Визит к архивариусу. Исторический роман в двух книгах (III)

Гулял он битый час. Нет, ничего подозрительного глаза его не сняли. И, обычно чувствительная на взгляды, его спина тоже ни разу не поёжилась от тревоги. В конце концов, если бы его захотели слушать, то сделали бы это поискусней. Специалисты там – класса высшего. Он и не рюхнул бы.

Из дома Мишиев выходил со смутным чувством беспокойства. Что-то было не так. А что именно, он никак определить не мог. Наверное, от затянувшегося одиночества, решил он. Так, по существу, оно и было. Ривы нет. Сам в подвешенном состоянии. И если сейчас он кому-то нужен, так это только ребятам из его конторы, которым отдана команда найти, повязать, а лучше всего сразу же, не раздумывая, отправить к праотцам.

Мокрице он живым не нужен. Семёнова свобода его никак не устраивала. Может, выйти на Агу и рассказать всё, как есть? Допустить такое Юнус-заде ни в коем случае не мог. Он знал: Мишиев попытается наведаться к опальному Аге. Знал, подлец. Тут и особого склада ума не надо было иметь. И потому – упредил. Заблокировал подходы к его квартире. У подъезда фланировало четверо ребятишек, двоих из которых Семён хорошо знал в лицо. Наверняка подключили и местных «наружников». Мокрица боится его. Ой, как боится. «Жаль, нет Семёна Кузьмича. Убили, – горько вздохнул Семён. – Такая же мокрица убила… Царство тебе небесное, Семён Кузьмич. Ничего не поделаешь… Большая политика – страшная штука… Сейчас бы никаких проблем у меня не было. Не прятался бы я от этого Мокрицы в лампасах… В его интересах не изловить меня, а втихаря прикончить… Чёрта с два я дамся тебе!» – не без злорадства пробормотал он и боковым зрением заметил, как большая стрелка висевших на столбе часов клюнула шестёрку. Семён посмотрел на свои часы. Они у него работали всегда точно – секунда в секунду. Как ни удивительно, уличные тоже были точны.

Он вышел на вокзальную площадь и… ахнул. Толпа людей, кроша витрины, шла приступом на «Аквариум»…

2.

…Сёма разжал нос. Здесь, у дома Зайцевых, воняло поменьше. Впереди, почти рядом с воротами аскеровской хаты, стояла та самая чёрная «волга», что на конечной проехала мимо него. «К Исмаилу гости. Будет шумно и весело», – отворяя зайцевскую калитку, не без удовольствия подумал он.

Лицо Василия, встречавшего его всегда шумными возгласами, было необычно напряжено. Он бровями и глазами делал знаки, которые словно кричали: «Беги, Сёма! Беги!»

Мишиев врубился мгновенно. Засада. Он оглянулся. У калитки, в которую он только вошёл, скрипнула тормозами «волга» и прямо носом к ней уткнулся тот «газик», что стоял у Вонь-озера… Выскочившие из него ребята бросились к нему, а сзади, из зайцевских сеней вылетело ещё несколько человек. Сбив Мишиева с ног, они повалили его в раскисшую грязь и, заломив руки, замкнули их в наручники. Ещё минута – и четверо хорошо натасканных молодчиков закинули его в «газон» между сидениями…

«Взял-таки, гадёныш. Вот оно, Сёма, то самое «что-то», что грызло тебя с самого утра», – постанывая от боли в руках, говорил он себе.

– Ребята, – ворочаясь под ногами у заломавших его парней, подал он голос, – Посадите по-человечески. Ноги отнимаются. Ведь никуда не денусь.

– Лежи, не вякай, – ещё сильней придавив его к полу, гусаком прошипел один из них.

Заверещала рация.

– Как он там? – протрещал эфир.

– Нормально. Удобств просит.

– Обойдётся. Прибавьте газу. Мочи нет ползти за вами, – выхрюкав команду, эфир замолк.

