Братья Микуличи

ГЛАВА 3

МСТИСЛАВ

– Язык мой – враг мой, – в сотый раз за день прошипел Мстислав, утирая со лба пот рукавом рубахи. – Чтоб ему отсохнуть…

Ярило-батюшка в зените не пекло – жарило. Воздух дрожал и плавился над пыльной дорогой, а раскинувшиеся по обе стороны поля, ещё недавно радовавшие глаз сочной зеленью, пожухли и понуро клонили к земле головки полевых цветов. Каждый шаг давался с натугой, будто ноги не в сапоги были обуты, а в пудовые гири.

– Брат, а брат, давай передохнём, а? – жалобно протянул Мстислав, вконец изнемогая. – Душа горит, в горле суше, чем в полынской степи. Ну хоть глоток бы студёной водицы…

Борослав, шагавший впереди, даже не обернулся. Его широкая спина была прямой и несгибаемой, словно он не знойный путь мерил, а по прохладным палатам княжьим прогуливался.

– Рано, – глухо, как из бочки, донеслось в ответ.

– Да какое ж рано! – взвился младший брат. – Ноги в сапогах горят, будто на угольях пляшут! Мы ж не железные! Силы-то ещё пригодятся, сам ведаешь.

– Потерпи, – и снова этот короткий, тяжёлый, как удар молота, ответ.

Мстислав зло сплюнул в пыль. Потерпи. Легко ему говорить! Исполин. Скала. Вепрь лесной. С него этот зной – что с гуся вода. А он, Мстислав, не из того теста слеплен. Он для другого рождён: для песен под гусли, для плясок до упаду, для сладких речей да девичьих объятий. А не для того, чтобы ноги по стёртой в пыль земле бить, преследуя невнятную братнину мечту.

А ведь и впрямь – мечту. Мстислав нет-нет да и косился на громадный меч за спиной Борослава. Диковинный, из небесного камня кованый, с лезвием, что в сумерках светилось холодным, нездешним светом. Брат говорил, что меч этот ему во сне явился, сам велел себя из найденного в лесу камня выковать. И звал в дорогу. Вот и пошли…

Тьфу ты, пропасть!

Коли б не его хвастовство в Жмуричах да не проклятый спор со Святичем, сидел бы он сейчас в тени под липой, квас холодный цедил да заигрывал с какой-нибудь румяной молодухой. Так нет же, дёрнул бес за язык! Посулил поход за славой, какой ещё свет не видывал. А теперь вот тащись по солнцепёку, проклиная и себя, и свою удаль молодецкую. И ведь не схитришь, не сбежишь – на кону заговорённый лук дедовский да нож, что дороже золота. Отдавать их спесивому смотрителю – хуже горькой редьки. Позор на всю жизнь, смех на всю округу.

Они миновали последние островки знакомых земель. Жмуричи и Родиничи остались далеко за спиной, скрывшись в дрожащей от зноя дымке. Родные леса и перелески уступили место бескрайней, враждебной равнине. Братья вошли в Дикое Поле, в края чужие, по которым лишь ветер гулял да слухи страшные ходили. Здесь начинались земли кочевников – лютого народа, что вечными набегами донимал приграничные деревни. То скот угонят, то избу подпалят, а то и девку-красавицу в полон уволокут. Давали им отпор, конечно, но уж больно юркими и быстрыми были низкорослые воины на своих косматых лошадках – не угнаться за ними деревенским тяжеловозам.

Воздух стал сухим и колким, запахло пылью и горькой полынью. Земля под ногами потрескалась от зноя. Мстислав поёжился. Нехорошее место. Тревожное. Душа не на месте.

– Гляди, дымок, – он прищурился, вглядываясь в едва заметную струйку, что лениво тянулась к раскалённому небу. – Их стойбище. Надо мимо прошмыгнуть, брат. В обход возьмём.

– Зачем? – Борослав, наоборот, приосанился, поправил перевязь своего исполинского меча и, не сбавляя шага, направился прямиком к дыму.

