Внедроман 3

Михаил сел на край одного из сидений, вытянул ноги и слегка прикрыл глаза, погружаясь в атмосферу будущей сцены. В его сознании всплывали детали сценария: случайный толчок вагона, слетевшая на пол газета, взгляд, случайно встретившийся с незнакомой женщиной напротив, первая фраза, произнесённая с лёгким смущением и улыбкой. Он чувствовал, как внутренне готовится, примеряя на себя не просто образ, но целую жизнь, которую придётся прожить перед камерой.

Издалека донёсся спокойный голос Алексея. Сегодня он руководил съёмочным процессом, выступая режиссёром эпизода, и сейчас объяснял операторам последние тонкости кадра. Его голос звучал уверенно, ясно, без малейшего намёка на нервозность или сомнения.

– Значит так, камера сначала берёт общий план, затем медленно приближается к Михаилу. Нам важно передать то внутреннее напряжение, которое возникает между героями ещё до первой фразы. Потом поворачиваемся на Сильвию, – он сделал небольшую паузу, чтобы убедиться, что его слушают внимательно, – и удерживаем взглядом её лицо пару секунд дольше, чем обычно. Так мы покажем зрителю, что эти двое – не просто случайные попутчики.

Операторы согласно закивали – кто-то быстро записал в блокнот технические пометки. Михаил открыл глаза и поднял голову, чувствуя, что Алексей направился к нему.

Тот подошёл, остановился рядом и, чуть наклонившись, негромко сказал:

– Ну что, старик, ты готов снова испытать актёрскую судьбу?

Михаил едва заметно улыбнулся, повернув голову в его сторону:

– Я столько раз уже снимался в собственных фильмах, что, казалось бы, должен привыкнуть. Но каждый раз внутри будто впервые. Одно дело – командовать из-за камеры, совсем другое – смотреть в объектив, зная, что от тебя ждут чего-то большего, чем просто текст.

– Ты справишься, – уверенно ответил Алексей. – Ты же знаешь этот материал изнутри. Гоша – это ты. Не нужно играть, просто проживи его.

– Главное, чтобы партнёрша не подвела, – усмехнулся Михаил, склонив голову набок.

– За это можешь не переживать, – серьёзно сказал Алексей. – Сильвия – профессионал с редким чутьём. К тому же, вы с ней смотритесь вместе… как будто так и должно быть. Так что не суетись, всё будет отлично.

Разговор прервала ассистентка режиссёра, подошедшая и тихо объявившая, что всё готово к съёмке. Михаил поднялся со своего места, расправил плечи, ощущая лёгкую дрожь волнения, смешанную с приятной уверенностью.

Алексей сделал шаг назад, бросил взгляд на Сильвию, которая уже заняла своё место напротив Михаила, и негромко скомандовал:

– Внимание всем, приготовились! Камера готова?

Ответ прозвучал почти мгновенно:

– Готова!

Михаил почувствовал, как в нём нарастает странное ощущение предвкушения, смешанного с лёгким, приятным напряжением. Это было знакомое чувство, будто он вновь шагнул в реку, давно забытую, но всё ещё родную и живую.

Алексей поднял руку и, выдержав короткую паузу, произнёс:

– Тишина на площадке! Начали запись! Мотор!

Прошло двадцать лет. Электричка раскачивалась на стыках рельсов с привычным ритмом, который московские пассажиры чувствовали позвоночником. Двадцать лет пролетели как один долгий рабочий день, превратив молодую наладчицу Катю в Екатерину Ивановну – директора того самого завода, где она когда-то ласкала одинокие станки. Строгий костюм из югославского трикотажа сидел на ней безупречно, волосы были уложены в причёску, достойную партийного собрания. Только глаза остались прежними – с той же искоркой тайного знания о душах механизмов.

Напротив неё сидел мужчина в свитере крупной вязки, читающий «Литературную газету». Михаил в роли Гоши выглядел интеллигентным работягой – из тех, кто днём варит сталь, а вечером читает Бродского в самиздате. Седина тронула виски, но плечи оставались широкими, руки – сильными.

Их взгляды встретились случайно, когда поезд особенно сильно качнуло на повороте. Газета выпала из рук Гоши, и он наклонился поднять её одновременно с Катериной.

– Простите, – сказал он, и в голосе слышалась не московская мягкость.

– Ничего страшного, – ответила она, подавая газету.

Разговор завязался сам собой – о погоде, о вечных ремонтах на железной дороге, о том, что электрички теперь ходят реже. Гоша оказался слесарем в НИИ.