Просьба прибавить газу ясно давала понять: едут не в Москву. На Москву всегда пробка. Сейчас бы на каждом шагу тормозили. Значит, не на Лубянку. Куда, интересно?..

«Куда подальше и побезлюднее, чтобы зарыть», – глухо проворчало ещё со вчерашнего дня, тревожившееся за него его второе Я.

Оно было недовольно им и сейчас сварливо пеняло ему, рисуя страшные картины расправы. Тут оно было право. «Мокрички» не поверят ни единому его слову. И долго будут измываться над ним, выбивая информацию о том, куда он подевал такие деньжищи.

«И нечаянно замочат», – недовольно буркнуло второе Я.

«Они всё равно нас с тобой замочат, – возразил он. – Мокрица в лампасах об украденных «бабках» знает всё. А этим, чтобы я ни говорил – до лампочки».

Почему всё-таки не на Лубянку?.. А может в Астафьево, на военный аэродром дальней авиации?.. Вероятней всего туда, а там, в самолёт и в Дюбенди, откуда он не так давно вылетал к Аге за посылкой.

«Теперь тебя вместо посылки», – ехидно заметило Я.

«В Подольск!.. На их машинах подольские номера», – догадалось его Я.

И правильно догадалось. Правда, узнал Семён об этом позже.

Снова заскрипела рация.

– Въезжаете во двор и, не останавливаясь – к дому, – инструктировал эфир. – Встанете вплотную к двери. Вытащите его по моей команде. Как поняли?

Сидевший на месте водителя, повторил слово в слово.

– Хорошо, – похвалила рация. – Отбой!

«Газик» плавно притормозил. До слуха донеслось хлопанье дверей подъехавшей «волги». Голос, похожий на тот, что трещал в рации, кому-то негромко, но довольно внятно доложил:

– Товарищ майор, задание выполнено! Объект доставлен! Происшествий не было.

– Отведите на второй этаж. В крайнюю комнату, – распорядился тот, кого называли майором.

– Где он?

– Здесь, в «козле», – старший группы стукнул по корпусу машины, где, скрючившись, томился Семён. И снова ударив «козла», приказал:

– Тащите!

Если бы те двое, чьи подошвы всю дорогу топтались на нём, не подхватили Семена, он рухнул бы на стоявшего перед ним майора. Ноги не слушались. Их свело судорогой. Морщась от боли, Семен висел на полусогнутых перед дружелюбно улыбающимся ему офицером с явной кавказской наружностью. Никаких сомнений не оставалось: он в руках землячков, командированных сюда генерал-дегенератом. Правда, мордовороты, что брали его, наверняка из местных.

– Полковник Боливар? – спросил майор.

– Нет… Лётчик Маресьев, – скрипнув зубами, выдавил Мишиев.

Земляк, оценив шутку, расхохотался и, отступив в сторону, приказал:

– На второй этаж. К Вере.

Конспиративная берлога, куда его привезли, была что надо. Косила под санаторный комплекс для ударников коммунистического труда. Находилась она прямо в хвойном лесочке, за высоким, выкрашенным в зелёный цвет частоколом, где среди деревьев стояло несколько коттеджей, предназначенных, очевидно, для семейного отдыха. А помещение, куда его вносили, вероятней всего, служило административно-гостиничным зданием. Судя по холлу с его журнальным столиком, двумя изрядно потёртыми креслами, пыльной пальмой в ржавом ведре и стеклянной перегородкой с окошком, над которой поблекшей дугой висела надпись «Регистратура», – так оно и было. Никого, разумеется, здесь быть не могло. Для трудящихся заводов и фабрик – не сезон, а для его коллег, неутомимых тружеников тайных дел, сезонностей не существует.

Подтащив Семёна к лестнице, ведущей на второй этаж, один из амбалов спросил его, не сможет ли он сам подняться туда.

– Рад бы, да ноги не держат, – посетовал Мишиев.

Он не притворялся. Они на самом деле болтались под ним, как две ватные культи.

