Братья Микуличи

София Устинова

Братья Микуличи

ПРОЛОГ

Издревле славились земли за рекой Властницей своей щедростью: полями тучными, лесами дремучими, где зверья и ягоды вдосталь, да реками полноводными, что рыбой кишели. Летом – глазу раздолье, душе лепота, а вот зимой – стужа лютая, такая, что и волк в своей берлоге не раз нос отморозит.

Народ тут обитал мирный, от урожая до урожая в трудах праведных дни свои коротал. Молодцы – кто охотник удалой, кто пахарь ретивый. Девки – одна другой краше, хозяюшки искусные, рукодельницы знатные.

Всё бы ладно, да только повадились на те земли степняки. Набеги творили злые, селения жгли, добро грабили, а людей в полон уводили. И неведомо, какая бы участь ждала тот край, кабы не затерялась средь полей золотистых деревушка Оглебычи, про которую и слухом бы никто не слыхивал, если б не братья Микуличи.

Борослав, старший. Силищи в нём было нечеловеческой, медвежьей. Сам кряжистый, в плечах сажень косая, словно из цельного камня вытесан. Лицо суровое, ветрами обветренное, через левую щеку тянулся старый шрам, придавая ему ещё большей грозности. Тяжёлый подбородок тонул в густой, с рыжинкой бороде, а карие, что лесной орех, глаза глядели из-под насупленных бровей так тяжело, что иные мужики в деревне робели.

С малых лет он в кузне отцу, Микуле, подсоблял, а как того не стало, так и вовсе один ремесло отцово тянул. Мог и подкову выковать, и лемех для сохи справить, и топор наточить до звона. А для души, когда на сердце тоска наваливалась, ваял мечи булатные да кольчуги плёл, такие, что ни стрела, ни копьё не брали. Не раз и не два Оглебычи от набегов спасал. Выйдет один против десятка, взмахнёт мечом, что для другого – неподъёмное бревно, и летят вражьи головы с плеч.

Отважный, прямой, как стрела, да только угрюмый и неразговорчивый. Всем был хорош жених, да только не спешил под венец. Охали по нему девки, пирогами норовили угостить, взглядами томными одаривали, а он лишь хмурился. Казались они ему хрупкими слишком, что птенцы желторотые. Чуть что – в слёзы, в визг. А уж этого он на дух не переносил. Да и ответственность пугала. Ещё свежа была в памяти смерть матушки, Еврасии, что в родах изошла. Остался он тогда, десятилетний, с Мстиславом-младенцем на руках. Кто не знал, нипочём бы не поверил, что мальчишка, а не мужик взрослый и корову доит, и дров на зиму рубит, и братца меньшого пеленает да кашей из рожка кормит. Крепко тогда на ноги встал, рано повзрослел.

А вот Мстислав, младший, рос ему под стать – высоким да ладным. Только нравом в другую породу пошёл. Проказник и балагур, хитрый, как лис, и до азарта жадный смертельно. Красоты был притягательной, даже хищной: тёмные кудри вились непокорно, зелёные глаза метали искры, а улыбка была такой обезоруживающей, что даже самые прожжённые торговцы теряли бдительность. Девицы по нему сохли, стаями за ним увивались, да только ни одна удержать не смогла. Он ими любовался, как диковинными птахами, да под каблук лезть не спешил. Куда торопиться в девятнадцать-то вёсен?

В деревне его, в отличие от брата, не уважали – побаивались. Свяжешься с Мстиславом в игре какой – жди беды. Кости игральные к его рукам будто прирастали, что ни бросок – выигрыш. Вечно он то там приврёт, то схитрит, то в спор рисковый ввяжется, а расхлёбывать потом частенько приходилось обоим братьям.

Борослав, хоть и знал цену братниным россказням, а всё одно – поддавался. Кровь-то родная. Хотелось верить. И раз за разом наступал на те же грабли: вытаскивал Мстислава из очередной передряги, хмурил брови, отчитывал, а тот лишь виновато улыбался, клялся-божился, что в последний раз, и стоило старшему брату по-отечески вздохнуть да потрепать его по вихрастой голове, как всё начиналось сначала.

