Книга I. Квант войны: Ядерное противостояние

– Это решение, – говорит он через минуту. – Сделаем так. Не из-за вас. Из-за физики.

Он выдыхает. Он стареет в этом выдохе на неделю.

– Давление из Вашингтона мы не отменим, – добавляет он. – Но мы сможем сказать, что проверили.

Майк кивает. Он не улыбается. Это не победа. Это порядок.

Они уходят до того, как спор станет личным. В коридоре пахнет кофе. На скамье лежит чей-то пиджак. На кармане – знакомая засаленная метка.

– Он рядом, – говорит Лейла.

– И он поймёт, что канал пустой, – отвечает Майк. – Придёт за новым.

– Пусть придёт, – звучит голос Каца в шве. – Я его увижу.

-–

Возврат на лодку – через узкую щель «окна». Вода встречает их глухо. Ким держит зелёную. Внешнее кольцо гладкое, как стекло.

– Эхо по «лишнему листу», – просит Эванс.

Ноа крутит ручки. На ленте коротко появляется фраза про «совет». Потом – нет. Словно лист вытянули и оставили в ящике пустую скрепку.

– Его сняли, – говорит Ноа. – Или заменили на пустую форму. «Аккуратная рука» умеет работать с бумажными пакетами.

– Пилигрим, – шепчет Лейла.

– Или кто-то под его рукой, – добавляет Харрисон.

Майк трёт виски. Голова гудит снова. Ему не хватает одной фамилии из сегодняшнего утра. Она лежит на кончике языка и не выходит.

– Якорь теперь бережём, – говорит доктор Моррис. – Иначе «провалы» станут длиннее. Вводим карточки опознавания. Если выпадешь – читаешь и возвращаешься.

Кац приносит тонкую пачку карт. На первой написано: «Ты – Майк Арчер. Доверяй Лейле. Капитан – Эванс. Ты держишь якорь». Майк улыбается без веселья.

– Пойдёт, – говорит он. – Если совсем уеду.

– Не уедешь, – отвечает Лейла. – Мы держим.

Ноа внезапно вскидывает голову.

– Слушайте, – шепчет он. – «Скиф» исчез в шуме. Но остался маленький хвост. Как от мелкой лодки. Тянется сзади, в паре кабельтовых.

– «Нулевые» разведчики, – говорит Сара. – Бесшумные, деревянные, без металла. Их почти не видно.

– Конец дня, – решает Эванс. – Уходим в тень. Берём курс на каменный каньон. Там у них уши слабее. Ложные цели – на ночь.

– Принято, – отвечает Лейла.

Они уходят. Лёд сверху ровный. Вода слева поёт, как тонкая струна. Внутри тепло по корабельному.

Майк сидит у панели и перебирает тонкие карты памяти. Он пишет на одной мелким почерком: «П. закладка. Пустота на минуту». Он кладёт её в карман куртки.

И чувствует под пальцами металл.

Он достаёт из кармана джинс узкую блестящую вещь. Металлическая закладка. Та самая. Холодная. С «П» на краю.

Он не помнит, чтобы клал её туда. Он не помнит, чтобы брал её с собой.

– Лейла, – говорит он очень тихо. – Посмотри.

Она смотрит. Она ничего не говорит. Только дышит медленнее.

– Откуда, – спрашивает Эванс.

– Не знаю, – отвечает Майк. – Не помню. Она была у меня на ладони. Потом исчезла. Теперь – в кармане.

Ноа поднимает глаза от пульта.

– Он ходит рядом, – шепчет он. – И слушает.

Закладка скользит в пальцах. На краю, ниже «П», проступает тонкая царапина. Её раньше не было. Там две буквы. Очень мелкие.

«LA».

Майк ощущает, как внутри холодно на секунду.

– Лос-Аламос, – говорит он. – Он оставляет нам метки.

– Или «не вам», – тихо отвечает Лейла. – А лично тебе.

