Искра

– О-хо-хо! – завопил Айр, стуча кулаком по столу так, что затряслись тарелки. – Наконец-то! Наш куратор решился! Ставлю пять медяков, что он месяц репетил!

– Я же говорила! – торжествующе воскликнула Айра, подмигивая мне так, словно мы были заодно в каком-то грандиозном заговоре. – Сметана и Кот! Факт!

– Осторожно, Ро, – лукаво протянула Мелани, изучая меня взглядом артефактора, – а то твой стабилизатор от такого… эмоционального напряжения может выйти на критическую частоту. Надо будет потом проверить показания.

– Девчонки! – простонала Лора, но ее глаза сияли такой искренней, теплой радостью, что моему смущению стало немного стыдно. – Это же прекрасно!

Я, сгорая заживо от стыда, но одновременно от какого-то сладкого, щекочущего нервы предвкушения, невольно обернулась в сторону стола старшекурсников-боевиков. И поймала взгляд Кайла. Он тоже был красен, как спелый помидор, под дружное гиканье и подталкивания локтями его приятелей. Увидев, что я смотрю, он смущенно улыбнулся – как мальчишка, – и поднял кружку в мою сторону в немом тосте. Теплая волна, противоречащая всем законам физики моего изможденного тела, прокатилась по мне от макушки до пят.

За столом царило оживление. Лора, окрыленная радостью за меня и, видимо, отдохнувшая после своего занятия с целебными зельями (которые иногда пахли так, будто варились в преисподней), вдруг расцвела. С непривычной живостью она рассказывала о тонкостях целебных настоек и сложностях диагностики магических ожогов.

– Вы представляете, – размахивала она ложкой, как дирижерской палочкой, – нужно не только ткань восстановить, но и выжечь остатки темной энергии, иначе регенерация пойдет криво, и вырастет что-то… не то! Вроде третьего уха на колене или перьев вместо волос!

Все смеялись, но слушали внимательно – перспектива обрасти перьями явно впечатляла.

После ужина я буквально влетела в комнату.

– Лора! Помоги! Выбор катастрофический!

И мы вместе, со смехом и легкой паникой, устроили ревизию моего скудного гардероба в поисках чего-то «не потного и не пахнущего порохом, гарью и отчаянием». Вариантов было немного. В итоге победил относительно чистый темно-синий свитер (спасибо, стирка раз в две недели!) и самые свежие брюки. Я быстро распустила волосы из тугого, как удавка, «ученического» хвоста, дав им упасть хоть и не идеальными, но свободными волнами, и смахнула с лица пыль веков (или хотя бы сегодняшнего полигона) влажным платком. Стабилизатор на шее казался особенно холодным, чужим и назойливым на фоне нарастающего внутри теплого хаоса.

Кайл ждал у подножия широких ступенек Башни Молодого Огня, непринужденно прислонившись к каменной балюстраде. Увидев меня, улыбнулся – широко, открыто, без тени привычной подначки или бравады. Просто улыбнулся. Это было… ново.

– Пошли, Искра. Покажу тебе кое-что особенное.

Он повел меня не по натоптанным главным дорожкам, а по узкой, скрытой в тени древних, скрюченных морским ветром сосен тропинке. Она вилась вверх, огибая скалы, и воздух здесь был другим – свежим, прозрачным, густо замешанным на запахе хвои и соленой свежести. И вот мы вышли на маленькую плоскую площадку на самом краю утеса – Западный Уступ. Отсюда открывалась панорама, от которой у меня реально перехватило дух.

Море. Оно раскинулось до самого края мира, окрашенное последними лучами солнца в невероятные, невозможные цвета: от густого, тягучего, почти осязаемого золота у самого берега до таинственного, глубокого индиго на горизонте, где уже зажигались первые, робкие звезды-подсматриватели. Небо пылало. Без преувеличения. Багрянец, алый, огненный оранж – будто сама Академия, устав от серости, решила поджечь облака в отместку. Внизу, у подножия скалы, портовые огоньки зажигались один за другим, как россыпи драгоценных камней на бархате наступающей ночи. Шум прибоя доносился снизу глухим, мощным, успокаивающим рокотом – песня старого моря.