Мстислав аж споткнулся.

– Как это – зачем? Ты умом тронулся? Это ж степняки!

– Вот именно, – не оборачиваясь, бросил Борослав. – Мы из дому ушли. Родную деревню без присмотра оставили. Ежели вороги нагрянут, кто их встретит? Староста Твердич, что ли? Ему сто лет в обед, он из рук ложку роняет.

Мстислав нагнал брата, заглядывая ему в лицо с откровенным ужасом.

– И что ты удумал, скажи на милость?

– А то, – Борослав впервые за долгий час обернулся, и в глазах его сверкнул недобрый огонёк. – Заглянем в гости. Совет дадим. Дельный.

– Эт-то какой такой совет? – с замиранием сердца переспросил Мстислав, уже догадываясь, что ничего хорошего братнина головушка не породила.

– Чтоб к нашим не совались, покуда мы по свету ходим, славу добываем, – совершенно спокойно пояснил тот. – Мы ж своих в обиду не даём. Вот по пути всех недругов и навестим. Предупредим по-хорошему.

Мстислав замер столбом, не веря своим ушам. Сердце в груди заколотилось, как пойманная птаха. Точно спятил! Спятил его братец-богатырь! Идти в самое логово врага, чтобы объявить, что деревня без защиты осталась? Это не храбрость, это дурость несусветная! Любой бы схоронился, обошёл десятой дорогой, а этот прёт напролом, как лесной вепрь. Упёртый, сил нет!

Опомнившись, Мстислав торопливо бросился догонять брата, с опаской поглядывая по сторонам. И как в воду глядел. Едва они приблизились к стойбищу на расстояние полёта стрелы, как с обеих сторон от них заклубилась пыль. Из степного марева, словно из-под земли, выросли два десятка всадников.

– А вот и нас первыми навестили, – прошипел Мстислав, срывая с плеча свой верный лук. – Дюжина справа, и столько же слева. Ладно встречают.

– Гостеприимные, – крякнул Борослав и с обманчивой неспешностью снял из-за спины свой огромный, подрагивающий от нетерпения меч. Лезвие тускло блеснуло, вбирая в себя солнечный свет.

Мстислав стиснул зубами древко стрелы, накладывая её на тетиву. Пальцы привычно и крепко легли на оперение. Можно было бы уложить добрую половину из них, пока скачут, но тогда со всего стойбища примчится подмога, и бойни не миновать. А вдвоём против целой орды… Он выжидательно покосился на брата, ища в его лице хоть тень сомнения.

Но Борослав стоял как вкопанный, монолитная скала. Ноги чуть согнуты, плечи расправлены. Взгляд тяжёлый, свирепый, а меч в его ручищах, казалось, жил своей жизнью, жадно вдыхая запах близкой битвы. Мстиславу на миг стало не по себе. И впрямь, велик и грозен его брат, точно медведь-шатун, поднятый из берлоги. А с этим мечом из небесного камня – так и вовсе жуть берёт.

Лихие наездники налетели, как саранча. Не нападая, они с гиканьем и свистом закружили вокруг братьев, поднимая тучи едкой пыли. Поигрывали оружием: кто кривой саблей поблёскивал, кто целился из короткого тугого лука. Все как на подбор – низкорослые, коренастые, в цветастых халатах, подпоясанных истёртыми кушаками. На головах – малахаи, отороченные мехом. Длинные смоляные волосы заплетены в косы, лица скуластые, глаза узкие, внимательные и злые.

Микуличи встали спина к спине, готовые к бою.

Круг разомкнулся, и вперёд выехал всадник на вороном жеребце. Халат его был богаче, а малахай украшен цветными каменьями и пером какой-то диковинной птицы.

– Я – Тургэн-хан, – проговорил он, с трудом выговаривая чужие слова. Голос его был скрипучим, как несмазанная телега. – Вожак народа степного. Кто такие будете? И зачем в мои земли пожаловали с недобрым железом в руках?

