Ситцев капкан

Гриша смотрел на троих сестер, как на три стороны одного и того же треугольника, и вдруг осознал: они не просто выживают друг за счёт друга – они одновременно соперники, наследницы и потенциальные саботажницы. Но каждая любила мать так, как могут любить только люди, в детстве очень много боявшиеся темноты.

– Завтра рано вставать, – объявила Маргарита, как если бы она была не сестрой, а старшей вожатой в детском лагере. – Мама просит всех быть в салоне к восьми.

– Даже Лизу? – вскинула брови София.

– Особенно Лизу, – кивнула Елена.

– Я справлюсь, – тихо сказала Лиза. – Только, пожалуйста, не заставляйте меня разговаривать с Воробьёвой. Она меня ненавидит.

– Воробьёва ненавидит всех, – сказала София. – Она жалеет, что родилась женщиной, а не кассовым аппаратом.

Лиза улыбнулась, а Гриша поймал себя на лёгкой зависти: несмотря на весь яд, у этих людей была своя, очень крепкая, порода нежности.

Вечер закончился неожиданно быстро. Все трое дочерей одновременно встали из-за стола, и Гриша чуть не остался сидеть, но вовремя сообразил – надо двигаться по команде. Он услышал, как София шепчет Лизе на лестнице что-то утешающее, а Маргарита, уходя, долго смотрит в окно, будто проверяет, не остались ли снаружи враги.

Когда комната опустела, Елена подозвала Гришу жестом. Он подошёл ближе, впервые замечая, что её лицо не похоже на репродукцию с портрета: на щеках были тонкие морщинки, а губы чуть обветрены, как у людей, которые часто нервничают на свежем воздухе.

– Не верьте всему, что они говорят, – тихо сказала она. – И не бойтесь ошибаться. В нашей семье есть только один запрет: предательство.

– Я понимаю, – ответил Гриша. – Иногда не знаешь, что страшнее: ошибиться самому или подвести другого.

– В вашем возрасте это нормально, – сказала Елена и едва заметно коснулась его плеча. – Главное – не обманывайте себя. Остальные с этим справятся сами.

Он поклонился, не зная, что делать дальше, и на мгновение остался один, как на театральной сцене после финального акта.

Вечерний Ситцев мерцал за окнами. Похоже, новый спектакль в этом доме только начинался, а его роль уже была распределена. Гриша пообещал себе: теперь он будет смотреть не только на декорации, но и на то, что происходит за кулисами.

Потому что именно там – в трещинах, взглядах, мелких недомолвках – и рождалась настоящая жизнь этой семьи.

После ужина Григорий не спешил к себе. Он медленно поднялся по лестнице, внимательно разглядывая каждую ступеньку, словно искал в их трещинах намёк на завтрашние перемены. Когда за ним захлопнулась дверь его комнаты – компактной, с угловым креслом и шкафом, пропахшим лавандой и старым мелом, – он на мгновение замер у порога, прислушиваясь к незнакомой тишине. В этом доме даже звуки были другими: вместо гомона телевизора и цокающих кастрюль – только печальный скрип половиц, да приглушённые голоса где-то за стеной, похожие на переговоры таинственных заговорщиков.

Он снял пиджак, кинул его на спинку стула, но рука машинально поправила воротник – будто в комнате за ним наблюдают. Взглянул на отражение в тёмном стекле окна и не сразу узнал себя: в полумраке лицо показалось тоньше, старше, а глаза неожиданно наполнились азартом. Григорий сдвинул штору и выглянул во двор. Ситцев в это время суток был похож на гигантский растрёпанный улей: одинокие фонари, тусклые окна, в каждом из которых – чья-то семейная драма на тихом ходу. Он подумал, что сейчас кто-то в другом доме так же стоит у окна и смотрит на него.

Внутри поселился странный зуд. Казалось, всё, что происходило за этим ужином, было только тизером к чему-то более важному. В голове, как после экзамена, начали проступать неясные планы: что спросить у Софии, как подловить Маргариту на противоречии, как узнать, почему Елена так боится старости… Но больше всего его зацепили слова Лизы – о том, что в каждом поколении свой способ быть "собой". В его мире никто не решал такие вопросы в открытую: все привыкли менять маски и считать это адаптацией, а не предательством.