– Полковника на руки и вперёд! – скомандовал майор.

И тогда без лишних слов, взвалив Семёна на спину, амбал попёр его наверх.

«Странно. Чего это так они церемонятся со мной?» – недоумевал Мишиев.

У двери с табличкой «Врач-терапевт. Митрохина В.В.», амбал остановился и бедром распахнул её.

В отдалении, за столом, сбоку от раздвинутой ширмы, со стетоскопом на шее, в кипельно-белом халате, сидела довольно миловидная врач Митрохина.

– Вера Васильевна, майор Погосов приказал доставить его к вам, – продолжая держать Семёна на спине, объявил он.

«Ты смотри… Погосов… Точно нашенский…» – тут же отреагировало его Я.

Оно, как успел отметить Мишиев, уже таким всполошенным и перепуганным не было. «Наверное, потому, что цацкаются со мной. К доктору прямо на горбу поднесли», – подумал Семён. И ещё он подумал о том, что это его Я чувствует себя лучше него и знает всё наперёд. Раз оно спокойно – значит с ним, вопреки всякой логике, будет всё в порядке.

– Что с ним? – спросила доктор.

Ответили они ей одновременно.

Амбал: «Ноги отказали».

Мишиев: «Подвёл живот… Обложился».

– Да ну! – отшатнулся амбал.

Хорошо, он успел опустить его на кушетку. Иначе бы Мишиев грохнулся на пол.

По скучающему лицу Митрохиной пробежала едва заметная усмешка.

– Витенька, помоги ему снять брюки, – попросила она амбала.

– Доктор, не надо, – с просительной жалобностью протянул Семён.

– Почему?! – строго обернулась она к нему.

– Неудобно. Кальсоны мятые, – серьёзно глядя на неё, объяснил он.

Сложенные в строгости её пухлые губки невольно дрогнули в улыбке.

– Ничего, переживу, – пряча от него ожившее от скуки лицо, сказала Митрохина, а потом, всплеснув руками, воскликнула:

– Ой! Что он такой грязный, Витя?!

И только тут она заметила на руках шутника стягивающие его запястья наручники.

– Я, Вера Васильевна, часа на два подрядился послужить половичком у служивых, – опередив Виктора, ответил Мишиев.

Он шутил намеренно. В таких случаях шутка – что лакмусовая бумажка. По реакции на неё можно было понять намерения и настроенность, взявших его ребят. Либо здесь над ним поработают и… решат, либо, немного поломав, отправят в Баку. Если они надумали поработать с ним здесь, Витёк тычком или грубым словом постарается показать ему его место. Но Витёк вёл себя лояльно. Не хамил и не давил.

Более того, после беглого осмотра Митрохина сказала, что ничего страшного нет и попросила Витеньку помочь ей помассировать ноги полковника.

– Ты – правую. Я – левую, – распределила она.

И Виктор послушно стал мять порученную ему конечность.

– Теперь давай перевернём его на живот, – попросила она.

И тот послушно повиновался.

– Нет, Витенька, так работать нельзя. Сними с него браслетики.

«Браслетики… – усмехнулся про себя Семён. – Так мог сказать человек, состоящий на службе. Значит, она из наших».

Такое, явно мягкое отношение к себе, хотел он того или не хотел, тоже вызывало в нём беспокойство и настороженность. Почему? По идее, они должны были привести его в состояние ужаса перед предстоящей над ним расправой. Они это должны были сделать ещё там, у «козлика», когда он назвался «лётчиком Маресьевым». На эту его шутку майор или кто-нибудь из группы захвата просто обязаны были отвесить ему оплеуху: знай, сверчок, свой шесток. Чтобы потом был поразговорчивей… Ан, нет.