Вода за бортом шепчет. Лёд поёт. В отсеке слышно, как капает с клапана на пол.

– Держим режим, – говорит Эванс. – Спим по очереди. Утром – снова в цех. И осторожно.

Майк кладёт закладку обратно в карман. Он не закрывает молнию. Он хочет знать, исчезнет ли она снова.

Он засыпает на двадцать минут, не снимая наушников. Во сне ничего нет. Только ровный звук воды и щелчок степлера, который раскалывается на два.

Когда он открывает глаза, его рука всё ещё лежит на кармане. Там металл. Холодный. Непрошеный.

И он не помнит, как она туда попала.

Эпизод 5. Кто раньше

Металл под пальцами холодный и упрямый. Рука всё ещё на кармане. Закладка на месте – узкая, блестящая, как сухая игла. По краю – «П». Чуть ниже – «LA». Майк переворачивает её на ногте, и гравировка меняется на глазах – «AI». Невозможная мелкая резьба живёт, как рябь.

В коридоре глохнет шум воды. Лёд выше перестаёт петь. Тишина тянется, как резина. И в эту тишину падает новый жаргон в эфире: голос оператора флота США, родной тембр, но чужие слова.

– «Грид-Браво, подтверждаю периметр. Смена на “дельта-цепь”» – холодно читает Харрисон с ленты. – Что за «дельта-цепь»?

– Не наше, – шепчет Ноа. – Вчера такого не было.

Майк убирает закладку обратно. Плечо не ноет. Якорь дышит ровно. Но в голове теперь гудит не лёд – терминология. Слова, которых в их флоте не было.

– Эхо, – говорит он. – Мы тронули прошлое. Кому-то стало удобнее переименовать.

– Переименовать – значит перешить протокол, – хмурится Эванс. – Проверим, это только лексика или команды тоже.

– На шифровке уже другие маски, – добавляет Харрисон. – Места пробелов не сходятся.

– Работает «кто раньше», – сухо резюмирует Лейла. – Он пытается прибежать к узлам первым.

Она не называет имени. И не надо. «Пилигрим» висит в воздухе, как запах озона.

-–

Первая сотня секунд уходит на проверку. Ноа слушает фон, ищет «их» сетку. Ким держит зелёную зону, отсекает лишний теплообмен. Сара Чен перебирает «пустышки», как чётки.

– На общей частоте морзянка дала «PI-3, PI-4», – шепчет Ноа. – Это не математика. Это маркеры.

– Для чего, – спрашивает Эванс.

– Сетка ретрансляции. Маркировка узлов под лёдом, – отвечает Ноа. – «PI» как «пили…» – он останавливается.

– Не делаем выводы по буквам, – жёстко обрывает капитан. – Факт: просачивается чужая терминология. Факт: наши протоколы принимают её без скандала. Значит, изменения уже в 2045.

– Список новых слов на доску, – говорит Кац. – Поставлю фильтры, чтобы не впрыснули нам «команду-веху».

– «Команда-веха» уже есть, – тихо добавляет Харрисон. – Вчера мы говорили «смена ключа», сегодня пришло «сдвиг вехи». То же, но не то.

Доктор Моррис молча кивнёт Майку на бинт. Он поднимает ладонь. Крови нет. Сухо.

– Якорь в норме, – говорит он. – Но память лучше не дёргать. Если «эхо» лезет в язык, оно полезет и в головы.

– Мы не отдаём головы чужим, – спокойно отрезает Эванс. – План на сегодня: окно подо льдом, прыжок на кампус. Шпионаж. «Кто раньше» – это игра на часах. Играем быстрее.

– Куда, – спрашивает Лейла.

– Принстон и Бостон, – отвечает Майк. – 1940–1941. Он будет трогать людей вокруг Эйнштейна, не самого Эйнштейна. И не в кабинетах, а в коридорах. Через связных.