– Мы из Оглебычей, братья Микуличи! – зычно, на всю степь, прогудел Борослав и криво усмехнулся, глядя на хана сверху вниз. – Нешто не слыхали?

При имени братьев по рядам степняков прошёл удивлённый, даже испуганный шёпот. Они загомонили на своём гортанном наречии, с опаской поглядывая то на исполинскую фигуру Борослава, то на его жутковатый меч.

– Отчего ж не слыхали, – после паузы медленно кивнул хан, и глаза его недобро сощурились. – Слыхали. Только мы на ваши сёла давно не хаживали. Мирно живём. Так зачем пришли? С войной?

Мстислав понял – это его выход. Если сейчас Борослав ляпнет про свой «дельный совет», им обоим крышка. Драки не избежать, а на каждого из них придётся по дюжине степняков. Шансов никаких.

Он сделал шаг вперёд, картинно опуская лук и демонстрируя пустые ладони.

– С миром пришли, о великий хан! С миром и с просьбой.

– Просьбой? – недоверчиво хмыкнул Тургэн.

Мстислав окинул взглядом его отряд, коней, оружие и тяжело, сокрушённо вздохнул, будто заранее зная ответ.

– Вот потому и пришли, что мирно живёте, – заговорил он быстро, складно, вплетая в слова лесть и хитрость. – Слыхали мы по всей округе, что Тургэн-хан не только могучий воин, но и мудрый правитель. Что кони у него – быстрее ветра, а воины – вернее стали. Мы, братья Микуличи, в дальний путь собрались. За славой да подвигами. А какой же поход без добрых коней? Вот и решили зайти, поклониться тебе да попросить помощи.

Хан молчал, сверля его тёмными буравчиками глаз. Его воины тоже притихли, с любопытством слушая речи чужака.

– Просить коней? – наконец, выдавил из себя Тургэн, и в голосе его прозвучало откровенное изумление такой наглости.

– А что ж нам ещё просить у владыки степей? – обезоруживающе улыбнулся Мстислав. – Не золота же, не шёлка. Только то, в чём ты лучший. Мы ведь к тебе не как к врагу пришли, а как к соседу доброму. С открытым сердцем. Ну так что, уважишь добрых путников, о мудрейший из ханов? Приветишь гостей незваных или прикажешь своим джигитам испытать на прочность наши головы и твои сабли?

Наступила звенящая тишина, нарушаемая лишь фырканьем лошадей да стрекотом кузнечиков. Мстислав замер, чувствуя, как по спине катится холодная капля пота. Сейчас решится всё. Либо его наглость и лесть сработают, либо их разорвут на куски прямо здесь, посреди выжженной степи.

Тургэн-хан долго, очень долго смотрел на него, потом на невозмутимого Борослава, потом снова на Мстислава. На его лице не дрогнул ни один мускул. Наконец, он чуть заметно дёрнул подбородком.

– Будь по-вашему, – скрипнул он. – Гостей в степи встречать умеют. Посмотрим, какое у вас сердце – открытое или лживое. Следуйте за мной.

ГЛАВА 4

МСТИСЛАВ

Стойбище кочевников выросло посреди выжженной добела степи, будто россыпь крепких, приземистых грибов-боровиков после тёплого дождя. Ни деревца рядом, ни овражка, чтобы укрыться от злого степного ветра, что без устали гнал по равнине колючую пыль. Народ, видать, и впрямь ничего не боялся, выставляя своё жилище на всеобщее обозрение.

Мстислав, не слезая с коня, окинул взглядом пёстрый, шумный табор. Дюжина шатров из грубой, просмолённой кожи была разбросана без всякого порядка и умысла. В самом сердце этого хаоса, будто старый гриб-отец, возвышался шатёр побогаче и пошире прочих. У его полога, точно два каменных истукана, застыли воины с длинными, хищно поблёскивающими на солнце копьями. Неподалёку от них жарко полыхал костёр, вокруг которого, жужжа, как пчёлы у улья, суетились бабы в цветастых халатах. Там и была их стряпня, под открытым небом.

