И мы сгорим

Доктор Хьюз знал своих учеников даже слишком хорошо, и потому наблюдать за процессом необходимости не было – куда более пристально он следил за стрелками наручных часов, чтобы отметить изменения в скорости. Когда Рен Иноэ, один из представителей птичьего подвида метаморфов, вцепился когтями в плечо Грэма, он даже не вздрогнул – Рен всегда так сообщал о своем присутствии. Клюв орлана легонько коснулся стекла, защищавшего циферблат.

– Лучше на две секунды, – кивнул с легкой улыбкой доктор Хьюз. – Есть прогресс.

Гордая птица упорхнула за ширму, и Грэму даже показалось, что она ему подмигнула. Животное воплощение говорило о людях куда больше, чем они могли вообразить, и гораздо больше, чем они полагали. Хьюзу же, в силу научной и преподавательской деятельности, тесно сопряженной с изучением метаморфов, это было очевидно. Студент со звучной фамилией Иноэ, например, всегда действовал немного напоказ, чтобы, как и черный орлан, кружащий в небе, обратить на себя всеобщее внимание – и совсем неважно, выразится ли оно в страхе или восхищении.

Вот и сейчас Рен вышел из-за ширмы, якобы из-за спешки не успев застегнуть рубашку. Кто-то зашептался, парни тяжело вздохнули, а Пэйдж, совершенно не пытаясь быть тихой, бросила ему презрительное: “Выскочка”.

– Мисс Аронсон, ваша очередь.

Наоми прошла мимо занимающего свое место Рена, толкнув того плечом. “Не хотелось бы, чтобы он с ней ссорился, – мелькнуло в голове у Хьюза. – Если и его найдут мертвым, у девчонки будут проблемы”. Он тут же отругал себя за подобные мысли. С чего он вообще взял, что убийства продолжатся? Почему подозревал новенькую? Из-за какой-то нелепой ссоры? Следует оставить это дело следствию и не играть в детектива – особенно раз это получалось у него так скверно.

Мисс Аронсон спряталась за ширмой, и Грэм принялся отсчитывать секунды. Одна, две, три, четыре, пять… На шестой к его ноге прильнула рыже-коричневая ласка с белыми грудкой и животом. Наоми обходила его кругом, дожидаясь, видно, какой-то отмашки, а Хьюз думал лишь о том, что впервые вживую увидел такого метаморфа, и глаза его пылали интересом. Не то чтобы эти животные были очень редкими, но в их широтах почему-то встречались нечасто.

– Она… норка? – бросил кто-то из студентов.

– Ласка, – укоризненно ответил Хьюз, наконец отводя взгляд. – Вы можете возвращаться в прежний облик, мисс Аронсон. Благодарю за демонстрацию. У вас отличный результат.

Наоми вышла из-за ширмы, на ходу застегивая жилет, надетый на один лишь бюстгальтер, и доктор Хьюз стыдливо отвел взгляд, чтобы его поведение не сочли непочтительным. Это одна из причин, почему он не слишком хотел работать со взрослыми студентами – они так любили эпатировать, что сдержанность доктора гибла под их натиском. К счастью, времена, когда голым телом студентки пытались вывести из равновесия его, а не сокурсников, давно прошли. Ругать их было бесполезно. Грэм промолчал.

Парни за партами начали присвистывать и что-то выкрикивать, и лишь безразличие на лице Рена Иноэ бросилось Грэму в глаза. Хотя задеть, очевидно, она пыталась именно его.

– Тишина. – Хьюз сказал это тихо, но к его просьбе мгновенно прислушались. Хоть чему-то он действительно их обучил. – Дэйв, Триша, Хейли – ваши результаты настораживают. Очевиден регресс. Выделите время на практику и согласуйте его с мистером Швайгером, чтобы к следующему разу меня не разочаровать. Рен сегодня единственный, кто улучшил время.

– Наоми тоже хорошо справилась, – добавила Флоренс Престон.

– Но ее результат мне не с чем сравнить. Быть может, раньше было лучше. Возьмем сегодняшние шесть секунд за отправную точку. Вы не против, мисс Аронсон?

Ее одну Хьюз называл по фамилии – между ними пока что стояла преграда, и разгоняться, чтобы ее преодолеть, Грэм не собирался.

Наоми лишь пожала плечами.