– Нам нужен радиофон той осени, – кивает Ноа. – Я соберу карту под «кампусный шум». Пилы вентиляции, лампы в читальных залах. Это другой узор.

– Под лёд – и пашем, – ставит точку Эванс. – Время, Экипаж. Мы идём в зубчатые тоннели.

-–

Ледяной коридор встречает их сухим скрипом. Лейла берёт нос в правую щель и не дышит на рысканье. Камень слева, ледяной гребень справа, сверху стеклянные икины льда. Вода в тонелях вязнет и срывает звук.

– Режим «нож», – говорит Лейла. – Четверть хода. Держимся ровно.

Ноа слушает «рой». Точки на его ленте скачут, как рыбы в ведре. «Скиф» не лезет на свет – он строит сетку впереди. Три буя с «иглами», одно окно в два корпуса шириной.

– «ПИ-4» в двух кабельтовых, – шепчет Ноа. – Они закрывают нас не сверху, а снизу. Новая манера.

– Значит, финт «вниз» им уже знаком, – отмечает Лейла. – Сделаем иначе. «Сомкнуть-рассомкнуть».

Сара щёлкает замком кейса. Ложные цели на палубе две: одна тепловая, одна акустическая. Она ловко крепит «акустическую» к выдвижной планке у люка.

– На «три» кидаю тень, – говорит Сара. – И – глушу.

– Готовы, – кивает Эванс. – Раз… Два… Три.

Планка выскальзывает и швыряет в щель тонкий цилиндр. «Акустическая» разливается в воде мягким тоном, как вздох. Тут же – глушение. Провал.

– Они любят провалы, – шепчет Ноа. – Бросились на пустоту.

Лейла уводит «Ахерон» в тёмную нишу, как кошка. Корпус не цепляет. Звук по корпусу идёт ровным шёлком. «ПИ-4» пролетает выше и теряет след.

– Хорошо, – коротко говорит Эванс. – Ещё два хода – и окно.

Сверху, в паре корпусов, начинает работать новая система. Тонкий строевой писк. Не их. Он режет воздух и пытается «собрать» недостающий звук их якоря.

– Это новая терминология в железе, – шепчет Ноа. – «Сдвиг вехи» у них теперь означает «собери шов».

– Не даём, – говорит Майк. – Якорь в «полусне». На доверии.

Лейла проводит лодку между рёбрами. Тоннель выходит к расширению – натёчный зал, глубокий, тёмный, с длинной ледяной складкой на потолке. И на дальнем конце – «окно». Чистый участок поля, где QGT не хрипит.

– Есть, – шепчет она. – Это наш шанс.

– Двадцать секунд и всё изменится, – предупреждает Ноа. – «Скиф» знает такие залы. Он любит «захлопывать».

– Успеем, – спокойно говорит Эванс. – Майк.

Майк встаёт в центр. Внутреннее кольцо – ровно. Среднее – как меха. Внешнее кольцо шуршит, но держит «шов». Он гасит память вглубь – без пустот. Только факты.

– Привязка к Принстону, – говорит он. – Осень. Радиофон – лампы, трансформаторы, велосипедные звонки. И «Лиг спросит», но это другой год. Нужна библиотека и двор.

– Пуск, – разрешает Эванс.

Белый свет собирается, как нитка, и складывается в узкий шов. «Ахерон» скользит туда телом, словно в дверной проём.

Снизу, под килем, что-то шевелится – чужая «веха» вздувается, как пузырь. Но не успевает.

-–

Листья липнут к асфальту. В воздухе пахнет мокрой бумагой. Принстон живёт ровной упрямой тишиной. Велосипедный звонок срывается с дорожки и прячется за кустом. На стене библиотеки плакат «Сдать книги – до 17:00».

Майк стоит в тени арки. На нём серый плащ, в руке кожаная папка. Лейла рядом, в мужской куртке, волосы под шапкой. В глазах – карта.

– Время, – шепчет она.

– 15:20, – отвечает он. – Окно на полчаса.