– А вы? – спросил он, явно очарованный её уверенной манерой держаться.

– Работаю на заводе, – уклончиво ответила Катерина, не уточняя свою должность.

Когда подъезжали к Москве, она неожиданно для себя сказала:

– Хотите чаю? Я живу недалеко.

Квартира в ведомственном доме поражала простором – три комнаты, высокие потолки, окна на тихий двор. Гоша озирался с плохо скрываемым изумлением.

– Хорошая квартира для заводской работницы, – заметил он.

– Повезло с ордером, – пожала плечами Катерина, снимая пальто.

Из дальней комнаты донеслась музыка – кто-то слушал магнитофонные записи Бони М. Катерина нахмурилась.

– Александра! – позвала она. – Выключи и иди сюда!

Музыка стихла, и в коридор вышла девушка лет двадцати. Елена в роли Александры была воплощением позднесоветской красоты – длинные ноги в джинсах-варёнках, облегающий свитер, волосы с химической завивкой. В чертах угадывалось материнское сходство, но где у Катерины была сдержанность, у дочери сквозил вызов.

– Мам, я не знала, что ты с гостем, – сказала она, разглядывая Гошу с нескрываемым интересом.

– Это Георгий… простите, не спросила фамилию.

– Петров, – представился Гоша, протягивая руку Александре. – Очень приятно.

Девушка пожала руку, задержав её в своей чуть дольше необходимого.

– Пойду в свою комнату, – сказала она с лёгкой улыбкой. – Не буду мешать.

Катерина проводила Гошу в гостиную, где на стене висел ковёр с оленями, а в серванте поблёскивал чешский хрусталь. Она достала коньяк – тот самый армянский, который когда-то пили на вечеринках у мнимого профессора.

– За знакомство, – предложил тост Гоша.

Они выпили, закусили лимоном. Разговор тёк неспешно – о работе, о книгах, о том, как изменилась Москва. С каждой рюмкой дистанция сокращалась. Катерина расстегнула верхнюю пуговицу блузки, Гоша снял свитер, оставшись в рубашке.

– Покажете квартиру? – спросил он, и в вопросе слышался подтекст.

Она провела его по комнатам, остановившись у своей спальни. Кровать с никелированными спинками, трюмо с флаконами духов, фотографии в рамках – обычный быт одинокой женщины.

– Муж? – спросил Гоша, указывая на фото мужчины в военной форме.

– Мужа нет.

Они стояли близко, слишком близко. Гоша протянул руку, коснулся её щеки. Катерина не отстранилась.

Поцелуй был неизбежен как весенний паводок. Сначала осторожный, потом всё более настойчивый. Руки Гоши скользили по её спине, находя молнию платья. Катерина расстёгивала пуговицы его рубашки, чувствуя под пальцами жёсткие волосы на груди.

Они двигались к кровати, сбрасывая одежду. Гоша оказался крепким, жилистым, с руками рабочего человека. Катерина сохранила стройность, только грудь стала полнее, бёдра – женственнее.

Когда он уложил её на кровать и склонился сверху, она почувствовала знакомое напряжение – не механическое, как со станками, но тоже требующее разрядки. Гоша целовал её шею, грудь, живот, спускаясь всё ниже. Его язык нашёл заветное место, и Катерина выгнулась, впиваясь пальцами в никелированные прутья спинки.

За стеной, в соседней комнате, Александра прижалась ухом к тонкой перегородке. Сначала она просто хотела узнать, кто этот мужчина, которого мать привела домой – впервые за многие годы. Но звуки из спальни – вздохи, стоны, скрип кровати – пробудили в ней острое любопытство.

Девушка приоткрыла дверь, выглянула в коридор. Дверь материнской спальни была неплотно прикрыта – в щель виднелась полоска света. Александра босиком прокралась по коридору и заглянула.

То, что она увидела, заставило её прижать ладонь к губам, сдерживая вздох. Мать лежала на спине, раскинув ноги, а незнакомец двигался между её бёдер мощными толчками. Лицо Катерины было искажено наслаждением, руки царапали спину любовника.

Александра почувствовала жар между ног. Рука непроизвольно скользнула под резинку джинсов, нашла влажное тепло. Она начала ласкать себя, не отрывая взгляда от любовников.

Гоша ускорился, его движения стали резче. Катерина обвила его ногами, притягивая глубже. Их тела блестели от пота в свете настольной лампы.

– Да… ещё… сильнее… – доносились обрывки слов.

