Жрец со щитом – царь на щите

Посыпав кончик языка целительным порошком, я с трудом проглотил это и откашлялся, хватаясь за горло.

Затем принялся нервно полировать ворованную серьгу, глядя на сизую луну. Спросил отвлечённо:

– И когда венчание с Царицей священнодействий?

– Неуместно, Луциан. – Ливий округлил глаза. Из-за выпитого его лицо полыхало.

– Ну, извини…

– Неуместно задавать вопрос «когда» в условиях замершего времени, – устало выдохнул Ливий. – Из-за чего ты извиняешься? Ты просто сын своего отца. Однажды твой отец, Луций Корнелий Марий, и мой, Антоний Туций Квинт, заключили сделку. Ею мы можем быть недовольны, но римлянину не пристало поносить главу клана. А мой отошёл в Орк, что усугубляет моё положение. Я должен понести ответ перед тобой – но что мне тебе сказать?

Широкими от недоумения глазами я посмотрел на Ливия и ничего из себя не выдавил. Во рту горчило от трав.

Я потёр ложбинку между бровей и улёгся на бок, отвернувшись от Ливия. Травинки щекотали лицо, а звёзды, понятные и непостижимые одновременно, убаюкивали. Я хотел слиться с действительностью, чтобы не брать на себя ответственность за слова.

Я уложил голову на плече, обвив её рукою. На меня навалилось природное одеяло, сотканное из болотистых испарений, тянувшихся с низин, и речных ветров, дующих с Тибра. Я ощутил сонную тяжесть. Вместе с тем пришло спокойствие – ведь нас было трое, и мы можем свернуть горы, если придётся. Мне мерещился аромат Священного огня Весты, который поддерживала единственная выжившая весталка; слышался скрип врат Януса, которые завтра отворит последний Царь священнодействий, чтобы мы сошлись в схватке со сверхъестественными силами. Меня навестили пёстрые рисунки матушки, сплетавшиеся в образ добродетельного Либера-Вакха – он улыбался, подняв кубок, и вещал: «Живите в мире, будто кровь ваша – общая, будто пьёте вы её чарками, как терпкое вино, крепче которого лишь узы между братьями по оружию…»

Сквозь сон я слушал, как трясся от холода Ливий, стучал зубами и ёрзал. Посреди ночи я встал, чтобы отправить его в свою хижину, но обнаружил рядом пустое место и графин. Оставшиеся часы до взлёта солнечной колесницы я провёл в полубреду, окоченев.

Змеелев так и не навестил меня.

III. POTIUS MORI, QUAM FOEDĀRI

* Лучше умереть, чем опозориться

Наутро мы с Ливием встретились у Авентина, откуда вела дорога на другую сторону Тибра. Вчера Атилия не поделилась подробностями, ограничившись точкой отбытия, а сама ещё не явилась. Я списал её странное поведение на тайну, окутавшую личность, которую мы навестим по её наводке.

Ливий пил отвар из фляги и, морщась, прикладывал сосуд ко лбу. Мне было хорошо знакомо его состояние – муть, тошнотворный голод и небольшая дезориентация. Я с этим жил.

– Выспался? – поинтересовался я, чтобы развеять неловкое молчание.

Он помотал головой и заскулил, прикрыв рот: крутиться стоило с осторожностью. Разговор не клеился. Я шаркнул ногой, поднимая клубы пыли. Солнце отражалось от светлых стен, заставив прикрыться ладонью, но оно норовило ослепить и сквозь пальцы.

От нечего делать я прогулялся вдоль дороги, поглядывая в сторону угла инсулы, из-за которой должна была появиться проводница. Никого – лишь ветер со скуки гонял какую-то ветошь. Подобрав камень, размахнулся и бросил в сторону блестящей полоски реки. Тибр тёк далеко, хоть и пропадал из вида полностью, а мы ничего не делали, чтобы приблизиться хоть на пару шагов.