У входа в библиотеку двое студентов спорят о лекции. Слова упругие, не полемика – ритм. В воздухе слышно не «войну», а «математику». Но в этих коридорах уже живёт другое – ускорение.

– Связной, – тихо говорит Лейла и кивает на худощавого мужчину у газетного стенда. У него аккуратный галстук, в руке – папка. Он читает не газету, а отражения. Пальцы у него тихие, уверенные. Рот почти не двигается.

Майк видит ещё одного – в дальнем окне. Тот не двигает руками, только стёклами очков. Они «дергают» сеть.

– «Пилигрим» толкает их, – шепчет он. – Не ломает. Только ускоряет.

У двери в служебный коридор появляется библиотекарь с тележкой. На верхней полке конверты с пометкой «Академический обмен». Одна наклейка – Нью-Йорк. Другая – Камбридж. На третьей – «F. von N.». Фамилия написана не полностью, как это делают свои.

– Это наш канал, – говорит Лейла. – Ускорят не письма к Рузвельту. Ускорят записки между столами. Уберут «этический тормоз» как «лишнюю бумагу».

– Надо вшить обратное, – кивает Майк. – И не скомкать сеть.

Библиотекарь укатывает тележку в узкий коридор. Курьер в сером плаще открывает боковую дверь и исчезает. Худощавый у стенда слегка кивает и уходит следом.

– Я за курьером, – шепчет Лейла. – Ты – к газетам.

– Понял.

Лейла уходит мягкой тенью. Майк берёт «Нью-Йорк Таймс» и разворачивает её пустой стороной. За газетой – худощавый, и у него в папке – металлическая закладка-близнец. Узкое «П». Он держит её как линейку.

– «П», – говорит Майк почти без воздуха. – Он рядом.

Худощавый делает шаг, и на его лацкане поблёскивает булавка с непонятной эмблемой – два треугольника, смещённые на полшага. Такой значок он видел в 2045 на схемах «Скифа». Это про их «вехи».

– Ловлю, – шепчет Майк.

Он сворачивает газету, снимает шляпу, будто здоровается со знакомым, и идёт в служебный коридор. Ступени деревянные, пахнет пылью и клеем. Дверь в конец коридора приоткрыта. Внутри – стол для сортировки писем.

Толстый конверт с «F. von N.» лежит отдельно. На его краю – штамп «Срочно». Но на этом штампе странный микроскол – как будто кто-то очень аккуратно снимал печать и вернул.

– Он уже здесь, – шепчет Майк.

Он не трогает конверт. Он ставит рядом свой – с «ничего внутри», чистый крафт, пустой, кроме листа «справки», где четыре строки про «комитет», «контрольные точки», «обратная экспертиза». Это не копия их «лишнего листа». Это инструмент, чтобы затормозить ускорение в «коридоре».

– Левую стопку – на запись, правую – на выдачу, – тихо обозначает он для себя.

Тень у двери шевелится. Входит худощавый. Он видит Майка, но не моргает. Идёт к столу, как к своему месту. Рука у него чистая. Закладка блеснёт.

– Бумаги для профессора, – говорит он библиотекарю.

– Вам расписаться, – отвечает библиотекарь, даже не поднимая глаз.

Худощавый расписывается аккуратно, буква к букве. После чего кладёт закладку на край стола, словно нажимает невидимую кнопку. Движение тихое, привычное, отточенное.

Майк видит, что библиотекарь на секунду уходит глазами в сторону – дрогнул мысленно. В этот миг худощавый забирает конверт «F. von N.», и в его чистую дырку встает другой – с такой же маркировкой, но чуть тяжелее. Подмена.

– Это оно, – шепчет Майк. – Ускоряющая «травка» в письме. Снять «тормоза», обойти совет, дать не «после проверки», а «сейчас».

