Полная версия
Вард записывал: «Эпизоды амнезии (потеря времени). Соматоформные переживания потери контроля над телом/восприятием. Яркое чувство внешнего контроля («кто-то ходил»). Параноидная проекция достигает пика в страхе собственного исчезновения/замещения». Он почувствовал знакомый холодок у основания черепа – ощущение взгляда в спину. Или это был сквозняк от плохо закрытого окна? Воздух показался чуть суше. Запах бергамота на миг перебило чем-то чужим – сладковатым, приторным, как увядающие лилии? «Синэстезия? Напряжение?»
– Эдриан, – Вард вернул голосу мягкую, но твердую терапевтическую интонацию. – Эти «провалы» во времени, ощущение, что кто-то действует вместо вас… Это очень важные симптомы. Они говорят о сильном стрессе, с которым ваша психика пытается справиться. «Серый» и «живая темнота» – это способы вашего разума обозначить этот непереносимый опыт, дать ему имя и форму. Чтобы как-то с ним взаимодействовать.
Эдриан покачал головой, не отрицая, но и не соглашаясь. Его взгляд блуждал по кабинету, зацепился за вазу с белой каллой, потом скользнул по поверхности стола к ручке Варда. Замер там.
– Он… перемещает вещи, – прошептал он, глядя на ручку. – Маленькие вещи. Туда, где их не должно быть. Чтобы я знал… что он был здесь. Что он может. Что мои стены… – Он замолчал, втянув голову в плечи.
– Ваши стены? – Вард уловил ключевое слово. – Вы говорили о стенах в прошлый раз. Что они для вас значат, Эдриан?
Эдриан замер. Весь его недолгий рассказчицкий порыв угас. Он снова сжался в комок, его взгляд упал вниз, на сцепленные руки. Голос стал тише, монотоннее, лишенным прежней дрожи, но оттого еще более леденящим.
– Стены… держат тьму снаружи. Или… внутри? – Он медленно поднял глаза. Не на лицо Варда, а куда-то в область его груди, чуть левее сердца. – Они кажутся крепкими. Но… есть трещины. Маленькие. Невидимые. Он находит их. Он ждет… когда стена дрогнет.
Последняя фраза повисла в тишине, нарушаемой только навязчиво громким тиканьем часов. Вард почувствовал, как мурашки побежали по спине. «Мои стены?» – мелькнула абсурдная мысль. Он вспомнил холодную ручку на своем кресле, папку с нарисованной трещиной. «Проекция! Метафора!» Его пальцы чуть сильнее сжали холодный корпус Montblanc.
– Мощная метафора, Эдриан, – сказал он, сохраняя полное внешнее спокойствие. – «Стены», «трещины»… Давайте поговорим о том, что эти стены защищают? Что скрывается за ними? Что боится выйти на свет?
Но окно возможностей захлопнулось. Эдриан словно ушел вглубь себя, за ту самую стену. Он отвечал односложно, кивал или качал головой, взгляд его стал стеклянным, отстраненным. Вард пробовал разные подходы, мягко настаивал, возвращался к теме сна, темноты, голосов – но пациент был недосягаем. Остаток сессии превратился в тягостную формальность. Пятьдесят минут истекли.
– На сегодня время истекло, мистер Вейл, – объявил Вард, стараясь не показать раздражения. – Спасибо за откровенность. Мы продолжим в следующий раз.
Эдриан встал так же тихо, как и вошел. Он не сказал ни слова, лишь кивнул, избегая взгляда. Его движения, когда он вышел, были осторожными, как у человека, идущего по минному полю. Он снова оглянулся в коридоре, прежде чем дверь закрылась за ним.
Вард остался один. Тиканье часов немедленно заполнило освободившееся пространство, но теперь оно звучало не как ритм порядка, а как счетчик чего-то неотвратимого. Знакомые запахи – бергамот, дерево, кожа – не успокаивали. Воздух был тяжелым, насыщенным невысказанным ужасом пациента и… чем-то еще. Ощутимым присутствием. Как будто в кабинете, с уходом хрупкого Эдриана, стало на одного человека больше. Тень осталась.