Воздух был густ и тяжёл, пах горьким дымом кизяка, конским потом, пылью и чем-то ещё, диким и незнакомым, – запахом чужой жизни. Завидев троих верховых, кочевники сбивались в кучки, с нескрываемым любопытством разглядывая братьев – огромных, бородатых, похожих на лесных медведей-шатунов. Все степняки были на одно лицо: круглолицые, смуглые, с узкими, точно щёлочки, глазами и прямыми, как смоль, волосами.

– Славные у тебя соседи, братец, – прошептал Мстислав, склонившись к Борославову уху. – Гостеприимные. Гляди, как смотрят – будто уже прикидывают, с какой стороны нас сподручнее на кол посадить.

– Не зубоскаль, – глухо отозвался Борослав, не сводя тяжёлого взгляда с ханского шатра. – Ты эту кашу заварил, тебе и расхлёбывать.

Тургэн-хан соскочил с коня с ловкостью, что никак не вязалась с его грузной, дородной статью. К нему тут же подбежал мальчишка-служка, низко кланяясь, подхватил скакуна под уздцы и увёл в сторону табуна. Предводитель же широким, царственным жестом указал братьям на свой шатёр, приглашая войти. Однако у самого входа их путь преградили стражи, скрестив древки копий.

– Оружие сложить, – просипел один из них, силясь, чтобы голос его звучал твёрдо и грозно, но выходило не очень. Он кивнул на перевёрнутый медный щит, что сиротливо лежал у входа на утоптанной земле.

– Нет, – коротко и глухо, как удар молота о наковальню, отрезал Борослав. Его широкая ладонь сама легла на рукоять диковинного меча за спиной. В воздухе тут же запахло грозой.

– Не пойдёт, – с ленивой усмешкой протянул Мстислав, небрежно оглаживая рукоять своего заговорённого ножа на поясе. – Без оружия мы что девки красные без порток – неуютно нам и стыдливо.

Вид у братьев был до того грозен, а слова до того дерзки, что стражники невольно попятились, а степняки, что толпились поодаль, испуганно ахнули и зашептались ещё пуще.

Хан, уже ступивший за полог, обернулся. Его глаза-щёлочки сузились до едва заметных нитей, но Мстислав нутром почуял – разглядывают их сейчас пристальнее, чем ястреб мышь в пожухлой траве.

– Вы в мой дом пришли, русичи, – прогудел он с нажимом, и в голосе его зазвенел холодный металл. – С оружием в чужой дом не ходят. Таков наш обычай.

– Без него мы как голые, – повторил Мстислав, чуть склонив голову набок. – А голыми ходить – обычай плохой. Вдруг замёрзнем?

– А вдруг вы убить меня вздумали? – не повёлся на шутку хан, и лицо его окаменело.

Тут вперёд шагнул Борослав. Он был на голову выше хана и вдвое шире в плечах, и тень от него, казалось, могла накрыть всё стойбище.

– Ежели бы хотели, хан, – пророкотал он, и от низкого, спокойного звука его голоса по спине Мстислава пробежали мурашки, – ты бы уже с предками своими беседовал.

Наступила тягучая тишина. Слышно было лишь, как трещит в костре огонь да попискивает где-то в степи суслик. Мстислав мысленно скривился. Ну вот, договорились. Сейчас потечёт кровушка. Но тут лицо степняка медленно расплылось в хитрющей, лисьей улыбке, обнажив крепкие жёлтые зубы.

– Ай, хорошо сказал! – хлопнул он себя по бёдрам. – Вижу, не пустословы. Ладно. Но покуда вы в моём шатре, оружие ваше будет лежать рядом, а не в руках или за спиной. Уговор?

Братья переглянулись. Борослав едва заметно кивнул.

– Уговор, – согласился Мстислав, чувствуя, как напряжение понемногу отпускает.