Он делает шаг. Это не драка. Это шпионаж. Мягкий и быстрый. Он ставит локоть на край стола и, будто опираясь, сдвигает свой крафт-конверт на руку худощавого. Лист внутри скользит – и прилипает к внутренней стороне подменённого конверта. На краю клей – специально с влажностью разыгран.

– Осторожнее, – говорит Майк вслух, ровно.

– Благодарю, – отвечает тот и кивает.

Худощавый забирает пакет. Он выходит в коридор. Он не оглядывается. Он опытный. Но он уносит вместе с ускорителем – их «тормоз».

Майк разворачивается и идёт в другую сторону – к двери в двор. Он не бежит. Он не герой в фильме. Он тень. У выхода он встречает Лейлу глазами: она уже на улице, у велостоянки.

– Пошёл к западным воротам, – шепчет она. – Курьер из серого плаща с ним. Второй – у скамьи. Третий в окне. У них полукольцо.

– Мы ломаем их полукольцо не силой, – говорит Майк. – А предметом.

– Каким, – спрашивает она.

– Его закладка.

Он идёт быстрее. Нагоняет худощавого у поворота, случайно задевает плечом. Закладка падает на мостовую. Тонкий звук, как ложка по фарфору.

– Извините, – говорит Майк и тут же наклоняется.

– Не надо, – отвечает худощавый, но поздно.

Майк поднимает закладку чужую правой рукой, а своей – кладёт свою, «невозможную», в его пальцы. Блеск одинаковый. Вес – почти. Он стоит у него в ладони ровно одну угрозу. Потом отдаёт.

– Ваша, – произносит Майк.

– Благодарю, – повторяет тот.

В его карман уходит «невозможная» – с «П», с «LA/AI». И с тончайшей резьбой на гурте, которой раньше не было. Ким выгравировала ночью его голосом – микронной иглой: «Комитет – не стоп, комитет – вес». Это они «прошьют» в чужой руке. Придёт к «их» начальнику как примета, как «свой».

– Уходи, – шепчет Лейла через зубы. – На нас уже смотрят.

Они растворяются в толпе студентов. Курьер в сером плаще идёт дальше. Вторая тень у скамьи снимает шапку и уходит в сторону химического корпуса. Полукольцо «Пилигрима» на секунду теряет координацию.

– Ровно, – говорит Майк. – Дальше – их ход.

И ход приходит тут же.

-–

В библиотеку возвращается тот же библиотекарь, но руки у него дрожат. На стол ему падает телефонная записка. Несвойственные слова. «Ждать не будем». «Вежливость – потом». «Внести прямо сегодня». Рядом мелом на доске кто-то писал «комитет» – и стёр. Пишет «сборка пластины без отчёта».

– Антагонист активен, – шёпотом отмечает Кац в «шве». – Разгоняют дорожку.

– Сдвигаем встречу, – решает Майк. – Забираем время у силы.

– Как, – тихо спрашивает Лейла.

– Слишком простой способ. Пожарная тревога.

Он проходит мимо старой «коробки с молотком». Стекло жирное. Люди идут уроком. Он смотрит на стрелку часов – 15:48. Потом на дверь сортировочной. На курьера в конце коридора. И на конверт, который уносит чужой – уже с их «весом».

– Готова, – говорит Лейла.

Она подходит к щиту и стучит в металлическую трубу ногтем в нужном месте – там давно бьёт резонанс. Звук пробегает по зданию, как мышь. Через секунду пожарный колокол берёт тон.

– Выходим спокойно, – произносит библиотекарь. – Спокойно.

Толпа на коридоре. Конверты идут в ящик «на потом». Курьер в сером нервно оглядывается и кладёт пакет в первую доступную «секцию безопасности» – закрытый шкаф с надписью «на хранение при эвакуации». Он не хочет потерять. И не хочет блеска. Он делает то, что от него требуют инструкции.

– Спасибо, – шепчет Лейла в воздух.

Они выходят на двор. Дождь снова липнет к лицам. Велоколёса звенят. На башне колокол глухо отбивает время – но не пожарное, а обычное.

