Жрец со щитом – царь на щите

Он не поверил мне.

Ливий встал и протянул руку. Я с улыбкой обхватил его запястье, чуть дёрнув на себя, в то время как он отразил моё действо, и на удивление его рукопожатие оказалось цепким.

Одним лишь взглядом я вопросил: «Ты уверен, что я не знаю, где ты на самом деле прячешь клинок?»[10]

Мне ответили: «Уверен, что знаешь. Но мы начали агоналии – и будем играть в них до победного».

Приходилось воображать людскую трель, которая в обычные дни наполняла торговые ряды Бычьего форума. Слышались резкие запахи скисшего молока и гнилого мяса, древесины, сена и навоза. Уголком глаза я улавливал хаотичные облака из мух – и они впрямь зависли над коровами в стойлах и говядиной. У коров не шевелились хвосты, которыми они отгоняли насекомых.

Я обошёл рынок по кругу, увязая сандалиями в грязи. Солнце склонялось к горизонту – почти весь день ушёл на похороны Атилии. Мне думалось, что несправедливей удела и представить сложно. Проклятая с детства, жрица нашла спасительное пристанище в ногах богини очага, но и там её попытались растлить. А завершился короткий век жестоким убийством.

Утренний кошмар камнепадом обрушился на голову. Я остался посреди дороги, облокотился о скособоченную телегу. Под ногами хлюпала земля, пока я переступал, ощущая, как сгущаются сумерки вокруг и внутри. Ничто не обнадёживало меня – и я не мог положиться ни на кого, кроме себя. Стоило подумать об отце, оставленном на Священной дороге, – и тут же посещали мысли о том, как кто-то из северян или восточных захватчиков перережет ему горло. От уха до уха. И нашему добродушному царю. Вот «потеха»!

– И ждать нельзя, и торопиться чревато! – Я со злости пнул телегу, и она окончательно развалилась.

Похлопав по щекам, я собрался и, минуя указы Ливия, отправился к Дому Весталок, чтобы застать его врасплох.

Возвратившись на место бойни, я спрятался за арочную колонну домуса и выглянул. Как и ожидалось, силёнок у Ливия не хватило, чтобы полностью вытащить здоровяка-этруска из воды. Что сказать: пусть я был крепко сбитым, сильным и широкоплечим, но сволочи удалось на раз-два уложить меня на лопатки. Так могли немногие: разве что дубильщик Секстий. Торгаша Ливий вынул частично и свесил наполовину с бортика водоёма. С чернявых волос и бороды капала зеленоватая вода.

Мне пришлось высунуться, чтобы найти Ливия: он пришёл со стороны храма со странным набором в руках. Я распознал курильницу, палочки для розжига, сосуд с неизвестной мне жидкостью и камешек необычной формы. Ливий разложил предметы перед собой и принялся растирать палочки, чтобы вызвать огонь. Когда над курильницей затянулся дым, Ливий достал жертвенный кинжал и поднял на ладонях к небу, шепча неразборчивые слова.

«Что он вытворяет?»

У меня упала челюсть и сползлись к переносице брови.

Ливий отложил нож и выпил из сосуда. Взяв мертвеца за загривок, влил содержимое ему. Багровая жидкость вытекла у того изо рта. Схватив нож, он уверенно саданул торговцу по шее и омыл камень в крови.

Я не выдержал и покинул укрытие. Сдавив до хруста кулаки, которыми потрясал в сторону сумасшедшего Царя священнодействий, осыпал его проклятиями:

– Ты некромант! Я так и знал, что ты такой! Чёрная маг… – Меня прервало просвистевшее лезвие: кинжал, вылетевший из рук Ливия, вонзился в землю в дигите[11] от кончиков пальцев на ногах. От багрянца на чёрном лезвии мой взор медленно поднялся к Ливию.