– Вы что-нибудь знаете о ласках? Интересные факты? Легенды? – Хьюз обратился ко всему классу, но никто не пожелал поделиться историей. Рен дернулся, возможно, чтобы поднять руку, но в последний момент передумал и сделал вид, что у него зачесалось плечо. – Разумеется. Вы вообще открываете сайты с материалами, которые вам доступны?

Студенты зашептались, но даже если кто-то и хотел возразить, сделать этого ему не удалось – прозвучал, как всегда оглушающий, удар в колокол, и поток желающих успеть в столовую выбросил всех в коридор. Хьюзу пришлось приложить усилия, чтобы вытащить из него Наоми.

– Мисс Аронсон, – начал он, дождавшись, когда в кабинете станет тихо. – Со всеми новенькими я обычно провожу курс бесед. Так как вы значительно старше тех, кто обычно поступает в академию, я решил, что вам это не нужно, но из-за этого пропустил один важный этап. Держите. – Доктор Хьюз вручил явно настороженной ученице карточку с ее фотографией, похожую на пропуск, что и сам носил на широкой синей ленте под пиджаком. – Это ваша идентификационная карта. При необходимости показывайте ее сотрудникам академии и военным, чтобы доказать свое право здесь находиться. Вот здесь мелким шрифтом, – он указал пальцем, – ваш личный номер. Он же написан на бейдже на вашей форме. Используйте его, чтобы зайти в личный кабинет в библиотеке и на всех доступных сайтах. На маркетплейсе также будет отображаться доступное вам количество кредитов.

– Кредитов? – Наоми нахмурилась.

– Скажем, местная валюта. При нормальных условиях каждый месяц вам начисляется пять тысяч кредитов, которые вы можете тратить на средства гигиены, косметику, одежду и прочее, что есть на маркетплейсе – так руководство академии готовит вас к жизни за пределами кампуса, обучая распоряжаться средствами и заботиться о себе. Ничем из этого академия вас обеспечивать не будет. Помимо формы, конечно – ее два вида, летняя и зимняя, и каждый год студентам выдают новую.

– А что значит “при нормальных условиях”? – Наоми чуть склонила голову набок, пока ее пальцы требовательно изучали карту. – Если буду хорошо себя вести?

– В общем – да. Если ваши оценки не ниже среднего, а к поведению нет замечаний. Если руководство будет вами недовольно, вас могут оштрафовать на определенную сумму, которую вычтут из следующей… – Хьюз замялся, подбирая слово. – … выплаты.

Будто зацепившись за какую-то фразу, Наоми едва сумела дождаться, когда сможет задать очередной вопрос.

– А увеличить сумму можно?

Забавно, что этим вопросом никогда не задаются те, кто в академии с детства – они просто не знают, что такое деньги и почему их всегда мало. Раньше тринадцати об этом беспокоятся только те, кто жил в бедных семьях, а некоторые не интересуются суммой вплоть до выпуска. Ну или до тех пор, пока не узнают от сокурсников, что те получают больше.

– Да. Легче всего выполнять поручения преподавателей и физическую работу – о доступных вариантах можно узнать на доске объявлений на первом этаже любого корпуса. За каждое выполненное задание можно получить от пятидесяти до двухсот кредитов. Сложнее всего – попасть в пятерку лучших по успеваемости. Это увеличивает сумму вдвое.

Глаза Наоми загорелись каким-то нездоровым азартом, и Хьюз поспешил предупредить:

– Рейтинга в академии два: один – для тех, кто младше восемнадцати и все еще изучает общеобразовательные предметы, и второй – для тех, кто старше. На вашем месте на этот вариант я бы не слишком надеялся. Почти всегда наверху списка те, кто на последнем году обучения.

– Нелогичная система. – Наоми не выглядела расстроенной, скорее, задумчивой. – Все специально устроено так, чтобы старшие забирали первые места, разве нет?

– Быть может. – Грэм пожал плечами. – Но не я диктую правила. Поверьте, я бы сделал систему куда более справедливой.

– Верю, – с усмешкой ответила она.

Доктор Хьюз вздрогнул. Он что, действительно сказал это вслух? Будь рядом кто-то, способный на него донести, его могли и оштрафовать – не только студенты находятся под постоянным наблюдением. Как бы внутри себя он ни противился системе, он был ее частью, той самой незаметной, но незаменимой шестеренкой, и потому его нравственность и преданность этой самой системе постоянно подвергалась проверкам. Не стоило ставить себя в затруднительное положение.

Тем более когда ему так отчаянно хотелось покинуть кампус.