Вард подошел к окну. Серый лондонский свет. Где-то внизу должен был быть Эдриан Вейл, спешащий прочь. Вард не видел его. Он обернулся, его взгляд машинально упал на зеркало. В его отражении кабинет был пуст. Кроме него самого. И пустого кресла пациента.
Он вернулся к столу, сел. Взгляд упал на блокнот. Он записал ключевые моменты: «Живая темнота», «Голоса/смех», «Потеря времени», «Перемещение вещей», «Стены/Трещины». А ниже, своим твердым, безупречным почерком, вывел гипотезы:
«Классическая картина диссоциативного расстройства идентичности с выраженными параноидными и соматоформными чертами. «Серый» – персонификация комплекса вины/страха/агрессии, связанного с травматическим событием (уточнить!). «Живая темнота» и «голоса» – сенсорное воплощение внутреннего хаоса и чувства внешнего контроля. «Потеря времени» и соматические переживания – прямые следствия диссоциативных эпизодов. Метафора «стен/трещин» – ключевая проекция страха разрушения защитных механизмов Эго и вторжения неконтролируемого содержания (травмы, агрессии).
Первоочередные задачи:
1. Установить доверительный контакт, снизить параноидную настороженность.
2. Тщательно собрать анамнез, найти конкретный триггер/травму (нападение в переулке?).
3. Начать осторожную работу с метафорой «стены/трещины» как символа внутреннего конфликта.
4. Готовиться к возможной манифестации «Серого» для фиксации паттернов».
Он закрыл блокнот. Положил ручку точно на центр подстаканника. Все было логично. Все объяснимо в рамках его модели. Эдриан Вейл был сложным, но понятным случаем. Трудным вызовом для «Метода Зеркального Отражения», но не более того.
Но почему тогда воздух все еще казался густым? Почему холодок от ручки не рассеивался? И почему лицо Эдриана – это лицо с его фотографии, лицо, полное нечитаемого страха и какой-то древней, нечеловеческой усталости – стояло перед его внутренним взором, не давая ощутить привычное удовлетворение от завершенного сеанса? Вард встал и подошел к книжному шкафу, поправил уже идеально стоящий том Юнга. Порядок был восстановлен. Но трещина, та самая, первая, крошечная трещина в его безупречном мире, казалось, глубже впитала в себя холодный шепот «живой темноты» и расширилась на миллиметр, пропуская едва уловимый запах гниющих цветов.
Вард стоял у книжного шкафа, пальцы бессознательно сжимая корешок тома Юнга. Порядок восстановлен. Он повторил про себя, как мантру. Блокнот – закрыт. Ручка – на месте. Папка – под контролем. Каждый предмет в кабинете занимал свое предписанное пространство, образуя безупречную геометрию контроля. Даже пылинки, казалось, замерли в почтительном ожидании.
Но воздух. Этот проклятый воздух.
Запах гниющих цветов, едва уловимый, но навязчивый, висел тяжелее тумана за окном. Он пробивался сквозь бергамот и древесину, словно живая нить, связывающая его с ужасом Эдриана. С его «живой темнотой». Вард резко отвернулся от шкафа, шагнул к окну, распахнул его. Холодный, сырой воздух ворвался в кабинет, смешавшись с теплом и запахами. Он глубоко вдохнул, пытаясь вытеснить призрачный аромат лилий и тления. Улица внизу была серой, безликой, люди – маленькими темными пятнышками, спешащими по своим делам. Где среди них был Эдриан? Уносил ли он эту тень с собой? Или оставлял ее здесь, как незваный подарок?