Ливий уселся на край резервуара с водой для скота. На лоб ему упали волосы, которые он зачесал и придержал, чтобы посмотреть на меня глазами измученного щенка. Я упёр кулаки в бока и признал:

– Вижу по тебе, ты тоже переживаешь, что Атилия пропала. Ссылаюсь на то, что она дева, а женские сборы могут быть более вдумчивыми, нежели наши. – Я осмотрел блестяшки Ливия и мрачно подметил: – За редким исключением.

– Луциан, – вяло улыбнулся он, – со вчерашнего дня с нами происходит сплошная мистика. Давай поищем весталку, вдруг она так же из рук вон плохо ориентируется на местности.

– Так же, как кто? – Я почесал нос.

– Как ты.

Ливий встал и отряхнулся от пыли – с изысканной грацией, будто только что не помирал от похмелья. Он умело держал лицо: из него вышел бы великолепный вакхант.

Мы вышли к Священной дороге и двинулись к южной части. С резями в сердце я вглядывался в неподвижные лица. Кто-то испуганно глядел в небо, а до кого-то не успела дойти паническая волна. Вот безмятежна оставалась плебейка, что сидела на пороге халупы; к её груди прилип младенец – она с улыбкой кормила дитя, когда всё случилось.

Я храбрился, но пустое: зрелище вызывало тошнотворную тревогу. Колоннады мелькали, раздражая зрение, и я накрыл глаза, замедляя ход. Но голос Ливия, подёрнутый хрипотцой, вернул меня в реальность:

– Иди в Дом Весталок, а я поищу Атилию в храме.

– Если узнаю, что ты спустился в катакомбы и обобрал весталок – отрублю руку, как вору, – пригрозил я.

Ливий посмеялся, хлопнув меня по плечу:

– Я неспроста вызвался идти в храм. С контролем у меня всяко получше – за Священный огонь можно не переживать. Отделаемся разбитой спьяну вазочкой в кубикуле верховной жрицы. А уж когда заносчивая дева очнётся – отпилит твои руки первее, чем ты произнесешь: «Ливий, зачем ты своровал?»

Смех снял напряжение.

На развилке с улицей Весталок мы разошлись, и я направился по крытой галерее. Между колонн проблескивала вода в фонтане, сочились зеленью ухоженные деревья. Благоухали жасминовый кустарник и плетистые розы, обвившие арки, горчил на языке аромат ковра резеды, и пленило свежее дыхание весны. Сквозь душистые потоки пробивался непривычный запах, сырой и сладкий.

Выйдя из портала, я обогнул водоём с уткой, которую качали колебания воды, и поднялся по лестнице – Дом Весталок располагался на возвышении – в низине остался сад и фонтан. В центре сиял купол храма Весты – домус словно окружал его объятием. В конце тенистой аркады ждал вход в помещение, но что-то заставило меня свернуть к балюстраде и наклониться. С балкона открывался вид на прилегавшую территорию. Взгляд зацепился за нишу между галереей, по которой я проходил мгновения назад, и бортами прудика.

И картинка расплылась.

Я вцепился в поручень, пошатнувшись. Сердце погнало во весь опор, как испуганная лошадь, ударяясь о рёбра. С губ сорвался стон, и я сполз по балюстраде. Хватаясь за колонны, я встал и на мягких ногах побежал по лестнице. Внизу уловил вонь, что на фоне садовых запахов распознал не сразу. Понял. Я понял, что её источало.

– О, нет-нет… – лепетал я, слепо протягивая руки.

Атилия лёжа смотрела в упор, осуждающе, только брови её поднялись в лёгком удивлении. На разверзнутый рот налипли белые волосы – ими играл ветерок, что раздувал её сто́лу.

Ком в горле увеличился и уплотнился. Я не мог сглотнуть и видел лишь, как остыл багрянец губ, побледнела голубизна радужек, посерела кожа.

