Ситцев капкан

– Привет, – наконец сказала Лиза, когда они остались наедине в дальнем углу.

– Привет, – откликнулся он.

– Если у тебя появятся вопросы… – она замялась, – можно спрашивать у меня. Я давно тут работаю, – с этими словами она чуть покраснела, но продолжила: – Просто мне нравится помогать.

– А мне нравится слушать, – сказал он, – так что ты попала по адресу.

Она улыбнулась и вдруг перестала быть прозрачной: в её глазах мелькнула какая-то неожиданная сила, которой, казалось, не хватало Маргарите и Софии вместе взятым.

Пока Лиза перебирала украшения, он отметил: её руки были сухие, с чуть обкусанными ногтями, и она всё время ёрзала на месте, будто готовилась к бегу на короткую дистанцию. Каждый её жест был экономичен, но в нем чувствовалась наработка – не меньше года у этих витрин, не меньше сотни сданных на реализацию цепочек.

В этот момент из кабинета выглянула Елена. Она стояла в дверном проёме, как директор школы перед выпускным балом: взгляд – строгий, но без истерики, осанка – совершенная, руки сложены перед собой так, что не поймёшь, то ли она молится, то ли готовит список на увольнение.

– Как успехи, Маргарита? – спросила она, не глядя на дочь, но та сразу выпрямилась, будто получила электрический разряд.

– Всё по плану, – отрапортовала Маргарита.

– Молодец. А вы, Григорий, – обратилась Елена, наконец переводя на него взгляд, – нашли своё место?

– Пытаюсь, – сказал он, не склоняя головы, но и не наглея.

– Хорошо, – кивнула Елена и на секунду исчезла за дверью, как будто даже не существовала до этого момента.

Внутри у Григория что-то щёлкнуло: он почувствовал себя не новичком, а частью механизма, который давно работает без сбоев, и его участие – это просто новый винтик, который быстро притрётся к остальным. Он стоял за прилавком, рассматривал отражения в стекле, думал о том, как странно сплетаются судьбы людей и украшений: кто-то оставляет здесь фамильное серебро, чтобы выручить деньги на похороны; кто-то – покупает дешёвую цепочку, чтобы сделать подарок девушке, а кто-то просто приходит сюда, чтобы погреться у витрины и почувствовать себя важным.

Он заметил, что София не столько обзванивает клиентов, сколько собирает сплетни и выводит их на чистую воду. Маргарита же была занята чистым насилием: она тасовала бумажки, проводила инвентаризацию, по-хозяйски расставляла акценты и всё время подчищала за другими, как будто боялась, что без её контроля всё развалится в три дня.

Лиза постепенно стала оживать, и теперь её руки двигались с уверенностью. Она даже время от времени бросала в сторону Гриши короткие вопросы – о погоде, о том, что лучше есть на обед, даже о московских пробках, как будто и правда хотела узнать, как там, "у них".

В салоне не было случайных покупателей: каждый, кто входил, был либо постоянным клиентом, либо сразу же попадал под подозрение. Женщина в меховой шапке и пальто с золотыми пуговицами подошла к витрине, быстро пробежалась взглядом по ассортименту и без лишних слов спросила, можно ли посмотреть кольцо с бирюзой. Лиза сняла его с подставки с ловкостью иллюзиониста, положила на бархатный поднос, а женщина надела его на палец, посмотрела в зеркало и сказала:

– Не подойдёт, – голос у неё был прокуренный, с хрипотцой, как у людей, которые никогда не соглашаются на меньшее.

– А что не так? – осторожно поинтересовалась Лиза.

– У меня рука крупнее, чем у вас. Это кольцо для детей, а я уже давно не ребёнок.

Она бросила взгляд на Гришу и улыбнулась краем губ: так смотрят хищники, которые давно вышли на пенсию, но всё ещё помнят вкус крови.

– А у вас, молодой человек, какой размер? – спросила она.

– Никогда не мерил, – честно ответил он, – но готов рискнуть.

– Вот так и надо жить, – сказала женщина и, не купив ничего, вышла из салона, оставив после себя запах дорогого табака.

Гриша отметил, как быстро Лиза вернулась к своей работе, не выказывая ни разочарования, ни раздражения.

К обеду магазин наполнился тихим гулом: София всё чаще перебрасывалась фразами с воображаемыми друзьями, Маргарита устраивала микросовещания у кассы, а Лиза ходила между витринами так, будто патрулировала улицы мирного, но постоянно живущего под угрозой нападения, города.