Александра кусала губы, чтобы не застонать. Её пальцы двигались в том же ритме, что и тела за дверью. Она представляла себя на месте матери, под этим сильным мужчиной, и фантазия была сладкой и запретной одновременно.

Кульминация пришла почти одновременно для всех троих. Катерина вскрикнула, выгнувшись дугой. Гоша зарычал, вжимаясь в неё последними судорожными толчками. Александра задрожала, прислонившись к стене, едва сдерживая стон.

Девушка поспешно вернулась в свою комнату, забралась под одеяло. Сердце колотилось, тело всё ещё дрожало от пережитого. Она слышала, как в соседней комнате любовники тихо разговаривают, как скрипит кровать, когда они устраиваются удобнее.

Наутро Катерина ушла на завод рано, оставив записку: «Завтрак в холодильнике. Вечером поговорим. Мама». Гоша проснулся в пустой постели, некоторое время лежал, разглядывая незнакомый потолок, потом встал и направился в ванную.

Дверь была приоткрыта, изнутри доносился шум воды. Он толкнул дверь, собираясь извиниться и выйти, но замер. За матовой шторкой угадывался женский силуэт – стройный, молодой. Александра.

Она намыливала длинные волосы, выгибаясь под струями воды. Сквозь полупрозрачную штору были видны контуры её тела – высокая грудь, узкая талия, длинные ноги.

Гоша хотел уйти, но в этот момент Александра отдёрнула штору. Увидев его, она не вскрикнула, не прикрылась. Просто стояла под льющейся водой, глядя ему в глаза.

– Я… извините… дверь была открыта… – забормотал Гоша.

– Ничего страшного, – спокойно сказала она. – Не первый мужчина, которого я вижу.

Вода струилась по её телу, подчёркивая каждый изгиб. Соски затвердели – то ли от прохлады, то ли от его взгляда.

– Хотите присоединиться? – спросила она с вызовом.

Гоша сглотнул. Это было безумием – дочь женщины, с которой он провёл ночь. Но Александра уже протягивала к нему руку, и он не смог устоять.

Он сбросил трусы и шагнул в ванну. Александра прижалась к нему: её мокрое тело скользило по его коже. Она взяла мыло и начала намыливать его грудь, живот, спускаясь ниже.

– Я видела вас вчера, – прошептала она. – С мамой. Это было… впечатляюще.

Её рука обхватила его возбуждение, начала двигаться вверх-вниз. Гоша застонал, прислонившись спиной к кафельной стене.

– Это неправильно… – выдохнул он.

– А что в нашей жизни правильно? – возразила Александра и опустилась на колени.

Её губы обхватили его, и Гоша забыл обо всех сомнениях. Она действовала умело, явно не в первый раз. Язык скользил по всей длине, губы создавали идеальное давление.

Не выдержав, он поднял её, развернул спиной к себе. Александра упёрлась руками в стену, выгнула спину, подставляясь. Гоша вошёл в неё одним движением – она была готова, влажная не только от воды.

Они двигались под шум льющейся воды, стараясь не стонать слишком громко. Александра подавалась назад, насаживаясь на него глубже. Гоша держал её за бёдра, задавая ритм.

Ванная наполнилась паром, зеркало запотело. В этом влажном тумане их соединение казалось сном, маревом, чем-то ирреальным. Но ощущения были остры как никогда.

Александра испытала оргазм первой, задрожав всем телом. Гоша продолжал двигаться, продлевая её наслаждение, пока не последовал за ней с глухим стоном.

Они стояли под водой, тяжело дыша. Потом Александра повернулась, поцеловала его легко, почти целомудренно.

– Спасибо, – сказала она. – Теперь я понимаю, почему мама вас выбрала.

Она вышла из ванны, завернулась в полотенце и ушла, оставив его одного. Гоша долго стоял под водой, пытаясь осмыслить происшедшее. Две женщины, мать и дочь, за одни сутки. Это выходило за рамки всего его опыта.

На четвёртую ночь павильон уже жил привычным своим режимом – сонным, раздражённым и каким-то нарочито обречённым на комичные происшествия. Декорация квартиры Кати, с любовью и тщательностью воссозданная до мельчайших деталей, сегодня казалась особенно уютной и одновременно абсурдной. Книжные полки были заставлены одинаковыми томами советских энциклопедий, словно хозяйка все эти годы старательно копила знания, а заодно и пыль. Диван с затейливым рисунком советского текстиля был небрежно прикрыт вязаным покрывалом, которое, кажется, вязала не одна бабушка, а сразу несколько – столь нелепо и эклектично оно выглядело.