Он смотрел на меня в позе, из которой метнул нож. Выпрямившись, кинул в меня чем-то ещё. Я поймал и кровавый булыжник. Разглядев вещицу, заметил обвислые груди, дряблый животик и источенную безносую физиономию. Истыканная иглами фигурка безликой женщины.

– Колдуны насылают порчи с их помощью, – пояснил Ливий. Он сложил руки на груди; его взгляд не сулил доброго исхода нашей беседы. – Нашёл при этруске. Похоже, как анкил и маска, реликвия упасла гадину от злого рока.

– Да покарает тебя Марс праведным копьём, ущербный Туций! – Я переступил кинжал и в два счёта оказался перед Ливием. Схватив его за грудки, приблизил своё лицо к его. – Что ты себе позволяешь?

– Зачем ты следил за мной? – Он совсем не боялся, что я его ударю. Печальная улыбка так и зрела на устах. – Разыграл для тебя представление. Ты, наверное, так меня не любишь, что готов поверить в любую черноту, лишь бы она соответствовала твоему мнению.

Не верил, что я был в шаге от того, чтобы подпортить правильные черты его лица? Какая неосмотрительность с его стороны.

– Да, Ливий, да, – ответил я, вперив взгляд, – да, я вспыльчив и несдержан – лёгкая причина для твоих страдальческих поз. Только посмотри, – мой палец завис над его носом, – не я развёл жуткую сцену с ритуалом, чтобы позлить кого-то.

– Суровый, но урок, – ответил он, вцепившись в кулак, который я держал на уровне пояса. – Бей, если не умеешь их усваивать.

– Урок? Кто их даёт? Духовный наставник Ливий Туций Дион? – я засмеялся и ослабил захват. Оттолкнул Ливия, покачивая у лица фигурку. – Обшаривая труп, по-мальчишески воспылал к грудастой Венере. Мыслитель, ну куда деваться! – Я со злостью плюнул под ноги Ливию и разбил с размаху гипсовую деву. Она раскололась натрое. – Пошёл ты!

Ливий вздрогнул и шумно сглотнул, когда реликвия рассыпалась. Его кадык ходил ходуном. Казалось, Ливий был готов впасть в слёзы или в ярость и нашпиговать меня клинками, как куклу вуду.

Я гневно потряс руками и, ничего не вымолвив, сопя от негодования, потащился по улицам. Темнело – и я отправился в тёплое место, чтобы переспать со всем кошмаром, свалившимся за день.

Приснился дурной сон – я проснулся, с шумом набрав воздуха. Сердце бешено колотилось, и я таращился вокруг, смутно ища в расплывавшихся стенах остатки кошмара. Протерев глаза, пригляделся – предметы обрели чёткость. Меня окружало скромное убранство, вазы с цветами, вышитые полотна и ритуальные таблички с молитвами.

Я уединился в экусе – гостиной домуса – в окружении колонн, окон, цедивших лунный свет через ромбовидные решётки, и амфор, покрытых угольной глазурью. Лектус подо мной представлял собой кривую и неудобную конструкцию, от которой ныла спина. Я потянулся, хрустнул суставами, наклонил голову к левому, затем к правому плечу.

«Не можешь уснуть, Луциан, займись спортом», – сказал я себе и стал отжиматься.

На Дом Весталок, избранный мною для ночлега, опустилась ночь. В объятиях сонной, томной богини ночи Нокс я собирал мысли по крупицам, поднимая и опуская тело в идеально ровной планке.

Положение шаткое: уйти означало оставить беззащитный народ, остаться – сдаться и не решить проблему. Уйти куда? Остаться ради чего? Многие вопросы занимали беспокойный ум, пока на втором этаже, прямо над макушкой не раздался грохот и звон, будто что-то разбилось. Я прервал тренировку и, промахиваясь впотьмах, с горем пополам нашёл священный щит. Вооружившись им, взбежал по лестнице.

По стенке бесшумно прокрался к помещению, из которого доносились шорохи. Замахнувшись щитом, опустил его пару раз со свистом разрезаемого воздуха, чтобы проверить, хорошо ли бьёт.