Может, они никакие не гэбисты? То есть гэбисты, но из тех, кто, получив информацию о том, что Мишиев припрятал миллионы, самостоятельно вышли на него, дабы самим завладеть ими?.. А хорошее отношение – тактика?.. Мол, давай, корешок, по-хорошему, поделись и отваливай на все четыре стороны. И так отвалят, что очнёшься в приёмной апостола Гавриила, принимающего на Том Свете души грешных…

– Ну, не мешкай, снимай. Или он опасен? – повторила просьбу врач.

– Не могу, ключ у Кухаренко, – сказал Виктор и, склонившись, что-то прошептал ей на ухо.

– Да ну?! – удивилась Вера Васильевна, с интересом рассматривая пациента.

– Ключи у меня, – прозвучало у двери, и за ширму, где, корчась на животе с заведёнными за спину руками, ворочался Мишиев, вошёл Погосов.

Подсев к нему, майор молча вставил ключик в замочную скважину наручников и ловко стянул их.

– Здесь он не опасен, сержант Коблов, – сказал он. – Ты ведь об этом предупредил капитана Митрохину?

– Так точно, товарищ майор! – подтвердил Виктор.

– Он опасен был там… Когда его брали. Полковник мог подумать, что его вяжут недруги.

Разминая запястья, Мишиев, стрельнув взглядом в Погосова, пробурчал:

– Други поступают иначе.

– Вы, полковник Боливар, случай особый, – многозначительно заметил майор.

– Чем же, особый?

Вопрос остался без ответа, хотя майор его хорошо расслышал. Повернувшись к Митрохиной, он спросил, закончила ли она свои процедуры, и, получив утвердительный ответ, негромко бросил:

– Коблов, принеси пижаму… Одна нога здесь, друг ая там!

Сержант стремглав бросился к двери.

– Принесёшь в люкс, – остановил его майор. – Мы с товарищем полковником будем там. И скажи каптёрщику, чтобы поднялся и взял всю испачканную вами одежду полковника. Проследишь, чтобы к 19.00 она была как новенькая. Понял?!

– Так точно!

«Люксом в душу лезут», – воодушевлённо сказало Я.

«Заткнись!» – осадил его Мишиев.

Он очень боялся восторженности своего Я. Оно притупляло бдительность. Исподволь начинаешь доверяться, а это штука опасная. Надо быть всегда начеку, как учил его великий Кузьмич. «На каждого, кто рядом с тобой, – говорил он, – смотри как на потенциальную опасность. Тогда реже будешь попадать впросак». «И на вас, товарищ генерал?» – наивно заметил тогда Мишиев. «Я, тёзка, исключение!» – хохотнул тот…

Семён не знал, как выглядели в этой обители обычные номера, но тот, в который привёл его Погосов, всем своим видом внушал, что он «люкс». Прихожая и три комнаты. Первая уважаемому поселенцу служила столовой, вторая кабинетом, третья – спальней. Из всех трёх комнат можно было выходить на балкон, где стояли пара шезлонгов и небольшой чайный столик. В прихожей, у входа справа, – полированная дверца встроенного в стену шкафа для верхней одежды, а слева – с золочёной рукоятью дверь в туалет, совмещённый с ванной.

– Ваши апартаменты! – голосом мажордома объявил майор и с неким подтекстом добавил: – Надеюсь, не на одну ночь.

– По мне, лучше всякого «люкса» у себя дома. В своей постели. Этой же ночью, – улыбнулся Семён.

– Вряд ли удастся, – как бы мимоходом замечает майор и, распахнув стеклянную дверь балкона, говорит:

Попивать здесь чаёк – одно удовольствие.

«Заметь, не исключает, что такое может быть», – тут же реагирует Я.

– В хорошую погоду, в хорошей компании и лучше под водочку, – зябко ёжась, вставляет Мишиев.

– Ах, простите! Вы же в пижаме… Ничего, ровно в 19.00 ваша вычищенная и отутюженная одежда будет в вашем распоряжении… Можете принять ванную. Вода холодная и горячая… Чувствуйте себя свободно… Вы не заключённый… Просто под временным наблюдением… Кстати, обед вам до или после помывки?