Сильвия, на этот раз в домашнем платье с цветочным рисунком и чуть растрёпанными волосами, сидела за небольшим столом и методично перелистывала журнал, явно пытаясь войти в состояние утомлённой советской женщины после тяжёлого трудового дня. Глядя на неё, Михаил вдруг отчётливо понял, что Сильвия Кристель могла бы с лёгкостью сыграть абсолютно любую советскую героиню, даже доярку с передовой фермы или учительницу сельской школы, и в этом была какая-то завораживающая магия её актёрского таланта.

Сам Михаил ходил по площадке кругами, пытаясь сосредоточиться и удержать в голове свой образ. Он был одет чуть небрежно, как человек, только что вернувшийся после рабочей смены и ещё не успевший переодеться в домашнее. Ощущение лёгкой раздражённости и недоумения он специально держал при себе, готовясь к сцене ссоры.

Тюрин, игравший Николая, мужа Тоси, расположился в кресле чуть в стороне и уже третий раз подряд просматривал листок с текстом своей реплики. Дмитрий, будучи человеком обстоятельным и щепетильным в работе, вечно сомневался, не забыл ли он чего-нибудь важного из своих слов. Его постоянно сопровождавшая тревога сейчас выглядела особенно комично, учитывая, что реплика была всего одна и состояла из простой фразы: «Я его найду!»

– Дима, ты опять текст учишь? – хохотнул Алексей, проходя мимо. – Ты уже полчаса его бубнишь. Что там учить-то?

– Понимаешь, Лёша, – растерянно отозвался Тюрин, – тут главное интонация. Мне нужно вложить в эту фразу и отчаяние, и мужество, и долю юмора. Сложная драматургия.

– Главное, не вложи туда забывчивость, – фыркнул Алексей, – а то будешь на поиски не Гоши, а своего текста отправляться.

На это Дмитрий лишь сокрушённо вздохнул и вновь уткнулся в листок, с трагическим лицом великого актёра, готовящегося к кульминационной сцене всей своей жизни.

Михаил, уловив настроение товарищей, подошёл ближе и шутливо похлопал Дмитрия по плечу:

– Не переживай, Дима. Если забудешь текст, просто молчи. В крайнем случае найдёшь Гошу жестами. Так даже смешнее будет.

Сильвия, услышав это, подняла глаза от журнала и улыбнулась с лёгкой снисходительностью, как мать, привыкшая к нелепым выходкам своих сыновей.

В этот момент подошла Светлана, держа в руках чайник и чашки для сцены. Оглянувшись по сторонам, она с подчеркнутой серьёзностью спросила:

– Кто-нибудь может сказать, чай пить будем по-настоящему или просто для вида налить? Потому что у нас кончился кипяток.

Алексей, услышав это, демонстративно вскинул руки вверх и, обернувшись к команде, громко произнёс:

– Люди добрые, дожили! У нас на съёмочной площадке нет кипятка! Вот он – великий и непобедимый советский кинематограф в действии.

Команда заулыбалась, операторы переглянулись, и кто-то из ассистентов побежал к выходу павильона с криком: «Сейчас всё исправим!»

Алексей, тяжело вздохнув, покачал головой и вновь повернулся к Михаилу и Сильвии:

– Ладно, друзья, пора сосредоточиться. У нас на сегодня важная сцена, кульминация отношений. Михаил, не перегибай с эмоциями, но и не держи себя слишком сдержанно. Тебя ранит гордость, но ты её скрываешь. Сильвия, тебе нужно показать внутреннюю борьбу, ты привыкла командовать, но хочешь сохранить отношения. Готовы?

– Всегда готова, – с улыбкой отозвалась Сильвия, словно была пионеркой на советском параде.

– А я уже часа два готов, – откликнулся Михаил, нарочито зевнув. – Можно начать, пока Дима окончательно не забыл текст?

Алексей махнул рукой, команда быстро заняла свои места, операторы приготовились.

– Тишина на площадке! – крикнула ассистентка, подняв руку вверх. – Камера готова?

– Готова! – ответил оператор, сделав короткий жест рукой.

Михаил глубоко вздохнул, глядя в глаза Сильвии. Она спокойно выдержала его взгляд, уверенная в каждом своём жесте.

Алексей отступил на шаг и негромко скомандовал:

– Итак, все готовы. Внимание! Начинаем запись! Мотор!

