Ржу с клинка смывают кровью

В глаза бросилось нечто играющее красками. Рукоять Пьющего Души струилась цветными переливами. Что-то двигалось по ней, будто жидкость.

«Вещица Халлстеинна?» – похоже, он применил ту штуковину, чтобы оружие «поддалось».

Внимание от меча отвлёк протяжный пугающий вой. Ормарр всматривался в заросли внизу, пытаясь понять, что происходит, ведь казалось, что это человек.

Наконец Червь расслышал и бормотание. Новый стон и новое причитание, теперь разборчивое:

– Как же мне холодно…

Ормарра сковала новая волна страха. Он узнал Эгиля, но с трудом верил, что тот ещё жив.

– Как же зябко, – окончания слов терялись в дрожи дыхания. Голос следопыта тонул в ночи, цепенея от её хлада.

Поступь мягких лап донеслась до навострившего уши Червя. Кошачий глас, отчаянный крик Эгиля, недолгая возня, и тишина.

– Вотан, прибери его в свои чертоги, – беззвучно зашевелил губами Ормарр.

«Они ещё здесь. Адова троица нелюдей, перекидывающаяся в животных».

Закликала птица. Подумалось – сокол.

Руки уже порядком затекли, обнимая клён. Но двигаться с места опасно!

Скрип ветвей, что-то сверху. Ормарр поднял голову. Полы тканой рясы качнулись в паре метров над ним:

– Меч у тебя? – шёпот опустился, обжигая слух.

«Халлстеинн?! Не может быть! Как?!»

– Да, – тихо процедил растерянный Червь.

– Хорошо. Замри пока на месте.

Птица крикнула вновь, совсем рядом. Крылья захлопали ещё выше. Ормарр посмотрел, как Халлстеинн устремился по дереву ввысь, и зажмурился. Странные шорохи, крик компаньона. Что-то закапало сверху, заструилось, полилось с раскаченных ветром ветвей. Пугающие звуки, хрипы, стоны высоко над головой только подтверждали, что стекающая вязкая субстанция вовсе не дождевая вода. Ормарр обнял клён левой рукой ещё крепче, нащупывая правой стекающую с темечка дрянь. Даже в сгущающемся мраке было понятно: это кровь.

Громкий треск всё там же, сверху, предвестил о грядущем. Что-то крупное падало вниз, ломая ветви, разгоняя звуки в спокойствии затихшего ненастья. Что-то крупное лишь сверкнуло уже знакомым радужным переливом, оставив после себя в воздухе мелкие парящие перья. Ормарр не успел посмотреть вниз, его окликнули с выси:

«Dormit, sed adhuc exregiscimini.Тот, что спит, но ещё проснётся.Evigilabit certe et obsteret clamoribus suis et gemitu omnium inimicorum moruorum, quis prope erit.Непременно пробудится и оглушит своими воплями и мертвенными стонами всех врагов, что окажутся рядом».

Халлстеинн шептал протяжно и певуче. Похоже, он обращался не к компаньону. Оружие короля зимы дрожало в ножнах, отзываясь на песнь как на заклинание. Бродяга спускался.

«И вернётся сын в дом своего отца.Et filius revertetur ad domum patris sui.И успокоятся души тех, кто был проклят на веки вечные.Et animas maledictorum in secula seculorum requiescent».

Халлстеинн прыгнул, наваливаясь на Червя. Удержаться не было никакой возможности. Ормарр слетел вниз, ломая спиной ветви клёна. Плут, встретившийся ему когда-то в таверне «Горячий бык», наседал сверху. Оскалу чёрных зубов и бездне налитых кровью глаз Халлстеинна позавидовал бы в устрашении любой хищный зверь. Адовы твари, пришедшие следом за ними в могильник короля зимы, не обладали и долей его богомерзости.

Тело вбило в размокшую почву с тупой сквозной болью.

Халлстеинн прекратил скалиться, отстегнул от пояса раздавленного Червя ножны, поднялся, как ни в чём ни бывало, и отправился прочь.

«Где же валькирии? – успел подумать Ормарр. – Я готов. Я готов? Я готов…»

Голубка I

Утренняя звезда короновала приближающуюся зарю.

Голубка вслушивалась в небо всю ночь. Шум крыльев, скрежет стали, песни тёмных клинков и древние заклинания звучали для неё постоянно. Сегодня они перемежались с близкой стихией, но оставались различимыми. Иногда с рябью пространства-времени Голубка улавливала реликты далёких катастроф. Самосуть Вселенной колыхалась, память всего сущего расползалась по ней. Но своего Бога сестра Сокола больше не слышала.