Губы Семёна дёрнулись в улыбке. Его позабавило чисто солдафонское словечко «помывка».

«Он не чекист. Он человек казармы», – уверенно заключило его Я.

– Если не возражаете, майор – после, – сказал Мишиев, поймав себя на том, что он перешёл на тот же, навязываемый ему майором, высокий штиль диалога, как навязывал ему свою претензию на «люкс» этот номер.

«Да шут с ним, – сказал он своему Я, – пусть себе корчит белую косточку хрестоматийного чекиста. Только вот скажи, что означает уже дважды произнесённое им время 19.00 и обронённая, с намёком, фразочка: «Надеюсь, не на одну ночь?»

«Что ты у меня спрашиваешь?» – резонно встопорщилось Я.

– Кстати, майор, – остановил он, собравшегося уходить Погосова. – Насколько я могу быть свободным?..

– Пока в пределах этого здания, – не оборачиваясь, бросил тот.

Однако его следующий вопрос заставил Погосова замереть и медленно повернуться к нему лицом.

– Позвольте спросить, что означает – «пока» и что вы имели в виду, называя мне время 19.00? Что это за час «икс»?

– Примерно в это время сюда подъедет Илья…

От услышанного Мишиев чуть было не сел, где стоял. Он ожидал всего, только не этого. Нет, челюсть его не отвисла и ни единой мышцей не дрогнуло лицо.

– Кто такой Илья? – делая вид, что не знает, о ком идёт речь, интересуется он.

– Не знаю… Мне сказали – Илья… И всё. Ещё сказали, что вы поймёте, – растерянно молвил Погосов.

– А-а-а! – повернувшись спиной к майору, догадливо протянул он и как бы невзначай, словно речь шла о чём-то только ему понятном, проговорил:

– Разве он здесь, в Москве?

Погосов, оттянув рукав кителя, посмотрел на часы.

– Он только-только вылетел. Будет здесь с гостями не позднее 20.00.

– С гостями? – переспросил он. – Кто они?

– Не знаю, товарищ полковник, – развёл он руками.

В его искренности сомневаться не приходилось. Он всего лишь исполнитель какой-то одной части задуманной кем-то, скорее всего многоходовой операции, в которую его задействовали вспомогательной фигурой. Спрашивать же у него номинала своей фигуры никакого смысла, конечно, не было. Ко всему замыслу он наверняка никакого отношения не имеет. А вот Илюшка – другое дело. Он расскажет. Иначе чего ему лететь сюда за две тысячи километров?

«Рассказать-то расскажет, а не подставит ли?» – ехидно ввернуло его Я.

– Хорошо, майор, – кивнул Мишиев. – Пойду в ванну.

3.

Семён слышал торопливые шаги взбегавшего к нему по лестнице Илюшки.

– Куда ты его спрятал, Погосов?!

– Здесь я! – выскочив в коридор, с той же неподдельной радостью Семен бросился к приехавшему наконец Таирову.

Они не виделись где-то около полугода. С тех самых пор, как Семён, оставив с носом Чёрную Мокрицу, бежал из Баку. Им было что рассказать друг другу.

– Тебе я тут два письмеца привёз. То есть две записочки. От Ривы и Бахаза. Времени было в обрез. Я их так торопил, ты даже представить не можешь себе. Ривочка чуть не прибила меня за это… А откуда мне было знать, что тебя возьмут сегодня и мне прикажут немедля ни минуты отправляться сюда, в Подольск.

Мишиев, выхватив из его рук две сложенные вчетверо бумажки, сразу определил: та, что в линейку из школьной тетради, – от жены. Так оно и было.

«Дорогой! Бесконечно любимый!

Я истосковалась. Даже болею… Как ты? Как питаешься? Где живёшь?.. Илья порядочная свинья – торопит меня. Он таки меня уверяет, что ты скоро приедешь. Приезжай! Я не знаю, как я живу без тебя. Я жду тебя. Мильон, мильон поцелуев! Твоя Рива».