В какой-то момент в салон зашёл мужчина в потрёпанном пальто, с лицом актёра второго плана и руками, которые выдали в нём бывшего токаря или сантехника. Он подошёл к прилавку, долго рассматривал ассортимент, а потом попросил показать серебряный браслет.

– Для кого выбираете? – спросила Лиза.

– Для жены, – сказал мужчина. – Завтра годовщина.

Он надел браслет на ладонь, посмотрел, как он блестит в свете, и вдруг спросил:

– А вы счастливы, что работаете здесь?

Лиза замерла, словно не ожидала такого вопроса.

– Наверное, да, – сказала она. – Но если бы я знала, что можно выбирать…

Она не закончила, потому что в этот момент к ним подошла Маргарита.

– У нас очередь, – сказала она мужчине с подчеркнутой вежливостью.

– Уже выбрал, – отозвался он и, не торгуясь, отдал деньги за браслет.

Маргарита проводила его взглядом до самой двери, потом повернулась к Лизе:

– Не забывайся, – сказала она, – здесь мы не про счастье.

Гриша слышал всё это и мысленно отметил: в этом доме никто не про счастье, но каждый про выживание. Он почувствовал, как у него за спиной похрустывает кресло – Лиза всё ещё перебирала украшения, но теперь делала это медленнее, будто каждое движение сопровождалось внутренним монологом.

Он поймал её взгляд и понял: она оценивает его не хуже, чем он – её.

– Ты не похож на них, – сказала Лиза, когда Маргарита отошла к кассе.

– А на кого похож?

– На человека, который не боится быть лишним.

– Может, я просто не понял, что бояться уже поздно, – ответил он.

– Это самый страшный тип, – сказала Лиза. – Такие обычно либо выживают, либо уходят первыми.

В этот момент на пороге появилась Вера – молодая женщина с телефонным голосом и прической "облегчённая вечность". Она моментально оценила ситуацию и с первого взгляда поняла, кто тут кто.

– Здравствуйте, я Вера, – представилась она, и в голосе было не столько приветствия, сколько экзаменационной строгости.

– Григорий, – ответил он.

– Ты новенький? – уточнила Вера, будто не верила своим глазам.

– Да, – сказал он.

– Тогда тебе будет сложно, – сразу вынесла приговор Вера, – здесь свои порядки.

– А где их нет? – парировал Гриша.

Вера чуть смягчилась и, бросив взгляд на Лизу, добавила:

– Главное – не верь всему, что говорят сёстры. Особенно Маргарита.

Она с этим ушла в подсобку, а Григорий остался наедине с витриной, за которой – всё, что оставалось от прежней жизни людей.

Он задержал взгляд на бриллиантовом кольце, которое лежало в самом центре, окружённое мелкими, почти незаметными драгоценностями. Это кольцо было идеальным символом того, что происходило в этом доме: снаружи – сияет, внутри – выеденное временем, а ценность определяется только тем, кто на него смотрит.

Григорий выдохнул и понял, что это место может стать для него чем-то большим, чем просто работой. Он не знал пока, что именно, но уже был уверен: здесь всё настоящее. Даже иллюзии.

После первых двух часов работы в "Петрове" Григорий был уверен: если в мире и существует место, где агония становится способом коммуникации, то это здесь. Салон напоминал сборный пункт мертвецов, каждый из которых пытался передать следующему по цепочке важнейшую информацию о будущем катастрофы. К полудню поток клиентов иссяк, и магазин погрузился в дзен, напоминающий завязь туберкулёзного санатория.

Он аккуратно перебирал коробки с "неходовым" товаром, когда к нему подошла Вера – теперь уже без маски официантки или операционной медсестры. Она возникла из ниоткуда, как ленивый полтергейст, и сразу завладела вниманием: у Веры была та самая, ультра-зумерская манера двигаться так, чтобы собеседник невольно втягивался в орбиту её тела. Телефон она держала всегда, будто и впрямь боялась, что без него исчезнет в белом шуме салона.

– Я сразу поняла, что ты неместный,– сказала девушка подойдя поближе. – Здесь по глазам видно: если не сдох, то в Москву не доехал.

Гриша усмехнулся: уровень проникновения в личность был достойным профессионала.

– Москву проехал, да, – сказал он.

