Братья Микуличи

Степняк вздрогнул и с удвоенным усердием принялся плести из прутьев крепкие верёвки. Дело это он знал, и вскоре у его ног выросла целая гора тугих жгутов.

К вечеру, когда солнце коснулось багряным краем верхушек деревьев, широкий, добротный плот был готов. Умывшись в реке ледяной водой, они наскоро перекусили.

– Сейчас же и отправимся, – решил Борослав. – Ночевать на этом берегу опасно. А так, глядишь, до кромешной тьмы и переправимся.

ТАРХАН

Страх, холодный и липкий, пробирался под одежду, студил кровь. Плот медленно отчалил от берега и поплыл по тихой, почти стоячей воде. Микуличи, стоя по краям, молча отталкивались от илистого дна длинными шестами. Тишина сгущалась, давила на уши. Берег таял в сумерках, а другого всё не было видно. Река казалась бездонной чёрной ямой. Луна, на которую так уповал Тархан, укрылась за плотной завесой туч.

– Словно в киселе плывём, – прошептал Мстислав, и голос его прозвучал глухо и тревожно. – Пятой точкой чую, без боя из воды не выбраться.

Словно подтверждая его слова, внезапно до слуха донёсся тихий гул. Он нарастал, шёл, казалось, из самых недр реки.

Плот дёрнуло.

Появилось течение. Оно несло их, влекло за собой, будто к брёвнам привязали невидимые верёвки. Скорость нарастала, плот начало кренить. Микуличи, как по команде, встали спина к спине в центре, готовые к бою.

Тархан дико озирался. Что это? Где?

Из мрака, точно чёрная змея, вынырнуло толстое водяное щупальце. Оно вмиг обвило его щиколотку и с нечеловеческой силой поволокло к воде. Тархан закричал, дико, пронзительно. Сверкнул в полумраке меч Борослава – и водяные путы, разрубленные пополам, безвольно шлёпнулись на плот, окатив всех ушатом ледяной воды.

Прийти в себя он не успел. С другой стороны вздыбилась огромная волна и напала на Мстислава. Десятки водяных жгутов, тонких и быстрых, как кнуты, захлестали по воздуху. Младший Микулич, рыча от ярости, отбивался ножом. Там, где лезвие касалось воды, жгуты распадались, но тут же сплетались вновь. На подмогу брату ринулся Борослав. Его широкий меч кромсал водяные плети, превращая их в мириады брызг.

Плот раскачивался всё сильнее. Водяные щупальца возникали то тут, то там. Силы были на исходе.

И вдруг всё прекратилось. Так же резко, как и началось. Тишина, страшнее грохота боя, оглушила.

Гул вернулся. Теперь он был сокрушающим.

Вокруг забурлили, запенились водовороты, швыряя плот от одного к другому. И тогда Тархан увидел его. Впереди, из мрака, вырастала исполинская волна, увенчанная подобием чудовищной головы с горящими фосфорическим светом глазами.

– Царь водный!.. – не то вскрикнул, не то прохрипел он, указывая дрожащей рукой во тьму.

Плот взмыл вверх по гребню гигантской волны, накренился. Тархан рухнул на колени, зажмурился, вцепившись в брёвна мёртвой хваткой. Ощущение падения в бездну…

И тишина.

Сквозь звон в ушах пробилась протяжная женская песня. Нежная, убаюкивающая, она дарила покой. Липкий страх отступил.

Тархан открыл глаза. Яркое солнце ослепило. Он лежал на мягкой траве, а на мелководье, смеясь, плескались обнажённые девы с дивными, распущенными по воде волосами. И среди них – она. Волна. Сердце забилось радостно и гулко.

Краем глаза он заметил Микуличей. Борослав, щурясь от удовольствия, широко улыбался. Мстислав лежал на спине, и в его зелёных глазах плясали бесстыдные огоньки.

Внезапно небо потемнело. Ударил гром. Лица дев исказились злобой. Берег под ногами зашевелился, превращаясь в зыбучий песок, который неумолимо затягивал, сдавливая грудь.

Земляной покров сомкнулся над головой. Воздух кончился.

Тархан дёрнулся в последней конвульсии и услышал до боли знакомый нежный шёпот:

– Тш-ш-ш… всё будет ладно.

Из сумрака вынырнуло лицо Волны. Она склонилась над ним, и её влажные губы коснулись его губ, возвращая к жизни.

Он судорожно распахнул глаза. Из горла вырвался ком воды, и он закашлялся, раздирая лёгкие. Волна, его спасительница, смотрела на него взволнованно. Рядом, отплёвываясь, приходили в себя Микуличи. Возле них, испуганно жались другие водницы, прикрывая наготу волосами. Неподалёку глухо рокотал водопад. Царь водный всё-таки сбросил их…

– Уходить вам надобно, – прошептала Волна. – Мы отца усыпили песнями, но скоро он проснётся. Тогда всем несдобровать. Оружие ваше на берегу, мы сберегли, но коней… коней забрали в уплату, дабы отца задобрить, когда проснётся.