Весточка от Ривы более была похожа на письмо, нежели то, что прислал ему раввин. На белом листе хорошо знакомыми ему каракулями было выведено всего две строчки:

«Сёма! Думаю, ты должен принять предложение Ильи. Оно разумно.

Борис».

– Любопытно, с каким таким разумным предложением ты явился ко мне?

Прижав палец к губам и, указывая глазами на потолок и стены, он с бесшабашностью завзятого кутилы произнёс:

– Предложение одно. За встречу шашлычка из белужки, которую я привёз. Да под тутовочку, – и, кивнув ему в сторону двери, добавил:

– Пойдём, посмотришь белужку. Погосов, наверное, уже разделывает её.

Таиров вывел его на улицу, и вместо того, чтобы пойти по ухоженной и освещённой аллейке со скамеечками, сидя на которых можно было бы мило побеседовать, он увлёк Семёна за собой в темноту. Мишиев понял: аллейка «с ушами». Но и здесь, впотьмах, меж скрипучих сосен и ветвистых папоротников, при нынешней технике, могут прослушать. Ведь никакой помехи. И тут до его слуха донёсся голос поющей Лаймы Вайкуле.

– Она будет нам петь минут сорок, – сказал Таиров, увеличивая громкость плеера. – Нам же, я полагаю, этого времени хватит с головкой.

– В чём дело, Илюша?

– Итак, слушай внимательно. Задумывается большое дело. Я бы сказал историческое… Вводить тебя в его подробности я пока не уполномочен.

– С историчностью ты не того, не переборщил? – перебил его Мишиев.

– Засунь свой сарказм знаешь куда? – прошипел Илья.

Пока Семён был не у дел, Илья варился в них и знал многое, о чём Мишиев даже не подозревал.

– Буду короток. Ты разыскиваешься за хищение крупных денежных средств партии.

– Вот не знал. Оказывается, это деньги партии… – ехидно протянул Мишиев.

Таиров никак не отреагировал на его шпильку и чётко, не отвлекаясь от основной мысли, продолжал:

– Мокрица уже в курсе твоего задержания. Настаивает, чтобы тебя препроводили в Баку. Вот его письмо Председателю КГБ СССР. Мне поручено вручить его лично адресату. О содержании ты догадываешься. Как и, наверное, догадываешься, что тебя ждёт там.

– Ещё бы! Отопью, откушаю, а возможно, мне насильно вколют пейзелевской отравы. Её никакой патологоанатом распознать не сможет. Верно?

– Верно.

– Что предлагаешь?

– Есть выход… Тебя мы взяли раньше ребят из Лубянки. Кстати, по их наколке вышли на тебя. Ничего не скажешь, ты хорошо спрятался… Но они тебя вычислили. Через профессора Аскерова…

– Не может быть! Исмаил не мог, – выдохнул Семён.

– Нет, не он. О твоей дружбе с ним стукнул маэстро ядов Пейзель… А дальше, сам понимаешь, дело техники.

– Гадёныш! – скрипнул зубами Семён, а потом, схватив за грудки Таирова, процедил

– Что будет с Исмаилом?

– Убери! Убери руки, Сёма… Вот так…

– Исмаила надо уберечь, Илюша. Он ни в чём не виноват. Порядочнейший и честный человечек, – заглядывая в лицо друга, с мольбою в голосе просил он.

– Всё будет зависеть от тебя.

– Что значит от меня?

– Тебе предлагается работать на ЦРУ.

– Как ты на МОССАД?

Таиров прыснул:

– Я не знал, что ты знаешь… Так имей в виду, я от имени МОССАД веду с тобой переговоры.

– Да ну?! – обомлел Мишиев и, прислонившись к сосне, о чём-то размышляя, надолго умолк.

Таиров не торопил его. Ещё бы! Кого бы не обескуражила такая убойная новость?

– Насколько я понимаю, мне предлагается быть слугой трёх господ.

– Не совсем так, – начал было Таиров, но Семён не дал ему продолжить.