«Проекция. Символы. Ничего более», – снова ударил он по наковальне разума. Но наковальня дала трещину. Холодок от ручки, пробивающий кожу ладони даже сейчас. Папка, нашедшая путь на кресло пациента. Царапина на его символическом зеркале. Зазубрина на колпачке Montblanc. Слишком много «ничего» за слишком короткий срок. Слишком лично.
Его взгляд упал на зеркало в бронзовой раме. Он подошел ближе, преодолевая легкое сопротивление, как будто стекло отталкивало его. Его собственное отражение – бледное, с чуть более глубокими морщинами у глаз, чем он помнил. Уверенность во взгляде, отточенная годами практики и лекциями, казалась теперь тонким слоем лака, нанесенным на тревожную основу. Он сосредоточился на царапине. Вертикальная линия, пересекающая лоб его двойника. Неглубокая, но явная. Как шрам. Как трещина.
«Когда? Как?» – вопрос вертелся в голове навязчивой мухой. Он прикоснулся к своему настоящему лбу. Гладко. Никакой трещины. Но в отражении она была. Реальная, осязаемая шероховатость стекла под подушечкой пальца, когда он дотронулся до нее накануне.
Внезапно, без всякой связи, перед его внутренним взором всплыл образ. Не лица Эдриана. Старая, облупившаяся дверь. Темно-зеленая краска. Маленькая, квадратная комната за ней. Запах пыли, лекарств и… да, сладковатого тления, как от забытого букета. И тишина. Гнетущая, абсолютная тишина, нарушаемая только его собственным, слишком громким дыханием. Детское воспоминание? Больница? Дом престарелых, где угасала бабушка?
Он резко отшатнулся от зеркала, как от удара током. Сердце колотилось где-то в горле. «Что это было?» Он не думал об этом… десятилетиями. Вытеснил. Запер в самой дальней комнате своей безупречной психической крепости. Почему сейчас? Почему здесь?
«Стресс. Усталость. Эмоциональный резонанс с патологией пациента». Рациональные объяснения выстроились в стройную колонну. Но они не рассеяли внезапный холод, пробежавший по спине. Не стерли образ той двери. И запах. Запах гниющих цветов теперь казался знакомым. Ужасно знакомым.
Он закусил губу, почувствовав привкус крови. Нельзя было позволять этому продолжаться. Нельзя было позволять тени пациента проникать в его собственные, давно замурованные подвалы. Он был доктор Артур Вард. Его оружием был разум. Система. Контроль.
Он вернулся к столу, не глядя на зеркало. Сеанс был запротоколирован. Анализ – завершен. Гипотезы – выдвинуты. План – составлен. Все было в порядке. Настоящее было под контролем. Будущее терапии – предсказуемо.
Он нажал кнопку внутренней связи.
– Алиса, – его голос звучал чуть резковато. Он откашлялся. – Пожалуйста, подготовьте для меня все доступные медицинские записи мистера Вейла. Особенно касающиеся госпитализации после инцидента в переулке. И… – он колебался долю секунды, – закажите, пожалуйста, усиленную проверку безопасности кабинета. Замки, окна. На всякий случай.
– Конечно, доктор Вард. Все будет сделано, – ответил спокойный голос секретарши.
На всякий случай. Профессиональная предосторожность. Ничего личного.
Он выключил настольную лампу. Сумерки быстро сгущались, превращая кабинет в лоскутное одеяло из теней. Знакомые очертания мебели приобретали чуждые, угрожающие формы. Кресло пациента было теперь просто темной ямой в полумраке. Вард собрал портфель, сунул внутрь блокнот и, после мгновения колебания, синюю папку Эдриана Вейла. Оставлять ее здесь одной с этой навязчивой тенью он не мог. Она была его вызовом. Его проблемой. Его… ключом?
«Нет». Он резко дернул молнию портфеля. «Просто сложный случай».
На прощание он бросил взгляд на зеркало. В сгущающихся сумерках оно было почти черным, отражая лишь смутные силуэты. И царапину уже не было видно. Но он знал, что она там. Как знал о той зеленой двери в глубинах своей памяти. Как чувствовал холод ручки сквозь кожу портфеля.