– Ясно, – кивнула Вера, бросив взгляд на его бейджик. – Иванов, да?

– Можно и так, – сказал он, убирая в коробку лишние цепочки.

Вера хлопнула себя по лбу, будто только что вспомнила о своей миссии.

– Ладно, давай сразу. Если хочешь здесь выжить – учись делить людей на три категории. Первая – "шершавые": их видно издалека, у них всегда есть зуб на кого-то. Вторая – "жирные мухи": эти прикидываются невинными, но всю жизнь сосут кровь у шершавых. Третья – декорации. Понял?

Гриша кивнул: объяснения были лаконичны, как уличные правила для новичков.

– Кто у нас шершавые?

– Маргарита, – сказала Вера без пауз. – Ей бы только порядок наводить, а людей не трогать. Она из тех, кто в детстве душил котят, чтобы проверить границы дозволенного.

– А мухи?

– София, конечно, – Вера сразу оживилась. – Не умеет ни работать, ни лениться – только жужжать и строить глазки профессорам. Она трижды переводилась с факультета на факультет, каждый раз меняя парней быстрее, чем маникюр. У неё даже был роман с одним из покупателей, но всё равно ничего не добилась, потому что на любое её движение у Маргариты уже готов план Б.

– А Лиза?

– Декорация, – усмехнулась Вера. – Её здесь держат для сохранения имиджа семьи. Она не способна никому сделать больно, даже если сильно захочет. Хотя говорят, однажды она разбила витрину, когда психанула из-за ссоры с матерью. Но в тот раз всё списали на случайность.

Гриша смотрел на неё и ловил каждую интонацию: в Верином голосе были цианид и кардамон, смесь ненависти к месту и трепетного страха его потерять.

– А сама ты кто? – спросил он.

– Я? – Вера задумалась и на секунду перестала дышать. – Я здесь чтобы собирать и передавать. Без меня этот салон бы утонул в глупых скандалах. Я фиксирую и выжимаю. Можешь считать меня черным ящиком, только у меня больше памяти и никакой жалости.

Её честность была настолько безапелляционной, что Гриша на миг поверил, будто она и впрямь умеет читать мысли.

– Почему ты рассказываешь мне это? – спросил он.

– Потому что ты меня не напугаешь, – сказала Вера, поднимая глаза от телефона. – Ты слишком вежливый. Вежливых здесь либо съедают, либо делают своими. Но ты – ни то, ни другое. Значит, есть шанс на четвёртую категорию. Ты ещё не определился.

Он кивнул, на этот раз почти с уважением.

– А что за клиентура у вас? – спросил Гриша, – Непохоже, чтобы сюда заглядывали просто так.

– Сюда вообще не заглядывают просто так, – фыркнула Вера. – Каждый покупатель – это спецоперация. Кто-то пришёл поставить метку на любовнице, кто-то – сплавить залоговую цепочку, а кто-то – навсегда перекрыть кредит в микрозайме. Самое смешное – бывают такие, кто покупает украшения в долг и даже не вспоминает, что должен вернуть. Это и есть городская элита.

Гриша записывал всё в голове, будто готовился к экзамену.

– А если кто-то ворует? – спросил он.

– Воровать у нас боятся, – сказала Вера. – Здесь все камеры работают, даже если их отключили. Плюс мама Елена – она моментально почувствует, если кто-то захотел лишнего. Был случай: одна дама пришла, унесла из магазина кольцо. Через два дня вернулась и сама сдала. Не потому, что её вычислили, а потому что у нас атмосфера такая – если возьмёшь чужое, долго не проживёшь.

В этот момент она нагнулась к нему ближе, резко переходя на шёпот:

– А самое главное – это политика. Всё, что ты здесь скажешь, сразу узнают наверху. Елена держит на зарплате нескольких слухачей, они потом докладывают ей обо всём, даже о том, кто как чихнул. Поэтому, если хочешь остаться невредимым – фильтруй каждое слово, особенно с Лизой. У неё ушки, как у зайца: вроде милая, а записывает всё дословно.

Гриша кивнул. Он уже чувствовал, что всё это – не просто салон, а филиал разведшколы, где каждая сплетня имеет цену и последствия.

– Тебе не страшно всё это рассказывать? – спросил он.

Вера усмехнулась и сделала селфи, будто только ради этого и жила.