– Ты просишь невозможного, Илюшенька.

– Ну и они делают невозможное… Как только они получат твоё согласие, тебя автоматом переводят в штат аппарата КГБ СССР, присваивают полковника и отправляют в Баку… Мокрица станет искать твою задницу, чтобы лизнуть, как это он делал Аге, которого ныне с потрохами продаёт и оптом и в розницу.

– Извини за высокопарность, Илюшенька, но вот что я скажу… Лучше быть обвинённым в воровстве, чем в измене Родине, – глухо, глядя перед собой, говорит он.

– Родина, говоришь?! – взвился вдруг Таиров. – Да, слыхивал, таковая ещё есть – на карте и у лохов на устах… И всё. Больше ни у кого. Её уже нет. Её уже продали. Без тебя продали.

– Хватит нести чушь, – махнул рукой Мишиев.

– Так ты ничего не знаешь?!.. Понятно, ты же был оторван от настоящей информации… Но по официальной, что печаталась в газетах, ты же мог просечь?! Ты же профессионал, разведчик…

– Причём тут «профессионал, разведчик», – передразнил он.

– Надеюсь, пока прятался в своей Щербинке, газеты приходилось читать?

– Само собой…

– Значит, публикация о встрече Рейгана с Горбачёвым мимо глаз твоих не пробежала?.. Не показалась ли она тебе странной и необычной?

– Ты о той, что проходила с глазу на глаз в каком-то в специально построенном сверхсекретном и непрослушиваемом… то ли в мини-куполе, то ли в мини-вагончике?..

– Именно! Тебе это не показалось подозрительным? О чём таком они, два главы государств, двух держав, дерущихся между собой не на жизнь, а на смерть, могли говорить, чтобы их – боже упаси! – никто не слышал?.. Причём один не в зуб ногой по-русски, а другой ни бельмеса по-английски… Какая же эта встреча с глазу на глаз?! И, какой такой, сверхсекрет из неё?!..

– Да, признаться, мне она, та информация, и невнятные комментарии журналистов показались странными.

– Странные, говоришь?! – глаза Таирова, во встопорщенной иглами сосен полутьме, сверкали, как два ещё не сгибших по поздней осени светляка. – Там он всех нас продал. Всю страну. Державу, которую собирали Рюриковичи, Романовы и, если тебе угодно, Сталин … А он продал.

– Кто он, Илюша? – совершенно бессмысленно лепечет Мишиев.

– Кто, кто?!.. Подонок Горби! Вот кто!.. Да будет тебе известно, на Варшавском содружестве поставлен крест. От державы отсекается пол-Европы. Нашей Европы!.. У людей, которые выходят на тебя и хотят, чтобы ты работал на них, есть стенограмма беседы нашего недоумка с Рональдом Рейганом.

– Она же не записывалась, – с явно поколебленной уверенностью шепчет Семён.

– Как ты мог в это поверить? Ты же чекист!.. Впрочем, понятно. Чутьё теряется, когда человек отходит от дел.

– А что ему от этого, Илюша? Чего ему не хватало?

– Быть в истории, – сказал Таиров и, смачно сплюнув, выцедил: – Герострат, мать его ети!

– Это всё правда, Илья? – после затяжного молчания, под аккомпанемент песни про вернисаж, спросил Семен.

– Сёма, мы с тобой одной крови… До такого вранья даже Геббельс не додумался бы…

– На кого из наших они опираются?.. В смысле, обладают ли они реальной властью и реальным влиянием?..

– Они?.. Ты имеешь в виду цээрушников?

– А кого ещё?!

– Шахназаров – достаточно?

– Его советник?

Таиров кивает головой.

– Причём самый доверенный. Ум, совесть и честь Генсека.

– Я-то зачем им нужен?

– По правде, с моей подачи… Когда же они присмотрелись к тебе, другие кандидатуры отпали. Они возлагают большие надежды на твои связи, знание региона и светлую башку.