– Хватит времени, – говорит Майк. – Теперь этот пакет не войдёт «сегодня». Он войдёт «после проверки». Наш «вес» останется внутри. И «ускорить» не получится.

– Они заметят, – предупреждает Лейла.

– Пусть, – отвечает он. – Нам нужно не скрыться. Нам нужно обогнать.

– По делу, – одобряет она.

-–

Возврат на «Ахерон» ощущается тёплым. Лампы не мигают. Кольца QGT шуршат правильной музыкой. Но у Харрисона на столе – новая беда.

– Протокол флота поменял словарь полностью, – говорит он. – «Корабельный канал «флот-движение-1» теперь «канал-ось-север». Смыслы те же. Иные метки.

– Это цитаты из их «учебника», – шепчет Ноа. – Своё ухо в наш язык.

Кац заводит таблицу на ближайшем мониторе: «как было – как стало». Пальцы бегут.

– Проживём, – спокойно говорит Эванс. – Мы не на радиоигре, мы под льдом. Но держите в голове. Любая команда может прийти «по-ихнему».

Ким смотрит на график охлаждения. Внешнее кольцо в зелёной зоне. Такт реактора ровный.

– До следующего окна можем позволить себе «один отдых», – говорит она. – Потом – гонка.

– Гонка уже началась, – отвечает Лейла.

И тут акустика Ноа снова рвётся.

– Впереди – новый лабиринт, – шепчет он. – И «Скиф» перестроил сетку под наш манёвр «сомкнуть-рассомкнуть». Они учатся страшно быстро.

– Значит, дадим им новый урок, – отрезает Эванс. – Идём.

-–

Зубчатые тоннели теперь не зубчатые. Они стали «решётчатыми» – как соты. Небольшие карманы с тонкими «перемычками» между ними. Очень удобно «захлопывать» с двух сторон. Лейла изучает рисунок как шахматистка.

– Войду по диагонали и уроню «тень» на другой ветке, – говорит она. – Вам нужно держать ничто. Прямо ноль. Чтобы они почувствовали «пустую комнату».

– На коротком поводке, – предупреждает Майк. – Якорь в полусне, но если я уйду – вы меня назад.

– Договорились, – шепчет доктор Моррис.

Сара готовит новую «пустышку» – комбинированную. Тепло и звук в одном корпусе. Она не любит так, мешаются частоты. Но сейчас лучше неправильная «конфета», чем пустой карман.

Ноа слушает «соты» и вдруг морщится.

– Они говорят вслух на нашем канале, – шепчет он. – И не «вежливый». Другой оператор. «Грубый».

Голос режет без меда:

– «Грид-Браво, уводите цель в решётку. Готовьте «стекло». Лов по размаху. «Дельта-цепь» на тишину».

– «Стекло», – повторяет Харрисон мёртво. – Никогда такого не слышал.

– Это у них минный приём, – быстро отвечает Кац. – Плёнка льда, прижатая к решётке взрывом. Мелкая, режущая. Не мина, а «занавес».

– Лейла, – произносит Эванс.

– Поняла. Не в центр. В край. И – вниз, – она не повышает голос. – Готовьтесь.

Она делает то, чего «Скиф» не ждёт: не прыгает в центр сот, а «стелется» вдоль края, как нож по кромке пирога. Сбоку воды меньше, но там опасно – камни ближе. Корпус звенит, как тонкий клинок.

– Дай мне ноль, – просит она.

– Дам, – отвечает Майк.

Он убирает якорь в пустоту. Внутри становится так тихо, что слышно, как пыль ложится на металлический кромки. Это опасная тишина. Но «Скиф» любит шум.

Сара бросает «комбинированную». Она вспыхивает теплом и гаснет, оставляя только странную тень звука. Рой кидается туда, где «вроде бы они», но не уверен.

– Ещё по краю, – шепчет Лейла. – И вниз.