Кровь. Я опустился на колено и оттянул одежду, пропитанную красным. Она с чавканьем отлипла от кожи, и у меня задрожала верхняя губа. Я опёрся на ладонь и вляпался в липкую жидкость. Вскричав, пополз назад, брезгливо вытираясь о пенулу.

Хуже того – спонтанное опьянение навалилось внезапно и утроило кошмар. Происходящее походило на белую горячку. Я не мог поверить, что Атилия мертва. А когда одна страшная мысль сменилась ещё более жуткой, я похолодел.

«Мы втроём – не одни в Риме. Не одни, кто не застыл».

Поздно: на меня напали со спины. Завязалась потасовка, но я уже был пьян и неуязвим. Несмотря на это, сталь, саданувшая по коже в опасной близости с пульсирующей артерией, несколько разубедила в божественной защите. Я зарычал и перехватил врага за запястье. Совершив немыслимый перекат, как в необузданной пляске, выбил оружие – булькнув, оно упало в чашу фонтана.

Не в силах сфокусировать взгляд, нащупал руку нападавшего и заломил до хруста. Некто заорал. Я попытался сломать её, стиснув зубы и упираясь что есть сил пятками в невесомую землю. Боль придала врагу сил – той же могучей рукой он поднял меня и опрокинул на лопатки.

От удара из лёгких выбило воздух. Не теряя времени, убийца взял мою шею в захват и придушил. Я схватился за волосатые руки – абсурдная мысль: они были мне знакомы.

– Ли… ли… – сипел я.

Ступни елозили по брусчатке, но с каждым импульсом движения слабели. У меня темнело в глазах. Неужели травы ослабили не только синдром, но и вместе с ним непобедимость?

– Л-ли… вий.

– Сдохни уже наконец! Или ты зовёшь на помощь? Так ты не один! Отлично, пришибу и второго. Откуда же, – прокряхтел противник, – откуда вы все повылезали…

«Что я наделал? – на выселках сознания подумалось мне. Я заволновался. – Он же… теперь убьёт Ливия».

Мои глаза закатились, ноги разъехались, а руки безжизненно обвисли.

Внезапный звук рвущейся ткани и последующий вопль привели меня в чувство. Я выпал из ослабевшего захвата и вскочил на ноги. Чернобородый торговец, который выменял серьгу на еду прошлым утром, покачивался на ногах. Он скривил губы, вынимая дамасский кинжал из плеча.

Ливий часто дышал, совершенно растерявшись. Короткое замешательство оборвалось моим криком:

– Ливий, беги!

– Паршивец! – Торговец вынул кинжал и выбросил его в кусты, второй рукой схватил Ливия за лицо и поволок к фонтану.

Заметавшись, я шлёпнул себя по лицу, чтобы быстрее соображать, и бросился к кустам, куда улетел кинжал. Но торговец сделал подсечку – я упал и разодрал подбородок. Он грязно выругался, взял Ливия за волосы на затылке и сунул головой в фонтан.

Я вновь сделал попытку бежать, но тяжёлая нога торговца надавила на поясницу. Второй рукой он легко, как котёнка, топил Ливия – нас орошали брызги, поднявшиеся из-за попыток Ливия не захлебнуться.

– Прекрати, сука! – сорвался я. – Заклинаю всеми богами! Убийцу верховного жреца Рима ждёт страшная расплата!

Торговец засмеялся, жмурясь от брызг. Его толстые губы изогнулись:

– Живучий тварёныш. Девка, вот, сама просила её добить – кто же, интересно, столкнул её, бедняжку, с высоты? – Масленый взгляд взметнулся к балюстраде. – Даром что сдохла, не раскрыв, где маска Тиния.

Горячие от гнева слёзы застилали мне глаза. Губы зашевелились. Торговец нахмурил брови и гаркнул:

– Что ты там мямлишь, грязный вакхант?!

– Умоляю. – Я будто видел себя со стороны, наблюдавшего, как разглаживается и успокаивается вода, как бессильно вытягиваются ноги Ливия. – Безымянный бог, кем бы ты ни был, пошли крохотное чудо. Услуга, – сдавил горсть песка в ладони, – за услугу.