– Ты бы лучше силу свою да ум на дело путное направил, – не раз говаривал Борослав, отдуваясь у горна. – Придумал бы, как деревню нашу от недругов навек уберечь. Иль как прославить её. Вон, слухи какие по землям ходят. У полян – урожаи невиданные, у древлян – терема до небес. А в степях, сказывают, кони есть, что быстрее ветра скачут. Пошёл бы, Мстислав, в поход. Добыл бы славы. Нашёл бы себе невесту под стать. Смеются ведь за спиной, мол, не родилась ещё та, что Микулича младшего обуздает. А ты докажи, что родилась. Да не простая…

Младший брат лишь усмехался в ответ, кивал, да всё на свой лад переиначивал.

До поры до времени.

ГЛАВА 1

МСТИСЛАВ

Корчма «Подкова» в соседних Жмуричах гудела, что растревоженный улей. Густой дух пареной репы, жареного лука и кислого пива смешивался с запахом пота, сырой древесины и едкого дыма, что лениво стлался под низким потолком. В полумраке, едва разгоняемом коптящими сальными свечами, колыхались тени, плясали на бревенчатых стенах и длинных, заляпанных столах.

Мстислав Микулич, осушив очередную кружку хмельной медовухи, с грохотом опустил её на доски и, дабы привлечь к себе внимание, ляпнул на всю корчму:

– А мы вот с братом в путь-дорогу собрались! Дальний свет повидать, себя показать!

Густой гомон тотчас стих. Смолкли и пересуды баб у жарко пышущей печи, и хвастливые речи мужиков за дальним столом. Лишь поленья в очаге трещали, выстреливая снопами искр. Все взгляды, любопытные и насмешливые, устремились на младшего Микулича.

– Ладно ты, лис шельмоватый, – первым нарушил тишину Святич, смотритель Жмуричей. Мужик грузный, с брюхом, что добрый котёл, и кулаками, тяжкими, как кузнечные молоты. Слово его было едким, а самомнение – столь великим, что порой хотелось его тумаками поумерить. Да кто ж посмеет? – Катись, куды глаза глядят. Авось по пути и сыщется простофиля, коего ты облапошишь.

Корчма взорвалась дружным мужским гоготом. Святич отхлебнул из своей кружки, утирая пену с бороды, тронутой ранней сединой.

– А вот Борослава отпускать несподручно, – протянул он с деланым сожалением, оглядывая притихших мужиков. – Кто ж нас тогда защищать будет, коли ворог нагрянет аль нечисть лесная из чащи полезет?

– Истинно! – многоголосо поддакнули ему завсегдатаи. – Борослава не пущать! Он нам самим нужон!

Гул пошёл от стола к столу, и Мстислав понял – настал его час. Нужно было выкручиваться, да так, чтобы и лицо не потерять, и выгоду поиметь. Он обиженно засопел, на ходу сплетая слова в искусную ложь.

– Так в том-то и дело, – вздохнул он горестно, картинно понурив голову. – Его то было желание… «Хочу, – говорит, – жену себе сыскать. Да такую, чтоб всем на зависть, да ворогам назло!» А я что?.. – Мстислав удручённо развёл руками, всем своим видом изображая смирение и братскую преданность. – Брат ведь. Куды я без него? Придётся следом тянуться. Приглядывать, дабы не обидели, из бед выручать…

– Ха! – Святич так грохнул ладонью по столу, что кружки подпрыгнули. Он подался вперёд, буравя Мстислава насмешливым взглядом. – Ты? Его выручать?

Корчма вновь залилась хохотом. Смотритель по-хозяйски поднялся во весь свой немалый рост.