С вершины утёса открывался вид на простор над безбрежным морем. Небеса и вода разделились полоской света. Чужое солнце восходило над чужой землёй, знаменуя для Голубки лишь ещё одно потрясение.

Волчица и Тигр почтили Гнездо своим визитом. Сокол погиб, иначе они бы не поднялись к его сестре.

Тело брата, искалеченное падением, уже лежало на полу их жилища, когда Голубка вернулась с утёса. Так погибают гордые птицы. Волчица и Тигр стояли рядом, смотрели на сестру Сокола с грустью. Но она знала, что эмоции не касаются её брата.

– Пьющий Души, – поняла Голубка. – Вы упустили меч. Случилось что-то очень странное, что-то, что сломало крылья Сокола.

К чему отвечать, если ответом будет «да»? Молчаливое согласие куда красноречивее.

– Странник прибудет совсем скоро? – Волчица боялась.

И не зря.

Голубка взглянула на её ожоги. Ради этого никто не пошевелит пальцем. Без глаза и даже без руки можно бороться. Шрамы только напоминают об уроках. Люди – жестоки и не так просты, как могут показаться.

– Я предупрежу Странника, что нам не обойтись без Смотрительницы, – Голубка взглянула на Тигра. Тот лишь смиренно урчал. – Что встало на вашем пути? Расскажите мне, прежде чем они прибудут.

– Мифрил.

Ответ Тигра обеспокоил Голубку. Люди некогда владели этим металлом, но давно утратили.

– Они знали, – в этих словах Волчицы слышалась тревога. – Вернее один из них. Чужак, что похитил меч, владел навыком сковывания орихалька мифрилом.

С этой вестью пришлось осознать неминуемое. Весь Зверинец должен собраться вместе.

ПЕСНЬ ПЕРВАЯ

«Скажу, я здесь, возьми меня,

Смотри, ладонь не обожги.

Звучит мелодия, звеня,

И сзади слышатся шаги…

А песнь песней моих тиха,

Ведь я пою за упокой.

И крик проспишь ты петуха,

Когда уснёшь в боку со мной…»

Филип I

– Зверинец, – задумчиво протянул Филип. – Так они сами себя называют? Им подходит.

Леди Булава сложила руки на груди:

– Я думала, ты это уже слышал, – она прицыкнула. – Толку от тебя совсем мало.

– А чего вы ждали? Я музыкант, а не энциклопедия.

Бард, известный в Скайсдоре как Филип Молчаливый, не лукавил с Леди Булавой. Ему и в самом деле немногое знакомо о таинственном обществе, охотящемся за тёмными клинками.

– Я теряюсь в догадках и о том, зачем было хватать меня и Руби и увозить чёрт-те куда! Самое настоящее похищение знаменитых бардов!

– Задержание с целью допроса. Мы служим ярлу Фолпура – Густаву Северному Ветру, я уже говорила, – Леди Булава дёрнула нижней челюстью.

«Стоит быть осторожней. Она разозлилась».

На самом деле её звали Брунхильд, хотя бы она так представилась, но Филип дал двухметровой бабище, выбивающей из него информацию кулаками и пряниками, более подходящее имя. И уверялся в своём остроумии, глядя на ёжик волос, торчащих на огромной башке во все стороны как шипы на утренней звезде.

– От моей подруги толку больше?

Усмехался бард не на пустом месте.

Руби «Златовласка» Роуз – его подруга, коллега и спутница, – нема. Она не родилась такой. Руби – певица, автор песен и знатный обогатитель фольклора. Свой голос златовласая красавица потеряла, когда её повесили. Да, она выжила, на это сыграли случай, удача и Филип, оказавшийся рядом. Впрочем, вместе с голосом Златовласка растеряла и многое другое. Грязная седина, вкравшаяся в копну кудрей, лишила прозвище прямого смысла. Травмы, глубокий стресс, испытанный на пороге смерти, откликнулись со временем на облике прекрасной Руби Роуз. Филип познакомился с ней до печальных событий в очевидно юную пору. Морщины, появившиеся предательски рано, следы от колючего хомута на шее, всё это не красило деву. Но она не скрывала изъяны, скорее даже наоборот:

«Чтоб вопросов меньше было», – писала на кусочках бумаги Руби Филипу в начале своего немого пути. Спустя месяцы неразлучной работы и странствий барды стали понимать друг друга, используя жесты и мимику.

