Жрец со щитом – царь на щите

Договорить он не смог: конвульсивно дрожал челюстью, пока не упал замертво. Во второй раз.

«Да о каком римлянине он всё говорил?».

– Молния стреляет дважды в одно место, если направлена Юпитером. – расслабленно посмеялся я. – Видимо, мы с тобой – полубоги, не меньше.

– Не богохульствуй, – осадил Ливий. На его губах сияла слабая улыбка. Вдруг она исчезла, когда его лицо окатило огненным заревом. – О боги. Надо срочно потушить пожар, пока он не перекинулся на все здания вдоль Священной дороги.

Название улицы возвратило в реальность – пожар угрожал жизням римлян. Я встал и спросил у самого сообразительного из нашей пары:

– Как поступим?

– В цистернах хранятся резервы дождевой воды, – проговорил Ливий, сведя брови. Он отстранённо взирал на пожар: языки пламени объяли крышу. – Но они остались внутри домуса. Нам вовек не пробраться.

Я дёрнулся к вестибюлю, но Ливий схватил за локоть и удержал:

– Бесполезная жертва. Мы придумаем что-то другое.

– Я намочу ткань и проберусь внутрь, зажав нос и рот.

– Без толку. Дом Весталок – старая постройка, древесина легковоспламеняющаяся. Ты получишь балкой по затылку. – Он ударил меня ладонью по темени. – На этом геройство закончится.

– Иные предложения? – Я потряс его за плечи. Огляделся и ткнул пальцем в водоём. – Имплювий?

– Мало воды. Нет сосудов. Всё бесполезно, только если…

Ливий пожевал нижнюю губу, раздумывая. Вдруг его взгляд застыл над моим плечом, а лицо исказилось от страха. Он не успел что-либо сказать.

Я услышал, как порвалась ткань. После накатила горячая волна боли, что вытекла кровью и замарала руку. Краем глаза заметил блеск ножа и разбитое рыло дохлого хряка. Моё плечо пронзило насквозь.

Нежить вновь восстала – с факелом Весты в шее, живучая и агрессивная.

Я вцепился зубами в запястье торговца, будто взбесившийся хищник. Болезненный стон заглушила ткань его рукава. Торговец начал побеждать силой, болтая меня, как львёнка, повисшего на предплечье. Пахнуло кровью и гарью. Трещали поленья, обнажая скелет Дома Весталок – а в голове вращались по кругу слова Ливия: «Надо срочно потушить пожар, пока он не перекинулся на все здания по Священной дороге».

Мертвец сбросил меня и схватился за клинок – я пнул его в бок, но безуспешно. Доставать щит было слишком долго. Я прикрылся руками от золотого солнца, оранжевого пожара и кинжала, направленного в мой глаз.

Торговец ощерился, не произнеся ни звука. Видимо, речевой аппарат повредился после второй отлучки из подземного царства. Но эту улыбку смыло. Как и всю фигуру торговца.

– Что за?! – Я отскочил, чтобы не попасть под валовую волну.

Обернувшись в панике, я узрел лик Вызванного Солнца, что надменно сиял в утренних лучах своего небесного светила.

«О нет. Нет, Ливий. Что же ты наделал?»

Придержав маску, Ливий опустил руку, которой без труда осушил фонтан и обрушил воду на мертвеца. Сделав дело, Ливий закрепил святыню на лице и медленной походкой направился к ещё корчившемуся на земле торговцу. Он остановился в нескольких шагах и поднял обе части обезглавленной мною фигурки. Сжав вуду-реликвию в кулаке, без усилий раскрошил в труху.

Торговец прокряхтел, его скрутило, и он упал замертво.

Обвалилась перекладина Дома Весталок, и огонь перекинулся на садовые кустарники.

Я терял сознание от кровопотери. Мне пришлось огреть себя по лицу, чтобы вернуться в себя. Упав под ноги божеству, я растянулся, чтобы не дать ему уйти. Ливий перешагнул через меня, но я схватил его за щиколотку. Он обернулся: меня пробрало до мозга костей, обдало и жаром, и хладом. Я будто умер и возродился – и всё из-за серого дыма, клубившегося в прорезях маски.

– Молю, помоги. Спаси Рим, божество.