– Я же не дура. Всё равно узнаешь. Лучше сразу знать правила игры, чем строить из себя зайчика для мамы Елены. Да и потом – мне нравится новеньким рассказывать, что у нас не салон, а испытательный полигон для психопатов. Это правдивее, чем то, что пишут в рекламе.

Она сунула телефон в карман и вдруг встала прямо напротив него:

– Вот, держи, – Вера протянула ему пачку инвентаризационных листов. – Маргарита просила, чтобы ты заполнил до вечера.

Он взял листы и краем глаза отметил: у Веры пальцы длинные, как у пианистки, а ногти всегда с аккуратным лаком. Она знала, как себя преподнести – ни одна деталь не выдавала слабости, только системное презрение ко всему, что пахнет фальшью.

– Если нужны будут пароли от архивов, спроси у меня. У нас здесь всё под замком, даже прошлогодние каталоги.

– Спасибо, – сказал Гриша.

– Не за что, – Вера улыбнулась чуть мягче и снова достала телефон.

В этот момент к ним подошла София. Она выглядела недовольной: похоже, её очередная коммуникация с клиентом не принесла желаемого результата.

– Вера, ты не забыла, что у тебя смена заканчивается через полчаса? – спросила она с явным раздражением.

– Конечно не забыла, – отозвалась Вера, – но сейчас у меня с новеньким инструктаж.

София фыркнула и ушла в подсобку.

– Видишь? – сказала Вера, – у них всегда одна и та же пластинка: каждый новый должен быть либо врагом, либо пешкой.

Она повернулась к Грише:

– Ты для кого собираешься быть?

– Для себя, – ответил он.

– Молодец, – на этот раз Вера улыбнулась по-настоящему. – Только не вздумай это говорить Маргарите. Она сразу поймёт, что ты опасен.

В салоне стало тише: все сотрудники разбрелись по своим углам, и только Вера осталась рядом с Гришей.

– У тебя глаза хорошие, – неожиданно сказала она. – Не такие, как у остальных.

Он удивился, но ничего не сказал. Она продолжила:

– Я не очень верю в людей, но у тебя есть что-то… человеческое. Как будто ты до сих пор не понял, что все здесь актеры.

– Может, я люблю театр, – попытался отшутиться он.

– А я люблю зрителей, – быстро ответила Вера.

На этом их диалог и закончился: она отошла к своему рабочему месту, а он остался стоять у витрины, перебирая в голове все услышанное.

Он почувствовал, как в голове складывается структура: сверху – мама Елена, под ней – Маргарита, ещё ниже – София, у самого дна – Лиза и Вера. Все связи между ними были не прямыми, а изломанными: каждый знал о другом чуть больше, чем надо, и в этом был смысл их существования.

Гриша посмотрел на пачку инвентаризационных листов и подумал, что здесь, в "Петрове", можно научиться большему, чем за годы университета.

Он вернулся за свой столик, разложил листы, включил лампу и начал заполнять графы, но теперь уже с другим настроением: он был готов ко всему.

В этот момент из подсобки вышла Лиза – тихая и прозрачная, как дым от старой свечи. Она аккуратно подошла к Грише и спросила:

– Тебе кто-то уже рассказал, как у нас бывает?

Он кивнул.

– Тогда не доверяй никому, – сказала Лиза, не глядя ему в глаза.

Он усмехнулся: да, это правило ему нравилось.

В этот момент в салон вошёл новый покупатель. Григорий выпрямился и почувствовал, что теперь ему в этом театре принадлежит своя роль. И пусть пока не главная, зато в правильном акте.

У подсобки "Петрова" было странное послевкусие: сюда попадали только те, кто умел сливаться с декорациями или хотел доказать, что у него ещё осталась человеческая душа. За дверью царил стабильный семьдесят восьмой год: облупленный шкафчик с креплением для чайника, старый, но ещё рабочий холодильник "Бирюса", микроволновка с полосой изоленты вместо ручки. Из окна открывался вид на мертвый двор с мусорными баками и единственной берёзой, по осени постоянно теряющей листья прямо в вентиляционную шахту.

Вера сидела напротив Гриши, подпирая подбородок рукой. На столе между ними стоял пластиковый контейнер с невнятным салатом: обед из ближайшего супермаркета был настолько убогим, что даже тараканы обходили его стороной. Но именно здесь, в полумраке чужих историй и дешёвого ланча, разговоры получались честнее, чем на миллионных переговорах.