Он прикинул план на ночь, разложил бумаги, ноутбук и телефон на столе. Офисные привычки не исчезали – он даже хотел было повесить табличку "рабочее место", но вспомнил, что теперь его рабочее место – здесь и везде, где надо наблюдать и вовремя подслушать. Штора колыхнулась от сквозняка, и вместе с ним в комнату вошло ощущение, что завтра начнётся нечто совсем новое.

Он устроился у окна, ноутбук поставил на стопку юридических справочников, которыми, очевидно, никто никогда не пользовался, и жадно перебирал новостные ленты, форумы, мессенджеры, всё, что могло пролить свет на структуру жизни в этом городе. Ещё вчера казалось: Ситцев – это скопище апатии, но теперь, когда он смотрел на него изнутри, весь город представлялся коробкой с засахаренными тараканами: с виду приторно, а внутри кишит мелкой, но яростной жизнью.

Едва Гриша собрал базу с логинами и анонимными никами активных пользователей форума "Ситцев Live", как в комнату без стука просунулась голова Маргариты.

– Ну что, разведка боем прошла успешно? – она не входила, а внедрялась, как профессиональный лектор на скучном корпоративе.

– Веду партизанскую войну, – ответил он, по старой привычке пряча рабочий стол подальше от чужих глаз. – В городе все друг друга пасут, особенно ночью.

Маргарита выдала ему быстрый, колючий взгляд. За ним следовало молчание, в котором угадывался едва ли не материнский скепсис: как если бы она заранее знала, к чему приведет каждая его мысль.

– Если хочешь знать правду о людях – читай, что они пишут о себе в интернете, – сказала она, отходя от двери и, кажется, намереваясь уйти. Но вместо этого шагнула к нему ближе, встала у стола и скрестила руки на груди. Из-под тёмного трикотажа проглядывалась жёсткая геометрия костей: у Маргариты даже привычка стоять была построена по военным уставам.

– Мне больше нравится читать между строк, – не сдавался Гриша. – Здесь, в отличие от Москвы, никто не шифруется.

Она усмехнулась.

– В Москве просто шифруются не так, как думают остальные.

Он кивнул, как равный с равным. В этот момент его внимание на секунду отвлекла пёстрая вкладка "Ситцев: новости без цензуры", где некий МАРИНАВЛАД высмеивал старших дочерей Елены за "манерность и стальные штаны", а младшую величал "школьной патриоткой, которая до сих пор верит в волшебство".

– Ты же понимаешь, что мама тебя тестирует, – спокойно заметила Маргарита.

– Само собой, – сказал он. – Я даже ставки сделал: сколько недель продержусь, прежде чем меня отправят обратно в Москву.

– А я, наоборот, думаю: сколько недель понадобится, чтобы ты здесь укоренился, – заявила она. – У Петровых и с невежами всегда так.

Это был комплимент или предупреждение, Гриша не стал уточнять. Он знал: когда Маргарита переходила на такие формулировки, дальше последует допрос с пристрастием.

– Если честно, я вообще удивлён, что меня не заперли в сарае и не кормят из миски.

– Это впереди, – сказала она и чуть смягчилась. – Пока ты не освоился, тебя будут считать потенциальной угрозой или потенциальным союзником.

В этот момент за окном громыхнул грузовик, и Маргарита инстинктивно дёрнула штору. Гриша отметил – несмотря на ледяной контроль, она не любила сюрпризов.

– Знаешь, что о тебе пишут местные? – спросила она, возвращая взгляд на монитор.

– Скорее всего, ничего приятного.

– Говорят, что ты сын аферистки из Москвы, который приехал мстить за мать, – сказала Маргарита без тени сочувствия. – Некоторые уверены, что ты здесь чтобы отжать долю бизнеса у нашей семьи.

– Обыкновенное милосердие, – усмехнулся он.

– Ты не в обиде? – спросила она, вглядываясь в его лицо почти испытующе.

– Я и хуже читал, – сказал Гриша. – Главное – не верить всему, что пишут.

Маргарита оценила ответ и, кажется, приняла его в свою внутреннюю бухгалтерию. Несколько секунд она молча рассматривала его – не как мужчину, а как редкую разновидность домашнего животного, пригодного для дрессировки или, на худой конец, для демонстрации перед гостями.