Я повернулся на бок и позвал торговца:

– Хрю-хрю, свинота!

Он обратил ко мне яростный взор – я швырнул гальку в его морду и выкатился из-под ноги. Торговец взвыл, проклял меня и отпустил обмякшее тело Ливия, чтобы протереть глаза.

Я стрелой метнулся к фонтану и вытащил Ливия. Он был мертвецки бледен и не дышал. Но я не давал себе времени думать: наугад кинулся в воду и нащупал на дне оружие торговца.

Меня подхватили за ноги и окунули в резервуар. Вода затекла в рот, я закашлялся. Торговец беспорядочно хватал и бил меня о бортики. Послав его в этрусский мир мёртвых, я всадил нож наугад.

Миг. Второй. И меня сшибло волной от падения грузного тела. Пузыри перестали выходить из носа и рта, и искажённое толщею воды лицо исчезло в кровавом облаке. Как в кубке с водой, в который мама окунала кисть, чтобы отмыть от красной краски.

Выбравшись, я первым делом бросился к Ливию. Откинув мокрые волосы с оливкового лица, наотмашь ударил по щеке, чтобы привести в сознание. Вспомнились пощёчина и собственные слова:

– Ты дрянь, паршивый Туций! – Схватив за грудки, я потряс безжизненное тело. – Мы пойдём вместе. И вернёмся. Со щитом, и только со щитом. Слышишь меня?

Мысли, как мошкара, разлетались. Но одна, чужеродная и глупая, ворвалась непрошено. Один фрагмент – как вакханка напилась вина на солнцепёке и свалилась замертво. Мой отец рванул к ней и проделал лишь одно действие, чтобы вырвать её из лап смерти.

Я надавил Ливию на челюсть, чтобы открыть рот, и засунул внутрь два пальца, прижав язык. Не знал, что творю – лишь держал в голове строгую установку: вызвать рвоту во что бы то ни стало.

Когда вакханка очнулась на глазах у напуганных жрецов, моего отца возвели в культ. Он отказался от лавров, потому что не любил славу и ответственность.

Отец сказал: «Я уступил Туцию статус Царя священнодействий не ради того, чтобы вы обожествили меня здесь».

Натянув тогу Ливия, я глубже погрузил пальцы.

А ещё папа сказал: «Мальчишка Туциев возмужал, а ведь тело его отца ещё не остыло».

Наваливаясь всей массой и раздражая язычок нёба, я вдруг вздрогнул – ощутил, как ледяные перья Летуса осыпались на нас. Я был не согласен. В одночасье я остался без новой подруги и бывшего друга.

Ещё отец сказал: «Мы ведь живём по-настоящему лишь раз, прокладывая колею».

– Ливий… Твою ж мать. – Я вынул пальцы и уронил голову.

Всплеск. Кашель. Ливия стошнило водой: он отхаркивался, сплёвывал и часто дышал. Мне осталось только подскочить и засуетиться:

– Порядок? – спросил я, поймав осоловелый взгляд Ливия.

С облегчением заметил, как наливаются краской впалые щеки, а взгляд ореховых глаз обретает осмысленность. Ливий открыл и закрыл рот, как рыба, вытянутая на сушу. Он потрогал шею, сглотнул и просипел:

– Спа… сибо, друг.

– Мы квиты, – ухмыльнулся я и изобразил, как он всаживает кинжал в плечо этруска. – Это было смело для неженки-патриция.

Улыбка растянулась. Я почувствовал, как все двадцать зим наваливаются на меня словно сорок.

Ливий поджал ноги, мелко дрожа. С волос и носа капала вода, он поглядывал в ту же сторону, что и я, – на раскуроченный труп весталки Атилии.

Я снял львиную накидку, оставшись в одной тунике, и накинул на плечи Ливия. Он укутался и вновь попытался что-то сказать, но только опустил взгляд. Как по команде, мы посмотрели на мёртвую деву.