Я прислонился к косяку. Новый шум: мне показалось, что я услышал голос воскресшего этруска. Шок вытеснил страх, я с боевым кличем залетел в ценакулу и нанёс отработанный удар.

Но щит всколыхнул гладкие волосы на знакомой башке. Ливий согнулся в три погибели, устояв лишь с помощью клинии, в которую вцепился. Я перевёл дух и приставил анкил к стене.

– Слышал, что Рим был некогда деревней, – заметил я, – но чтобы двое не могли разминуться… Погоди-ка, что это с тобой? Ты ранен?

Я схватил Ливия за плечо, но он выкрутился. Поставив его на ноги, вдохнул и со вздёрнутыми бровями отпрянул.

– Бахус милостивый, ты налакался, что ли? – засмеялся я.

Особенно потешно смотрелось, как Царь священнодействий, с персиковыми от румянца щеками, искал горизонтальную поверхность, но находил, судя по нетвёрдому шагу, лишь кривые оси. Затуманенные очи пьяно взирали меж суженных век. Ливий икнул, положил палец поперёк губ и глубокомысленно изрёк:

– Чу-чу-чуть-чуть.

– Заметно.

Я уже покатывался со смеху. Ливий юмор не разделил – по-детски сдвинул брови и хмыкнул:

– Смеёшься. А я ведь… пытаюсь в твою шкуру вле-ой. – Шатаясь, он крест-накрест закрыл рот пальцами. – Влезть.

– В мою шкуру? – Смех сменился ступором. Я опустился на клинию и усадил упирающегося Ливия рядом. – Да сядь ты! Если ты из-за проклятия…

– Что с того? – Ливий шумно дышал через нос. Он облокотился о спинку, сделавшись похожим на кота, который пробрался на кухню, сожрал всё, что нашёл, и занемог от переедания. – Мне жаль, что проклятие опьянения затронуло тебя, а не меня.

М-да. Как ему не думать иначе, если при любой удобной возможности я проклинаю его род? В конце концов, до той поры, пока Фортуна не столкнула нас лбами, мне было неведомо, что хворь настигла и самого Ливия.

– Баран ты, что надрался. Мы должны держать ухо востро. – Я глянул на то, как Ливий сдерживает тошноту, и закатил глаза. – Отвлеку тебя разговорами. Мне помогает, если не думаю о… – Я изобразил рвоту и посмеялся. – Ну ты понял.

Со вздохом я закинул локти на спинку и обратил взгляд к скромным стенам. Потолочные перекладины, расписанные под плетение ольховых веточек, расплывались перед глазами, которые застилала пелена воспоминаний. Поглаживая серьгу, я поделился с Ливием одним эпизодом из прошлого.

700 г. до н. э., хижина Корнелиев

День был солнечным: в лазури неба плескались кучевые облака, очертания холмов растворялись в осенней дымке. В открытые окошки хижины залетал ветер и обдувал приятным холодком кожу. Молясь, чтобы очередной гребень не сломался о спутанные волосы, я методично расчёсывал их и шипел от боли.

Дверь была открыта или приоткрыта – не мог вспомнить наверняка.

Я находился в радостном предвкушении. Ливий, который считался мне больше чем другом, – названым братом – праздновал свой десятый день рождения. Мне на тот момент уже исполнилось столько же, но я непременно заявлял ему, что он младше, а потому мне следовало защищать его как старшему брату.

– Вот и готово. – Любуясь в зеркало, я расправил короткую юношескую тогу и отложил гребень на столик.

– Как же ты напоминаешь мне Аннию. – Отец вернулся в дом, совершенно неожиданно появившись в отражении.

Я обернулся, сияя от предвкушения повидаться с другом и наесться до отвала. Отец был моложе и подтянутее, чем теперь, но в глазах глубоко залегла скорбь.