– Скорее вопросов прибавится, – качал головой Филип.

Но Руби поясняла, что её волнуют только те, что произнесены вслух:

«В фантазиях пусть хоть сказки придумывают. Чужим домыслам я, один чёрт, не хозяйка».

Агональное состояние, испытанное Руби, украло у неё немало, но и дало с лихвой. Вдохновение, новые горизонты идей, глубину и осмысленность творчеству. Девушка не могла петь, но это прекрасно делал Филип. Она писала и аккомпанировала в уголке, а он блистал перед публикой. Проникновенный голос, артистичная грация и фирменные взмахи медных вьющихся волос приковывали взгляды как женщин, так и мужчин. В своих гастролях по Скайсдору барды успели объехать Бэрбелл, Кроссвинд, Айскрест, даже Фолпур, чьему ярлу служили Леди Булава и её сподвижники.

В родном фольке Брунхильд и Ко, по каким-то причинам, они Филипа и Руби со своим «задержанием» не настигли. Неприятная встреча состоялась гораздо позднее, когда Роуз и Молчаливый прибыли со своими выступлениями в южный край.

***

На главной улице гористого Клейта, то взлетающей над бедняцкими кварталами, то равняющейся с ними на склонах холмов, процветало немало питейных заведений. Филипа уже давно не интересовали те, что окружены мастерскими и тонут в дыме ремесленных труб кузниц. Дорогие постоялые дворы хвастают в погожий день видами на далёкие пики Мидлкроуна. Горная гряда то золотится на солнце, то серебрится под серым небом. Постояльцы «Собаки-Бабаки», где можно забраться на крышу, а коль нет ветра, то и посидеть там, готовы раскошеливаться на эти самые золото и серебро. Воистину красивая гостиница. Филип слышал о ней и на Железном тракте, и в Айскресте, и, конечно же, по дороге от Кроссвинда к Клейту. Сплетники кичились и с гордостью ведали о ночах и вечерах, проведённых в «Собаке-Бабаке».

С названием была связана весьма интересная история. И, несмотря на то, что кто-то уверял, якобы это действительно такой знаменитый пёс, истинное происхождение крылось в другом. Филип выслушал длинную байку, повстречав разговорчивых купцов, но повторять её даже про себя не решался. Вспоминал только конец, сдержанно улыбаясь:

«А у неё губы холодные…»

– Самое достойное место для самых достойных музыкантов, – Филип Молчаливый так и сказал Руби Роуз, когда они въехали в резные ворота южного града в своём наёмном экипаже.

Златовласка, утомлённая летней духотой, обмахивалась веером. Она кивнула без эмоций. На севере никогда не жарко по-настоящему. Уроженец Аэб-Гаала, Филип, знал об этом лучше любого скайсдорца или заспианца. Но Руби истинная северянка, голубоглазая дева льдов и ветров. Для неё Клейт это юг.

Веер Роуз подарил Молчаливый. В Скайсдоре опахала никогда не делали, этот предмет с его далёкой родины Филип вручил Руби в знак самой тёплой дружбы и благодарности за новые рифмы, аккорды и наитие. Кроме того, барду казалось, что диковинный аксессуар отвлекает на себя внимание от тёмно-фиолетовой полосы на горле подруги и вечно-хмурого выражения бледного лица, морщащегося по поводу и без.

Филип подал руку, поддерживая Руби на выходе из экипажа. Она улыбнулась. Галантность, судя по всему, до сих пор ей нравилась.

Навстречу первым вышел стряпчий. Барды заплатили серебром. Благодарный юноша поклонился и вместе с кучером занялся экипажем и лошадьми. Ещё два серебряника достались встречающей музыкантов хозяйке «Собаки-Бабаки». На самом деле владельцем оказался её муж, но обрюзгший старик правильно сделал, делегировав обязанность приветствия грудастой молодой супруге.

Снова запустив руку в кошель, Филип достал ещё шесть серебряников:

– А это за особое гостеприимство для нас.

Благодарная жена владельца «Собаки-Бабаки» сыпала комплиментами и обещаниями в ответ, а Руби неодобрительно мотала головой, сморщив губы гармошкой.

– Щедрость всегда возвращается, дорогая. Ты же знаешь, – подмигивал в ответ Филип.