– Вот… – прошептал Кайл, его голос звучал тихо, почти благоговейно, сливаясь с рокотом волн. – Лучшее место в Игнис Фактуле. Местные держат его в секрете от первокурсников. Не хотят толп.

Мы сели на прохладный, гладкий от времени камень, плечом к плечу, молча наблюдая, как солнце, огромное, расплавленное, неспешно касается кромки воды, растворяясь в ней. Тишина между нами была не неловкой, а… наполненной. Шумом моря, далекими криками чаек, тихим свистом ветра в скалах и стуком, вдруг таким громким, собственного сердца. Моя усталость куда-то испарилась, растворилась в этом золотом свете.

Кайл заговорил первым. Рассказал о своем детстве в затерянной деревушке где-то на севере, где отец был суровым, но справедливым священником местного культа Солнца. Голос его понизился и стал чуть глуше, когда он сказал о матери:

– Она умерла в родах, подарив жизнь… Освальду. Моему младшему брату.

Он сделал небольшую паузу, его взгляд на мгновение уплыл в ту самую даль, где солнце только что скрылось.

– Освальд… он очень много значит для меня, – добавил Кайл, и в его голосе впервые прозвучало что-то теплое, твердое и очень личное.

Потом он рассказал, как с детства чувствовал огонь сильнее других, как мечтал стать боевым магом, как тяжело, до тошноты и падений, дались первые месяцы в Академии. Его слова были простыми, искренними, без привычной бравады или пафоса. Просто жизнь.

– А ты, Ро? – спросил он наконец, осторожно, но прямо глядя на меня. – Откуда твоя… искра?

Я вздохнула. Глоток прохладного вечернего воздуха.

– Портсвиль. Приют «Якорь». – Голос мой был ровным, но я чувствовала, как стальные струны натягиваются внутри.

Я рассказала о серых каменных стенах, о вечном запахе капусты и дезинфекции, о пыльных гримуарах, которые выпрашивала у ворчливого старого библиотекаря, о ночных тренировках на пустынном, продуваемом всеми ветрами пляже. И об ограничителе. Моем вечном спутнике и цензоре.

– Без него… – мои пальцы сами нашли холодный металл на шее, – я была бы пеплом. Или монстром. Он спасение. И… напоминание. О том, что я – бомба замедленного действия.

Кайл слушал не просто внимательно – впитывал. Без тени той глупой жалости, которую я иногда ловила на лицах других, но с глубоким, почти физическим пониманием.

– Сильно, – произнес он наконец. Просто, но весомо. – Очень сильно. И одиноко, наверное.

Он осторожно, давая мне время отпрянуть, положил свою большую теплую руку поверх моей, лежащей на прохладном камне. Его ладонь была шершавой от меча.

– Но теперь ты не одна.

Наши взгляды встретились в последних отсветах заката, уже переходящих в сумеречную синеву. В его глазах не было ни насмешки, ни осуждения, ни даже простого любопытства. Только тепло. Уважение. И что-то еще… нежное, трепетное, от чего у меня внутри все сжалось, а потом распахнулось. Он медленно наклонился. Я не отпрянула. Не смогла. Не захотела. Его губы коснулись моих – легко, вопросительно, аккуратно. Это был не страстный порыв, а тихий вопрос, ожидание разрешения. И я ответила. Мои губы приоткрылись в ответном поцелуе, неуверенном, почти робком сначала, потом – более уверенном. Мир сузился до шума прибоя где-то внизу, тепла его руки на моей и мягкого, исследующего прикосновения его губ. Стабилизатор на моей шее, верный страж порядка, глухо загудел, его вибрация прошла сквозь кости. Но на этот раз это был не предупреждающий гул напряжения, а что-то странное, теплое, пугающе прекрасное.