Я выругался и пнул камень, а Ливий спрятал лицо меж коленей, накрывшись с головой влажной шкурой. Мы не проронили ни слова, окутанные цветочными запахами и кровавым зловонием посреди обители весталок. Два жреца, еле выжившие, остались не у дел. Во второй раз в тупике – и впервые некому открыть нам потайную магическую дверь.

Я наклонился над замученной Атилией и водрузил на плечо. Голова повисла, с ножки слетела сандалия. У меня свело челюсть, когда её волосы хлестанули по бедру.

– Надо похоронить, – пояснил я, одеревенело шагая мимо Ливия.

Он подскочил, чтобы пойти за мной, но я остановил его:

– Обойдусь без помощи.

– Ты мне подчиняешься, Луциан Корнелий Сильва. – Несмотря на измятый вид, Ливий живо возглавил маленькую процессию. – Священный царь должен прочитать над могилой молитву – только тогда боги допустят Атилию в царство упокоенных душ.

Я замедлил шаг и обернулся. Следы борьбы, лужи крови, воды и недвижимые воробьи, плескавшиеся в фонтане со всплывшим спиной вверх мертвецом, – вся эта картина натолкнула на грешную мысль:

«Кто пронесёт через янусовы врата тело Луциана Корнелия Сильвы верхом на щите? Кто прочтёт надо мной погребальную молитву?»

IV. ABIENS ABI!

* Уходя, уходи!

Если и была во всём безумии положительная сторона, то это агоналии. Благодаря празднеству люди высыпали на Священную улицу, и мы могли свободно посещать любые места, не тревожась наткнуться на остолбеневших.

В харчевне неподалёку от Бычьего форума, куда мы намеревались отправиться после обеда, чтобы разузнать об этрусском губителе, царил покой. Вдоль помещения тянулись ряды лавок и столов, под потолком висели сушёные грибы и травяные скрутки.

Скрытый перегородкой, я помешивал варево в почерневшем от копоти котле, периодически засыпая туда специи и кроша травы. Порой я застывал, уставившись на густой пар – на мысленный взор налипали комья чернозёма из вырытой мной могилы. Руки ещё тряслись.

Поле для похорон выбрали в некрополе за городской чертой, чтобы позволить Атилии выйти из безвременного Рима. Я всё ещё слышал зычный голос Ливия, возносившего молитвы. Всё, как мне казалось, отражалось в солнечном диске, просвечивающем сквозь прорези медной маски.

Маска – вот, что послужило причиной раздора. Тиний – это этрусский бог Вызванного Солнца. Складывалось, что подлый торговец каким-то образом прознал про ритуальный атрибут и объявил на него охоту.

«Он не застрял во времени, как и мы. Почему? Под воздействием реликвии? Ведь маска, которая уберегла Атилию, и анкил, спасший нас, – божественные артефакты! Но что, если…»

– Проклятье! – Я очнулся, когда из котла перелилась бурлящая пена и едва не ошпарила мне ноги.

– Тебе точно не нужна помощь? – подал голос Ливий из общего зала.

– Почти всё готово, ваше сиятельство Царь священнодействий! – с язвительной усмешкой отозвался я.

– Отраву не подсыпь с такой «любовью» ко мне, – буркнули в ответ.

Я усмехнулся и наполнил две плошки душистым супом. В золотистый бульон, приготовленный из найденных на кухне овощей, добавил крупы – скудно для самого обильного приёма пищи, но лекари не советовали употреблять испорченные мясо, молоко и сыр. Особенно если время для тех, кто отвечал за хранение продуктов, застыло.

Потушив огонь, я подхватил глиняные горшочки и вынес к столу. У Ливия загорелись глаза, когда он увидел меня. Он уже приготовил ложки и раздобыл ещё не зачерствевший хлеб, который выложил на доске вместе с оливками и латуком. С крынкой мёда и кувшином воды я поставил плошки и уселся напротив Ливия.