И это действительно так. Вечером, когда просторный зал со стенами, увешанными шкурами диких зверей и диковинными гобеленами, принимал гостей, дневное радушие возвращалось к бардам. Вокруг огромного очага посреди собралось не меньше сотни почитателей творчества Роуз и Молчаливого. За длинными столами, круглыми бочками и на полу, на оленьих шкурах с кружками эля, грога и чистейшего мёда сидели, разинув рты и сверкая глазами, купцы, наёмники и кметы всех возрастов.

«Сюжетов полон мир чудных,Плетём из них мы песнь свою.Мы ткём о временах лихихСудьбы сукно в ином краю.Берсерки, рынды, рыкари,В мехах с секирами в рукахВо славу северной зариСошлись с врагами вы в снегах.За честь и доблесть, за друзей,За дом, семью и за любовьСтояли стражей рубежей,И знаю, что готовы вновьСлужить сердечному порыву,Добру, богам и зову крови.А мы о вас споём с надрывом,Увековечив в красном слове», —♪♪

Филип пел со всей душой, а Руби аккомпанировала, раскачиваясь в такт проникновенной мелодии. С этой песней они заработали первые овации и монеты. Традиционно Молчаливый исполнил хорошо знакомую на севере балладу о своём товарище Волэне Надсон-Нарбуте, которому помогал в спасении Кроссвинда годы назад, и о великом конунге Скайсдора Иваре Чистом Ручье Хедлунде, с которым подружился благодаря подвигам минувших дней:

«Как блестят под лунойКупола древних гор,Так зовёт за собойОкунуться в фольклорЭта песня о тех,Кто зажёг в нас костёр,И увёл за мечтойКаждый меч и топор.Ивар Чистый Ручей удалой,Размывающий скверну и грязь.Ивар Чистый Ручей наш герой,Он богами нам посланный князь.Он тот сын, о котором мечтает отецВ каждом доме великой страны.Он тот муж, тот храбрец, тот боец и мудрец,В кого женщины все влюблены.Даже тёмный клинок,Испивающий души,Подчинил ему рок,За ненастьем идущий.Не забыт тот боец,Что бок о бок сражался,Тот лихой удалец,Что вне песен остался.Волэн Звёздная Сталь – богатырь,Эту землю от зла излечи!Волэн Звёздная Сталь – ориентир,Нам светящий в безлунной ночи.Он тот брат, о котором мечтает любой,Он надёжный и преданный друг.Заслонит своих близких широкой спинойИ сразит богомерзких тварюг!»♪♪

Пел Филип и о матери конунга Ивара, Альвейг Молнии Запада ♪♪,

объединившей поколение назад северных ярлов востока и запада под знамёна своего супруга Уве Хедлунда. Патроны «Собаки-Бабаки» рукоплескали и щедро осыпали медью и серебром.

Клейт достаточно велик. На холмах среди гор поселилось не меньше пятидесяти тысяч северян. Торговцы с завидным постоянством прибывают в южный оплот, чтобы закупиться кузнечными материалами из рудников Мидлкроуна и Пепельных гор.

Две недели Филип и Руби выступали здесь. Далее барды планировали навестить Дирпик, но уже готовясь к выезду, у самих городских ворот Клейта они наткнулись на препятствие.

Наёмный экипаж затормозил. Руби неприличными жестами выразила негодование. Филип вслух поинтересовался: «Какого полового органа?» Пришлось выглянуть. Кучер сам пребывал в шоке. Ещё бы! Толпа перекаченных здоровых северных баб самой брутальной наружности обступила повозку прям посреди широкой улицы.

– Что такое? Дайте проехать! – Молчаливый не мог представить, что ему, знаменитому менестрелю, сможет пригрозить кто-то средь бела дня да ещё в присутствии городской стражи.

– Скальд Филип Молчаливый! Я – Брунхильд, одна из Сестёр Ветра. И у нас приказ от самого ярла Фолпура, Густава Северного Ветра, взять Вас под стражу.

Леди Булава что-то говорила ещё, зачитывая свиток, Филип уже не слушал. Кстати, более на «Вы» она к нему не обращалась.

– Женщина! – возмутился бард. – Какой ярл, какой Фолпур! Ты в Клейте, а я – друг конунга Ивара Чистого Ручья. Ты хоть представляешь, что говоришь? Какое ещё «под стражу»?!

Названные Сестрами Ветра спешивались. Задница подгорала. Руби вылезла на крик товарища, вопросительно дёргая руками.

– Вот, это злые плохие бабы, будут злиться, плохиться и… похоже, бабиться. Или просто биться.