Тишина ночи в нашей каморке была зыбкой. Я проснулась от тихого, отчаянного всхлипывания, будто кто-то задыхался сквозь плотную ткань кошмара. Лора.

Лунный свет, пробивавшийся сквозь высокое узкое окно, серебрил контуры комнаты, превращая знакомый хаос в призрачный театр теней. Холодная полоса света легла прямо на ее кровать, освещая мечущуюся на простынях Лору. Ее обычно аккуратно уложенные светлые волосы были растрепаны и прилипли ко лбу и вискам. Лицо искажено гримасой немого ужаса, губы беззвучно шевелились, выкрикивая слова, которые не могли пробиться наружу.

Сердце у меня упало куда-то в ледяную пустоту под ребра. Знакомый удар под дых. Опять. Я сбросила одеяло – его грубый, шершавый комфорт вдруг стал невыносим. Босые ноги коснулись леденящего каменного пола. Подошла к ее кровати, присела на край, стараясь не напугать резким движением. Аккуратно, совсем легко, будто касаясь хрупкого стекла, тронула ее за плечо.

– Лора… Лора, проснись. Это сон. Только сон, я рядом… – мой голос звучал хрипло от сна, но я старалась вложить в него всю возможную твердость.

Она вздрогнула всем телом. Глаза широко распахнулись, невидящие, полные того самого первобытного ужаса, что снился. Она смотрела сквозь меня, сквозь стены, в какой-то свой личный, пылающий ад. Потом фокус медленно, мучительно вернулся. Узнала. Губы задрожали, глаза наполнились слезами, которые тут же потекли по вискам, смешиваясь с потом, оставляя сияющие в лунном свете дорожки. Она сглотнула комок в горле, пытаясь взять себя в руки, сжать в кулак эту трясущуюся слабость, но тщетно.

– Р-Розали?.. – голос был хриплым, сорванным, чужим. – П-прости… Разбудила… Опять…

– Ничего. Молчи пока. – Я протянула ей кувшин с водой, стоявший у меня на тумбочке. Она сделала несколько жадных глотков, руки дрожали. Лунный свет ловил дрожь в ее пальцах, делая их хрупкими, как у стеклянной куклы.

– Что приснилось? – спросила я тихо, уже зная ответ. Зная по тому, как ее взгляд невольно искал в полумраке несуществующее пламя, по запаху страха, который витал вокруг нее, густой и горький.

Лора закрыла глаза, снова сглотнула, будто пытаясь протолкнуть слова сквозь узкое горло. Когда заговорила, они выходили медленно, с трудом, будто она вытаскивала из себя раскаленные осколки памяти.

– Огонь… Опять этот проклятый, вездесущий огонь. Снится… снится все чаще. Особенно, когда вымотаюсь… – Она обхватила себя руками, вжавшись в подушку, будто замерзла до костей, хотя в комнате стояла привычная духота под крышей. – Приют, в котором я росла… «Белый Ключ». Знаешь, он был деревянный, весь скрипучий, старый… Крики… Дым, такой едкий, что горло рвало… Мы бежали, все… Все спаслись, няня Марта всех вывела… Она героиня… Но… но этот ужас… Этот звук… Дерево трещит, как ломаются кости…

Она замолчала, задохнувшись от нахлынувшей волны, слезы текли беззвучным потоком. Горечь подступила и ко мне, знакомая, как шрам на колене. Не пламя «Белого Ключа», а вечный холод, сырость и въедливый запах дезинфекции портового «Якоря». Разные стены, одна боль. Боль детей, которых никто не утешал по ночам, потому что нянек на всех не хватало.