Медный лик опустил взор на щиколотку, за которую я держался. Ливий с разворота ударил свободной ногой в лицо. Меня откинуло на лопатки. Кровь залила нос и рот, я отплевался ею, окончательно теряя ориентиры. Безымянный бог возвысился надо мной, затмевая зарево пожара. У меня двоилось в глазах или лик и вправду сделался двойным?

Божество наступило на рану в плече, вырвав у меня крик. Я зажмурился, корчась от боли. Видимо, сунул нос, куда не просили. Но бог, прижимая меня к земле, склонил монолитное лицо к левому плечу и щёлкнул пальцами.

Земля задрожала. Я с трудом открыл глаза: горизонт подчеркнула сияющая линия. Света вдруг не стало – будто его выключили. Но вместе с осознанием, что закрыло собою небосвод, у меня отвалилась челюсть.

На воздушных волнах, неясно как держась, на нас плыл «лоскут», срезанный с поверхности Тибра. Полоса воды задержалась над нами, пока я ясно видел медную маску, смотревшую на меня, а сверху – парящую реку, что проливалась дождём. Капнуло на щеку, в глаз, лоб, уголок рта – я онемел и мог лишь созерцать, трясясь жалким детёнышем под сандалией бога.

Он повторно щёлкнул пальцами: устье наклонилось и обрушилось водопадом на горящий Дом Весталок. Поднялась стена пара. Я закашлялся. Прижатый к земле, не мог пошевелиться, но у меня было обманчивое чувство: анкил, на котором я лежал, и бог, придавивший моё плечо, защищали меня.

Неиспользованная вода вернулась в русло Тибра. Солнце уже поднималось. Пожар бог потушил, но не торопился покидать тело Ливия.

Он удалялся – его священная фигура утекала песком сквозь пальцы. Он растворился в мареве дыма тлеющих брёвен. Я глянул на чёрный каркас, оставшийся от Дома Весталок, и без промедлений бросился за небожителем.

Меня шатало, и я норовил упасть, но божество не думало обо мне. И верно, ведь я жалок и мал, а своевольные боги всегда были чуточку вздорны. Я боялся разгневать его, посему держался на почтительном расстоянии.

Ход замедлялся, ноги заплетались. Я старательно удерживался в сознании, не давая себе даже моргать, чтобы не упасть в обморок. Рана ужасно болела, а левая рука повисла плетью.

Мало-помалу, в непонятном трансе мы вошли под арку Януса. Наши шаги отдавались гулким эхом под сводами. В центре восседал на троне медный двуликий бог: в одной руке держал ключ, во второй – посох. Длинные одежды струились по мощному телу; пожилое лицо глядело на запад, а младое – на восток.

Бог в маске выставил ладонь перед вратами, ведущими наружу: они разверзлись, и я прикрыл глаза. Врата Януса открывались, когда начиналась война, но при Нуме стояли запертыми с самого его вступления на царский престол. Мы оставили двери храма распахнутыми, и это значило, что Рим объявил первую за тридцать один год войну.

Войну кому?

Враг ещё не явил себя, но мне верилось, что поджог Дома Весталок и попытка уничтожить Время – вероломная диверсия.

Облизнув пересохшие губы, я прошёл под аркой.

Мы покинули Бычий форум, обогнули Авентинский холм – я это понял по собственной лачуге, которую мы миновали. После начали пологий подъём. Просёлок, тянувшийся между заброшенных плебейских жилищ, уводил петлями в сторону леса. Местность была мне знакома – в рощах подле Авентина с завидной регулярностью устраивались вакханалии.

Где грунтовая дорога перетекала в пролесок, нас обступили согнутые аркой веточки кустарников – дышалось сыро, сипло, и на раненое плечо опустилась благодатная прохлада. Около белел ципп, межевой камень, обозначавший, что мы пересекаем черту Рима. Я занёс ногу над священной границей города – померием, – чтобы перечеркнуть сакральную грань, но в небе раздался свист, перешедший в скрипучий крик. Я поднял голову и насчитал как минимум дюжину коршунов, которые парили кругами.

Они двигались, а значит, за пределами города время шло как положено.

Я не смыслил в ауспициях, но зато помнил, что ровное число тех же птиц напророчили Ромулу правление Римом.

«Что ж, сделаю как могу, а кто может лучше, пусть попробует после меня».