Тогда Брунхильд впервые врезала Филипу в челюсть, вырубив менестреля. Руби, вроде как, никто не бил. Кучера прогнали в шей, захватили наёмный экипаж и прямо в нём доставили бардов на заставу Врорк. Основные пограничные воины давно сосредоточились в Ниглертоновской заставе, присоединённой после заспианской войны. Расположились в пустующей казарме, что-то там предъявив начальнику укрепления. Об этом в торопях поведала Руби, когда Филип пришёл в себя после зуботычины Брунхильд. Тут же явились все эти бабищи и началось, что началось.

Теперь барды там, где есть. На допросах. Разделённые.

***

Леди Булава, дёрнув несколько раз челюстью, всё-таки успокоилась.

«Хорошо», – Филип выдохнул, осознавая, что не получит под дых за свою дерзость хотя бы ещё один раз.

– Больше ли толку от твоей подруги? Пока не знаю, немую Руби допрашиваю не я.

Брунхильд придвинула стул, поставив его напротив того, где сидел Филип, пристёгнутый кандалами. Грозная дознавательница села, облокотившись руками и грудью на спинку, повёрнутую к барду.

– Это ведь они виновны в увечье твоей подруги? Зверинец?

Расположилась Леди Булава доверительно. Сменила кулаки на «пряники». Своя, сочувственная.

«Говори, я хочу помочь, я на твоей стороне, – Филип сдержал смешок. – Только это не похоже на правду. Да и не знаю я, что тебе рассказать. Почитай мои песни, больше узнаешь».

– Похоже на то. В Гандвике дело было. Лютый ужас навис над рыбацким посёлком, а мы там пытались порядок навести. Кто чем мог. Руби допрашивает кто-то из твоих сестёр? Точно не та, что смотрит за нами прямо сейчас…

Филипа не покидало ощущение чьего-то присутствия. Чужой взгляд мозолил затылок. Брунхильд уводила взгляд в сторону несколько раз, выдавая барду, что она, очевидно, не главная здесь.

– Чьи имена ты слышал в Гандвике? – дознавательница проигнорировала вопрос, пресекая попытку манипуляции Молчаливого.

«Будем играть по вашим правилам, деваться некуда».

– Голубка. Её имя не сходило с уст всех, кто ввязался в историю. Её доставили в Гандвик наёмники твоего ярла. В этом сомнений нет. Густав Северный Ветер самолично велел конвоировать рыскавшую по курганам и попавшуюся на этом девку в Бэрбелл. Только тот, кому предстояло судить Голубку, отправился в Гандвик, вот наёмники и притащили проклятую суку к Чёрному озеру.

– Ярл Густав знал, что она вместе с подельниками искала тёмные клинки, но даже не подозревал в то время о Зверинце. И, конечно же, не мог представить, что на дне Чёрного озера проснётся ещё одно зло.

Воплощая в жизнь присказки старух, недоброе нечто и в самом деле пробудилось в ту пору где-то под толщей воды. Округа встрепенулась нежданным безумием, смертями и кошмарами. Гандвик прочувствовал на себе силу тёмных клинков.

– Признаюсь, – Леди Булава развела руками, – я не была очевидцем сил, подобных тем, что ты или Руби описывали в своих песенных сборниках. Какова доля приукрас в них?

– Всё, что касается древнего оружия, записано с наших собственных наблюдений и неоспоримых рассказов других свидетелей. Мечи, как мне известно теперь, выкованы из необычного металла – орихалька. Его наравне с мифрилом и кримонитом выделяют из метеоритной руды. По крайней мере, выделяли. Слыхивал о кузнецах Кугруга, ныне мёртвого королевства, занимавшихся этим.

– О Кугруге ещё поговорим, – закивала Леди Булава.

Филип немного догадывался, о чём пойдёт речь. Но потом, так потом.

– Продолжать об оружии королей зимы? – бард старательно вкладывал в интонацию ноты обиды перебитого невеждой артиста. – Тёмные клинки способны влиять на сознание людей, как тех, кто ими владеет, так и окружающих. Радиус и глубина влияния повод для раздумий и даже дискуссий, не стану устанавливать рамки. Главное – они опасны.

Леди Булава с нервами встала, стул зашатался, скрипя и постукивая о пол ножками:

– Если бы это было не так, никто бы тебя сюда не привёз! Конечно, они опасны! Я это знаю, мой ярл это знает!

Брунхильд выдохнула, Филип смотрел, как она сжимает кулаки:

«Нет, нет, только не по лицу…»

– Зверинец, – выпалил трубадур, привлекая внимание к сведениям и отвлекая свою дознавательницу от чешущихся кулаков. – Кроме Голубки я знаю ещё одно имя. Странник.