– Знаю, – прошептала я. И это было больше, чем просто слово. Это было признание в общем языке ночных кошмаров. Признание в том, что я тоже видела пустые койки после того, как ребенка забирали «в хорошую семью» (а верилось с трудом); что я тоже знала, как пахнет страх в темном коридоре после отбоя; что мы обе выросли среди чужих лиц и строгих правил, не зная, каково это – проснуться от прикосновения материнской руки ко лбу. – Знаю эту… пустоту после. Когда худшее позади, говорят, а внутри… все еще рушится и горит. Как будто пепел на языке.

Я не стала сыпать пустыми «все будет хорошо» или «забудь». Забыть такое нельзя. Оно живет под кожей. Но иногда… иногда помогает знать, что ты не единственный дурак, который задыхается от прошлого в три часа ночи.

Я осторожно положила свою руку поверх ее сжатых в белые костяшки кулаков. Моя – шершавая от рукояти меча и канатов, ее – тонкие, холодные пальцы целительницы, привыкшие лечить чужие раны, но не свои. Она взглянула на меня сквозь пелену слез. В ее глазах – не просто благодарность за то, что я встала. Там было что-то глубже. Узнавание. Понимание без лишних слов. Ты тоже оттуда.

– Мы же выжили, – сказала я, и в голосе не было бравады, только усталая, выстраданная правда. – Вытащили себя сами. Сквозь огонь и лед. И теперь… – Я сделала паузу, подбирая слова, которые мне, привыкшей к сарказму, давались нелегко. – Теперь у нас есть эта дыра под крышей. Академия с ее дурацкими правилами. И… – Я слегка сжала ее холодные пальцы. – …И друг друга. В этой проклятой каменной коробке. Так что слушай… – Я посмотрела ей прямо в глаза, стараясь, чтобы мой взгляд был твердым, несмотря на ком в горле. – …Теперь ты не одна. Поняла? У тебя есть я. Если… если ты, конечно, не против такого колючего подарка судьбы. – Боже, как пафосно, Розали. Но черт возьми, это правда.

Лора медленно разжала кулаки. Ее пальцы все еще дрожали, но она переплела их с моими. Ее хватка была слабой, но отчаянной. Как у человека, нащупавшего наконец твердую землю под ногами посреди зыбучих песков ночного кошмара.

– П-против? – она выдохнула, и в этом слоге было облегчение, стыд за свою слабость и крошечная, хрупкая искорка чего-то, похожего на слабую улыбку. – Розали… ты… ты моя. Как я могу быть против?

– Ну вот и славно, – буркнула я, отводя взгляд к лунной полосе на полу, внезапно смущенная. Черт, надо было просто чаю ей принести, а не разводить сантименты.

Мы сидели так, плечом к плечу, на краю ее кровати, освещенные призрачным светом луны. В комнате стояла тишина, но теперь она была другой. Не давящей пустотой одинокой ночи, а тишиной после. После признания. После того, как худшие тени были названы вслух и оказались не такими уж одинокими во тьме. Горечь от общего прошлого, от украденного детства все еще висела в воздухе, терпкая и знакомая. Но поверх нее, как тончайшая, но прочная паутина, ложилось что-то новое. Не материнская любовь, которой у нас не было, а нечто другое – нерушимая связь из общего горя и молчаливого понимания. Две сироты, нашедшие в кромешной тьме чужой Академии островок родной боли и, как ни парадоксально, утешения в том, что боль эта – на двоих. Лунный свет окутывал нас немым свидетелем этой странной, хрупкой, но невероятно важной клятвы, произнесенной шепотом и сплетенными пальцами:

Ты не одна. Я помню. Я здесь. Держись.

Утро началось с закономерного хаоса. Мы с Лорой проспали завтрак, вымотанные ночными эмоциями и долгим шепотом в темноте.

– Огонь преисподней! – вырвалось у меня, когда я взглянула на часы.

Я вскочила с кровати, как ошпаренная.

– Бежим!