Я постучал по межевому камню, как по дверному косяку хижины. По старой памяти.

Ступая по мягкому мху, я вдыхал смолистый запах сосен и кипарисов. Они тянулись к лазурному небу остроконечными шпилями – свод из крон укрывал от палящего солнца. Тонкие лучи в редких местах достигали почвы. Шумела листва, журчали своевольные ручейки, берега которых заселяла живность – роща дышала, и в каждом вздохе её таился парад голосов: лес квакал лягушками, жужжал шмелями, шуршал ветерком, запутавшимся в кустарниках.

Пленённый ароматом жасмина со свежестью мятных листьев, я позабыл о боли в плече. Авентинская роща волновала мою кровь, взывала к истине, сокрытой в вине. Я связывал пребывание здесь со свободой от оков. Быть может, я и хотел сковать себя обетом Царя священнодействий, но порой втайне от самого себя желал напиться из ручья, впрок натанцеваться и всю ночь ласкать вакханку на цветочном ложе.

Сбежать хоть на ночь от обязательств защитника Рима. Но Ливий не сбегал – он надел маску и отдал тело одному из тех богов, кому возносил молитвы. Я бы не хотел дать слабину и оказаться ущербнее кого-то из Туциев. Ведь он не трусил, так почму я должен?

Мы вышли на опушку. Над травой клубилась росистая дымка. Я замер в пертике[14] от Ливия: он не обернулся на меня. От его головы исходили медные лучи маски, обрамляя её подобно царскому венцу.

Зелёная изгородь огораживала поляну, на которую мы выбрались. Везде мне виделись блестящие глаза. Я забеспокоился, что за нами наблюдают, и приятную щекотку в животе от радости нахождения в родной роще сменило тревожное покалывание.

Ливий обхватил маску ладонями и снял. Я подбежал к нему, решаясь наконец-то заглянуть в лицо, но боясь не увидеть друга. Ан нет: те же древесные очи, напоенные коварством, и игривая родинка на левой скуле. Одно меня обеспокоило:

– У тебя кровь. – Я коснулся своей выемки под носом.

Ливий спохватился и размазал тыльной стороной ладони кровоподтёк. Он посмотрел на испачканную руку несколько отстранённо, и я заметил, как он бледен.

Отодрав лоскут от собственной туники, я подбежал к ручейку и смочил ткань. Вернувшись, отжал хорошенько и, обхватив затылок Ливия, грубо стёр кровь.

– Больше не надевай маску, – тоном, не терпящим возражений, приказал я. – Убьёшься.

– Не за что, Луциан. – Ливий забрал тряпку и заткнул ею ноздри. Он заговорил в нос: – Ты забываешь, что перед тобой Царь священнодействий. Реликвия Вызванного Солнца призывает в тело жреца то божество, которому он поклоняется.

– Ты хочешь сказать, в Атилию вселилась Веста? О боги! Звучит логично, – осенило меня.

– Да. А я, дорогой друг, взываю ко всем богам. И первым делом – к доброму создателю, что очень быстро меняет милость на гнев и склонен топить тех, кто ему не нравится[15], – с хрипотцой проговорил Ливий.

– Так и знал, что это был Янус.

Ливий убрал от лица пропитанный кровью лоскут и опустил на него взор, комкая:

– Я не мог допустить твоей смерти. Ты чересчур полагаешься на силу и неуязвимость вакханта, это беспечно и несерьёзно.

– Но ведь это работает. – Я махнул рукой с ухмылкой. – Я же до сих пор в строю. И ты ещё не помер благодаря моей «беспечности». Брось…

Ливий перебил меня – ткнул в грудь пальцем, пронзительно заглянув в глаза:

– Любой лев, Луциан, без головы – не лев.

Мог бы ответить, но признал, что он грамотно победил меня моим же оружием. Я почесал бровь и вздохнул.

На фоне лесного шума проявился вдруг звонкий смех нескольких юношей и дев одновременно, и мы соприкоснулись с Ливием спинами, чтобы обозреть окружение. Мы крутили головами от шороха к шороху, цепляясь взглядом за шевеления в кустах, откуда разлетались мелкие птицы.

– Смотри, Ливий! – Я указал на кустарники, среди которых показались копытца то ли оленёнка, то ли козлёнка.