Я был слишком мал, чтобы осознать потерю, но всегда поддерживал его, когда он тосковал. Мы часто отдыхали от жизни в Регии в скромной хижине на окраине города – в той, которую расписала талантливая матушка.

Тогда мне было неведомо, что убогая халупа вскоре станет пристанищем двух вакхантов.

Отец выложил на клинии одежды Царя священнодействий, выстиранные мной. Он улыбнулся, и я опустил взгляд, отразив его эмоцию. Хорошо, что он заметил: я мог быть хозяйственным. Мне хотелось, чтобы отец разрешил засадить сад в перистиле лилиями и завести несколько уток с пресноводными рыбками в писцине.

– Матушка была красивой, а я муж. Мужи не могут быть красивыми, – сказал я и подбежал к нему. – Погляди, отец, я поднимаю мешки с зерном по много раз, и у меня крепнут руки.

Я сомкнул кулак и напряг бицепс. Похлопал по каменным мышцам и оскалился: один зуб недавно вышибли в уличной драке с мальчишками, но отец пообещал, что у меня скоро вырастит новый, крепче прежнего.

Отец обнял меня, прижав голову к груди. Он взлохматил старательно уложенные волосы и ответил:

– Вы оба – мой дар богов. Я каждый день просыпаюсь с благодарностью, что Орк держится, чтобы не вернуть в царство моё второе сокровище. Видно, ты – моя отдушина, и боги потому не разлучают нас.

– Ну что ты, отец, я тебя никогда не оставлю. – Я смущённо шмыгнул носом, потеребил ноздри и привычно коснулся серёжки. Подпрыгнул. – Ой, у нас же с Ливием был уговор встретиться пораньше, чтобы он проводил меня.

– Так и не научился ориентироваться в городе? – улыбнулся отец, и я покраснел. – Передавай добрые пожелания юному Туцию. Не опаздывайте к обеденной трапезе.

– Нас угостят вином? – спросил я, занеся кулак перед дверным косяком, чтобы по привычке воздать почёт богу дверей. – Мы уже взрослые мужи.

– Полагаешь, если Антоний Туций Квинт – жрец Бахуса, он позволит двум мальчишкам набраться?

Я вздохнул. Что ж, причин для расстройства не было – мне ничего и не обещали. Однажды, думал я, когда вырасту, напьюсь вина, зацелую дев, а затем позабуду про блуд, отдам сердце служению и Царице священнодействий.

Обняв отца, я наспех собрал сумку, задержав довольный взгляд на льняном мешочке с подарком, и поспешил на встречу с Ливием.

На перекрёстке мы и столкнулись, ударившись лбами. Лишь посмеявшись боли, нашли ближайший холм – название затянулось былью. Взбежав, завалились на пушистый травяной ковёр. Пастух увёл рыжих коров к вершине, мимо проскрипела телега с громоздкой поклажей и, хихикая, промчались смуглые босые плебейки.

Быстрый ход массивных облаков отвлёк нас от дружеской драки, похожей на возню зверят. Я положил темя на сцепленные ладони, пожёвывая кончик мятлика. Ливий попытался оттереть зелень с тоги, но плюнул на это дело и сел, обхватив колени.

– Матушка заругает, – пояснил свои действия он со смущённой улыбкой. – Она не шибко радуется, когда я балуюсь.

Мы без договоров дотронулись до серёжек – шалость, за которую Кирка Туций здорово нас отчитала. И рассмеялись. Я выронил травинку, поэтому вытянул новый мятлик и пожевал сочный стебель.

– Ливий, а Ливий? Почему тебе дали такое имя? Небо было таким же синим в твой день рождения[12]? – поинтересовался я, продолжая любоваться облаками.

– В честь прадедушки, – ответил Ливий. – А ты родился солнечным утром?[13]

– Тёмной ночью, – передразнил я. – Отец рассказывал, что матушка быстро принесла меня в мир, то есть я был порождением стремительного света, пришедшего на этот свет.

– Лихо!

Мы замолкли, обдумывая разговор. Тишину нарушил Ливий – показав на несущееся по небосводу облако, предположил:

– Похоже на гуся.

– И ничуть не похоже.

– Похоже. На румяного запечённого гуся. А вокруг – ты погляди! – цитрусы, пропитавшие соком волокнистое мясо. Оно прямо отходит от костей, пальчики оближешь!

Я вскочил на ноги. Отбросив мятлик, закрыл собой солнце и спросил:

– Ты голоден?

– Пожалуй, да.

Удачнее момента для моей задумки и придумать было нельзя: я засунул руку в набедренную сумку и вызволил мешочек. Положив его в ладони друга, попросил поскорее открыть. Ливий так и поступил: вытащил засахаренный цукат необычного тёмно-зелёного оттенка.

– Во время януарских агоналий принято дарить сласти, чтобы не гневать Януса, – поделился я тем, что успел выучить, готовясь к обязанностям Царя священнодействий. – Сейчас ноябрь, а не январь, но раз сегодня начался твой следующий год, то пусть он будет урожайным и сладким.

– Луциан, ты приготовил лакомство сам? – Ливий бережно держал сласть в ладони, поднимаясь на ноги.

Он встал, счастливый до безобразия. Я остался очень доволен собой – признаться, переживал, что Ливию подарок покажется глупым.

– Да. Я не расскажу, какой у сласти состав, но, поверь, во всём Риме не сыщешь подобного рецепта! – бахвалился я. – Особенный подарок для особенного друга!

Ливий со смехом обнял меня и поблагодарил. Оторвавшись, он разломил угощение напополам и протянул мне одну часть. Я с непониманием склонил голову к плечу, но Ливий настойчиво положил половину в руку, а сам отправил в рот свою. Так мы разделили трапезу.

И тёплая осень, и голубое небо с цепью облаков, похожих на гусей, и холм, и наша с Ливием Туцием Дионом дружба – всё казалось вечным, незыблемым. Я отплевался, потому что идея смешать полынный порошок с лимонной начинкой оказалась дурной. Именинник жевал, старательно корча довольное лицо. Как мы смеялись, когда шли к домусу Туциев, чтобы насытиться до отвала и натворить забавных шалостей!

Всё казалось вечным. Всё казалось незыблемым.

– Кто мог знать, какое горе нас постигнет ровно через год, – закончил я, разглядывая мазки, которыми изображалась на перекрытиях ольха. Стены серебрил лунный свет. – Надо сказать, с тех пор я научился готовить – за мои десерты теперь и убить не грех.

Я негромко посмеялся и окинул взором Ливия: его плечи едва вздымались в ровном дыхании. На каком моменте рассказа он сбежал под крыло Сомна? Можно было только порадоваться, ибо даже страшный кошмар не тошнотворнее креплёного вина, которое Ливий спёр на рынке.

Сна не было ни в одном глазу. Я поднялся с ложа, чтобы побродить по Дому Весталок, предавшись глубоким думам. Перед дверью вспомнил о полезном мешочке – отвязав от пояса, оставил лекарство на столике около графина с водой. Так, чтобы похмельный Ливий сумел обнаружить его по пробуждении.

Я побродил между колонн, едва не вписался в домашний алтарь, посвящённый Весте, извинился парой поклонов и впечатался задом в кувшин. Он пошатнулся, но я сумел выровнять положение тумбы-подставки. Лёгкая дезориентация была моей вечной спутницей, с которой ни одна дева не сравнится.

«Погуляю в перистиле, чтобы не заблудиться, – подумал я, – а под утро приму травы, чтобы не опьянеть в дороге».

Только выйти из домуса мне не дали. В конце крытого перехода расплескалась жидкость. Вспышка – и разразилось пламя. Стремительный поток жаркими клубами повалил на меня. Расширенными от ужаса глазами я пару мгновений наблюдал буйство стихии.

– Проклятье… Пожар! – Я подорвался, поскользнувшись, и рванул что есть мочи к лестнице, чтобы разбудить Ливия.

По пути сорвал портьеру, отделявшую складское помещение, и накрылся с головой.

Распахнув дверь ценакулы с ноги, я приготовился разбудить Ливия и забрать анкил, но тот уже не спал. Продемонстрировав невооружённые ладони, я обвёл помещение беглым взором, и вновь посмотрел в центр, где развернулась картина более жаркая, чем бушевавший в цоколе пожар.

– Луциан, – прошептал испуганный Ливий.

Его стиснул в объятиях серо-зелёный труп этрусского торговца. С бороды и волос капала розовая от крови вода; в серых слепых глазах уже не теплилась жизнь, а окровавленная туника прилипла к телу, которым он льнул к Ливию. Абсурдности ситуации прибавляло то, что этруск бесконечно повторял бессвязные слова вроде:

– …Как же я тебя люблю, сынок! Вот знал я, что вернёшься ко мне, будем теперь вместе торговать, общее, семейное ремесло, правда же, Арунт? Тот злодей-римлянин похитил тебя, но я сделаю, как он просит, и он отпустит. Я люблю тебя и никогда не оставлю!..

– Твою мать, – выдохнул я, потерев переносицу. – Ливий, приворот. Приворот сработал.

– Хорошенькое проявление любви, – хмуро шепнул Ливий и скосил глаза на острие клинка, направленного ему в спину рукой торговца.

У меня забегали глаза, будто в поисках адекватного ответа, но хватило лишь на то, чтобы развести руками с нервным смешком:

– Любовь зла.

V. E CANTU DIGNOSCĬTUR AVIS

* Птица узнаётся по пению

Огонь облизывал перила лестницы. Я убедился в этом, выглянув ненадолго и захлопнув дверь. Поводя ладонью перед лицом, закашлялся и незаметно юркнул к анкилу. Прикрыв реликвию собой, едва не уронил с плеч портьеру, и тут меня посетил мой гений.

– Арунт, ты ведь всё ещё любишь отца? Не бросай меня! – Мёртвый торговец доставлял не меньше проблем, чем живой.

Он размахивал клинком и не замечал меня. Ровно до тех пор, пока я не приблизился на шаг. Незрячий покойник учуял меня, ноздри судорожно раскрылись и слиплись. Из щелей потянуло гарью – я вдохнул её поглубже и скомкал на голове портьеру, которой укрывался от огня.

– Не мешай нам с сыном! – завопил торговец и, прижав Ливия спиной к груди, кинулся на меня.

Я содрал балдахин, чтобы набросить на голову торговцу и дезориентировать…

…но опьянел, запутался в ткани и пустился в чудной пляс. До меня издали долетал голос Ливия – мир превратился в черноту с проблесками серебряных нитей, которыми была пронизана портьера. Собственное дыхание пьянило, и я травил сам себя. Разум поплыл в одну сторону, а я в другую.

Хлопо́к – и живот обожгло, будто его охватило пламя. Согнувшись, я рухнул на колени. Духота укутывала меня в саван, мелодия жизни замедлялась, а глаза закатывались.

– Арунт, Арунт… – бормотал торговец. – Арунт… Аргх!

Полотно исчезло. Держа занавесь как флаг, надо мной возвысился Ливий. По его лицу гроздьями стекал пот, а я медленно моргал, жмурясь с ослепительного великолепия Священного царя. Медленно повернул голову: торговец дёргался и рычал, пришпиленный к стене кинжалом за тогу.

Ритуальное орудие глубоко вошло в дерево, как в мясо, – из отверстия высыпались опилки.

– Остерегайся, Ливий. Любая змея… – мой взгляд «отточил» черты лица, на котором светились ядовитым янтарём очи, – без головы – не змея.