Она ещё раз коснулась его щеки, и в её огромных глазах застыла печаль. Затем, быстро, почти невесомо, поцеловала его и без всплеска скользнула в тёмную воду.

Микуличи, не теряя ни секунды, бросились к оружию. Схватив своё, они помчались прочь от реки, вглубь суши. Тархан, пошатываясь, кинулся за ними. Они неслись сквозь высокую траву, взобрались на крутой холм и, наконец, вломились в спасительную темень леса. Когда силы иссякли, Борослав остановился на небольшой полянке.

– Всё, – выдохнул он, сгибаясь пополам. – Привал.

Тархан рухнул на землю, как подкошенный. В ушах гудело, лёгкие горели огнём.

– Тархан, – донёсся до него сквозь туман усталости голос старшего Микулича, – веток собери. Костёр надобно разжечь.

Он не спорил. Приказ был сродни смертному приговору, но он, качаясь, поднялся и поплёлся в чащу.

– Мстислав, – продолжил Борослав, – на тебе добыча.

Младший брат молча поправил за спиной лук и бесшумно растворился в ночном лесу.

Ночь обещала быть долгой. И впервые за много дней Тархан был благодарен этому лесу за то, что он укрыл их от гнева речного царя.

ГЛАВА 14

БОРОСЛАВ

Ночь навалилась на них разом, без сумерек и заката. Сплошной купол из чёрных, похожих на лапы чудищ, ветвей сожрал остатки дневного света. Борослав сидел у огня, подперев подбородок могучим кулаком, и слушал тишину. Тишина эта была недоброй, звенящей. Не пели в ней сверчки, не ухали совы. Она давила, закрадывалась в уши вязкой смолой, от неё хотелось заткнуть уши и закричать.

Мстислав, едва его голова коснулась подложенной под неё сумы, тут же затих, провалившись в сон. Тархан, свернувшись у самых углей, мелко подрагивал, будто в ознобе. Его бледное лицо во сне то и дело искажалось страдальческой гримасой, губы шептали что-то неразборчивое на своём, степном наречии. Мальчишку скрутила хворь – запоздалая плата и за ледяные объятия Властницы, и за погоню призрачной орды. А может, и сам этот лес, чуя в нём слабость, впился в него незримыми клыками.

Борослав сурово сдвинул брови и подбросил в костёр охапку сухих веток. Пламя взметнулось, заплясало, отгоняя плотные, маслянистые тени. Ночь не сдавалась. Она дышала ему в затылок могильным холодом. Глаза слипались, тело, измотанное переправой и долгой дорогой, молило о покое. Стоило на миг прикрыть веки, как дрёма тут же ласково окутывала его, убаюкивала мирным треском костра.

Вдруг совсем рядом, так близко, что волоски на загривке встали дыбом, раздался протяжный, тоскливый вой. Не волчий – иной. В нём слышался плач покинутого дитя и скрежет гнилых зубов.

Богатырь вздрогнул, дико озираясь. Никого. Он яростно тряхнул головой, отгоняя наваждение. Но стоило огню чуть приутихнуть, как во тьме, обступившей их поляну, то тут, то там начали вспыхивать огоньки. Зелёные, как болотная топь. Синие, как предсмертный холод. Им вторил зловещий хруст, будто кто-то огромный, невидимый, шагал по лесу, ломая вековые деревья, как сухие прутья.

Холодный, липкий страх, которого он не знал в самой отчаянной сече, прокрался в душу. Борослав придвинул к себе свой исполинский меч. Прохладная рукоять привычно легла в ладонь, и одна лишь близость верного оружия согрела сердце, прогнала стыдную дрожь.

Лес ожил. Кособокие, узловатые подобия людей, сплетённые из гниющих корней и тьмы, тянули к нему свои кривые руки-ветви. Они не нападали в открытую, нет. Они возникали на краю света от костра, качались, корчились и беззвучно шевелили губами-щелями, суля ему покой и прохладу вечного сна. Борослав отмахивался мечом – клинок со свистом резал лишь воздух, но в ответ раздавались хриплые, полные сожаления вздохи, и нечисть отступала, растворяясь во мраке.

Проклятущий!

Тархан у огня застонал громче. Брат рядом заворочался, что-то неразборчиво мычал во сне. Видать, и до них добрались духи этого леса. Лесовик балует, не иначе. Ничего, до утра бы продержаться, а там, под солнцем, станет легче. Борослав снова и снова подбрасывал дрова в огонь, и тьма нехотя отступала, но не уходила, затаившись за деревьями и выжидая. Он держал оборону до первого серого луча, что с трудом пробился сквозь чёрную листву.