– Где?

– Уже ничего. Тут кто-то есть. – Из-под нахмуренных бровей я досматривал лесную чащу, наполненную шепотками и смешками.

– Мальчишки, не напрягайте зрение, я сверху, – донёсся до нас кокетливый голос.

Мы подпрыгнули на месте и устремили взгляды к высокому суку, на котором, свесив одну ногу, а вторую держа рукой, восседал муж лет сорока на вид. Он обладал внешностью колдуна: длинные волосы украшали иноземное лицо с заострённой рыжей бородкой, аккуратно обритой по краям. На узкой переносице рассыпались бледные веснушки, а глаза напоминали мои тем, что под зрачком виднелась полоска белка. Бирюзовые радужки были полуприкрыты веками, отчего широкая улыбка с ямочками отдавала чем-то зловещим.

– Ты кто? – спросил я.

– Ах, значит, из вас двоих лидер – мальчишка в львиной шкуре? – незнакомец смеялся со звоном жемчуга, рассыпанного по мраморному полу.

Одетый в шёлковую чёрную рубаху, расстёгнутую на белой груди, и персидские шальвары кремового цвета, перетянутые широким красным поясом, он выдавал своё варварское происхождение – на свободно болтавшейся ноге повисла шерстяная тапка с причудливым закруглённым носком. На плечах лежал походный плащ из чёрной шерсти, а в медных волосах виднелись рубиновые бусины и перья.

– Ты иллириец? – спросил Ливий, чем перетянул внимание чудака на себя.

Тонкие рыжие брови сошлись домиком, и варвар панибратски показал на Ливия пальцем:

– Вы гляньте! Не отмалчивается, знаниями не обделён. Предо мной братоубийственная история. Плавали – знаем. За статус не грех и отравить друга, норовившего перегрызть тебе горло. Грязненько, – сморщил нос варвар, – но чего не сделаешь ради алчного звона. Или власти? Вот ты, с дурацкой родинкой, – он постучал отросшим ногтем по правой скуле, – склонен к честолюбию.

Я в упор не понимал, о чём толкует сумасброд.

– Ты не ответил, – процедил Ливий.

Я не без удовольствия отметил, как залились охрой щёки Ливия.

«Правда глаза колет?»

– Сейчас же отвечу, а то ты так злишься, и я весь трепещу, – наигранно испугался незнакомец. – Я – немного иллириец, немного мессап, отчасти горец Ретийских Альп, галл, авзон и эллин. – Он приложил руку к груди и прикрыл подведённые веки. – Скромный бродяга, если угодно.

Нас отвлёк стук по дереву. Мы отвернулись, а когда вернули взгляды, сук опустел.

– Попался! – крикнул мне на ухо варвар, и я едва не пришиб его кулаком.

Он извернулся и, как эластичный танцор, прошагал с руками за спиной. После развернулся и взобрался на камень – варвар не вышел ростом. Вообще, тощее тело напоминало розгу, гибкую и хлёсткую, как его длинный язык.

Раздалось хлопанье крыльев – и на плечо чудаку приземлился красно-чёрный дятел с белоснежной грудкой. Он почистил пёрышки под крылом и уставился на нас бусиной глаза. Цвет одежд варвара походил на окрас этой птицы.

– Где же мои манеры, ну верно варвар! Я авантюрист, пират и актёр, – сообщил он. – Плиний Илларион Клавдий. Наслышаны ли обо мне в Риме?

Мы покачали головами, не припоминая никакого Плиния.

– Люблю этрусский театр. Послушаете мою роль? – Плиний почесал грудку дятлу. – Я играю второстепенную роль сильвана, этрусского лесного демона. Он обличает двух братьев, царя и жреца.

– И в чём же обличает? – По тону Ливия и скрещенным на груди рукам я счёл, что он крайне раздражён хамством Плиния.

Тот пригласил нас присесть на поваленное дерево. Он притягательно улыбался и виделся мне не более чем сбрендившим иноземцем. Может, склонным к мелкому колдовству.

Ливий же, похоже, невзлюбил его с первых мгновений.

Я присел, поморщившись от боли в плече – прострел сохранился пульсацией.

Плиний смотрел с улыбкой на оппозиционера Ливия, который не торопился вестись на спектакль. Я подёргал того за тогу, взглядом призывая не спорить с дурным путником. Он будет полезен нам как проводник, я не торопился ссориться.