У меня на поясе висел мешочек с лекарством. Я потрогал содержимое – порошок превратился в кашицу после сражения в фонтане. Зато теперь из трав стало удобнее лепить пилюли. Так я и поступил: положил одну в рот и запил водой.

Я равнодушно помешал суп и со вздохом отложил ложку. Обошёлся оливкой, да и то, как назло, косточка неприятно хрустнула на зубах.

Ливий, уплетавший за обе щёки, заметил отсутствие у меня аппетита и с набитым ртом прошепелявил:

– Еф дафай. Неисфестно, когда ефё поедим.

– В горло не лезет. – Я поморщился и придвинул свою порцию ему поближе. – А ты за двоих справишься, обжора. Такое ощущение, что и не помирал ещё на рассвете.

Ливий заулыбался, как будто ему отвесили комплимент. Он надломил хлеб и протянул мне, не выдержал препирательств и пихнул в раскрытую ладонь.

– Легко тебе осуждать меня, братец, а я ведь на ледяную воду и не взгляну теперь, – вздохнул он, косясь на графин.

Я сжалился над Ливием – откусил от хлеба. Подивившись силе собственного голода, съел всё до крохи и выхватил из жадных туциевых лап плошку. Смётший свой обед и уже позарившийся на мой, Ливий изменился в лице. Он вздохнул и покачал пальцем пустую посуду, подперев щёку кулаком.

– Опять ты это делаешь. – Я ткнул в него ложкой, обрызгав только высохшую тогу. – Завязывай.

– С чем?

Я прикончил остатки супа, выпив через край, и вытер губы тыльной стороной ладони. Тело и душа пригрелись, и печали на некоторое время уступили покою. У меня проснулось задиристое настроение.

– Да вот с этим.

Хлопая ресницами, я вытянул руки в замке и, имитируя присущую голосу Ливия хрипотцу, протянул:

– О-ох, дружище Луциан, ешь, пожалуйста, всю мою еду, а ещё не надо было меня спасать, ведь я такой исключительный. – Войдя в раж, я перешагнул лавочку и обратился к воображаемой женщине: – О дева, с тебя упала одежда, прикрой груди моим золотом, которым я кичусь вопреки приличию. Возлечь с тобой? Да, можем полежать – буду всю ночь рассказывать тебе, какой я горемычный.

Я не выдержал фарса и засмеялся, выплёскивая боль и страх. Нас, жрецов Бахуса, учили радости – всемилостивому, благословенному счастью, способному залатать любую брешь в душе.

Тем не менее мой соперник был силён. Пусть от меня не укрылось негодование, отпечатанное на эмоциональном лице, Ливий добродушно улыбнулся и обезоружил меня:

– Как же здорово у тебя получается изображать меня! – Мало того, он похлопал в ладоши, словно я перед ним выступал, и склонил голову к плечу. Он провёл пальцем по кромке плошки. – Я придерживаюсь строгих правил. Однако тебе стоит знать: Плотий говаривал, что питаться стоит из своей посуды и мыть её песком и водой. – Он состроил лицо весталки, зачитывающей мораль. – Иначе можно подцепить заразу из-за слюны кого-то из тысячи предыдущих хозяев.

– Венера, смилуйся над этим убеждённым целомудренником. – Я округлил глаза. – Он собрался мыть Царицу песком и водой. Лучше б ты, Священный царь, держал рот под замком – какой только вздор он не порождает.

Я удовлетворился душевной перебранкой. Сволочью Ливий был, ею и остался, зато сволочью живой. Путь ещё не начался, а мы уже потеряли соратницу – порочное колесо стоило остановить, пока оно не переломило нам хребты.

Улыбка померкла от свежих воспоминаний. Я постучал по столбу, подпиравшему потолочные опоры, и тихо произнёс:

– А ведь мы по уши в дерьме, Ливий. Маска и анкил – святыни, притягивающие зло. Взять их с собой, может, решение и верное, с другой стороны – мы идём в неизвестном направлении с оружием, о котором известно проходимцам. Будто приносим отравителю яд со словами: «Плесни мне в вино».