В шатре было на удивление прохладно и пахло всё тем же конским потом, но к нему примешивались ароматы выделанной кожи, сушёных степных трав и чего-то пряного, неведомого. Пол устилали толстые войлочные ковры, расшитые яркими узорами. Посредине, на низком столике, их уже ждало угощение. Едва они уселись, скрестив ноги, как из-за полога бесшумно выступили двое новых стражников, сменив тех, что у входа. Эти были и выше, и шире в плечах, а лица их испещряли старые, глубокие шрамы – видать, личная охрана хана.

Угощение было щедрым: целая баранья нога, запечённая на углях до хрусткой корочки, какие-то мелкие птицы, тоже жареные, гора пресных лепёшек и большая деревянная чаша с кумысом – кислым, терпким, бьющим в нос.

Ели молча. Хан не торопил, лишь исподтишка наблюдал за гостями, прихлёбывая из своей чаши. Борослав ел основательно, с чувством, а Мстислав больше поглядывал по сторонам, подмечая каждую мелочь: и богато украшенный сундук в углу, и связку волчьих хвостов у входа, и то, как напряжены стражники за спиной.

– Благодарствуем за сытный обед, хан, – первым нарушил молчание насытившийся Борослав. Он вытер жирные губы и бороду тыльной стороной ладони. – От чистого сердца.

– Сытый гость – отрада для хозяина, – важно кивнул Тургэн-хан. – А теперь поведайте, куда путь держите?

– Решили мы с братом по миру погулять: аглянуть в Черниг-Лес и земли за Лихвом морем, – криво ухмыльнулся Мстислав. – Люд другой поглядеть, себя показать, доблестью помериться.

Хан вновь задумался, и его узкие глаза, казалось, пытались заглянуть братьям прямо в душу.

– А что ищете на самом деле? – вдруг спросил он вкрадчиво, подавшись вперёд. – Не верю я, что два таких воина без цели из дома вышли. Не за славой одной вы идёте.

– Славу и невест, – осторожно повторил Мстислав, чувствуя, как воздух в шатре снова сгущается. Этот лис что-то задумал. – Потому и коней спросили… на них сподручней.

– Кони наши – лучшие в мире, – после долгой паузы проговорил степняк, хитро поглядывая на братьев. – Ветер в гриве, огонь в сердце. Есть у меня для вас три скакуна – птица не догонит. Но отдать их просто так я не могу.

Мстислав мысленно усмехнулся. Вот оно. Началось.

– Мы будем славить твою щедрость во всех землях, хан! – поспешно заверил его Мстислав, изображая на лице неподдельный восторг. – Привезём тебе диковин заморских, мехов соболиных, камней самоцветных… ежели раздобудем.

– Слава – это дым, – отмахнулся хан, но глаза-угольки его хитро сверкнули. – А диковины мне и купцы привозят. Конь для степняка – брат. Отдать коня – что часть души своей отдать. Какую услугу вы окажете мне взамен на двух братьев?

Ну, точно! Хитрющий лис. Он уже всё для себя решил, а теперь лишь цену набивает, торгуется, будто на ярмарке.

– Говори, чего желаешь, – прямо спросил Мстислав, решив не тянуть кота за хвост.

Хан хлопнул в ладоши. Полог шатра откинулся, и вбежал тот самый мальчишка-слуга. Предводитель что-то коротко и гортанно ему бросил, и тот, поклонившись, тут же исчез. Через мгновение полог снова несмело приоткрылся, и в шатёр, опустив голову, вошёл невысокий, щуплый юноша. Тонкий, словно тростинка на ветру, он буквально утопал в просторном шёлковом халате, а в его огромных, как у испуганной лани, тёмных глазах, обрамлённых густыми ресницами, застыл вечный страх.

– Это мой сын, Тархан, – кивнул в его сторону хан, и в его голосе прозвучали нотки плохо скрываемого разочарования. – Возьмёте его с собой. И сделаете из него мужчину. Воина.

Ужас на лице юноши было не описать словами. Он побледнел, губы его задрожали. Несмело подойдя ближе, он низко поклонился гостям, не смея поднять глаз от узорчатого ковра.