– Жена – дело доброе! – зычно провозгласил он, и мужики согласно закивали. – Сдаётся мне, Борослав из тебя мужика выковать хочет, а не просто девку в дом привести. Хвала ему за то и почёт! – Смотритель выдержал паузу, наслаждаясь вниманием. – Вот только давай поспорим, – в голосе его зазвучали знакомые лисьи нотки, – что ты в первом же селе засядешь, покуда всех дурней в кости не обчистишь да всех девок сочных не перепробуешь? Воротишься с пустыми карманами и подбитым глазом, а вот Борослав… он вернётся с невестой-княжной да с такой молвой о подвигах, что до самого моря Лихвом долетит!

Отшутиться бы, да не тут-то было. Обида горячей волной ударила в голову. Негоже так о нём думать! Трусом отродясь не был и за чужие спины не прятался. Почто так глумиться? Но и дракой делу не поможешь. А вот спор… Споры Мстислав любил до дрожи в коленях, до сладкого азарта, что туманил разум. И этот вызов нужно было принять. Давняя мечта – утереть нос этому напыщенному индюку – вспыхнула с новой силой.

Пыл унялся, уступая место холодному расчёту. Мстислав решительно плюнул на ладонь и протянул её через стол смотрителю.

– Спорим! К следующему сбору пшеницы мы с братом воротимся с невестами-красавицами, да не простыми, а знатными! Ежели я проиграю – слово за тобой. Но коли ты, – голос Мстислава обрёл стальную твёрдость, – то от следующего посева до нового урожая смотрителем Жмуричей буду я!

Холодные глаза Святича на миг блеснули сомнением, но тут же наполнились жадностью.

– Добре, – осторожно протянул он, не спеша бить по рукам. – Но ежели верх будет за мной, – расчётливость взяла своё, – то ты мне свой нож заговорённый да лук со стрелами отдашь!

Мстислав замер. Эка, куда замахнулся! Отдать своё оружие? С этим ножом он не расставался, даже спать с ним ложился. Стрелы мастерил сам, тщательно подбирая перья, а нож свой не доверял точить даже Борославу. Каждый вечер, правя лезвие о камень, он шептал старый заговор:

«Точись, лезвие, острее, чтобы резать больнее.

Точись, нож, о точило, чтобы лезвие метче било.

Точись, металл, о камень, искру пуская,

Хозяину жизнь в час лихой спасая».

О том, что оружие его заговорено, всяк в округе ведал. Укололо. Эх, была не была! Азарт оказался сильнее разума. Два громких шлепка ладоней скрепили спор.

Обчистив ещё пару гуляк в кости и осушив с десяток кружек хмеля на радостях, Мстислав вышел из корчмы в ночную прохладу. Шёл по широкой, укатанной дороге, а в голове роились думы. Тьма сгустилась, и лишь далёкое уханье совы да шуршание летучих мышей нарушали тишину. Скверно было на душе. Опять язык подвёл, болтун бескостный. Ладно бы только себя впутал, так ведь и Борослава приплёл.

Уговорить брата сорваться с места – почти немыслимо. Добыть жён знатных – ещё труднее. А не загулять в ближайшем селении… Вот это было и вовсе непосильной задачей! Но что-то делать надобно. Не хватало ещё нож свой бесценный Святичу отдать! Нет уж, дудки!

И чем бес не шутит? Недаром же про них с братом слухи ходили, будто они и не от мира сего вовсе. Мол, матка их, Еврасия, пошла как-то по ягоды в лес, да и сгинула. Муж её, Микула, уже и поминать начал, а она возьми да и вернись. Да не одна, а с дитём под сердцем – сыном-богатырём. Тот рос не по дням, а по часам, и силу имел нечеловеческую. Оттого и звали Борослава за спиной медведем. А про самого Мстислава слушок ходил и того краше. Родился он через девять месяцев после смерти отца. Поговаривали, что к Еврасии в ту ночь бес в мужнином обличье заявился. Вот и вышел из того союза хитрец да везунчик…

Мстислав горько усмехнулся. Слухи слухами, а сейчас он в переделку попал по своей же дурости. Оставалось одно – придумать, как сдвинуть Борослава с места.