Мы едва успели умыться и натянуть форму, прежде чем гулкий звон колокола возвестил начало занятий. Пустой желудок предательски урчал, напоминая, что терпеть придется до обеда, и единственным топливом будет адреналин от стыда за опоздание.

В столовой за обедом я стояла в очереди у раздачи, все еще чувствуя на губах призрак вчерашнего поцелуя – сладкое, навязчивое воспоминание. И тут ко мне подошел Кайл. Он выглядел отдохнувшим, сияющим и чертовски довольным собой.

– Искра! – его голос прозвучал весело и громко, перекрывая столовый гул. – Вид у тебя… как у человека, который всю ночь героически тушил лесной пожар в одиночку. Но, черт возьми, очень симпатичный!

Я покраснела, но не смогла сдержать улыбку.

– Спасибо, Мориган. А ты выглядишь… подозрительно бодро для невыспавшегося человека. Но довольным.

Мы стояли рядом, улыбаясь друг другу, как два идиота, создавая островок нелепой, сияющей идиллии посреди шума, толкотни и запаха подгоревшей каши. В его глазах светилось то самое тепло и нежность, что были на уступе.

– Вы не против пройти?

Ровный, холодный, как отполированная сталь, голос разрезал наш маленький пузырь счастья. Рид Вейнмар стоял позади, поднос в руках. Его светло-голубые ледяные глаза были бесстрастны, но плотно сжатые губы чуть тронуты легким, едва заметным раздражением. Мы перегородили дорогу Его Высочеству.

Я вздрогнула, смущенно отпрыгнув в сторону, словно пойманная на горячем.

– Прости, – пробормотала, хватая свой поднос с такой поспешностью, что суп чуть не расплескался.

Кайл лишь хмыкнул, глядя на Рида с явной усмешкой, и дружески толкнул меня в сторону нашего стола.

– Не задерживай Солнечного Принца, Искра. У него, видимо, график расписан по минутам. Бальные танцы с грифонами или что там у аристократов в расписании?

За нашим столом друзья буквально трепетали от нетерпения.

– Ну??? – хором атаковали меня Айр, Айра и Лора, едва я упала на скамью.

Мелани наблюдала с интересом ученого, изучающего редкий феномен – человеческую влюбленность.

Я вздохнула, пытаясь сохранить подобие серьезности, но предательская улыбка расползалась по лицу вопреки всем усилиям.

– Он поцеловал меня. На закате.

Реакция была мгновенной и предсказуемо бурной.

– УРА! – Айр вскочил так резко, что чуть не опрокинул скамью и точно расплескал мой драгоценный суп.

– Я так и знала! – захлопала в ладоши Айра, сияя как тысяча солнц.

– Интересно, – задумчиво произнесла Мелани, подперев подбородок рукой и глядя на мой стабилизатор, – какую частоту вибрации выдает стабилизатор при поцелуе? Надо будет снять показания в контролируемых условиях…

– Мелани! – фыркнула я, но засмеялась, чувствуя, как горячая, сладкая волна чистого, глупого счастья разливается внутри, заглушая даже настойчивое урчание пустого желудка. Пусть весь мир подождет. А пока… пока было просто хорошо.

Занятие по Владению Огненной Магией проходило на открытом тренировочном полигоне «Жерло». Черный, спекшийся от бесчисленных воздействий песок; тяжелые каменные мишени, расставленные на разном расстоянии; и пронзительный ветер с моря, который норовил сбить с толку. И над всем этим – Илвара Кресс. Она стояла чуть поодаль, в своих неизменных черных кожаных доспехах, и наблюдала. Ее взгляд, острый и безжалостный, как у стервятника, выискивал малейшую слабину. Я внутренне съежилась.

Задание звучало просто: десять минут непрерывного, сфокусированного потока пламени в мишень. Просто? Ха! Это была пытка на выносливость, контроль и силу воли. Попробуй удержать в руках живой ураган, да еще и направлять его в одну точку, пока ветер норовит сдуть тебя.