– На этом все, – произнес Грэм, обтирая внезапно вспотевшие ладони о ткань брюк. – Вы свободны.

Наоми присела в реверансе, чем вызвала у Хьюза нервный смешок, и покинула кабинет. Одного лишь взгляда на эту девчонку в тот самый день, когда она появилась в дверях, опоздав на занятие, ему хватило, чтобы понять – она принесет немало проблем, и он не сможет этому воспрепятствовать. Оставалось только по возможности держаться от нее подальше.

Забрав подготовленную отчетность из верхнего ящика стола, Грэм направился в кабинет директора. По дороге в сотый раз проверил бумаги, как делал это всегда, трижды поправил рубашку и дважды зачесал волосы назад. Обычно встречи с руководством его так не волновали, но сегодня Грэм должен был заполучить заветную подпись. Во что бы то ни стало.

– Миссис Ротфор освободится через пять минут. Подождите, пожалуйста.

Секретарь ослепительно улыбалась и была предельно вежлива – впрочем, как и всегда. Глядя на ямочки на ее щеках, Хьюз нередко задумывался о том, чего ей стоило носить эту маску. Снимала ли она ее хотя бы наедине с собой? Пожалуй, он никогда не видел ее без улыбки на лице, и от этого осознания щеки его сочувственно заныли. Сам Грэм ни за что бы так не смог: он был скрытен, но лгать старался редко – из-за привычного отсутствия эмоций на лице любое движение мышц бросалось в глаза.

– Пусть заходит, – донеслось из-за приоткрытой двери, и секретарь, кивнув, указала Грэму на кабинет директора.

Сняв очки, та жестом поприветствовала Хьюза и приказала ему сесть, что он и сделал, положив папку с отчетами на стол перед собой. Еще несколько минут занимаясь своими делами, миссис Ротфор словно не помнила, что кто-то ждет ее внимания, а затем резко подняла взгляд и метнула его в Хьюза.

– Ты что-то хотел?

Грэм сглотнул. Да, обычно он не проводил в кабинете директора столько времени; принес, положил, ушел – таков был порядок. Но его заявление на двухдневный отпуск покоилось в ящике директора уже больше месяца, и неизвестность причин, по которым ему все еще не дали согласие, лежала на плечах тяжелым грузом.

И тысячью гневных смс.

– Я требую подписать разрешение на выход за пределы кампуса, миссис Ротфор, – решительно проговорил Хьюз. – Я не давал никаких поводов сомневаться в моей преданности академии и не вижу причин, по которым мог получить запрет.

– А зачем тебе выходить? – непринужденно уточнила директор, листая очередные бумаги.

– В заявлении все написано. Вы его читали?

– Конечно, да. Разумеется. – Миссис Ротфор поправила очки и сложила руки перед собой в замок, став похожей на психотерапевта из какой-нибудь глупой комедии, не имеющей ничего общего с реальной практикой. – Понимаешь, Грэм, ситуация в академии сейчас… непростая. Ты нужен нам.

Ему не понравилась попытка перейти на “ты” – слишком очевидная манипуляция.

– Я подал заявление задолго до трагедии, миссис Ротфор. И хотя я, несомненно, скорблю по Альберту, мне не кажется, что это истинная причина вашего отказа.

– Детям нужна защита, Грэм.

– Многие из этих детей больше и сильнее меня в разы. К тому же я не успею добежать до общежитий, услышав крик, если вы надеетесь, что я спасу их от покушения. И с чего вы вообще взяли, что это повторится?

Миссис Ротфор поправила очки и откинулась на спинку кресла.

– Это правда так важно? – Она казалась обеспокоенной. – Прежде ты не отличался охотой выбраться наружу.

– Правда. Прошу, прочтите заявление. Я вернусь за ним утром.

Поднявшись с места, Хьюз поклонился и собирался уйти, но миссис Ротфор окликнула его. Достав из ящика заявление, она не глядя оставила свою подпись и подозвала секретаря, чтобы та сделала копию.

– Спасибо, – снова поклонился Грэм. – Спасибо вам.

Директор отмахнулась, словно это не стоило ей и капли усилий. Выйдя в коридор, Грэм вдохнул полной грудью, мечтая о том, как сделает это снова – и воздух будет чистым, с ароматом соли и тоски, а над ухом будет жужжать одна надоедливая муха, которую он почему-то зовет младшим братом.