– Я выросла в Клинцах, – сказала Вера, ковыряя салат. – Знаешь, где это?

– Между Орлом и ничем, – сразу ответил Гриша.

– Вот-вот, – кивнула она, – у нас там была фабрика по упаковке чего-то пластмассового. Мама на ней всю жизнь отработала, а отец… – она глотнула чаю, – ну, его просто не было. Если честно, мне с детства казалось, что я лишняя. Там вообще все были лишние, если не бухали или не грызли друг друга на работе.

Он слушал внимательно: её голос был не просто усталым – в нем звучала безнадега, какой не бывает у двадцатипятилетних.

– А как ты попала сюда? – спросил он.

– По объявлению, – пожала плечами Вера. – В Ситцеве жить ещё то удовольствие, но здесь хотя бы можно притворяться, что ты для чего-то годишься. Я же типа училась на экономиста, но дальше третьего курса не пошло – тогда как раз маму сократили, и пришлось возвращаться домой. Потом опять уехала, опять вернулась. Всё как у всех, но у меня от этого жутко горело внутри: не могла понять, зачем вообще рожать детей, если они всю жизнь будут подрабатывать на кассе или торговать китайским ширпотребом.

Гриша кивнул, делая пометки в воображаемой тетради: её мотивация не в деньгах, не во власти – только в желании быть кем-то "выше среднего".

– И что ты теперь думаешь о жизни? – спросил он, не утруждая себя философией.

– Думаю, что у каждого должна быть ниша, – сказала она. – У Лизы – быть самой милой, у Маргариты – самой крутой, у Софии – самой яркой. А мне досталась ниша "всегда знать всё". Потому что, если ты не в курсе – тебя всегда обманут или поставят в позу.

В этот момент мимо прошла Елена: она бросила на них долгий и пронзительный взгляд, а потом исчезла в коридоре, будто специально проверяя, не прячут ли они ничего криминального.

– Боишься Елену? – спросил Гриша.

– Нет, – Вера не колебалась ни секунды. – Она не страшная, просто дотошная до невозможности. У неё мозг работает, как сервер: если что-то не по правилам, сразу зависает. А потом находит виноватого и делает его виноватым навсегда.

Он почувствовал, как она внимательно изучает его лицо: не просто в поисках реакции, а чтобы просчитать следующий шаг.

– Знаешь, почему я здесь? – вдруг спросила она.

– Почему?

– Потому что у меня талант быть чужой, даже если никто не замечает, что ты вообще существуешь. Я могу сделать так, что меня не видно и не слышно, но, если надо – могу просочиться сквозь бетонную стену. Информация – это сила, – сказала она, чуть наклонившись вперёд, – вот почему я здесь всё про всех знаю.

Гриша улыбнулся: в её словах не было бахвальства, только холодная арифметика.

– Расскажи про Елену, – попросил он. – Какая она, когда никто не видит?

Вера задумалась: склонившись ближе, она теребила край салфетки так, будто от этого зависела её жизнь.

– Она жесткая, но не потому, что злая. Просто всю жизнь защищала своё – сначала мужа от всех баб в округе, потом бизнес от рейдеров, потом дочерей от чужих взглядов. Её привычка – держать всё под контролем. Даже когда её сломали, она сломала всех вокруг, чтобы никто не заметил, что с ней что-то не так.

Она бросила взгляд в окно, где уныло шел дождь.

– Говорят, у неё была какая-то тёмная история в девяностых, – добавила Вера, – но никто не знает, правда это или нет. Только все, кто работал с ней в те годы, потом или спились, или уехали. У Елены вообще все старые друзья почему-то быстро исчезают. Наверное, потому что она не умеет доверять никому.

В этот момент она придвинулась ещё ближе, вперив в Гришу взгляд:

– А ты умеешь доверять? – спросила она.

Он подумал, прежде чем ответить.

– Не знаю. Возможно, только тем, кто заранее предупредит, что в случае чего сдаст меня первым.

Вера засмеялась – тихо, почти по-кошачьи, и на секунду показалась очень красивой.

– Это разумно, – сказала она.

Два раза за разговор она поправляла волосы, оба раза – когда Григорий говорил что-то о себе. Во второй раз её рука осталась на затылке чуть дольше, чем нужно, и он понял: в ней борются сразу несколько чувств, от уважения до желания просто коснуться чего-то настоящего.

– Почему ты не заводишь друзей здесь? – спросил он.