Она опускает лодку на полкорпуса. Камень чиркает по бетону. Но без беды. «Занавес» – их страшная «стекляшка» – падает в центр сот, где их нет. Режет пустоту в мелкие бритвы.

– Пронесло, – выдыхает Дойл.

– Никого не «пронесло», – жёстко говорит Эванс. – Это работа. Дальше – окно.

– Шов чист, – шепчет Ноа. – На двадцать секунд.

– Этого хватит, – отвечает Майк. – Нам нужно только увезти их связного дальше от «сегодня».

– По местам, – говорит капитан.

Кольца QGT мягко встают в музыку. Время делается тонким. И в этой тонкости слышен ещё один голос – не из эфира, а из привычек.

– «Память – это поле», – шевелится в голове Майка чья-то улыбка.

Он стискивает зубы. И оставляет эту мысль там, где ей место – в ноль.

-–

Они снова в Принстоне, но не в библиотеке. На этот раз – узкий переулок возле кампусной книжной лавки. На витрине – чёрно-белые фотографии «людей недели». Края гладкие, стекло чистое. Под стеклом карточки с аккуратными подписями.

Лейла придерживает дверь локтем. Внутри – близкий, тёплый запах бумаги и клея. Продавец ровняет стопки мягкой щёткой.

– Что ищем, – спрашивает она тихо.

– Хвосты, – отвечает Майк. – Фотографии – плохие шпионы. Они сохраняют «лишнее».

У дальней стены стоит щит с «свежими портретами». Он подходит ближе. Его взгляд цепляется за знакомые волосы, отливающие серебром, – Эйнштейн смеётся глазами, что бывает редко. Рядом – двое. Один – директор местного департамента. Он на всех снимках. Второй – тонкий, ровный, в неярком костюме. Лицо обычное. Но не от мира этого двора.

У него не так сидит узел галстука. Не так лежит плечо костюма. И часы на его запястье слишком плоские для 1940. Под подписью – ничего. Просто «посетители».

У Майка мерзнут пальцы.

Он видит отражение витрины. За его левым плечом – улица. За правым – Лейла. За Эйнштейном – тот мужчина, которого не должно быть.

– Смотри, – говорит Майк.

Лейла смотрит. На секунду прикусывает губу. Воздух вокруг будто густеет.

– Он рядом с ним, – тихо произносит она. – Рядом… слишком.

Майк тянется к стеклу, но не трогает. Он догадался раньше, чем увидел: «кто раньше». Не они одни решили играть в кампусы.

– Уходим, – шепчет Лейла. – Нас кто-то видит изнутри.

Продавец поднимает глаза. Взгляд обычный. Кампус дышит. Велосипед звонит снаружи. Но что-то смещается в воздухе. Кто-то там, где его не должно быть, уже сделал свой шаг.

Майк делает шаг назад. Планки витринной рамы скрипят. В отражении решётка гуляет, как вода.

И прямо в плоском стекле у него перед лицом, если смотреть под углом, из зерна фотографии проступает деталь, которая не могла попасть в кадр в этот год – тонкая металлическая закладка на краю папки у «не того» мужчины. Те же «П». Те же невозможные «LA/AI». Рифлёный гурт с микрорезьбой.

– Это он, – шепчет Майк. – Он пришёл к нему раньше нас.

Он не успевает добавить «и чуть раньше нас», потому что где-то в глубине лавки щёлкает выключатель, и свет на миг меркнет. Тишина становится такой, что слышно, как бумага дышит.

Майк тянется к карману за своей закладкой, чтобы сравнить.

Его карман пуст.

Эпизод 6. Край окна

Витрина дрожит от слабого щелчка, и лицо Эйнштейна гаснет под бликом. Рядом с ним на фото стоит тот самый мужчина с ровным узлом галстука и плоскими часами. Майк тянется к карману – пусто. Закладки нет. Холод идёт по пальцам, хотя в лавке тепло и пахнет клеем.