МСТИСЛАВ

Мстислав зевнул так, что челюсть свело, и нехотя сел. Ощупал шею, покрутил головой, разминая затёкшие мышцы. Состояние было такое, будто его всю ночь месили цепами, а после ещё и конями топтали.

– У-ух, – выдохнул он, с неудовольствием оглядываясь.

Куда это их бес занёс? Лес был чужой, неприветливый. Могучие, змеевидные корни выпирали из земли, похожие на жилы чудовища. Пахло гнилью и сырой землёй, и от этой вони мутило.

– Борослав, – хрипло позвал Мстислав.

Старший брат, дремавший сидя, дёрнулся и запоздало схватился за меч. Глаза его были красными, лицо – серым от усталости.

– Тише ты, – укоризненно осадил его Мстислав, кивнув на Тархана.

Степняк лежал у догорающего костра, скрючившись. Бледное лицо покрылось синюшной испариной, тело сотрясала лихорадка. Мстислав приложил ладонь к его лбу – огонь.

– Захворал, – заключил он, отдёрнув руку. – Коли знахаря не сыщем, помрёт малец.

Борослав яростно помотал головой, окончательно прогоняя остатки сна. Он торопливо поднялся, на ходу поправляя рубаху, и натянул просушенные у огня сапоги.

– Нельзя здесь мешкать, – глухо произнёс он, и впервые в его голосе Мстислав услышал неприкрытую тревогу. – Лесовик всю ночь вокруг кружил, сжить со свету норовил. Похоже, до самого Черниг-Леса добрались. Назад дороги нет. Только вглубь. Ведьма тут жить должна.

– С ума сошёл? – опешил Мстислав. – Какая ещё ведьма? Ты что удумал?!

– Ты над мальцом потешался, а я слушал, – вкрадчиво пояснил старший, и Мстислав почувствовал, как щёки заливает краска. – Много он чего дельного сказывал. А ты всё шутки шутил.

Мстислав проглотил обиду. Укор был справедлив, но что поделать с натурой своей?

– Так вот, в его сказах, – невозмутимо продолжал Борослав, – главное было то, что все россказни о ведьме – домыслы да страхи бабьи. А на деле – ведунья она, травами лечит, людям помогает.

– И ты решил на наших шкурах проверить, так ли оно? – не удержался от едкого замечания Мстислав.

– А есть у нас иной выбор? – отрезал Борослав, и его взгляд стал твёрд, как кремень.

Выбора не было.

Собрались наспех, о завтраке и не помышляя. На Тархана, что в беспамятстве прижимал к груди свою суму с картой, натянули штаны, рубаху, халат. Чертыхаясь, Мстислав взвалил почти бесчувственное тело степняка себе на спину.

– Ух, костлявый, а тяжёл, зараза, – пробурчал он, продираясь сквозь заросли.

Шли долго. Конца и края этому лесу не было видно. Могучие корни, будто назло, раскинулись по земле огромными волнами – приходилось либо обходить их, делая крюк, либо переползать, тратя последние силы. Мстислав всё чаще опускался на колено, но, поймав на себе тяжёлый взгляд брата, упрямо поднимался и шёл дальше.

Во время очередной передышки он опёрся о ствол дерева, жадно хватая ртом воздух. Ноша казалась неподъёмной.

– Давай я, – раздался за спиной голос Борослава.

Мстислав обернулся. Брат был бледен, глаза ввалились, под ними залегли тёмные тени. Сам на грани истощения.

– Сам, – выдохнул Мстислав, через силу поднимаясь на ноги. – Ты всю ночь не спал.

Он упрямо побрёл дальше, стирая с лица едкий пот. Скинуть бы обузу… и делов-то. Пусть валяется…

Чёрт! Совесть колола больно, не позволяя бросить мальца. Вроде и не свой, а всё ж… Привык.

Впереди раздался треск. Листва неестественно зашелестела, в стороны полетела щепа, будто стадо свирепых туров ломилось сквозь чащу. Стволы деревьев оживали. Они покачивались, поскрипывали, а их ветви-руки со свистом рассекали воздух, норовя хлестнуть, схватить, утащить.

Борослав отмахивался мечом от загребущих сучьев, что стегали его, точно розги. Лезвие исполинского меча отсекало вражьи «руки», и те с хлюпаньем падали на землю. Дерево с гулом сотрясалось, а потом замирало, но тут же оживало соседнее.

Надо помочь! Мстислав уже было порывался сбросить Тархана, как вдруг Борослав, проскользнув под очередной нападающей веткой, с размаху рубанул мечом по толстому стволу. Глухой удар – и в коре осталась глубокая рваная рана, из которой засочилась тёмная, густая жижа. Дерево затихло. И разом всё вокруг вымерло. Наступила зловещая, напряжённая тишина.