После команды павильон наполнился напряжённой тишиной. Михаил начал сцену ровно, без лишней экспрессии, чётко проговаривая каждое слово:

– Значит, ты директор завода. А я, выходит, просто смешной мужичок из электрички, да?

Сильвия спокойно подняла голову и ответила:

– Гоша, это ничего не меняет. Я такая же женщина, какой была вчера.

Михаил отвёл глаза, делая шаг в сторону, и произнёс с горькой улыбкой:

– Нет, Катя, ты другая. Ты хозяйка, а я – гость.

– Ты просто не хочешь понять меня, – мягко сказала Сильвия, чуть заметно пожав плечами. – Я не скрывала от тебя специально.

– Конечно, не скрывала, – усмехнулся Михаил, глядя в окно. – Просто забыла рассказать.

Повернувшись к ней спиной, он направился к двери, слегка взмахнув рукой на прощание.

– Гоша, куда ты? – крикнула вслед Сильвия, приподнявшись со стула.

– Я домой, Катерина, – не оборачиваясь, ответил Михаил. – К себе, в обычный мир, где директора заводов не ездят на электричках.

Дверь захлопнулась за ним громче, чем ожидалось, заставив даже операторов вздрогнуть.

После небольшой паузы, пока ещё висела напряжённая тишина, Дмитрий подскочил со своего места, расправил плечи и с героическим лицом человека, идущего на подвиг, громко заявил:

– Я его найду!

Тюрин торжественно повернулся к двери, но сразу же остановился, растерянно оглядывая павильон, будто забыл, в какую сторону нужно идти.

Площадка взорвалась дружным смехом, Алексей схватился за голову, а Михаил, вернувшись за кадр, ободряюще крикнул Дмитрию:

– Дима, не пугайся! Выход там, где был вход!

Тюрин, собрав остатки достоинства, гордо расправил плечи и отправился в сторону выхода, повторяя свою сакраментальную фразу с решимостью человека, отправляющегося на поиски истины:

– Я его найду, найду обязательно!

Когда Николай нашел Гошу они пили – пиво, водку, снова пиво. Гоша рассказывал о своей обиде, Николай – о сложностях семейной жизни. К вечеру оба были основательно пьяны.

– Поехали к Катьке! – решил Николай. – Помиритесь! А то она места себе не находит.

Гоша сопротивлялся, но не очень убедительно. Алкоголь притупил стыд, оставив только смутное желание увидеть её снова. Они поймали такси – Николай ещё помнил адрес.

В подъезде их качало, как на палубе в шторм. Николай звонил в дверь, прислонившись лбом к косяку. Тишина.

– Спит уже, – констатировал он и полез в карман. – У меня ключи есть. Тося дала, когда цветы поливать ездила.

Квартира встретила их темнотой и тишиной. Николай пошёл на кухню «ополоснуть горло», а Гоша двинулся по коридору, пытаясь вспомнить, где спальня Катерины.

Дверь была приоткрыта. В полумраке угадывались очертания кровати, женской фигуры под одеялом. Гоша вошёл, закрыв за собой дверь.

Подошёл к кровати, сел на край. Женщина пошевелилась, но не проснулась. В пьяном тумане Гоша видел только тёмные волосы на подушке, изгиб тела под одеялом. Катерина.

Он наклонился, поцеловал спящую в плечо. Она вздохнула, повернулась на спину. Гоша скользнул рукой под одеяло, нашёл тёплую кожу, мягкость груди. Женщина проснулась, но не вскрикнула.

– Гоша? – сонный шёпот. – Ты вернулся?

Вместо ответа он поцеловал её в губы. Вкус был знакомый и незнакомый одновременно – что-то другое, но в пьяном состоянии он не придал этому значения. Руки скользили по телу, стягивая ночную рубашку.

Александра окончательно проснулась, поняла, что происходит. Гоша, пьяный, в её постели. Перепутал комнаты. Следовало бы оттолкнуть, объяснить ошибку. Но воспоминание об утреннем душе, о его сильном теле было слишком свежо.

Она ответила на поцелуй, помогла ему раздеться. В темноте их тела нашли друг друга легко, словно продолжая утреннее соитие. Гоша двигался медленно, пьяно, но от этого почти нежно.

Александра обвила его ногами, словно заключая в кокон тепла и желания. В её движениях не было ни стеснительности, ни колебаний, только уверенность и странное, запретное удовлетворение. Гоша словно растворился в этой близости, с каждым толчком уходя всё глубже в тёмные воды страсти. Александра охнула, почувствовав его внутри – звук был одновременно шоком и волной удовольствия, которая окатила её с головой.