Домой Мстислав вернулся под самое утро. Нарочно топал громче обычного, тяжко пыхтел и горестно сопел. Лишь удостоверившись, что брат точно проснулся, с самым удручённым видом вошёл в светлицу.

– Ты чего ни свет ни заря по избе шастаешь? – сонно протянул Борослав, приподнимаясь на локте. Огромная его фигура едва умещалась на широкой лавке. – Встал уже али только приплёлся?

– Приплёлся, – выдохнул Мстислав и тяжело опустился на скамью напротив. – Был нонче в Жмуричах…

Борослав нахмурился, его тёмные брови сошлись на переносице.

– Опять по кабакам шлялся?

– Твоему совету последовал, – с тихим упрёком произнёс Мстислав. – Сказал при всех: «Пойду по свету, себя показать, на других посмотреть. Ворочусь с подвигами да с невестой!»

Лицо Борослава смягчилось. Он зевнул, едва скрывая усмешку.

– И что?

– Засмеяли, – убито прошептал Мстислав и, изо всех сил изображая горькую обиду, понурил голову. – А потом… потом тебя оскорбили.

– Меня? – коротко хохотнул старший брат, но, увидев страдальческое выражение на лице младшего, посерьёзнел. – Чем же?

– Мне-то что, с меня как с гуся вода! – Мстислав вскинул голову, в зелёных глазах его плескалась праведная ярость. – А вот когда над тобой потешаться начинают – тут уж моё сердце кровью обливается!

– Да как так? – искренне подивился Борослав, неспешно садясь. – Врёшь, поди, лисья твоя морда?

Внутри у Мстислава всё запело от радости. Клюнул!

– Брат для меня – святое! Нет ничего обиднее, чем слушать насмешки в сторону единственной кровинушки, что мне и мать, и отца заменила!

– И чего ж болтали, змеи подколодные? – допытывался Борослав, уже начиная хмуриться.

Мстислав перевёл дух, чтобы не переиграть.

– Говорят, я, хоть и прохвост, а всё же набрался смелости мир поглядеть. А вот ты, брат, так и просидишь свой век в Оглебычах. В кузнице своей в железе погряз, на девок и не глядишь. Скорее, мол, себе железную бабу выкуешь, чем за живой на край света отправишься.

Борослав вскочил с лавки с такой лёгкостью, что половицы под ним жалобно скрипнули.

– Кто рёк?! Веди, покажу! – грозно взревел он, и в избе, казалось, задребезжали окна.

– Брат! – Мстислав испуганно вскочил, заступая ему дорогу. – Да ты что? На своих же?! Ты же медведь супротив муравьёв, – задыхаясь от поддельного волнения, пристыдил он его. – Но ты прав… проучить их надобно.

– Как? – тяжело дыша, спросил Борослав. Он опустился на лавку и мощной пятернёй принялся скрести волосатую грудь.

– Проучить не кулаками, а делом! Как ты и говаривал… отправиться в путь. Ты и я. Вместе. Сила и хитрость. Меч и лук. Всех врагов одолеем, всех девиц покорим!

– Я? С тобой? – Борослав недоверчиво скривился. – Мне и дома хорошо.

– Значит, – с горечью выдохнул Мстислав, – правду про тебя болтают…

Понурив голову, он вышел из избы. Оказавшись на улице, торопливо нырнул за угол дома, прижался спиной к тёплым от утреннего солнца брёвнам и затаил дыхание. Брата он знал как облупленного.

Не прошло и минуты, как дверь снова скрипнула. На крыльцо вышел Борослав.

– Мстислав! – зычно прорычал он. – А ну, поди в дом, хитрый лис! Знаю, что ты здесь прячешься!

Младший неспешно выглянул из-за угла.

– Чего глотку дерёшь, будто медведь после спячки?

– Ты чего удумал? – сощурился брат. – Опять дел натворил, а мне расхлёбывать?

– Ты о чём это? – искренне изумился Мстислав. – Я в путь собираться пошёл. Раз ты отказался, так я один. Вот, харчей набрать надобно. – Он с важным видом взмахнул пучком хилой моркови, выдернутой с грядки.