– Ладно, мне пора, – произнесла она, но уходить не спешила. Вместо этого Маргарита осталась стоять в дверях, взглядом будто прочерчивая невидимую границу между его комнатой и коридором, где уже затаились остатки чужих разговоров и запах закусок с семейного стола. Она склонила голову, пытаясь уловить что-то в его лице, словно ждала последней реплики в диалоге, который затянулся слишком долго. Было в этом жесте и вызов, и небрежная забота, и даже что-то похожее на завуалированную симпатию – ту самую, от которой принято отмахиваться в хорошо организованных семьях.

– Будет скучно – спускайся в гостиную, – бросила она через плечо, словно приглашение было не приглашением, а заданием на выживание. В её голосе мелькнула едва заметная теплоту, но уже на выходе Маргарита снова сомкнулась в свою непроницаемую оболочку, как морская ракушка, едва почувствует движение воды.

Секунду он слышал ее шаги в коридоре, где они эхом отдавались по всему дому, отмечая: здесь, на территории Петровых, даже тишина принадлежит тем, кто умеет ею распоряжаться. Он подумал, что Маргарита могла бы с одинаковым успехом управлять и ювелирным салоном, и тюремной камерой для политических заключённых – так уверенно она держала дистанцию, даже когда стояла в трёх шагах от собеседника.

Она ушла так же бесшумно, как и появилась.

Сразу после её ухода в комнате стало неуютно тихо. Старый ноутбук лениво жужжал, на экране мелькали свежие комменты о "москвиче с пустыми глазами". Гриша машинально просматривал треды, но мысли перескакивали с темы на тему: он старался вычислить, кто и зачем заказал против него местный пиар. Судя по всему, за этим стояла та же механика, что и во всех провинциальных городах – кто не свой, того надо размазать по стенке, чтобы свои чувствовали себя в безопасности.

Он поймал себя на мысли: вместо того чтобы расстраиваться, он испытывал что-то вроде азартного раздражения – такое ощущение, будто его пригласили сыграть партию в шахматы, где все ходы уже просчитаны, но есть маленький шанс выкинуть доску в окно.

Гриша начал было отвечать на приватное сообщение с форума, когда за дверью снова послышался легкий, почти кошачий шорох. На этот раз вошла София – средняя из сестёр, чуть выше ростом, чем Маргарита, и, если быть честным, куда искуснее в вопросах дипломатии. Её движения были плавными, но не замедленными: она села на краешек кровати, будто боялась примять постельное бельё.

– Привет, – сказала она. – Не отвлекаю?

– Если только от мыслей о самоубийстве, – пошутил Гриша.

София оценила ироничность, но предпочла сменить тему.

– Мамина подруга завтра придёт ужинать. Она из налоговой, – предупредила она с лёгкой усмешкой. – Так что, если у тебя есть какие-то секреты, подготовь алиби заранее.

– Спасибо за совет, – сказал Гриша. – А вы часто устраиваете тут такие светские приёмы?

– Как только в семье появляется что-то новое, – ответила София. – Или кто-то новый.

Она внимательно посмотрела на Гришу, будто хотела его нарисовать по памяти, а потом стереть и заново переделать в более выгодной редакции.

– Ты уже слышал семейные байки о себе? – спросила она, теребя застёжку на манжете.

– Даже больше, чем хотелось бы, – признался он.

– Забавно, – сказала София, – но из всех возможных слухов я бы поверила только в тот, что ты приехал сюда искать приключений. Просто так ни один нормальный человек бы не согласился жить в этом цирке.

Она говорила мягче, чем Маргарита, но каждое слово было тщательно выстроено – ни одного лишнего жеста, ни одного лишнего звука.

– А мне кажется, что у вас здесь не цирк, а музей восковых фигур, – отозвался Гриша. – Все стоят на своих местах, но только когда нет света, они начинают жить.

София наклонилась чуть ближе, переходя на шепот:

– Только не говори это маме. Её главный страх – что её семья выглядит искусственной.

– Она слишком хорошо скрывает свои страхи, – парировал Гриша.

– Ты удивляешься, что мама тебя не боится? – спросила она.

– Я удивляюсь, что мама вообще кого-то боится.

София посмеялась – тихо, сдержанно, словно разрешила себе проявить эмоции на время.

– Не бойся, – сказала она, – главное правило: если ты не станешь врагом, то со временем станешь своим.

Она поднялась, дотронулась до его плеча – так, будто проверяла на прочность керамическую статуэтку, и ушла, оставив за собой лёгкий запах горькой корицы.