Вард запер кабинет с особым тщанием. Щелчок замка прозвучал громко, окончательно. Но когда он пошел по пустынному, освещенному лишь аварийными лампами коридору клиники, ему почудилось, что тихие шаги эхом отдаются где-то позади. Он не обернулся. Он знал, что там никого нет. Это была лишь проекция. Иллюзия контроля над хаосом, который, казалось, теперь преследовал его по пятам, дыша в спину холодом и сладковатым запахом увядания. Хаосом, который носил лицо Эдриана Вейла и, возможно, приоткрывал дверь в его собственное, давно забытое прошлое.
Глава 5: Призрак Прошлого
Кабинет доктора Варда, его цитадель, его безупречно откалиброванная вселенная, остался позади, запертый на два оборота ключа. Щелчок замка прозвучал гулко в пустом коридоре клиники, слишком громко в наступившей вечерней тишине. Эхо шагов Варда по паркету казалось преследованием – ритмичным, навязчивым, как тиканье его часов, только лишенным их механической предсказуемости.
Он вышел на улицу. Лондонский туман уже не был романтичной дымкой; он сгустился в холодную, влажную пелену, обволакивающую здания, гасящую огни фонарей до мутных желтых шаров. Воздух был тяжелым, пропитанным выхлопами и сыростью, но Вард жадно втянул его, пытаясь вытеснить призрачный запах гниющих цветов, все еще цеплявшийся за обоняние. Он почти бежал к своей машине, сжимая ручку портфеля так, что костяшки побелели. Холод картона папки Эдриана Вейла ощущался сквозь кожу, как ледяная пластина, прижатая к ребрам.
Поездка домой прошла в напряженном молчании, под аккомпанемент шума дворников, безуспешно боровшихся с налипающей влагой. Мысли метались: анализ сессии, рисунок трещины, царапина на зеркале, зазубрина на ручке, расширенные, слишком знающие глаза Эдриана. И тот запах… Почему он казался знакомым? Почему вызвал образ старой зеленой двери?
Его квартира располагалась в тихом, респектабельном районе. Не пентхаус с видом на Темзу, но просторное, дорогое жилище, соответствующее статусу. Однако, переступив порог, Вард не почувствовал ни тепла, ни уюта. Вместо этого его встретила гробовая тишина и стерильный холод, который кондиционер поддерживал на идеальных 21 градусах круглый год. Воздух пахл пылью, которой не было видно на безупречно отполированных поверхностях, и чем-то еще – пустотой.
Он бросил портфель на диван из дорогой кожи, небрежно, нарушая собственное правило аккуратного размещения вещей. Скинул пиджак, расстегнул воротник рубашки. Обычно этот жест символизировал переход от доктора Варда к просто Артуру. Сегодня он не принес облегчения. Артур Вард оставался заперт в той же клетке профессиональных забот и нарастающей тревоги.
Он прошел по просторным комнатам – гостиная с минималистичной мебелью, похожей на экспонаты музея современного искусства, кабинет-библиотека с идеально расставленными томами (редко открываемыми), кухня с блестящей техникой, выглядевшей ненужной. Нигде – ни одной личной фотографии, ни безделушки, вывезенной из отпуска, ни следа хобби. Только безупречный порядок, холодная эстетика и абсолютная функциональность. Это была не квартира. Это была витрина успеха и одновременно – убежище. Работа давно поглотила все остальное, заполнив пустоту, оставшуюся после…
Вард резко отвернулся от окна, в котором отражалось его бледное, напряженное лицо. Он не любил зеркал дома. В кабинете то овальное зеркало было инструментом, символом метода. Здесь же отражения были слишком… личными. Они напоминали о морщинах, о тени усталости под глазами, о том, что время, как и хаос, неумолимо. О том, что за безупречным фасадом скрывался человек.