Борослав смерил его задумчивым взглядом, почесал затылок.

– Так она ж ещё не поспела.

– Да? – Мстислав поднёс морковь к лицу. – И впрямь, мелка, что щепка.

– Если б по хозяйству чаще помогал, – незлобиво проворчал старший, – то помнил бы, что до урожая ещё далеко.

– Всё тебе не так, – с деланой горечью пробубнил Мстислав. – В пути и гнилая репа за лакомство сойдёт.

Он отряхнул морковку от земли и с самым независимым видом прошествовал мимо брата в избу, нарочито громко хлопнув дверью.

Дело было сделано. Рыбка уже трепыхалась в сетях.

ГЛАВА 2

БОРОСЛАВ

Борослав долго провожал взглядом удаляющуюся спину младшего. Стоял, не шелохнувшись, на крыльце своей избы, прислонившись могучим плечом к тёплому от солнца бревенчатому срубу. Смотрел на приземистые хаты односельчан, на свою кузницу, что притаилась поодаль ото всех, будто дикий зверь в засаде, и тяжело опустился на скрипнувшую ступеньку. Широкие, в мозолях и старых шрамах ладони легли на колени, а грудь вздыбилась от шумного, рваного вдоха.

Тяжко было на сердце. Сомнения, острые, словно осколки битого стекла, впивались в душу, и каждый удар в груди отдавался тупой, ноющей болью. Неужто Мстислав и впрямь в дорогу собрался? Шутки шутками, да только поди разбери этого хитреца: где у него вымысел, а где правда горькая. А ну как взаправду навострил лыжи? Пропадёт ведь без пригляда, без совета дельного. Сгинет в чужих землях нехоженых, и косточек его никто не соберёт. Сгинет, и род Микуличей на том прервётся. Родная кровь – она ведь не водица.

На душе скреблись кошки, а в груди, будто волки выли от тоски и немого укора. Словно предавал он сейчас всё, что было дорого: и землю родную, что потом и кровью прадеды поливали, и память предков, и саму жизнь свою, ладную да привычную. Всю жизнь плечом к плечу, а тут!..

Мстислав ведь о пустяке просил, коли вдуматься. Пойти за славой для Оглебычей, для села родного, дабы утереть нос спесивым соседям. А он, Борослав, богатырь силы невиданной, дома отсидеться возжелал? В тепле да сытости, на лежанке бока греть? Мечи ковать, покуда Мстислав, может, последнюю краюху без соли доедал и глотка воды студёной давно не пивал?

Старший брат досадливо тряхнул тяжёлой головой, отгоняя дурные мысли. Если Мстислав уйдёт один, то неважно станет, правду ли о нём судачат языки злые в тех Жмуричах. Совесть доконает, загрызёт без остатка. И дурню последнему понятно: останется брат один-одинёшенек в стане вражьем, и помощи просить будет не у кого.

Нет! Негоже Мстислава на произвол судьбы бросать. Единственная ведь кровинушка родная, что осталась на всём белом свете.

Из избы доносились звуки: половицы поскрипывали, посуда на полках побрякивала, металл в оружейном углу тихо позвякивал. Мстислав собирался. Борослав ещё раз метнул тоскливый взгляд на деревню, на знакомый до каждого брёвнышка частокол, и, крякнув, неторопливо поднялся. Вошёл в дом, пригнув голову в низком дверном проёме.

– Не горячись, Мстислав! Голос его пророкотал под закопчённым потолком, будто камни с горы покатились. Борослав опустился на широкую лавку подле стола, хлопнул себя по коленям. – Обмозговать всё надобно. Куда идти, что с собой брать. Варжичу кузнецу доверить, а дом и огород на Лаптя оставить. Кто знает, когда вернёмся… и вернёмся ли.