Вера глотнула чай, а потом сказала:

– Потому что здесь нельзя дружить. Все или родственники, или конкуренты. В лучшем случае – союзники на время.

– А если по-настоящему?

– По-настоящему никто не пробовал. У всех слишком короткая память.

Она сделала вид, что увлечена салатом, но на самом деле смотрела на него исподлобья.

– Знаешь, что я тебе скажу? – продолжила Вера, – если хочешь здесь задержаться, просто делай вид, что тебе всё пофиг. Тогда и уважать будут, и трогать не станут.

– Спасибо за совет, – сказал он.

– Я всегда рада советам, – сказала Вера, коснувшись его руки на столе, будто проверяя, не покусает ли он.

На этом моменте вновь появилась Елена. Она прошла мимо подсобки с двумя подносами, быстро оценила сцену и задержала взгляд на их переплетённых пальцах. На этот раз она ничего не сказала, только чуть замедлила шаг, и в воздухе повисло напряжение.

Вера резко убрала руку и снова уткнулась в салат.

– Слушай, если что-то нужно по прошлым архивам или про Елену, я могу нарыть, – сказала она чуть тише. – Я умею делать это так, что никто не узнает.

– А зачем тебе это? – спросил Гриша.

– Потому что иногда хочется знать, что ты не просто расходный материал, – произнесла она, не поднимая глаз.

Её уязвимость была такой откровенной, что он на секунду ощутил к ней даже не симпатию, а родственную усталость.

– У нас с тобой получится, если будем держаться вместе, – вдруг сказала она, и в голосе её прозвучал вызов.

Он кивнул, чувствуя, что решение принято за них обоих.

– Давай договоримся: если кто-то из нас попадёт, второй вытянет его из болота, – предложила Вера.

– Договорились, – сказал он.

Они оба засмеялись, на этот раз искренне.

На мгновение время застыло: за окном, в мокром дворе, кошка гонялась за воробьём, а в подсобке два человека нашли друг в друге ту самую, редкую для Ситцева честность.

Вера вдруг встала, подошла к окну и посмотрела вниз.

– Ты не похож на остальных, – сказала она, не оборачиваясь. – Смотришь на людей, будто ищешь среди них свою стаю. Но в этом городе стаи – это роскошь.

Он усмехнулся: её наблюдательность пугала и восхищала одновременно.

– Мне всегда было проще одному, – сказал он.

– Тогда зачем пришёл сюда?

Он не знал, как ответить. Просто пожал плечами.

Вера вернулась к столу, села ближе, чем раньше, и на секунду замолчала.

– Если бы у тебя был шанс поменять всё, ты бы рискнул? – спросила она.

– Я здесь только ради этого, – честно сказал он.

Они снова переглянулись, теперь уже без масок и притворства.

В подсобке стало тихо, только тикающие на стене часы отсчитывали секунды до того, как они снова выйдут в зал – каждый на свою роль, но теперь уже с новым соглашением.

Вера поправила волосы, на этот раз небрежно. Он почувствовал, что в их союзе – даже если он продержится всего пару недель – будет больше смысла, чем во всех витринах вместе взятых.

И когда он выходил вслед за ней, на мгновение поймал в отражении стеклянной двери Елену: её лицо было спокойно, но в уголках глаз уже собирались первые признаки новой подозрительности.

Но теперь Григорий был готов: у него была союзница, а значит – шанс остаться в этом городе не просто расходным материалом, а фигурой, с которой считаются.

Под конец дня салон "Петров" превратился в герметичную капсулу, где каждый звук усиливался, а время сжималось до размеров песчинки. Клиенты ушли, витрины сияли пустыми отражениями, а воздух будто нарочно насытился предчувствием чего-то некомфортно личного.

– Досчитаем остатки? – спросила Вера, быстро проходя мимо Гриши в дальний, тёмный угол салона.

Он последовал за ней: при каждом шаге ощущалась разница между торговым залом – стерильным и обезличенным, и подсобкой, где царили бархат, пыль и разложение.

Внутри было жарко, будто температура здесь держалась на уровне стабильного нервного срыва. Ящики, лотки, свёрнутые рулоны бархата для упаковки; на стене – табличка "ВЫХОДА НЕТ", иронично дополненная следами чьих-то ногтей. Вера включила приглушённый свет, и он тут же нарезал её лицо на резкие, почти абстрактные пятна.