Айр и Айра, конечно, парили где-то в стратосфере совершенства. Их пламя было настолько ровным и стабильным, что хоть часы по нему сверяй. Айра – тонкий, раскаленный до белизны луч, методично прожигающий камень. Айр – широкий, мощный веер огня, охватывающий пол-мишени. Магистр Кресс одаривала их редкими скупыми кивками – высший знак одобрения в ее вселенной.

Потом настал мой черед. Скинула кожаную куртку – под ней лишь легкая туника с высоким воротником, скрывающим нижний край стабилизатора. Подняла руки. Воздух вокруг загудел сдавленно, будто сам полигон затаил дыхание. Стабилизатор на шее отозвался глухим урчанием; рубиновые огоньки замерцали учащенно. Ну, поехали, железяка. Не подведи.

Первая струя пламени вырвалась не просто мощно – она взорвала тишину. Ярко-белая сердцевина, окаймленная синевой, ударила в камень с такой силой, что тот треснул тут же, с первых секунд. И это был не просто эффектный старт. Пока у других адептов к пятой минуте пламя начинало мерцать, как подсевшая батарейка, а руки дрожать от напряжения, я… горела. Мой поток не ослабевал. Он был интенсивным, адски горячим, но – и это самое главное – подчеркнуто контролируемым. Лицо стянула маска сосредоточенности, пот заливал лоб, но руки, клянусь Огнем, не дрожали. Казалось, я черпала силу не только из стабилизатора, а из самой этой проклятой, спекшейся земли под ногами. К восьмой минуте вокруг меня стоял ощутимый, зыбкий от жара воздух; песок под сапогами плавился в новую стеклянную глазурь. К десятой, когда Кресс рявкнула «Стоп!», я плавно снизила мощность. Пламя погасло, оставив после себя раскаленную добела вмятину на мишени и… тишину. Такую глубокую, что казалось, ветер и тяжелое дыхание сокурсников звучали оглушительно.

Магистр Кресс подошла. Молча. Ее орлиный взгляд скользнул по расплавленному камню, поднялся на мое лицо, задержался на стабилизаторе. Секунды тянулись, как смола. Я внутренне приготовилась к сарказму вроде «Хорошо, Солис. Жаль, мишень не убежала». Но нет. Один короткий, резкий кивок.

– Хорошо, Солис. Огонь силен. Контроль… приемлем. Работай над выносливостью после выброса.

Приемлем. От Кресс это звучало как ода. Внутри что-то ликующе взорвалось, но внешне я лишь кивнула, сдерживая дурацкую улыбку. Приемлем, тьма меня раздери!

Но Академия Игнис Фактула не знает пощады. После огня пришла сталь. «Стальной Гул» – полигон для спаррингов – звенел какофонией дерева и стали, криков и стонов. Первокурсники копошились, разминаясь. Рядом, на соседней арене, второкурсники-боевики отрабатывали сложные связки. И среди них, конечно же, он. Рогар. Гора мышц с интеллектом булыжника и голосом, способным свалить дуб.

– Эй, цепная! – его рев прокатился по залу, как удар тарана, едва он меня заметил. – Уже научилась гавкать по команде, или только на поводке гулять?

Его хриплый смех и подхахатывания приятелей – дешевая симфония моего унижения. О, боже, опять.

– Рогар! – рявкнул магистр Варрон, наш фехтмейстер, человек с лицом, высеченным из гранита, и терпением святого на последней капле. – Закрой пасть и отрабатывай блок! Следующая тупая шутка – и будешь чистить манекены зубной щеткой до выпуска!

Рогар плюнул, но смолк, лишь бросив на меня взгляд, полный немой ненависти. Варрон начал делить нас на пары. Мне всучили стройного паренька-артефактора, который держал тренировочный меч так, будто это было перо для каллиграфии. Великолепно. Сейчас я стану живым пособием по оказанию первой помощи.