– Так я это… Мстислав, до сего мига притихший и сосредоточенно копавшийся в своей походной суме, тут же расплылся в довольной улыбке, и в зелёных глазах его заплясали бесенята. – Побёг, поговорю. А ты тут пока собирайся. Гляди, я вмиг всё улажу! Он суетливо отбросил суму на лавку, сбросил старую, пропахшую потом и дымом рубаху, закинув её на печь, и натянул свежую, холщовую, что пахла рекой и солнцем.

– А чего думать-то, куда идти? Мстислав ловко подвязал новые портки кожаной верёвкой, не переставая тараторить. – Туда, где опаснее всего! Сам же говаривал: тайны древние – в Черниг-лесу колдовском да дремучем. Чудища невиданные – в Верхич-горе, что до небес достаёт. Твари ползучие да опасные – в Бытие, песках забвения. А сокровища неземные – в Лихвом море, что вовек не бывает спокойным. Туда и дорогу держать! За меньшим и в соседнее село сбегать можно. Он хмыкнул, обуваясь в крепкие сапоги. – Мы же хлопцы видные, всем женихам на загляденье, а врагам – на зависть!

– Всё-то тебе веселье, – устало вздохнул Борослав, но в уголках глаз его собрались едва заметные смешинки. Отмахнулся: – Иди уж, говорун. За дом да за кузню с соседями сладить надобно. Негоже хозяйство на ветер бросать.

Мстислав, довольный, что брат сдался так легко, стрелой выскочил из избы и лихо помчался к соседям. Борослав, глядя ему вслед через оконце, невольно усмехнулся. Ну и лис! Как проворно по избе метался, будто и не сомневался ни на миг, что старший согласится. Нет, точно дело нечисто. Натворил чего? Как пить дать… Да только выведывать сейчас – лишь время терять. Не со зла ведь Мстислав дурачился, не со злобы в драки лез. Тесно ему в деревне. Душа простора просит, воли, даже если сам он того не понимает.

Что ж, видно, и впрямь время пришло. Удержать Мстислава – беды не миновать. А отпустить одного – сердце изноется. Значит, идти надобно. Вместе.

Да и что его здесь держало? Работа? Хороша, спору нет. Дом? Добротный. Хозяйство? Всяк завидовал. А только сам он давно уже ночами маялся да с боку на бок ворочался. Нечто смутное, необъяснимое тянуло его прочь из Оглебычей. Туда, в путь-дорогу дальнюю, к неведомым землям, где ждало его что-то важное, предначертанное.

Решено!

Борослав принялся за сборы. Без суеты, основательно. Собрал краюху хлеба, добрый шмат вяленого мяса, солёной рыбы. Взял даже связку моркови. Хмыкнул про себя, но в суму убрал. Наконец подошёл к стене над своим лежаком, где на кованых крюках висел его меч. Исполинский, пугающий.

Аккуратно снял его с креплений. Любовно сжал рукоять, обтянутую грубой кожей. Поднял, и лезвие тускло блеснуло в солнечном луче, что пробивался сквозь слюдяное оконце. С трепетом провёл пальцами по холодной стали – и в жилах тотчас будто жар разлился, кровь забурлила, словно от самого оружия передалась ему мощь неведомых богов.

Чудной металл, загадочный. Вёсен десять тому назад судьба подкинула. Возвращался он тогда из леса, дров на зиму заготовив. Припозднился. Уже и деревня виднелась вдали, огоньки в окнах светили приветливо, да не успел до укрытия добраться. Ветер поднялся, небо мигом заволокло тучами чернее сажи. Засверкало, загремело. И вдруг огненная стрела прорезала грозное покрывало и ударила в землю у самой кромки леса, рядом с его телегой, в которую была запряжена старенькая кобыла.

Земля вздрогнула. Полыхнуло так, что мир ослеп.

Он и подумать ничего не успел – будто тысячи ледяных игл разом вонзились в тело, пригвоздив к месту. Сознание отключалось медленно, мучительно. Хруст ломающегося дерева, грохот рассыпающихся брёвен, треск камня – всё слилось в один оглушительный рёв. Борослав рухнул, проваливаясь в невесомую, гудящую пустоту.