– Ему предстоит пройти долгий путь, – продолжал Тургэн-хан, не обращая ни малейшего внимания на дрожащего сына. – Он должен стать воином, а не трусом, каким я вижу его сейчас!

Сколько братья ни пытались отговорить хана, тот был твёрд, как скала.

– Да он же от первого ветра в степи свалится, – пробурчал Мстислав, понимая, что эта обуза им совсем ни к чему.

– Лишний рот, – коротко и веско буркнул Борослав.

Даже сам Тархан тихо пролепетал, опустив голову ещё ниже:

– Отец, я… я лучше буду свитки переписывать. Я не воин, ты же знаешь…

– Молчать! – рявкнул хан так, что юноша вздрогнул всем телом. – По нашим меркам, ему уже семнадцать – давно пора мужем стать, свой род иметь! Здесь ему места нет. А коли сгинет в дальних краях – что ж, такова судьба. По крайней мере, буду знать, что сгинул, пытаясь стать героем, а не прожил жизнь затворником в шатре!

Когда же вдобавок к поклаже в виде хилого сына хан велел привести обещанных жеребцов, Микуличи умолкли. Таких коней они не видели отродясь. Не деревенские клячи-работяги, а настоящие степные владыки – поджарые, жилистые, с тонкими ногами и горящими, как уголья, глазами.

Они нетерпеливо били копытами, раздували ноздри и так и рвались вскачь. В них чувствовалась неземная, первозданная сила. Дети ветра и безграничной воли.

Мстислав глянул на Борослава. В глазах брата, обычно спокойных и суровых, плескался тот же восторг.

Делать нечего. Прорываться с боем из стана – затея глупая. А кони… ох, кони! Они стоили того, чтобы взять с собой в придачу этого мальчишку. В конце концов, невелика беда. Потаскается с ними, окрепнет. А не окрепнет – что ж, как сказал хан, такова судьба.

– Договорились, – вздохнув, произнёс Мстислав. – Берём твоего… воина. И коней.

Хан удовлетворённо кивнул, и в его глазах-щёлочках мелькнуло торжество. Сделка состоялась.

ГЛАВА 5

МСТИСЛАВ

Утро подкралось к степному стану на мягких кошачьих лапах, неслышно и прохладно. Оно принесло с собой запах пыли, горькой полыни и стынущего костра. Сизая предрассветная дымка ещё цеплялась за дальние холмы, но лагерь уже не спал – он походил на растревоженный муравейник, живущий по своим, неведомым законам тишины. Степняки, смуглые и молчаливые, двигались сноровисто и слаженно. Ни крика, ни бранного слова, ни суеты. Лишь глухое позвякивание сбруи, скрип ладно подогнанной кожи да редкое фырканье коней.

Мстислав, прислонившись к опорному столбу гостевого шатра, с ленивым, но цепким любопытством наблюдал за этой стройной суетой. Всё у них было по-умному, споро. Не то что в родных Жмуричах, где любые сборы, будь то в поход аль на ярмарку, непременно сопровождались гвалтом, шутками-прибаутками да спорами до хрипоты.

Борослав стоял рядом, огромный и недвижный, точно изваяние древнего бога, позабытое в степи. Он молча почёсывал густую, как смоль, бороду, и только по тому, как ходили желваки на скулах, Мстислав догадывался: брату это долгое прощание уже поперёк горла. Ещё бы, второй час на ногах, а хан и не думает своего отпрыска провожать.

Наконец тяжёлый полог ханского шатра, расшитый диковинными зверями, откинулся. Первым вышел сам Тургэн-хан – прямой, как натянутая тетива, с лицом, высеченным из камня и выдубленным ветрами. За ним, мелко семеня и понурив голову, выскользнул Тархан. В новом дорожном халате из плотной верблюжьей шерсти и высокой бараньей шапке он казался ещё более щуплым, нелепым и до смешного потерянным.

Весь стан замер. Сотни глаз устремились на вождя и его единственного наследника.