Теперь комната наполнилась совсем другим напряжением: Гриша чувствовал себя пациентом, который только что сдал кровь на анализ, но не знает, что именно будут искать в его плазме. Он попытался снова сосредоточиться на мониторе, но внимание всё равно уползало за дверь.

Он не заметил, как уснул, а когда проснулся – за окном уже темнело. По комнате ползли длинные тени, а у двери стояла фигура, маленькая, но с отчётливой энергетикой: Лиза, младшая из сестёр, в бледно-розовом халате и с лицом, на котором беспокойство и любопытство сражались за лидерство.

– Ты всегда спишь так рано? – спросила она, не отходя от порога.

– Я вообще-то не спал, – пробормотал Гриша, поспешно протирая глаза.

– Похоже, что спал, – не поверила Лиза. – Можно войти?

– Уже вошла, – сказал он, приглашая жестом.

Она неуверенно уселась на самый край стула, стараясь не смотреть в глаза.

– Я хотела спросить… – начала Лиза, но тут же запнулась. – Ты правда думаешь, что у тебя получится стать частью нашей семьи?

Он задумался. Слова были настолько прямолинейны, что не оставили места для манёвра.

– Я не знаю, что из этого выйдет, – честно ответил он. – Но, если не получится, всегда можно вернуться к жизни волка-одиночки.

– Не люблю волков, – быстро сказала Лиза. – Лучше быть кошкой. Их все жалеют и кормят, даже если они гадят в тапки.

Он усмехнулся: сравнение показалось точным.

– А ты кем себя считаешь? – спросил он.

– Я кошка, – решительно сказала Лиза. – Только домашняя, а не уличная.

Несколько секунд они сидели в тишине, пока Лиза не решилась продолжить:

– Можно я буду заходить иногда? Просто… здесь мало с кем можно поговорить. Сёстры считают меня ребёнком, а мама – реквизитом для праздников.

– Заходи, – сказал Гриша. – Даже ночью.

Она посмотрела на него с благодарностью, но тут же спрятала эмоцию под маской равнодушия.

– Я принесу тебе пирожные, – пообещала Лиза. – Завтра будет мусс из облепихи. Ты любишь облепиху?

– Больше, чем свою прежнюю жизнь, – сказал он.

Лиза кивнула, встала и ушла, на этот раз громко хлопнув дверью.

В комнате снова воцарилась тишина. Снаружи по коридору кто-то шаркал тапками, внизу тихо бурлил телевизор, а в воздухе остался привкус чужой жизни, как после чая с лимоном в заброшенной библиотеке.

Гриша подошёл к окну, посмотрел на ночной Ситцев: огни фонарей были едва заметны сквозь занавеску, зато силуэты людей в окнах напротив читались отчётливо. Каждый проживал свою маленькую драму, так же как он – только с другой стороны стекла.

Он уселся обратно за ноутбук, вбил в поисковик: "Как пережить первую ночь в доме новых родственников", – но вместо ответа наткнулся на ветку форума, где один из местных анонимов писал:

"Петровы держат в доме новые кадры ровно до первой крупной драки. Если задержится, значит, будет свадьба. Если нет – добро пожаловать обратно на вокзал."

Гриша невольно улыбнулся. В конце концов, если жизнь – это вечный кастинг на главную роль, то он, пожалуй, впервые оказался на правильной сцене.

В какой-то момент Гриша закрыл ноутбук – экран потух с легким щелчком, будто уставший собеседник вышел из чата без прощания. В комнате сразу стало ощутимо темнее и неуютнее: за окнами гудели редкие машины, дом ощетинился ночными скрипами, на лестнице кто-то осторожно ступал в носках, а в углу протяжно тикали старинные часы с облупленным циферблатом. Гриша попытался читать, но слова прыгали по странице, как испуганные прыгуны на льду, и он сдался, выключил настольную лампу и нырнул под тяжёлое пуховое одеяло.

Он долго ворочался – то закидывал руку за голову, то ловил каждое дыхание и скрип из коридора, пытаясь угадать по шагам, кто из обитателей дома не спит в этот час. Мысли не давали покоя: казалось, события дня продолжают разворачиваться уже без его участия в какой-то автономной ленте новостей, которую транслировали прямо в подкорку. Каждый разговор с сёстрами, каждый взгляд, даже мельком брошенная фраза на форуме – всё это всплывало из памяти не эпизодами, а калейдоскопом, где лица и голоса накладывались друг на друга, размываясь на границах.