– Хуже того, – согласился Ливий, – если в соседнее государство просочился слух о реликвии бога Тиния, одним убийцей не обойдёмся.

На самом деле я чрезмерно полагался на ум Ливия и свою силу. Только моя мощь дала однажды брешь, едва не стоившую жизни соратника, а его мудрость проиграла коварности врага. Первого, но не последнего. Нет, мы определённо не были готовы.

Я махнул ладонью:

– Игра на скорость. Осуществим задуманное, только спешно, пока нас не ограбили и не лишили жизни.

– Предположим, мы разыщем того, к кому обещала сопроводить покойница. – Ливий потёр серьгу, его лоб прорезала морщинка. – Или же самостоятельно определим, где найти свитки. Но, Луциан, мы мыслим недальновидно.

– О чём ты?

Он сцепил руки в замок и положил их на стол. Я помнил, что поза эта предшествовала важному умозрению. Ливий обладал рядом качеств, вызывавших неприязнь, но укорить его за скудоумие никто бы не осмелился. Даже я.

– О людях, Луциан. Наши границы защищены Священным щитом Марса.

– Который мы забираем с собой, – подхватил я и вонзил пальцы в волосы, с болью расправив непослушные пряди. – Ох, Юпитер. Я уже размышлял об этом.

«И наш суп едва не убежал, когда меня осенило».

– Я опасаюсь, что во время нашего путешествия Рим поработят, а жителей легко, как статуи, сровняют с землёй. – Ливий безупречно облёк мои опасения в слова.

Присев на край стола, я снял крышу крынки и обмакнул два пальца в ароматный мёд. Облизнув их, ощутил прилив положительных чувств и сказал:

– М-м-м, будем решать проблемы по мере их поступления. Следует осмотреть лавку и тушу этрусского грабителя. Вдруг обнаружим подсказки, как нам поступить дальше?

Ливий соблазнился и тоже подобрал круговым движением мёд из сосуда. Отрешённо глядя в сторону, он растёр сладость по жемчужным зубам, облизнулся и изрёк:

– Разумно. Я осмотрю тело, а ты – прилавок.

Я поднял брови:

– Ты что-то путаешь, шельма. Мертвеца я беру на себя, я же его и прикончил, пока ты плясал с ножичком. Ты же ободрал его лавку как липку, – я щёлкнул по серьге в напоминание, – будет разумно оставить всё как есть.

– Послушай меня, друг, – перебил Ливий. – Ты либо доверяешь моему опыту, либо и дальше полагаешься на щит и хмельные попрыгушки.

Я так и застыл с пальцами во рту. В низинах души взволновались яростные реки – я ясно видел, как скромный жрец обретал черты бесчестного манипулятора; то было как метаморфоза ягнёнка на заклании, если бы тот под ножом обнажал клыки и выпускал отравленные шипы. Впрочем, ему бы и вырываться не пришлось: яд, пущенный под кожу, подействовал бы на жреца раньше. О Ливий-Ливий. Плод гнилой оливы.

Мои глаза непроизвольно сузились, а на губах заиграла усмешка.

Авторитарному Туцию однажды удалось подмять под себя уступчивого Корнелия. Но не Сильву, ибо Сильва – выродок лесной матери[9], что не ложится ни под кого, в особенности под властолюбцев.

На пике злости я был готов срубить росток дружбы, пробившийся в трещине посреди пустыни, но усилием воли разгладил грозное лицо и ласково, насколько это возможно с моим низким голосом, ответил:

– Убедил. Обшарю лавку, может, поучусь взламывать витрины, а ты подаришь мне смокву как старательному ученику.

Ливий стёр с лица усталость, протерев его ладонью, и свёл брови домиком, придав выражению особенную мучительность. Глаза цвета мёда, что мы распили, вопреки этому глядели проворно – Ливий испытывал меня.