Он взял в руки телефон и быстро напечатал:

“Послезавтра, заправка к югу от пропускного пункта. Увидимся”.

Глава 7. Наоми

Никто из студентов не носил идентификационные карты с собой – по крайней мере, Наоми ни разу этого не видела, – поэтому перед выходом из комнаты она выложила карту из кармана. Сама ее суть вызывало у Наоми волну гнева. Доказывать, что она имеет право тут находиться… да пошли они. Когда тебя поймали, как бродячую псину, и сунули в клетку, это следует называть несколько иначе.

Кое-что в пребывании в академии ее, конечно, радовало. Теплая постель, причем всегда одна и та же, трехразовое питание, чистая одежда и ежедневный душ – позволить себе все это в бегах невозможно. Но никакие преимущества пока что не могли задушить ощущение, что она мышь, которую в коробке из-под обуви притащили в лабораторию.

Общаться с кем-либо из сокурсников Наоми не начала. Все относились к ней с опаской, Рен Иноэ зачем-то засунул свой язык ей в рот, затем сделав вид, что ничего не было, а Флоренс изредка предпринимала попытки сблизиться, но за каждый шаг навстречу делала два шага назад. Впрочем, это не мешало Наоми спокойно жить – она никогда не была душой компании. Последний из тех, кого она считала другом, сдал ее службе по отлову – их дружба стоила закрытого кредита за машину, если едкие комментарии военного по пути в академию были правдой. В людях Наоми разбиралась скверно.

После случая с Альбертом к ней никто не лез, и этого было достаточно.

Учеба в академии оказалась проще, чем она думала. Наоми не знала, какие сверхъестественные заслуги нужны, чтобы пробиться в пятерку лучших, но для сносных оценок было достаточно минимальных усилий. Предмет доктора Хьюза, который назывался так длинно и нудно, что Наоми бросила попытки запомнить, нравился ей из-за преподавателя – за ним было любопытно наблюдать, да и его вставки из истории казались ей интересными, хотя все остальные в такие моменты обреченно вздыхали. Физические нагрузки, занимавшие значительную часть времени, напоминали о жизни на воле и давали повод утереть всем нос в беге и прыжках – они удавались Наоми особенно хорошо. С поднятием тяжестей и контактными видами спорта, к сожалению, проблемы виднелись невооруженным взглядом, но это не слишком ее заботило.

К оставшимся же трем дисциплинам Наоми испытывала смешанные чувства.

Миссис Грейвз перед началом преподавания в “Игнис” будто работала в богом забытой глубинке, ибо имела страсть к комментированию внешности студентов и явно придерживалась пуританских взглядов на жизнь. Когда Наоми впервые вошла в кабинет социологии, миссис Грейвз буквально схватилась за сердце и ближайший час не сводила испепеляющего взгляда с красных волос и пирсинга – казалось, они доставляют ей физическую боль. С тех пор в дни, когда социология стояла в расписании, Наоми надевала брюки и пиджак – ее не радовала мысль о том, что, если пожилую женщину из-за нее хватит удар, придется снова общаться с детективом.

Предмет, впрочем, Наоми изучала с удовольствием. Иногда ей хотелось исправить миссис Грейвз, явно давно закрытой на территории кампуса, но она говорила так быстро и увлеченно, что охота перебивать пропадала. Она заметила, что все относились к миссис Грейвз с каким-то смиренным снисхождением – да, есть претензии, но проще улыбнуться и потерпеть.

Социология нужна была студентам для того, чтобы не потеряться в мире, в котором они вскоре окажутся, ведь его порядки если и были когда-то им знакомы, сейчас это не имело значения. Все меняется – и стремительно. Наоми, например, слышала о культуре отмены, потому что о ней писали в каждом новостном издании и говорили на каждой радиостанции, а любому из тех, кто вырос в академии, для этого требовалось специально забивать нужные слова в поисковик. Да и нашли бы они в лучшем случае определение – новостные ресурсы здесь запрещены. Иначе говоря, от мира они были отрезаны полностью. Спасали разве что фильмы и музыка – общественные проблемы так или иначе отражались в текстах и сценариях, но Наоми сомневалась, что кто-то здесь обращал на это внимание.

Экономика преследовала примерно те же цели, что и предмет миссис Грейвз, и скучна была ровно настолько, насколько это звучит.

