотной изоляции. И всё-таки, наиболее проворным и удачливым удавалось пообщаться с некоторыми из них. Но и это ничего им, в сущности, не дало. Ничего конкретного, им узнать не удалось.

У меня сложилось впечатление, что об уступках и компромиссах знают четверо: Джордж Буш со своим Государственным секретарем и Михаил Горбачев с министром иностранных дел. Остается одно – ждать итоговой пресс-конференции. Но для этого должна состояться встреча.

Сегодня, в объявленную дату, она может и сорваться. Над Средиземноморьем с утра нависла вязкая черная туча. Море ощетинилось загривками многотысячной своры диких зверей и бросалось несущимися друг на друга мутными валами, взбивая мыльную пену. К рычавшему и белому от ярости прибрежью страшно было подойти. Два потока ветра с Востока, от Балкан, и с Запада, из Атлантики, столкнулись как раз здесь, у Мальты. Все куролесило, выло и визжало. Деревья гнулись, чуть ли не доставая верхушками земли. Их словно кто насильно заставлял кланяться то в одну, то в другую сторону. Валлетта запахнулась ставнями. Такие встречные ураганы, по словам мальтийцев, случаются здесь очень и очень редко. Их они называют «балом козлоногих»…

Многие мои коллеги, в том числе и я, увидели в этом некий потаенный намек небес на нечто, что было недоступно нашему пониманию. То ли это было нежелание Господа проводить в этот день эту встречу, то ли это был восторг нечистых сил по случаю того, что она состоится.

И она состоялась.

Никто из нас не заметил, когда, откуда и на чем Буш и Горбачев со своими командами были доставлены на таинственную субмарину. Возможно, карнавал козлоногих внес коррективы и они встретились на каком-то надводном корабле. Очень возможно. Но вышедшие к нам, в гостиничный холл, пресс-секретари той и другой стороны обошли этот вопрос молчанием.

– Исторический диалог начался, – объявил американец.

Все зааплодировали.

– Как чувствуют себя президенты? Не станет ли качка помехой для конструктивных переговоров? – поинтересовался мой коллега из Испании.

– Как нам стало известно, – сообщил русский пресс-секретарь, – главы государств чувствуют себя комфортно. Несмотря на непогоду, они полны энергии и нет признаков того, что качка станет помехой переговорам.

На мой вопрос, когда ждать результатов и обещанной пресс-конференции, американец сказал:

– Ваш вопрос, как я понимаю, интересует всех здесь присутствующих. Ожидается, что переговоры завершатся ближе к вечеру и сразу же, как бы поздно не было, состоится пресс-конференция. К полудню, как обещают синоптики, столь необычный ураган уляжется.

Вязкая тягучая туча, заволокшая архипелаг, еще до полудня никак не поддавалась на разрыв сверкающим лезвиям желтых молний. А потом медленно поползла в сторону Балкан.

Море еще шумело, но ураган затих. Распахнулись ставни Валлетты. Город робко смотрел в еще сердитое небо, дожидаясь со стороны моря вертолетов с главами государств. И они не заставили себя ждать. Спешившись с винтокрылых птиц, президенты подошли к нам. Они сияли. Они явно были довольны.

– Холодная война канула в Лету! – объявил Горбачев. – Мир отныне станет другим! – Затем, кашлянув в кулак, он вставил свою коронную фразу:

– Процесс пошел.

Буш, обняв советского лидера за плечи, выразился образней:

– Топор «холодной войны» мы с президентом Горбачевым похоронили на дне Средиземного моря».

Об этом писали и на все лады вещали все средства массовой информации. Мишиев конечно же читал, слушал и смотрел. И во всем том, что сливалось в наивный мир, он видел то, что для других было скрыто за обильно подаваемой кельнерами прессы клюквой по рецепту папаши Дюма и за лапшой в сиропе от Буша. Он догадывался: там, в шельфе архипелага Мальтийских островов, один продавал за не понюх табака, а другой, по такой же цене – покупал. А товаром тем был пустячок – всего лишь сверхдержава.

Многие тогда догадывались об этом, а доподлинно знали единицы. И уж подавно никто не знал, кто привел к этому торгу и кто сделал его возможным. Даже в окружении Буша и до него, в команде Рейгана, о нем, Билле Стюарте, никто не знал. В лицо он был известен, пожалуй, каждому из них. Более того, все они были в курсе того, чем он занимается. Должность говорила сама за себя.

Но то, что Стюарт, руководил операцией «Реквием», о существовании которой никто и не подозревал, никому из его знакомых, близко стоящих к президенту, в голову не приходило. Билли всегда держался в тени. И тогда в Валлетте, после пресс-конференции, он, прячась за спинами сопровождавших президента людей, плелся вслед за остальными. У самых дверей в отведенный ему номер Буш остановился и, отодвинув Бейкера, заслонявшего всю президентскую рать, стал выискивать кого-то.

– Стюарт! – позвал он.

– Я здесь, сэр, – выглянув из-за спин, откликнулся Билл.

– Зайди! – велел он.

Все, как по команде, расступились, и они втроем – Джордж Буш, Джеймс Бейкер и он, Билл Стюарт, вошли в президентский номер. Стоявшая в шеренгу обслуга почтительно склонилась.

– Шампанского! – распорядился Буш.

– Более чем уместно, – потирая руки, широко улыбнулся Бейкер.

– Еще бы! Все как по нотам! Сплошной мажор! – глядя на Стюарта, с понятным для него значением, произнес Буш.

– С нами Бог! – сказал Стюарт.

– Только одна неувязка вышла, Билли… Ты не предусмотрел погоды.

– Да, это прокол, – поняв шутку президента, той же монетой отреагировал он.

Буш взял с подноса фужер и, прежде чем что-то произнести, обернувшись в сторону обслуги, попросил оставить их одних. Дождавшись, когда они уйдут, Буш, указав фужером в сторону моря, проговорил:

– Друзья, мы сегодня, с Божьей помощью, взяли за поводья самую своенравную в мире из кобыл, имя которой Победа. За нее!

– За победу! – воодушевленно выдохнул Бейкер.

Стюарт мгновенно уловил скрытый смысл тоста босса. И, давая знать, что он понят, сказал:

– Мы не упустим её, сэр!

– Вот-вот! Это-то я и хотел сказать, – мягко крякнув от удовольствия, Буш ставит фужер на поднос. – Так что, Билли, не торопись скидывать «Реквием» в архив. Продолжай в том же духе. Отслеживай каждый шаг. Мне не нужна его пустая фраза – «Процесс пошел!» – а реальное и, лучше всего, ускоренное движение этого процесса.

– Их надо дожать!– выкрикивает Бейкер.

Буш оборачивается к нему и в голос, громко начинает хохотать.

– Джимми, ты знаешь я о чем? – утирая выступившие от смеха слезы, спрашивает Буш.

– Понятия не имею, – бурчит Госсекретарь.

– Ну, как же?! Вспомни! Рональд вводил меня в круг дел. Я в тот день пришел с тобой. Он говорил нам о «Реквиеме» и о том, что Меченый на грани. Он, в обмен на помощь его бредовой перестройки, согласится на все выставленные условия, и с ним уже принципиально обговорена вот эта самая встреча на Мальте.