Тургэн-хан остановился в нескольких шагах от сына. На миг его непроницаемое лицо дрогнуло, в глубине тёмных, как степная ночь, глаз мелькнула тень отцовской скорби, но тут же погасла, уступив место привычной властной жёсткости. Он что-то коротко и отрывисто рявкнул на гортанном наречии, и двое воинов тотчас поднесли ему добротный роговой лук и новый колчан, туго набитый стрелами с гранёными костяными наконечниками.

Не говоря ни слова, хан сам вложил оружие в руки сына.

Тархан принял дар, растерянно переступая с ноги на ногу. Его взгляд блуждал по утоптанной земле, будто он искал там ответы, что делать с этим богатством. Повисла тяжёлая, гнетущая тишина, нарушаемая лишь посвистом ветра в траве. Не выдержав, Тургэн-хан шагнул к сыну, сам перекинул ремень колчана через его плечо, а следом опоясал его тонким кожаным ремнём с изогнутым клинком в ножнах, украшенных тусклым чернёным серебром.

– И опозоришься ведь, – беззлобно проворчал себе под нос Мстислав, качая головой. – Уронит ещё, дитятко неразумное.

Борослав наградил его таким тяжёлым взглядом, что слова застряли в горле. Мстислав тут же умолк, изобразив на лице самое невинное и благочестивое из выражений.

Юноша вспыхнул до самых корней тёмных волос, смущённый отцовским прикосновением и всеобщим вниманием. Он хотел что-то сказать, открыл было рот, но лишь судорожно глотнул воздух. Тургэн-хан задержал тяжёлые ладони на его плечах, и Мстиславу показалось, что сейчас-то он и скажет сыну те самые слова, что говорят отцы, провожая кровь свою в дальний и опасный путь. Слова поддержки, напутствия, любви.

Но хан лишь крепче стиснул худые плечи и, не проронив ни звука, отступил. А потом, в том же безмолвии, снял с шеи туго стянутый кожаный мешочек на верёвочке и вложил дар в руку сына. Хан заговорил на своём языке, но явно что-то важное, потому что мальчишка сначала принял мешочек с хмурой задумчивостью, а только Тургэн-хан закончил свою речь, кивнул и вновь поглядел на мешочек, но теперь уже с любопытством и благодарностью.

Тем временем, Тургэн-хан, покопавшись за пазухой широкого халата, выудил пожелтевший, туго скрученный свиток выделанной кожи, перевязанный тонкой, но крепкой золотистой нитью. Рука его, державшая свиток, едва заметно дрогнула.

– Вот, возьми, – проговорил он уже на их общем языке, чтобы слышали и братья, голос его был глух и ровен. – В дороге, может, и пригодится.

Тархан принял свиток с благоговением, прижимая к груди так, словно это было величайшее сокровище мира. Взгляд его, полный робкой надежды, впился в лицо отца.

– Ежели выживешь, – уронил хан, и в голосе его прорезался скрежет металла, – может, в странствиях поможет. А ежели погибнешь… – он сделал паузу, обведя свой стан тяжёлым взглядом. – Всё одно другого наследника у меня нет. Ты – последний из нашего рода! Тебе и хранить!

Отец и сын обменялись долгим взглядом. В глазах хана снова мелькнула тоска, сомнение, а может, и любовь, задавленная бременем власти. Но он тут же отвернулся, будто устыдившись этой минутной слабости, не удостоив сына даже скупым прощальным объятием. Словно не родного наследника провожал, а чужого, навязавшегося в попутчики должника.

Тархан же, позабыв обо всём на свете, с дрожащими от волнения пальцами развязал золотую нить. Развернул свиток. На пожелтевшем куске тонкой кожи с неровными, будто оборванными краями, чёрной тушью был нанесён рисунок. Ужом вилась жирная линия с тонкими усиками-притоками – река-змея. Рядом темнела широкая полоса с мелкими, частыми закорючками, изображавшими лес-щетину. Юноша перевернул свиток. Обратная сторона была испещрена вязью непонятных, извивающихся знаков, похожих не то на буквы, не то на застывших в пляске червей.