Последним предметом была профориентация. Насколько Наоми поняла, это цикл лекций о разных профессиях, который проводился для студентов от восемнадцати до двадцати, чтобы в следующем году они смогли выбрать специализацию и посещать более узконаправленные семинары. До этого вопрос “кем я буду, когда вырасту” у студентов не стоял – для начала им следовало понять, люди они или звери, а если и то и другое, то как эти начала в себе совмещать. При выборе специализации нужно было учитывать еще и то, что во внешнем мире не все университеты принимали на учебу метаморфов – для этого требовались соответствующие разрешения, оборудованная среда и обученный персонал, – но нахождение в смешанном обществе помогало выпускникам не так ярко ощущать, что они отличаются от других. Специальная служба следила за их адаптацией на протяжении трех лет после выпуска, и если метаморф вел примерную жизнь, то отмечаться там следовало лишь раз в год. В общем, если опустить детали, жили они, как вышедшие из тюрьмы преступники.

На занятия по мировой литературе, искусствоведению и основам религии Наоми ходить пока не обязывали – посчитали, что период адаптации в ее возрасте и так достаточно сложен, и нагружать ее всем объемом предметов будет неразумно и небезопасно. Впрочем, она могла их посещать. Но, раз правила позволяли, проводила это время в кровати.

Прошло около недели со дня смерти Альберта и последующего допроса, и Наоми наконец позволила себе дышать полной грудью – чувство, будто за ней мчится разъяренный хищник, перестало мурашками бегать по спине. Быть может, это значило, что детектив больше ее не подозревал. По крайней мере, она очень хотела в это верить.

После ужина Наоми вышла на пробежку, чтобы сбросить напряжение; надеялась впервые за долгое время нормально поспать. Над стадионом плотным облаком клубился туман, подсвечиваемый тусклым светом фонарей. За забором угадывались очертания голубых елей, окружавших кампус – благодаря им к академии был лишь один подъезд. С остальных сторон подобраться мог разве что зверь, готовый напороться на десятки военных и принять пару сотен пуль. Наоми примерять эту роль не хотела, хоть и не просто так бегала именно по периметру кампуса.

Она хотела знать, где они, и чувствовала их – у военных был особенный запах. Бесстрашие и покорность. Крем для обуви. Пена для бритья. Количество их удручало, но кое-где пробелы все же были, и это давало Наоми надежду.

Немного не добежав до учебного корпуса, она остановилась передохнуть и насладиться тишиной и пустотой, которые теперь редко снисходили до ее глаз и ушей. Непривычно было находиться в толпе, когда долгое время любой ценой от нее сбегал, но Наоми не оставалось ничего, кроме как смириться. Попробовать адаптироваться. Или попробовать бежать. Пока что она рассматривала оба варианта.

Стрекотание цикад, необычно активных в вечернее время, прервал голос, показавшийся Наоми смутно знакомым.

– Да постой ты! – Темноволосый парень бежал за женщиной в строгом костюме, но она не останавливалась. – Что это значит?

Догнав женщину, он заставил ее обернуться, и Наоми прищурилась, чтобы разглядеть ссорившихся. Директриса и…

Рен Иноэ?

– Держи себя в руках, нас может кто-то услышать. – Миссис Ротфор огляделась, и Наоми тут же юркнула за мусорный бак, что стоял неподалеку. – Я все потом тебе объясню.

– Нет уж, объясни сейчас! – мольба в его голосе быстро превратилась в требование. – Я думал, они забыли обо мне, а ты…

– Я действую исключительно в интересах академии и ее учеников, Рен. Твоих – в том числе. Прекрати этот спектакль. – Выглянув, Наоми увидела, как директриса вырывает руку из цепкой хватки. – Отправляйся в свою комнату и поспи. Успокоишься – поговорим.

Миссис Ротфор невозмутимо продолжила свой путь, поправив пиджак и посмотрев на часы, словно куда-то опаздывала. Рен несколько секунд стоял на месте, сжимая ладони в кулаки, но, как только входная дверь захлопнулась за директрисой, бросился следом.

Наоми стало неловко от того, что она подслушала что-то глубоко личное и, похоже, причиняющее Рену боль, но в то же время тихо ликовала.

Если что – теперь она знает, куда ударить.

Глава 8. Грэм

После восьми часов утра Грэм имел право покинуть территорию, и потому уже в одну минуту девятого он постучал в окно контрольно-пропускного пункта. В воскресенье кампус спал допоздна – все отыгрывались за ранние подъемы в будние, – и даже военные позволяли себе полениться. Грэм их за это не винил. Но постучать пришлось трижды.