– Эй, Магистр! – орал Рогар, прерывая построение с мастерством профессионального тролля. – А что, для цепной партнер слабоват! Может, она хочет настоящего спарринга? Со мной?

Он громко хлопнул себя по груди, его взгляд – вызов, адресованный лично мне. Тупой, как пробка, но инстинкты у него волчьи. Чует слабину.

Тишина. Все взгляды – десятки пар глаз – уставились на меня. Знакомый, едкий гнев закипел в груди, горячее любого пламени. Я медленно повернулась к Варрону. Голос звучал громко, четко, на удивление спокойно, будто не мой:

– Магистр Варрон. Можно поставить меня в пару с Рогаром?

Варрон нахмурился. Его быстрые, как у ястреба, глаза оценили хлипкого артефактора, затем меня, потом груду мышц Рогара.

– Он тебя размажет, Солис. А я не люблю смотреть, как бьют младенцев.

Младенцев? Мило. Спасибо за веру, магистр.

Я сделала шаг вперед. Мои глаза горели холодным огнем, который я чувствовала внутри.

– До первой крови, Магистр. Я принимаю вызов.

Варрон взвесил мой взгляд, потом злобно-торжествующую рожу Рогара. Плюнул.

– Ладно. До первой крови. Но если кто-то переступит черту – оба на наряды до конца семестра. Арена – вон та.

Он махнул рукой на свободную площадку.

– Ну что, цепная, – прошипел Рогар, скаля желтые зубы в оскале, больше похожем на волчий. – Готова получить урок, как держать язык за зубами?

Мы сошлись. Деревянные мечи – тяжелые, дубовые, обшитые кожей – в руках. Вокруг сомкнулось кольцо зрителей. Воздух застыл, густой от напряжения. Даже гул с других арен стих. Весь цирк собрался. Отлично.

Я приняла низкую стойку, гибкую, готовую к рывку. Взгляд сканировал его: мощные плечи, центр тяжести чуть вперед, привычка опираться на переднюю ногу. Силен. Опасен. Но предсказуем, как таран.

– Ты меня достал, Рогар, – выдохнула я, голос ровный, но адреналин сжимал горло. – Ты сильнее. Я это знаю. Но сегодня ты запомнишь мое имя. И свою кровь на песке.

Никакой бравады. Просто констатация. Стальная решимость.

– Начинайте! – рубанул воздух голос Варрона.

Рогар не рванул сломя голову. Он двинулся напористо, уверенно, как бульдозер. Его меч не свистнул – он пронесся коротким, страшным в своей мощи рубящим ударом сбоку. Не в голову – в корпус. Туда, где увернуться сложнее. О, опытный подлец. Знает толк.

Я отпрыгнула назад, проворно, но конец его меча все равно зацепил край туники. Воздух свистнул у самого бока. Холодок страха пробежал по спине. Черт, он быстрее, чем кажется!

Контратака была мгновенной. Мой меч метнулся, как жало змеи, в открытое предплечье Рогара. Глухой стук по мышцам. Он взревел не от боли – от чистой ярости, лишь дернул рукой.

– Мухи кусаются больнее! – рявкнул он и обрушился серией ударов: сверху, сбоку, снизу. Это была отработанная, грубая тактика – завалить мощью и частотой. Молотит, как кузнец по наковальне. И я – эта наковальня.

Рогар не упустил момент. Не в захват – он сделал молниеносный выпад. Его меч пробил мою не до конца опущенную защиту и врезался в бедро, чуть выше колена. Глухой, сочный стук.

– Ах! – вырвалось искренне. Острая, жгучая боль пронзила ногу. Захромала, отступая. Будет синяк размером с его эго. Чудесно.

– Чувствуешь, сучка?! – торжествующе заревел Рогар. – Это только начало!