Гриша перевернулся набок и попытался считать удары сердца, но вместо этого начал отмечать, как странно здесь пахнет по ночам: смесь пыли, старого лака и чьих-то дежурных духов, которые просачивались сквозь дверные щели. Он даже вспомнил детство – московскую двушку с сухим теплом батарей зимой и хлопковыми занавесками, всегда пахнувшими солнцем. Здесь, в особняке, всё было иначе: воздух становился плотным, будто старые стены ночами сжимались, храня внутри семейные тайны и тревоги.

На мгновение ему захотелось встать, выйти на кухню, налить воды или просто посмотреть, какая жизнь бродит по ночам по этим коридорам. Но тело уже приняло решение за разум: веки тяжелели, мысли путались, и где-то между двумя последними тиканиями часов он провалился в глубокий, вязкий сон.

Грише приснилось, что он снова в Ситцеве, только город выглядел иначе: улицы были вымощены ледяными плитами, дома – прозрачными, как из тонкого сахара, а люди двигались по ним, не оставляя следов. Он шёл по центральному проспекту, узнавая в каждом встречном знакомые черты – то сестра Маргарита, только в форме надзирателя, то София, но с лицом актрисы немого кино, то мама Елена, исполинская и строгая, как памятник, указывающая рукой дорогу к выходу из города.

В одном из дворов он увидел себя – другого, грубого и неулыбчивого, который уже знал местные порядки и мог отличить сороковые дома от пятидесятых не по номерам, а по запаху дыма и голосам за стенами. Этот двойник, не заметив настоящего Гришу, уверенно прошёл мимо, даже не обернувшись. Гриша попытался крикнуть ему что-то важное, но голос не слушался: горло сдавило, как будто вместо языка во рту лежала чужая фамилия.

Он проснулся на том же боку, в той же тишине, только за окном уже светило предутреннее небо, а часы показывали пять сорок две.

Глава 3

Утро в Ситцеве началось с издёвки природы: небо вывалило на город ватную, предынфарктную хмарь, в которой у каждого фонаря был собственный оазис тьмы. Григорий проснулся без будильника – тикали только чужие часы, а сам он лежал, как покойник на экзамене, пытаясь вспомнить, где начинается и заканчивается новая жизнь. Холод в комнате не ощущался, но было ясно: под этим пуховым одеялом он останется навсегда, если не встанет сейчас.

Он оделся механически – в первый раз за годы примеряя к себе чужую униформу. Серый костюм с эмблемой "Петров" сидел на нём не просто плохо, а вызывающе противоестественно: рукава великоваты, плечи висели, а на спине образовывалась складка, в которой можно было прятать годовой отчёт по инвентаризации. На лацкане мерцал бейджик: "Иванов Г." – эта буква выглядела как судебный вердикт или свидетельство о рождении не в ту эпоху.

Гриша спустился по лестнице в кухню, но застал там только Лизу – та сидела за столом с тарелкой каши и жевала её так, будто заранее знала: завтрак не даст ей ни удовольствия, ни шансов на успех.

– Доброе утро, – произнес он, и голос его застрял на полпути, разбившись о невидимую стену.

– Выглядишь смешно, – сказала Лиза, не отрывая взгляда от своей ложки.

– Ты тоже, – честно ответил он.

Она улыбнулась с благодарностью – это был первый признак, что сегодня не всё так плохо.

Маршрут до салона оказался коротким, но Гриша специально шёл медленно: ему хотелось впитать каждую деталь города, словно ищет подсказки в квесте, где каждый кирпич пропитан подозрением. По пути он отметил: лавки открывались раньше, чем вставало солнце, а продавцы ещё спали за прилавками; кафе работали, но пахли не кофе, а тревогой; каждый встречный смотрел на него с таким видом, будто в городе провели опознание, и он прошёл его с нулями по всем пунктам.

Салон "Петров" располагался в здании бывшей текстильной биржи: фасад с облезлой мозаикой, колонны с трещинами, как на мумифицированных мумиях, и огромные окна, которые утром отражали только собственное прошлое. Внутри пахло полиролью, старым деревом, отчётливым дистиллятом финансовых махинаций. Все элементы были на месте: винтажные витрины с дубовыми рамами, гранёные стеклянные колпаки, под которыми украшения лежали, как скифские трофеи или улики с места преступления; над этим всем висела люстра, из тех, что ломают шею при первом же землетрясении.