Вручив ответственному подписанное директором заявление и расписавшись в журнале, доктор Хьюз впервые за полтора года оказался за пределами академии “Игнис”. Опьяняющее чувство. Хотелось рвануть с места, раскинув руки в стороны, но Грэм вовремя подумал, что убегающий в беспамятстве преподаватель будет выглядеть подозрительно.

“Буду через пятнадцать минут”.

“Мы уже тут. Ждем”.

Грэм прогулочным шагом дошел до большой дороги и с необъяснимым удовольствием втянул полный выхлопных газов воздух. Раздался гудок, и из машины неподалеку высунулась полная копия доктора Хьюза – еще один доктор Хьюз. Только на девять минут младше.

Грэм не скучал по ощущению, что смотрит в зеркало, которое все время в чем-то его упрекает, но по близости родной души сложно было не тосковать. Теперь, правда, отражение было не таким уж и точным – Грант отстриг волосы и, видно, совсем недавно брился.

Братья обменялись сдержанными приветствиями и отправились в путь. Оба знали, куда едут, но предпочитали не обсуждать это, выбирая для разговора отдаленные темы – состояние больного желудка, размеренную жизнь кота, которого Грант недавно завел, его впечатления от жизни в браке. Так было всегда: Грант вел жизнь, словно списанную со страниц учебника – свой дом, очаровательная спутница жизни, друзья и домашнее животное, – а Грэм был заучкой и недотрогой, который бежал от других с тем же рвением, что и от себя.

Причина тому одна: родившиеся с разницей в несколько минут братья поделили роли человека и зверя.

Чертова генетическая лотерея.

Семь часов потребовалось Гранту и его повидавшему жизнь “Ауди”, чтобы привезти брата к побережью океана. Выйдя из машины, он размял затекшие конечности и с восхищением взглянул на пейзаж. Для начала апреля погода была удивительно теплой, и Грант даже расстегнул куртку, чтобы насладиться чуть колкими касаниями ветра.

– Возьмешь ее? – кивнул он Грэму. – В багажнике.

Грэм вытащил спортивную сумку, набитую чем-то мягким, и, не дожидаясь брата, пошел не вниз, к воде, а вверх – на небольшой скалистый выступ, нависающий над водой метрах в двухсот от их стоянки. Они уже бывали в этом месте, причем не раз. Неподалеку их семья часто снимала летний домик – именно в апреле, когда цена на него не была слишком высокой, – и о камни на этих пляжах Грэм и Грант, пытаясь выяснить, кто же из них быстрее, десятки раз разбивали коленки.

Добравшись до цели, Грэм сел на край выступа, свесив ноги. Руки дрожали, но он все же справился с заедавшим замком и, зарывшись в спортивные вещи брата, вытащил из сумки то, что они все это время защищали. Гравировку с именем Грант делать не стал, и потому на небольшой серой урне красовалась лишь обезличенная надпись “дочь, мать и жена”.

– Ну привет, мама, – прошептал Грэм.

Маргарет Хьюз умерла от тяжелой болезни прошлой осенью, и Грэма не было на ее похоронах – в академию приехала проверка, из-за которой о его желании покинуть “Игнис” не желали даже слушать. Впрочем, ему это, быть может, пошло на пользу. Он жил, не до конца осознавая, что матери больше нет – только одергивал себя при желании позвонить и справиться о ее здоровье, – и потому пережил потерю относительно легко. К несчастью, о Гранте нельзя было сказать того же. Он остался с горем один на один.

– Она правда тебя об этом просила? – поинтересовался Грэм.

– А что, думаешь, я какие-то свои потребности этим закрываю? – Грант устало усмехнулся. – Просто выполняю ее последнюю волю.

– Любила она, чтобы мы всё в мире бросили и примчались. По первому ее зову.

– Не беспокойся, – с укором бросил Грант. – Этот будет последним.

Грэм не имел в виду того, что в его фразе услышал брат, но спорить не стал. Во многом Грант винил его, чтобы было легче, и Грэм позволял ему это – иначе помочь не мог. Откровенные разговоры всегда давались ему с трудом, как и признания или попытки поддержать, поэтому дать брату то, в чем он нуждался, оставалось единственным вариантом. Пусть из-за этого Грэм казался безразличным и бессердечным. Просто животные иначе живут с болью – они прячут ее глубоко, чтобы о ней никто не узнал. В их мире показать слабость значило остаться за бортом.