Очнулся от глухого перестука. Капли, сперва редкие, забарабанили чаще, мощнее, и вскоре ливень хлынул стеной, усмиряя начавшийся было пожар. Такого дождя отродясь не видывали в их краях. Превозмогая боль, Борослав выбрался из-под завала. Почерневшее тело кобылы лежало рядом. Жаль животину, да уж не помочь… Схоронился под телегой. Перед глазами плясали кровавые мушки, рёбра ныли, дышалось с хрипом.

А как ливень закончился, он выбрался наружу и увидел – молния угодила в тот самый камень-валун, что местные стороной обходили. Нечистым его считали, мол, по ночам от него сумрак расползался, а днём тени странные двигались. Борослав подошёл ближе. Валун был расколот надвое, а в самой его сердцевине поблёскивало нечто. Металл. Неведомый, тёмный, тяжёлый. Долго он его выбивал, руки в кровь изранил. Дотащил до кузни, спрятал от любопытных глаз.

А ночью ему привиделся сон. Будто сражался он за деву прекрасную. Сильную, храбрую, с волосами цвета воронова крыла и очами чёрными, как безлунная ночь. И одета она была диковинно: короткая кожаная юбка, ладный нагрудник, что не скрывал пышной груди, и высокие сапоги. Двигалась она в бою как вихрь – гибкая, яростная, бесстрашная. И он был там, рядом, плечом к плечу, и в руке его был меч, выкованный из того самого небесного камня. И разил тот меч каменных чудищ, словно гнилую капусту.

Проснувшись, он тут же принялся за работу. Ковал без отдыха и сна, никого к себе не пуская. А когда закончил, вынес меч на свет. Из остатков металла отлил младшему брату нож да наконечники для стрел. Чудо-оружие вышло, прочности невиданной, доспехи лучшие пробивало, будто лист берёзовый. Грозное оружие. Не для повседневных дел. Повесил он меч на стену и снимал лишь, когда враги на порог приходили.

Видать, для этого похода судьба его и наградила. Так что, как ни крути, а идти надобно.

Мстислав себя долго ждать не заставил – воротился быстро, даже не запыхавшись. Борослав как раз сборы завершил. Присели на дорожку, помолчали с минуту, глядя друг на друга, и вышли из избы.

Путь их лежал через всю деревню. Эх, уйти бы по-тихому, да где там – слухи здесь быстрее ветра бегают. Так и вышло. Односельчане, стар и млад, высыпали на улицу Микуличей провожать. Кричали, подбадривали, советы давали, куда идти да как себя вести. Сами-то за всю жизнь дальше соседних Жмуричей не бывали, а туда же.

Детвора гурьбой неслась по обочине, заливаясь весёлым смехом. Девицы, кто постарше, всхлипывали, утирая слёзы концами платков, а бабы причитали на всю улицу. Микуличи шли, глядя прямо перед собой, с лицами непроницаемыми. Ежели с каждым заговаривать – до ночи не уйдёшь.

Лишь раз братья остановились, когда миновали последние избы и ступили на поле, поросшее клевером. Обернулись. Поклонились в пояс родной деревне и людям, что махали им вслед. Борослав, присев, зачерпнул горсть земли, высыпал в тряпицу, туго завязал узел.

– Это ещё за чем? – хмуро буркнул Мстислав, не понимая.

– Своя землица в чужом краю душу греть будет, – просто ответил Борослав и спрятал узелок за пазуху.

Мстислав поглядел на брата, на удаляющуюся деревню, криво усмехнулся и тоже нагнулся. Зачерпнул земли, ссыпал в ладонь и сунул в карман порток.

– Пусть и моему сердцу теплее будет.

Вскоре гомон толпы затих, и братья остались одни посреди бескрайнего поля, овеваемого тёплым ветром. Они шли бодрым шагом, с показным молодечеством, вот только на сердце у обоих скреблись кошки. Как-никак, столько лет дома сидели, а тут вмиг собрались и отправились на край света. Туда, откуда, по слухам, ещё никто живым не возвращался.