Леди Булава аж хрустнула шеей, резко повернув голову, нахмурила лоб и прищурилась. Складывалось впечатление, что о нём она слышит впервые.

– Мне знакомы имена Сокол, Голубка и Волчица, есть ещё Кунь, – интонация Брунхильд сменилась на какую-то философскую, протяжную. – Странник… Не животное и не птица.

Тут и не поспоришь. Филип пожал плечами, весьма сдержано, кандалы не позволили развить амплитуду привычного позёрского жеста.

– Возможно, он занимает какое-то особое место в их иерархии.

– Так-так, я запомню. Он чем-то выделялся? От той же Голубки?

– Разве тем, что его я встречал дважды.

Это было правдой. Филип без лукавства уточнил Брунхильд, что пересекался его путь со Странником не только в Гандвике, но и за четыре года до того, в Айскресте. Трубадур готов был поведать больше, но Леди Булава, посмотрев в сторону, буркнула, что ей это сейчас не интересно:

– Клубок из загадок слишком плотный и путанный. Не усложняй. Без импровизаций и лишней инициативы. Я спрашиваю, ты отвечаешь.

Филип кивнул.

«Прекрасно. Только бы эти допросы скорее закончились».

– Голубку в Гандвик доставили наёмники ярла Густава. Ты успел с ними познакомиться?

– Хрут и Скегги. Мастер и слуга. Руби прекрасно о них написала. Да, успел. Хрут, правда, долго не протянул. Не сомневаюсь, что тут главную роль сыграл тёмный клинок. А вот Скегги… Замечательный парень. Скегги по прозвищу Младший Сын. Я как-то сидел в таверне, в Гандвике, напевал о героях. Тогда-то я и подумал, что малец только начал свой путь, и я напишу ещё славную балладу о нём.

По движению губ Леди Булавы читалось немое: «Так-так». И Филип с удовольствием продолжал:

– Темноволосый парнишка с пронзительным взглядом серых глаз, лет двенадцать тогда было ему, всё лицо в шрамах, большая часть старые, но и свеженьких парочка. Сиротская жизнь, служение наёмнику, передряги, сражения, каждая отметина – свидетельство его силы, напоминание о состоявшейся победе. Грамоте Скегги не был обучен, но умом обладал живым. Он и Хрут тогда привезли Голубку лагману Готтфриду Беку. Тот пытался наводить порядок в Гандвике по распоряжению своего брата – ярла Бэрбелла и Дола Высоких Курганов Нормуда Чёрно-белой Горы. На самом же деле, лагман просто казнил всех кого не лень, прикрываясь богом справедливости – Зиу. Скегги тогда помогал информацией в расследовании. Я ж говорю, смышлёный и юркий малец, а главное – отважный. Только вот с Готтфридом Беком у них что-то не задалось. Уже позже до нас с Руби дошли слухи из Бэрбелла о судьбе и одного, и другого. Если сказать коротко: Скегги поспособствовал тому, чтобы Готтфрида его брат-ярл изгнал. А самого парнишку вознаградили.

– Что с ними сейчас?

– Готтфрид… Возможно, уже загнулся. А Скегги… Вроде как, до сих пор в Бэрбелле. И жизнь его бьёт ключом. Поделиться последними сплетнями?

Скегги I

В погожее утро заря золотила гриву Хримфакси, подчёркивая неземную красу скакуньи. В мрачный же день чёрный как смоль окрас и серебристая, точно тронутая инеем грива напоминали о лошади Нотт – богини ночи из «Придания о сёстрах» в «Старшей Эдде». Точно так же, как в сказах о высших Хримфакси проявлялась, волоча за собой колесницу с завораживающей луной, в свете ночных огней одноимённая лошадь Скегги пленяла в разы сильнее, чем днём.

Показавшаяся луна приветствовала с чистого неба всадника и его лошадь. Грива Хримфакси развевалась дуновениями прохлады летних сумерек, а глаза отливали багром. Встречный ветер откидывал волосы Скегги назад, оголяя все шрамы на его лице. Топот копыт заставлял встрепенуться птиц, а полевые звери бросались прочь в ужасе. Прикрывали рты и фермеры, видящие наездника на пугающей скакунье. До Скегги по прозвищу Младший Сын доносились не только ропот и нервные вскрики. На бэрбеллских улицах и площадях он слышал о себе и Хримфакси слова, наполненные предрассудками и опаской: