Жрец со щитом – царь на щите

– Сначала услуга – затем имя, – сказал Ливий. – Нам нужно убедиться, что твои люди выполнят обязательство.

– Они выполнят. Твои сомнения оскорбительны, юнец. Я заключаю с вами долгосрочный контракт, так что заплатите авансом. Одно имя – и мои люди прямо сейчас отправятся в Рим и окопаются там. В качестве дара бесплатно установим частокол.

Я посмотрел на Ливия и кивнул, готовясь себя назвать, но Ливий меня опередил:

– Сильва. Это мой номен.

«Блефуешь, Ливий. Как бы нам твоя игра не вышла боком», – только и подумал я, стараясь, чтобы ни один мускул на лице не выдал моего изумления.

Напряжённый момент – клюнет ли Плиний, предположить никто не мог. С застывшей улыбкой тот разглядывал нас, а затем хлопнул и направил собранные ладони на нас:

– Не верю.

Моё нутро обрушилось. Я приготовился к сражению насмерть, но рана, оставленная клинком, бесперебойно болела, а сам я, кроме анкила, ничем не владел. Однако волнения оказались излишни: Плиний растянул улыбку, подчёркнутую доброжелательными ямочками, и шуточно пригрозил пальцем:

– Не бывает ведь таких совпадений, что имя так удачно соответствуют месту нашей встречи! – Он покружился вокруг себя, и меня окутал землистый запах; от него ли или от возобновившейся боли меня повело вправо. – Лес принял вашу плату!

Чужеземец показал на Ливия и сказал:

– Пожалуй, я дам тебе прозвище, чтобы твоё имя не выдохлось с частым произношением. Будешь Негоциатором. А ты, – перст перевёлся на меня, но от боли я плохо фокусировал взгляд, поэтому острый ноготь перепутал с птичьим когтём, – Сателлит.

Что ж, нам воздалось за наши образы богатого купца и его наёмного телохранителя. Но сил мне не хватило даже на то, чтобы кивнуть. Я чувствовал себя дурно, и от Плиния слабость не укрылась:

– Ох, видно, вы устали с дороги. Голодны? Мы зарубили двадцать куропаток, двух оленей и отбившихся от стада коров и намерены отобедать на славу. Честь для нас, если двое храбрецов из Рима разделят скромную трапезу.

Я потёр виски, вспомнив почему-то своё посвящение в вакханты. Некоторым думается, что нет ничего проще – плясать, совокупляться без разбора и впадать в неистовства. Так судачат те, кто не видел омерзительные мистерии жрецов Вакха. От воспоминаний вдруг стало отвратительно от самого себя и жарко, хоть кожу снимай.

Наверное, началась лихорадка.

Я захотел охладить тело и спросил:

– Где можно смыть грязь и пот?

– Здравая мысль, Сателлит. К вашему возвращению стол будет накрыт. – Плиний вывел из оравы пиратов крепко сбитую деву с волосами, заплетёнными в мелкие косички, похожие на тонкие бечёвки. Её подбородок рассекал белёсый шрам крест-накрест, а одна бровь была опалена. – Лен тебя проводит.

Зелёноглазая воительница перекинула ремень колчана со стрелами через шею и передала его вместе с луком коротко стриженной подруге. Выйдя ко мне, улыбнулась, обнажив выдающуюся щель меж передних зубов.

– Я с тобой. – Ливий начинал подозревать, что мне нехорошо.

– Останься и глаз с чудака не своди, – шепнул я, наклонившись к его уху. – Сдаётся, он лишь сделал вид, что проглотил приманку.

– Выглядишь дурно, братишка. – Ливий, не послушав, потянулся к моему плечу. – Тебя серьёзно ранили?

– Мне повторить дважды? – нагрубил я, увильнув, и одёрнул его одежды с усмешкой. – Давай, богатый купец, помоги хозяевам ощипать пару птиц к столу.

Плиния как не бывало: видимо, начал приготовления к обеду. В оживлённых беседах народ принялся таскать на поляну срубленные пеньки и хворост для костров. Одна дева вынесла, держа за ноги, по три птицы разом, а мужи вытянули связанную тушу оленя. Вскипела жизнь, напомнившая о бурлящем Риме.

Воспользовавшись заминкой, я оставил Ливия и нагнал Лен, держась, чтобы не свалиться без чувств в плющевые заросли. Хвала богам, шли недолго. Лен раздвинула кусты, открыв вид с обрывистого берега. В центре серебрилось озеро в окружении высоких берегов. На другой стороне водоёма зеленела чаща. Посреди озера выделялся горбатый островок с плакучей ивой.

– Доброе местность. Хорошее местность. – Лен плохо владела латынью, и её речь походила больше на попытку говорить с горстью орехов во рту.

– Спасибо, дева. Не поспоришь, «доброе местность», – усмехнулся я и разулся.

Вонзив пальцы в молочный песок, ощутил, как тепло поднимается от согретой земли вверх. Меня бросало то в жар, то в холод. На пляже, вдыхая сырой глинистый воздух, я понемногу приходил в себя. Даром что боль не унималась, даже нарастала – плечо жгло.

Я взялся за шкуру, которой прикрывал рану, и покосился на Лен. С щербатой глупенькой улыбкой она таращилась на меня, не собираясь уходить. Раздеться перед ней мне было бы не зазорно, так как я не стеснялся наготы, однако я не знал, какие порядки водятся среди варварских женщин – вдруг моё обнажение воспримут как призыв завести семью? Или, напротив, как фамильное оскорбление, за которое меня убьют или, чего хуже, оскопят?

– Спасибо, – повторил я громче и оголил правое плечо, медленно, словно заигрывая, снимая накидку.

– Хорошее. – Улыбнувшись, Лен кивнула.

– Ты можешь идти, я сам справлюсь, – снова попытался прогнать её я.

– Не поняла.

– Э-э, «доброе» Лен – это «уходящее» Лен. – Я потоптался, активно жестикулируя здоровой рукой в сторону примятых кустов, из которых мы вышли. – Мне, знаешь ли, омыться бы в одиночестве. Не оставишь меня?

Её шрамированное лицо вытянулось и озарилось пониманием. Рано было радоваться, что Лен перешагнула языковой барьер: дева уселась в песок, приговаривая «Лен не оставишь», и достала курительную трубку. Она подожгла табак и затянулась дымом, от которого у меня заслезились глаза. Кашляя, я фыркнул:

– Замечательно.

– Замечательно, – повторила Лен и покивала, укусив мундштук. Из уголков рта повалил зловонный дым, как из уст огнедышащего чудовища. – Хорошее Лен.

– Наши жрицы раскуривают табачные травы на таинствах. Их кровавый кашель свидетельствует о том, что увлекаться чревато. – Встретившись с полнейшим непониманием в ясных глазах, я закатил свои, оставив попытки вразумить. – Вот и поговорили.

Я спустился под откосный берег, который утаил меня от любопытных глаз Лен. Укрывшись в нише, сполз на влажную гальку, испещрённую камешками и осколками раковин. Колени омыло тёплой водицей. Я нагнулся и ужаснулся своему отражению: на носу алел маленький, но глубокий серп, оставленный статуей Весты, каштановые локоны смешались с грязью – мне их вовек не расчесать; Янус же оставил ударом ноги трещину поперёк нижней губы. Я умыл горящий лоб и щёки.

Убедившись, что за мной не подглядывают, подхватил шкуру, чтобы снять её. Но приступ боли вынудил спрятать рот в сгибе локтя и глухо вскрикнуть. Кое-как изгибаясь, я разделся, но шкура прилипла к ране. Надув щёки, я тяжко выдохнул.

Превозмогая боль, потянулся и подобрал толстый обломок палки. Закусив его, прикрыл глаза и отодрал накидку: агония вырвалась сдавленным воплем, я засучил ногами, взрыхлив камни. Палка вывалилась изо рта, я наклонился над ней, сипло дыша и капая слюной, как раненый зверь.

– Боги, пощадите, – прошептал я.

Я подполз к воде и жадно умылся, намочил шею и полулёжа осмотрел рану. Она смердела гнилым зловонием, взвороченные края обросли гнойными выделениями, плечо покрылось сетью синих вен. Я, может, не слыл лекарем, но ясно предвидел: выздоровления без лечения не наступит.

Найдя наиболее чистую часть туники, смочил её и прижал к ране, кусая губы до крови и скуля. Больно – это ещё мягко сказать. Я облокотился о песчаную стену. Лихорадка спровоцировала сонливость – веки тяжелели, голова свешивалась.

Плеск крупной рыбины неподалёку разбудил меня. Я встрепенулся и похлопал себя по щеке. Проморгавшись, увидел водяные круги. Озеро заволновалось, и к моим ногам прибило пару выпуклых бурых водорослей. Отродясь таких не видывал: формой они напоминали лопухи, только в синюю крапинку. А внутри, как подушки, наполнены соком.

Я замёрз и потянулся к брошенной львиной шкуре. И всё же взор вновь зацепился за экзотическую флору.

«Ничего не потеряю ведь, если прилеплю странную штуку на мерзкую рану? И без того одной ногой в могиле».

Удивительно, как листья вмиг приняли форму плеча и налипли на увечье. Спасительная прохлада окутала тело, взбодрила его и наполнила энергией. Одевшись, я взобрался на берег и, нахмурившись, поглядел на озёрную зыбь. Поёжившись, подобрал сандалии. На месте Лен обнаружил лишь табачный пепел.

Не думал, что пожалею об уходе Лен, но её сопровождение мне бы не помешало. Прав был отец, когда говорил, что я могу заплутать в трёх пиниях: будь то Рим или знакомая Авентинская роща, терялся я одинаково позорно. По дороге к озеру думал, будто путь короткий, но на перепутье, похоже, я повернул не туда.

Потерявшись в куще, я проклял всё на свете. Нога соскользнула с торчавшего из-под земли корня, и я, не удержавшись, свалился в кусты, за которыми оказался пустырь. Не в силах остановиться я летел, пока не столкнулся с препятствием.

«Препятствие» упало, выронив корзину, я приземлился сверху. Разлетелись гранаты, покатились в стороны. Ливий распластался, потирая ушибленное темя, а я с хохотом откатился и развалился посреди красных плодов.

– Заблудился? – Он улыбался в ответ на косые взоры проходящих мимо пиратов.

– Моя спутница исчезла, как только я обнажился.

Закатив глаза, Ливий придвинул корзину и, ползая на коленях, начал собирать фрукты. Я подал гранат – Ливий обернулся и не принял подачки, пока не оглядел мою руку.

– Ведь ему удалось воткнуть кинжал в тебя, – с подозрением произнёс он. – Не скрывай, если болен, друг. Я кое-чему научился у Плотия и могу осмотреть рану, а в лесу полно полезных трав и кореньев…

– Само совершенство, шельма! И во врачевании преуспел. – Я опустил гранат в корзину. Сжал и разжал пальцы левой руки, подивившись, что та внезапно прекратила болеть и даже не дрожала при движении. – Спасибо, обойдусь.

Неосознанно погладив плечо, ощутил влажную подозрительную вязкость. Выглядели как ламинарии. Они исцеляли меня – стоило озадачиться поиском волшебных водорослей про запас, чтобы взять их в дорогу.

Ливий спешно пихнул оставшиеся фрукты в корзину и поднялся, отряхивая пурпурную тогу от травы. Повесив ручку на сгиб локтя, он посмотрел устало на моё смущённое лицо. Я прикусил язык, смакуя грубость собственных слов в ответ на беспокойство Ливия. Всё-таки зачастую я страшно перегибал с гневом.

– Я кажусь тебе дураком, так ведь? – спросил Ливий, поглядев презрительно.

– Чего нет – того нет, – неопределённо ответил я и прилёг, закинув ногу на ногу. – Разве что чрезмерно… мечтательным и наивным в каком-то смысле.

– Мечтательным? – Бровь Ливия изогнулась. – И какая же у меня мечта, братишка?

– Известно какая: вернуть былые отношения. – Я издал язвительный смешок. – Время способно замереть, однако воротить прошлое – задачка не из простых.

– Обратив лицо к прошлому, предполагаем будущее, находясь в моменте – как служитель культа Януса, придерживаюсь вот какого мнения. Всё меняется, и ты не можешь помешать мне переживать за тебя или мечтать о чём-либо. Я опираюсь на то, что у нас было, кто мне запретит бережно хранить воспоминания об этом, о семье? Ты, что ли? – Ливий распалился, и у меня неприятно сжалось сердце. – Матушка рассказывала, как кормила нас двоих…

– О нет, Ливий, только не затягивай трель про молочных братьев! – взмолился я, прикрыв уши.

Меня колотило от беспомощной злости на самого себя. Ни один наш дискурс не заканчивался дружелюбно. Моя вспыльчивость становилась виновником большинства конфликтов. Я – как лев, посадивший на лапу занозу: мучился сам и рычал на окружающих, а мне бы хотелось разом всё это прекратить. И ни к кому я не испытывал столько противоречивых чувств, сколько к названому брату Ливию.

Я смотрел на перевёрнутое лицо Ливия, а видел землисто-серое, мокрое, мёртвое. Наверное, он тоже боялся, что я скопычусь от инфекции или кинжала в горле. У Ливия не осталось никого, кроме никчёмного брата по материнскому молоку.

Он шумно выдохнул и сказал:

– Перед смертью отец приоткрыл мне завесу тайны.

– Выкладывай, – я резко сел, воззрившись на Ливия, – что за тайна?

– Он заходился в кашле, и приступ не давал ему полностью раскрыть это. Отец сказал, что матушка под страхом смерти запретила ему распространяться, поэтому он решился на это лишь на смертном одре. – Ливий не улыбнулся, несмотря на остроумный поступок Антония Туция.

– Не томи.

– «Вы с Луцианом Корнелием Сильвой прокляты злым намерением». Затем… не знаю, может, рассудок его уже помутился… – Ливий утёр лицо, в сомнениях прикрывая рот. – В общем, он заговорил про какую-то игру, известную в далёких южных землях – поле они расчерчивают чёрно-белыми квадратами и ходят фигурами, составляющими вражеские легионы, соответственные по цвету. Задача каждого легиона – защитить царя, цель – уничтожить вражеского. И вот отец сказал, что есть хитрость, которая называется «рокировка». Когда одна дворцовая фигура меняется местами с другой того же цвета, чтобы запутать врага.

– Ты провернул рукировку, Сильва? – усмехнулся я.

– Рокировку. И не болтай, – шикнул Ливий, озираясь. Он наклонился – меня окутал аромат шафрана, смешавшийся с гранатовой свежестью. – Из спутанных речей отца мне удалось понять лишь то, что обмен должностями наших отцов – продуманный ход.

– Почему ты раньше молчал? – обескураженно спросил я.

– Потому что ты меня и слушать бы не стал.

«Антоний Туций Квинт умом не шибко блистал, чего не сказать о мудрой Кирке, – подумалось мне. Я вспомнил её строгость и заботу змеиной матери. – Сыну достался её характер, умело скрытый под накидкой отцовской простоты».

В общем, чем глубже я погружался в фамильную историю наших родов, тем тяжелее становилось перешагнуть рубеж собственных заблуждений. Порочный круг замыкался в ярости и давал новый оборот.

– Я уже и не знаю, что думать, – признался я.

Ливий поджал губы – он ожидал не такого вывода. Он ждал конкретного: «Прости, что поносил тебя и весь твой род до пятого колена – я не знал, что ты тоже проклят, потому что не интересовался твоей жизнью с тринадцати лет, не догадывался о рукировках отцов, ибо создать образ врага и свалить на него ответственность за неудавшуюся жизнь мне проще».

Ждал, конечно, ждал. Хрен ему.

Я начал с малого шага навстречу – решил рассказать о ранении и чудо-водорослях. В момент, когда Ливий отвернулся, чтобы уйти, я позвал его и приподнял накидку с левой стороны.

– На самом деле я тут обнаружил кое-что…

– К трапезе! К трапезе! – завопил один из пиратов, и голодные варвары, гогоча от радости, начали стягиваться к центру, где растянули тент, ломящийся от яств.

Ливий метнул взор от моего плеча к разбитому лицу и, не вымолвив ни слова, отправился вслед за остальными. Один из пиратов пнул неучтённый гранат, и я, подхватив фрукт, встал, размахнулся и запулил его со злости в самую чащу. Погладил серьгу, глядя на «остывшие» следы Ливия.

699 г. до н. э., Регия

Меня раньше не пускали в западное крыло Регии, где отец проводил встречи с представителями жреческих коллегий, поэтому в день, когда меня впервые позвали туда, заподозрил, что повод особенный – взрослые совсем не улыбались и выглядели подавленными. Помещение запомнилось подтопленными во мраке колоннами из светлого мрамора, что поддерживали рельефный потолок. Купол украшала фреска, изображавшая Совет богов, и у меня закружилась голова, когда я впервые разглядывал её.

Фреска врезалась в память и после часто приходила во снах. Юпитер восседал на облачном троне с молнией в руке. Рядом с мужем – Юнона со скипетром, подле – Минерва, вооружённая копьём, справа от богини мудрости Марс с анкилом и копьём. В нижней части были Венера, выходившая из морской пены, Диана, воздевшая перст к небесам, со стрелой во второй длани; Портун, одетый как мореплаватель, которому указывал на путеводную звезду Термин. В противоположной части божественного круговорота смелый Меркурий взмыл в небо на крылатых сандалиях, а внизу, в окружении танцовщиц и виноградных лоз, возлежал пузатый Бахус с рогом изобилия. Замыкали кольцо, приблизившись к Юпитеру, Веста с чашей огня в руках и рогатый Фавн.

В круге Совета богов водили хоровод три богини судьбы, мойры. Красная нить жизни в их руках замыкала кольцо: одна мойра с доброй улыбкой пряла, вторая со средоточием наматывала пряжу, а последняя протягивала нить меж раскрытых ножниц.

Но меня, десятилетнего юношу, сковало животным страхом от центральной композиции. Порой дети страшатся некоторых образов, недоступных их пониманию, но и возмужав, я по-прежнему с тревогой вспоминал об этом фрагменте. В подбитой пурпуром царской тоге и венце, со связкой ключей на бедре стоял Янус. Привыкшие видеть бога на троне смутились от решения художника изобразить его на ногах. Да и позу он принимал еретическую: отвёл руку с посохом, будто нападал, пожилой лик на темени был опущен и затянут тенью, а молодой, женственный, с вызовом смотрел прямо на бородатого Сатурна, останавливая его протянутой дланью. Бог времени и жатвы, рельефный и сильный телом, замахивался косой на соперника.

А на переднем плане, перед повздорившими богами, разворачивалась сцена сражения льва и змеи: мощные когтистые лапищи наступали на изящное тело; мускулистый лев разверзнул зубастую пасть, а над ним, изогнувшись, шипел, высунув раздвоенный язык, пёстрый змей, обвивавший хвостом его заднюю лапу.

Я старательно не смотрел в центр купола. Перебегал от колонны к колонне, и, слава богам, никому, кроме богов на потолке, не было дела до мальчонки в «детской» тунике. Пока ещё не полноценный член общества, зато попавший на жреческий совет, – я ликовал, но, как открылось позже, повестка у духовенства в тот день значилась прескверная.

Спрятавшись за колонной, я ощипывал веточку винограда и отправлял в рот ягоды горстями. Набивать щёки и пережёвывать махом казалось самым вкусным способом лакомиться.

До меня донеслись приглушённые голоса фламина с авгуром. Фламин, поглаживая круглый живот, спорил с тоненьким, как верба, гадателем:

– И отчего же Янус конфликтует с Сатурном? Так и дойдёшь до мысли, что трон лацийский они всё же с боем делили.

– Элий, ты мыслишь в плоскости жреца Юпитера – всё про власть да про власть… Позволь растолковать с точки зрения прорицателя.

– Что ж, пролей свет истины, Нибур, – сипло посмеялся Элий.

Я обратился в слух. Мне и самому не нравилась картина в центре фрески, посему интерес только возрос.

– Значит, слушай. Молодое лицо Януса смотрит в будущее, что и враждует с Сатурном, а вывод один: ему ведомо, когда наступит конец времён. Разве по душе это богу времени? Время всегда взращивает и уничтожает посевы, но оно как бы вечно. Оттого здесь и змея, символ Уробороса, кусающего себя за хвост. Это время.

– Тогда что же лев? Сила?

– Война. – К говорившим присоединился новый голос. Я украдкой взглянул на его обладателя, салия с мясистым носом и кустистыми бровями.

– Красс! – обрадовался Элий. – И что же думает марсов жрец?

– Думаю, что против косы посоху не выстоять. Время побеждает любое пророчество, как и любую другую ложь.

Нибур оскорблённо закашлялся, что вызвало у меня тихий смешок – я заел его виноградом.

– Так ты, Красс, мыслишь ещё более плоско, чем почтенный фламин, – парировал Нибур. – Посох – символ власти, а голову Януса, как вы могли заметить, украшает царский венец. Зачем властителю коса, если он может нанять себе ликторов[16] с сотней кос?

– Теперь я наверняка уверился, что Сатурн пришёл забрать власть, – протянул Элий, тяжко вздохнув от собственного веса. – Сильный лев одолеет даже самую мудрую змею.

– Но не ту, что предрекает каждый шаг льва, – возразил Нибур.

– Тогда змея понимает, что её век кончится в пасти хищной кошки, – поспорил салий Красс. – Свою смерть она тоже обязана напророчить, так ведь? Время забирает всех, Нибур, и жрецов, и царей. Даже пророков. Сатурн пожнёт Януса.

– А вот и нет! – прошипел Нибур.

– Совершенно да, – холодно отозвался Красс.

– Вы так уверены, а я не знаю, как оно на самом деле… – вздохнул Элий.

– Я скажу вам, как на самом деле.

Я вздрогнул от голоса отца и выронил угощение. Ягодки раскатились.

– Янус и Сатурн – братья, ибо их обоих породил Первозданный Хаос. Мойры – их сёстры. Братья, как Ромул с Ремом, обязательно убьют друг друга. – Все молча слушали отца, пока я ползал по мраморному полу и собирал виноград. – Они сильны, оба совершенны, и каждый – в своём. До определённого момента, некой Точки Отсчёта, братья любят друг друга и защищают: так пыль времён, застывшая меж дверей прошлого и будущего, остаётся в сохранности. Однако…

Виноградины ударились о сандалии. Стоя на четвереньках, я поднял взгляд на знакомого мужа и виновато улыбнулся.

– Однажды Ромул убьёт Рема, чтобы на обагрённых руинах взошёл новый град – Рим. Мойры обрежут красную нить, что связывает братьев. Вот как оно будет. Тогда ход времени оборвётся, будущее не наступит, а прошлое никогда не случится, словно и не существовало.

Последних слов я уже не разобрал.

– Здравствуйте, – сказал я, смущённо хихикнув, тому, к кому меня привёл виноград.

– Луциан, здравствуй, дружок, – отстранённо отозвался Антоний Туций. Он подхватил меня под мышки и поставил на ноги. – Где твой отец? Нам надо поговорить.

Глава рода Туциев, несмотря на вакханский сан, всегда выглядел опрятным: гладко выбрит, ровная стрижка по патрицианской моде, чистая тога. Чёрные глаза горели остроумием, квадратная выпирающая челюсть «смягчалась» пухлыми губами, а поджарое тело источало здоровую силу. Его таинственный стан покорил тридцатилетнюю Кирку, не обошлось, видимо, без венеровых чар, ибо оба были красивы.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Вакхант (вакханка) – участник Вакханалий, мистических оргий Древнего Рима, посвящённых богу вина и плодородия Вакху-Бахусу (по некоторым данным – Либеру). Бахус (Вакх также отождествлялся у римлян с Либером) – античный бог вина, виноделия и опьянения.

2

Семихолмье – семь холмов, на которых строился Рим: Палатин, Капитолий, Квиринал, Авентин, Виминал, Целий, Эсквилин. Некоторые из этих холмов обладали крутыми склонами и были весьма удобны для защиты, также на них воздвигались храмы.

3

Домус (domus лат.) – италийский городской особняк развился из деревенской усадьбы, собиравшей под одной крышей множество полезных помещений. Ранние италийские особняки представляли собой прямоугольные в плане здания с помещениями, сгруппированными вокруг атриума с небольшим садиком, называемым hortus, в задней части.

4

Морс, или Летус (лат. Mors, Letus) – олицетворение ненасильственной, лёгкой смерти, соответствующее греческому богу Танатосу и индуистской богине Маре.

5

Священный царь, или Царь священнодействий (лат. rex sacrorum, rex sacrificus) – должность второго по значимости жреца после Великого понтифика в древнеримском жреческом культе. В реалиях, описанных в книге, должность существует при царе Нуме Помпилии, однако в действительности была утверждена лишь в республиканский период Рима (традиционная дата – 509 до н. э. Местожительством царю священнодействий служил особый дом на Священной дороге на Форуме. Он открывал праздники, связанные с календами. Совершаемые им ритуалы в той или иной степени были связаны с сакральным делением времени: жертвоприношения в календы и ноны каждого месяца, в том числе Агоналии, посвящённые богу Янусу и, по некоторым данным, Марсу и Квирину (или Янусу-Квирину, Марсу-Квирину). Для инаугурации требовался не только статус патриция, но и происхождение из священного брака. Царица священнодействий (лат. regina sacrorum) – супруга Царя священнодействий, выполнявшая предписанные ей ритуалы, подобно фламинке (супруге фламина, жреца Юпитера). В данной книге также опускается момент с браком.