Я провёл ногтем поперёк шеи, оставляя красный след. Зашипел на Ливия и засмеялся. Ужимки вернули его в нормальное состояние, но от меня, даже в стельку пьяного, не утаилась приоткрывшаяся потайная дверь в тёмную часть его души.

Какое пламя разгоралось за ней – неведомо было и Весте, а открыть её не смог бы и сам Янус Двуликий. Один лишь я видел, как остры и ядовиты его клыки. Раз в сезон, когда никто не видит, Ливий сбрасывает кожу эскулаповой змеи и предстаёт в виде чёрной как смоль гадюки.

Ливий помог мне подняться, прикрыв рот кулаком.

– Давай, братец, держись, – подбодрил он, подымая меня на ноги.

– Меткий удар-р-р, – прорычал я, опираясь о плечи Ливия. – Как тогда, когда ты мне ножик в ноги швырнул.

– Вспоминая старую обиду, вызываешь новую, – мягко заметил Ливий.

Его взгляд скользил в рыжеватой дымке.

Я перекинул ремень анкила через голову и закрепил щит на спине. Ливий приоткрыл дверь и моментально захлопнул её, заходясь в приступе кашля.

– Дур-рацкий огонь, так бы сбежали нор-рмально. – Я изобразил двумя пальцами спускающегося по лестнице человечка.

Из-за снизившейся видимости мы не заметили главного – целеустремлённый торговец раскачался и спрыгнул на пол, оставив после себя лишь клочок ткани, прибитый к стене ножом. В самый неожиданный момент чернобородая туша вырвалась из пламенной завесы и с именем некоего Арунта на устах сбила Ливия с ног – падая, они сломали оконные решётки и вывалились со второго этажа.

– Сволочь!

Я подорвался и выпрыгнул в развороченный оконный проём следом за ними.

Мир завертелся оранжево-алой палитрой: спутанные лучи восходящего солнца, реки крови, пропитавшие латинские земли, пушистые колосья, мандариновые деревья и я посреди благолепия. Лечу вслед за тем, кто не был мне уже ни врагом, ни другом.

Сгруппировавшись, я свалился на навес, сломал его, уронил статую Весты и покатился по земле. Изваяние разлетелось. Божественная покровительница очага всё же отомстила мне: я угодил мордой в осколки и рассёк «орлиную» переносицу. Растянувшись со стоном на земле, коснулся поперечной ссадины – короткой, но глубокой. Вдруг услышал всплеск.

Меня оросило водой, и я обрёл второе дыхание. Бросился в тот же водоём, где состоялась вчерашняя битва, и оттащил мертвеца от Ливия. Наваливая по мясистой морде, выволок торговца на сушу и забрался сверху. Стянул в кулаке тогу и принялся колотить.

– Что живой ты скот, – процедил я; волосы рассыпались по лицу, и я глядел сквозь мокрые пряди, словно через решётку, – что дохлый. Атилию загубил, свинота! Ты, ведомый… – Удар. – Своими! – Ещё – обескровленная физиономия измялась под кулаком. – Алчными! – Удар. Удар. Удар. – Порыва-ми!

Четыре удара в такт слогов – и я, обессилев, уронил голову. И вновь хмель отпускал – уползал постепенно поражённой змеёй. Дороги только начали петлять, а я уже мертвецки устал.

– Луциан, у него кинжал! – предупредил Ливий: я увидел его, стоявшего посреди фонтана, и моё тело, словно обретя змеиные повадки, извернулось.

Торговец перевернул меня на спину и замахнулся оружием.

Металл блеснул на солнце, ослепив меня. Я зажмурился, не желая видеть свою смерть. Но торговец выронил оружие и закричал. В горло вонзился осколок факела, отколовшийся от статуи Весты. Выкрашенный в оранжевый, он залился чёрной кровью. Торговец схватился за шею и со слезами в глазах повернул голову на Ливия, который и всадил осколок. На мгновение глаза торговца обрели ясность.

– Арунт, тебя отпустили… – прохрипел он. – Римлянин отпустил тебя?..