Её глаза закрылись, позволяя себе забыться в этом мгновении – ни прошлого, ни будущего, только тот миг, когда их тела сливались воедино. Чувства вспыхнули ярче всего на свете; он был горячим и крепким, как столетний дуб под её пальцами.

Ее тело извивалось под ним в безмолвной симфонии удовольствия и острого томления. Казалось, плоть их говорила на своём тайном языке – там, где слова были не нужны. Толчки становились ритмичными аккордами стремления и освобождения. И всё это время какой-то тихий голос внутри твердил ей: "Это безумие", но ей было все равно – она знала только одно: этот миг принадлежал ей и никому больше.

Каждое движение казалось бесконечным погружением в просторы чувственности – там, где время остановилось и мир стал чем-то далёким и незначительным. Александра чувствовала себя живой как никогда ранее – влага на коже, тяжесть дыхания Гоши над ней. Она казалась забытой сиреной из старинного мифа – существом, что призывало своей красотой к гибели.

Он входил в неё снова и снова, с каждым разом вызывая у неё новый вздох наслаждения; каждое движение отзывалось эхом в самых интимных уголках её существа. Слёзы удовольствия увлажнили её щеки под прикосновением его губ; это была блаженная агония от переполненности чувствами.

Они занимались любовью тихо, стараясь не разбудить Катерину в соседней комнате. Только скрип кровати и приглушённые вздохи нарушали ночную тишину. Гоша целовал её шею, плечи, находя в темноте чувствительные точки. Александра выгибалась под ним, наслаждаясь тяжестью его тела.

Странным образом эта пьяная ошибка была нежнее их первой встречи. Может, алкоголь сделал Гошу сентиментальным, может, темнота добавила интимности. Они двигались в едином ритме, дыхание смешивалось, тела сплетались всё теснее.

Оргазм накатил мягкой волной. Александра задрожала, прижимаясь к нему. Гоша замер, уткнувшись лицом в её волосы, содрогаясь от разрядки. Потом обмяк, скатился на бок и через минуту уже спал пьяным сном.

Александра лежала рядом, разглядывая его профиль в полумраке. Утром будет неловко, когда он поймёт ошибку. Но сейчас было хорошо – тепло его тела, мерное дыхание, ощущение близости.

В это самое время Николай остановился перед спальней Катерины, покачиваясь. В голове мелькнула мысль, что он, кажется, что-то перепутал, но проверять уже не было сил. Рука нашарила ручку, толкнула – дверь поддалась.

Комната встретила его благословенной темнотой и прохладой. Пахло женскими духами – что-то цветочное, с нотками сирени. Николай на мгновение замер, пытаясь сообразить, почему его комната пахнет иначе, чем обычно, но алкогольный туман в мозгу не позволял делать логические выводы.

Ноги сами понесли его к кровати – белое пятно в темноте. Он рухнул на неё всем весом, не снимая даже ботинок. Матрас прогнулся, скрипнув пружинами, а из-под одеяла донёсся сонный женский голос:

– Гоша? Ты вернулся?

Катерина спала чутко, как все женщины, привыкшие ждать. Она почувствовала знакомую тяжесть мужского тела рядом, вдохнула запах алкоголя и табака – обычные спутники Гошиных посиделок.

– М-м-м-м… – невнятно пробурчал Николай, уткнувшись лицом в подушку.

Его сознание плавало где-то между сном и явью, не в силах осмыслить происходящее. Мягкая постель, женское тепло рядом – всё это казалось естественным продолжением пьяного вечера.

Катерина повернулась к нему, обняла, прижалась. Сквозь тонкую ночную рубашку чувствовалось тепло её тела. Руки скользнули по его пиджаку, нащупали пуговицы.

– Опять нажрался, – ласково проворчала она. – Ну что ж ты так, милый. Давай раздевайся, неудобно же в одежде.

Её пальцы ловко справлялись с пуговицами, стягивали пиджак. Николай покорно поднимал руки, позволяя себя раздевать, как ребёнка. В его затуманенном сознании происходящее казалось вполне логичным – кто-то заботится о нём, помогает устроиться удобнее.

Рубашка последовала за пиджаком. Катерина расстёгивала пуговицы одну за другой, её движения были привычными, отработанными. Сколько раз она так раздевала Гошу после его загулов, укладывала спать, ворча для порядка, но в глубине души радуясь, что он вернулся домой.