Он налил себе виски. Один палец. Лед звонко застучал о хрусталь. Первый глоток обжег горло, разливаясь теплом. Второй – не принес ожидаемого успокоения. Мысли снова вернулись к Эдриану. К его «живой темноте». К его стенам с трещинами. К его абсолютной, животной изоляции. Вард внезапно осознал жуткую параллель. Разве он сам не возвел такие же стены? Толстые, высокие, из безупречного логического камня и профессиональной дистанции? Стены, за которыми он похоронил… что? Кого?
Образ зеленой двери всплыл снова, ярче. Старая краска, облупившаяся по краям. Маленькая, душная комната за ней. Запах – да, тот самый: антисептик, пыль, лекарства… и сладковатый, тошнотворный запах увядания. Цветов? Или… плоти? И тишина. Не мирная, а гнетущая, полная невысказанной боли и ожидания конца. И звук… монотонный, мерзкий звук капельницы. Кап… кап… кап…
Вард зажмурился, с силой потирая виски. «Нет. Не сейчас. Не здесь». Он сделал еще глоток виски. Это было прошлое. Глубоко похороненное. Не имеющее отношения к Эдриану Вейлу. К его «Серому». К пропадающим вещам и царапинам на зеркалах. Это была его личная трещина в стене, давно и надежно замурованная. Почему она дала о себе знать именно сегодня?
Он включил телевизор – немое мерцание экрана, бессмысленный поток новостей и рекламы, должен был заполнить пугающую тишину. Но звук казался чужим, назойливым, не заглушающим, а подчеркивающим одиночество. Он выключил его. Тишина вернулась, еще более плотная, звенящая.
Он сел за письменный стол в кабинете-библиотеке, машинально выровняв угол блокнота. Открыл его. Не для записей о пациенте. Он попытался составить список дел на завтра. Консультация в 10. Проверить результаты анализов пациента Б. Звонок страховой компании… Слова расплывались перед глазами. Вместо них на чистой странице возникало лицо Эдриана – бледное, изможденное, с огромными, темными глазами, полными немого укора и… понимания? Понимания чего?
«Он находит щели. Трещины… в стенах. В стенах, которые кажутся крепкими».
Вард резко захлопнул блокнот. Звук гулко отдался в тишине. Он встал, подошел к большому окну. Туман затянул все, превратив мир за стеклом в серое, безликое полотно. Ни огней, ни очертаний зданий. Только мгла. Как «живая темнота» Эдриана. Как то, что скрывалось за его собственной зеленой дверью.
Усталость навалилась внезапно, тяжелая, как свинец. Физическая и душевная. Он допил виски, поставил бокал в посудомоечную машину (один бокал – нарушение правил, но сейчас было не до того). Прошел в спальню – еще одно безупречное, безликое пространство. Королевская кровать с дорогим бельем. Никаких личных вещей на тумбочке. Только часы и книга по когнитивной терапии, которую он читал неделю назад и так и не дочитал.
Он лег, уставившись в темноту потолка. Тело требовало отдыха, но мозг лихорадочно работал, перемалывая детали дня, образы, запахи. Лицо Эдриана. Рисунок трещины. Холод ручки. Царапина на зеркале. Зеленая дверь. Кап… кап… кап…
Сон пришел тяжело, как погружение в вязкую смолу. И сразу превратился в кошмар.
Он снова в той маленькой комнате. Стены – не зеленые, а грязно-бежевые, облупившиеся. Воздух густой от запахов: лекарства, моча, что-то сладковато-гнилостное. Кап… кап… кап… Звук доносится откуда-то справа. Он не хочет смотреть. Он знает, что там. Старик. Кожа, натянутая на кости, как пергамент. Глаза – мутные, запавшие, но полные немого, невыносимого укора. И рот – открытый в беззвучном крике, обнажающий десны и несколько желтых зубов. Капельница. Игла входит в синюю, тонкую как бумага, кожу на руке. Кап… кап… кап…
Он молодой интерн. Артур Вард. Полный идеалов, веры в науку, в порядок. Он должен был просто проверить показания. Успокоить. Но что-то пошло не так. Паническая атака у пациента? Неправильная доза? Реакция на препарат? Детали расплываются, как и тогда, в панике. Крики медсестры. Суета. Свистки аппаратов. А потом – тишина. Гробовая. И эти глаза. Эти глаза, смотрящие на него сквозь годы с немым вопросом: «Почему?»