Маргарита встретила его у входа: строгая, с идеальной причёской, в платье-футляре цвета "выгоревший индиго". Она была собрана, как батарейка в карманном фонарике – небольшая, но, если разрядишься, света не будет нигде.

– Опоздали на три минуты, – сказала она, пристально вглядываясь в его бейдж.

– Батарейка села, – ответил он, не удовлетворив оправданием ни себя, ни её.

– Здесь не Москва, – парировала Маргарита. – В Ситцеве время двигается только по часам мамы.

Он усмехнулся, ожидая дальнейших инструкций.

– Запомните, – она говорила быстро, не переводя дыхания, – вы работаете на "Петров" и на меня. Все остальные – либо мебель, либо клиенты. Ваше место – у резервной кассы и витрины с "ходовым" ассортиментом. Рабочий день с восьми сорока пяти, перерыв не более пятнадцати минут, чай только в подсобке. Телефоны – в шкафу, ноутбук – только по разрешению, из личных вещей допускается блокнот и ручка. Вопросы?

– Нет, – честно ответил Гриша, но она, кажется, всё равно ожидала возражений.

– Хорошо, – она быстро кивнула, – идёмте, я покажу, где у вас "передняя линия".

Салон внутри был театром, где сцена разделялась на два мира: царство покупателей и царство продавцов. На границе стояли витрины, похожие на аквариумы, где плавали кольца, серёжки, цепи – каждая вещица с биркой, как у пациента на приёме у психиатра. Между ними сновали женщины в униформе: кто-то стерильный, как медсестра, кто-то – вечно рассеянный, как лаборант, забывший свою пробирку в метро. Каждая сотрудница была персонажем, за которым стояла отдельная история: трагикомедия с элементами хоррора, где единственный смысл – выжить и досчитаться до зарплаты.

Маргарита провела его к рабочему месту – это был столик у окна, над которым висела трёхъярусная полка с каталогами и коробками для упаковки. На первом этаже работали три человека: София, одетая как городская принцесса с лёгким налётом дерзости, Лиза – скромная тень себя самой, и Вера, имя которой он узнал из списков на стенде, но пока не видел её вживую.

– Здесь всё просто, – сказала Маргарита, достав из сумки бухгалтерскую книгу и щёлкая по её корке лаком своих когтей. – Принимаете заказы, регистрируете их в журнале, разбираетесь с инвентаризацией и следите, чтобы клиенты не лапали витрины. Если кто-то из местных придёт с претензией, зовите меня. Если с угрозами – зовите сразу маму. Вопросы?

– Один, – сказал он, смотря прямо ей в лицо. – А если я не справлюсь?

– Тогда вас уволят, – отчеканила она. – И поверьте, здесь это делают профессиональнее, чем в Москве.

София уже стояла у витрины, ловко перебирая в руках планшет и периодически отрываясь, чтобы позвонить кому-то – но делала это с такой грацией, что любой звонок казался приглашением на свидание, а не сделкой. Она скользила по магазину, как домашний кот по паркету: ни единой шерстинки, ни одного лишнего движения, но внимание ловила моментально.

– О, новенький, – сказала она, когда Гриша оказался на дистанции слышимости. – Как впечатления от нашего мавзолея?

– Скорее пантеон, – парировал он.

София засмеялась, звонко и даже немного по-детски, – казалось, смех этот был прописан у неё в резюме как основное средство коммуникации.

– Не слушай Маргариту, – сказала она, прижимая телефон к щеке. – Здесь все проще, чем кажется. Главное – не путаться под ногами и не портить воздух.

– Пока держусь, – ответил Гриша.

София, не сбавляя темпа, вписала его в свой список приоритетов и тут же забыла о нем до следующего раза. Она делала вид, что занята только собой, но изредка бросала в его сторону быстрые взгляды – как охотник, который уже нашёл подходящий объект, но не хочет вспугнуть добычу.

Лиза возилась с подносом, на котором лежали рассыпанные броши, серьги и пары каких-то древних булавок. Она тщательно протирала каждую вещь, как будто это был последний шанс вернуть утраченную роскошь. Гриша заметил: она каждый раз украдкой смотрела на него, будто проверяя, насколько у неё получается делать всё по уставу.