Он пытается выйти. Дверь. Та самая зеленая дверь, но теперь она огромная, тяжелая, как дверь в склеп. Он толкает ее, но она не поддается. Замок? Снаружи слышны голоса – приглушенные, осуждающие. Коллеги? Администрация? Он бьет кулаком по дереву. Звук глухой, беспомощный. Пахнет гниющими цветами. Сильнее. Гуще. Кап… кап… кап… превращается в мерный стук – тик-так, тик-так. Как часы. Его часы?
Он оборачивается. Кровать пуста. Старика нет. Только на простыне – темное пятно, расползающееся, как тень. И холод. Леденящий холод, идущий от пятна. Он подходит ближе… и пятно шевелится. Поднимается. Формируется в темную, безликую фигуру. Она тянет к нему руку-тень. Из темноты проступает улыбка – безгубая, беззубая, жуткая. И голос, шелестящий, как сухие листья, но узнаваемый – его собственный, только искаженный безумием: «Артур… мы ждем… щель найдена…»
Вард проснулся с глухим стоном, вырывающимся из пересохшего горла. Он сидел на кровати, сердце колотилось, как молот, обливая тело ледяным потом. Темнота комнаты была абсолютной, но не пустой. Она дышала. Так же, как «живая темнота» Эдриана. Он судорожно нащупал выключатель на тумбочке. Резкий свет вонзился в глаза, ослепил. Он зажмурился, потом открыл. Комната была пуста. Безупречно пуста и чиста. Ни пятен, ни теней. Только он, дрожащий, в промокшей от пота пижаме.
Он встал, шатаясь, прошел в ванную. Включил свет. Яркое освещение подчеркнуло его бледность, глубокие тени под глазами. Он умылся ледяной водой, пытаясь смыть остатки кошмара. Вода стекала по лицу, капала с подбородка. Кап… кап… кап…
Он поднял глаза на зеркало над раковиной. Его отражение смотрело на него – измученное, постаревшее за ночь. И в этот момент, в глубине собственных глаз, ему померещился отблеск чего-то чужого. Того самого, что он видел у Эдриана. Знания? Или… насмешки? Быстрое движение на периферии зрения – в отражении душевой кабины за его спиной? Он резко обернулся. Пусто. Только белый кафель и хромированные ручки.
«Нервное истощение», – прошептал он хрипло. «Последствия стресса. Проклятый случай Вейла».
Он вернулся в спальню. Спать больше не хотелось. Рассвет еще не наступил, за окном – все та же серая мгла. Он оделся в темный костюм, тщательно, механически завязал галстук – ритуал, возвращающий иллюзию контроля. Приготовил кофе в безупречно чистой кофемашине. Аромат, обычно бодрящий, сегодня казался плоским, искусственным.
Пока кофе наливался в белую фарфоровую чашку (без единой трещины, разумеется), его взгляд упал на портфель, брошенный на диван. Синий угол папки Эдриана Вейла выглядывал наружу. Как обвинение. Как ключ к той самой зеленой двери, которую он так тщательно замуровал.
Он подошел, взял папку. Она была холодной. Он открыл ее, перелистнул титульный лист. Грубый рисунок трещины в стене смотрел на него. Простые карандашные линии казались сейчас глубокими, как рана.
«Призрак прошлого», – подумал Вард, глядя на трещину. Он имел в виду Эдриана, его травму в переулке. Но эхо собственного кошмара, немой укор стариковых глаз, холодок страха под ложечкой – все это кричало о другом призраке. О его собственном. О том, что он считал похороненным навсегда под слоями профессионального успеха и безупречного порядка.
Он захлопнул папку, поставил ее обратно в портфель. Взял чашку с кофе. Рука дрогнула. Фарфор звонко стукнулся о стеклянную столешницу кухонного острова. Не разбился. Но по идеальной белой поверхности от края чашки побежала тонкая, почти невидимая паутинка трещины.
Вард замер, глядя на нее. Маленькая щель. В его стене. В его мире.
За окном медленно светало, но туман не рассеивался. Он лишь светлел, превращаясь в молочно-белую пелену, скрывающую все, что было дальше вытянутой руки. Работа ждала. Его кабинет. Его метод. Его безупречный порядок. Но доктор Артур Вард стоял на кухне своей роскошной, пустой квартиры, сжимая теплую чашку кофе и глядя на тонкую трещину в стекле, чувствуя, как сквозь нее тянет ледяным сквозняком из прошлого, которое он так отчаянно пытался забыть. И в этом сквозняке явственно слышался шепот «живой темноты» – его собственной и его пациента.
За окном медленно светало, но туман не рассеивался. Он лишь светлел, превращаясь в молочно-белую пелену, скрывающую все, что было дальше вытянутой руки. Работа ждала. Его кабинет. Его метод. Его безупречный порядок. Но доктор Артур Вард стоял на кухне своей роскошной, пустой квартиры, сжимая теплую чашку кофе и глядя на тонкую трещину в стекле, чувствуя, как сквозь нее тянет ледяным сквозняком из прошлого, которое он так отчаянно пытался забыть. И в этом сквозняке явственно слышался шепот «живой темноты» – его собственной и его пациента.
Он отпил глоток кофе. Горячая жидкость не согрела. Вкус был пеплом на языке. Он поставил чашку аккуратнее, подальше от злополучной трещины, как будто это могло остановить ее распространение. Ритуал облачения завершился: галстук идеальный, манжеты безупречны. Маска доктора Варда была надета. Но под ней клокотал холодный пот пробуждения, а в ушах все еще звучал шелестящий голос из кошмара: «Щель найдена…»
Поездка в клинику была сюрреалистичной. Туман цеплялся за машину, стирая границы дороги, превращая знакомый маршрут в блуждание по серой пустыне. Радио бормотало новости – слова сливались в бессмысленный шум. Единственной реальностью был холодный картон папки Эдриана Вейла на пассажирском сиденье. Она казалась тяжелее, чем должна была быть.
Клиника встретила его ярким, стерильным светом и знакомым гулом кондиционеров. Запах дезинфекции перебил навязчивый аромат гниющих цветов, но лишь на время. Алиса, его секретарша, встретила его профессиональной улыбкой.
– Доброе утро, доктор Вард. Кофе? – Ее взгляд скользнул по его лицу чуть дольше обычного. Он выглядел хуже, чем думал.
– Спасибо, Алиса, черный, крепкий, – отозвался он, стараясь, чтобы голос звучал ровно. – Записи мистера Вейла? И проверка безопасности?
– Записи из больницы Святой Марии уже здесь, – Алиса протянула тонкую коричневую папку. – Крайне скудные. Основной диагноз – шок и легкие ушибы. Анамнез почти отсутствует. Что касается проверки… – Она слегка нахмурилась. – Мастера были утром. Замки на окнах и двери кабинета в идеальном состоянии. Никаких признаков взлома или неисправностей.
Вард взял папку из больницы. Она была легкой, пустой, как и история Эдриана. «Ничего серьезного. Ушибы. Шок». Как удобно. Как… запланировано?
– Спасибо, Алиса, – он кивнул, стараясь скрыть разочарование и новую волну тревоги. Безопасность в порядке. Значит, угроза… внутри? В его голове? Или в папке, которую он занес в кабинет?