Ливий не смог мне противиться. Его отвращение выдала лишь дёрнувшаяся верхняя губа. Он сел, скрестив ноги, а я полулёжа устроился рядом, снимая всякое напряжение с левого плеча.

Дятел считал мысленный сигнал хозяина и слетел с плеча, устроившись на ветке. Плиний Илларион Клавдий втянул воздух и расставил ладони. Наконец он запел:

Среди деревьев, в тени дубов могучих,Звучали песни звонкой лиры,И лазы танцевали обнажённы, и мы с ними,сильваны шальны и клыкасты,Великие боги, чьи взоры лучисты, могучи,Смотрят свысока на землю, где мыСобрались, чтоб определить судьбу двоих.

Плиний изменился в лице, сделавшись каменным, как древний идол. Глядя исподлобья страшными глазами, подчёркнутыми белками, он поднёс ко лбу обращённые к нам ладони. Он сделал их похожими на рога и продолжил пение, лишь на полутон снизив голос:

Но в сердце нашем таится тревога,Царство в смятении, и страх не уходит.Жрец, что в танце свяыщенном обряд совершает(пляску недаром на агоналиях исполняют),Должен быть стойким, как лев, и мудрым, как змей.Он агон! Агон, наш борец, «агоне» его – «порази» означает.

Мне нравилось. Хорошо пел. Я никогда прежде подобных спектаклей не видел и был поражён. Ливий радости от увеселения не разделял и сидел мрачнее тучи.

Он, как утренняя звезда, что выведет из тьмы,Обнажив оружие своё, жрец зарубит этрусскую свиньюИ кровью путь народу римскому проложит, сопровождаемыйТремя отцами.

«Янус, Термин и Меркурий, – вспомнил я свой путь сюда. – Один бог начал мой путь, второй помог пересечь границу, а третий сопровождает».

Иллирийский чудила – авгур? Прочёл по полёту дятлов нашу историю?

Плиний спустился с камня и вальяжно прошагал до нас. Он опустился на корточки и пристально заглянул каждому в глаза. Вместе с тем чётко и зычно пропел:

Но коли жрец покинет сакральный круг,Уйдёт со щитом и похитит римского царя, то беда себядолго ждать не заставит.Ведь даже дитю это известно: ежели жрец уйдёт со щитом,То царь его возвратится лишь на щите.

Меня пронзило. Напугало, я даже погладил анкил в неуверенности: стоило ли его брать? Я мог лишь кидать растерянные взгляды то на Плиния, то на Ливия, которого я «похитил» из Рима. Между тем последний оказался смышлёным и, поднявшись, раскритиковал:

– Чушь. – Ливий прошипел фразу подобно гадюке. – От и до. Ересь.

Плиния дерзость не смутила: он вытянулся сам и вызволил из кармана щёпоть чего-то, напоминавшего зерно. Посыпав свою макушку, спрятал руки в длинные рукава и дождался, когда дятел спикирует с ветки на голову. Он принялся выклёвывать из рыжих волос пшено, лохматя шевелюру и отрывая бусины.

– Сказка есть фантасмагория, мальчик. Я не предупреждал? Моя история – фантазия и иллюзия. То ли дело – ваша.

– Пудришь нам мозги, – хмыкнул я, решив всё-таки занять циничную сторону Ливия. С тяжёлым выдохом я встал и сотряс ладонью воздух. – Мы ищем кое-кого. Ты не из здешних краёв, так что вряд ли нам поможешь.

– Опрометчиво. – Плиний улыбался, пока дятел агрессивно колотил его по макушке. Кончик чёрного клювика обагрился, и меня замутило от увиденного. – Я ведь пират, милые юноши, и смогу проводить вас за Океан. За Край Мира, куда лежит, смею предположить, ваша душа.

– Нет, нам пока за Край Мира не надо, – поспорил я.

– Не томи же, я ведь начну читать мысли. – Плиний засмеялся, потрясая рукой. – Шучу-шучу.

Дятел клевал его череп – сумасброд, но я не стал прерывать его странную игру с птицей. Птицей, которая способна пробить дыру в дереве.

– Наша знакомая весталка…

Плиний согнал дятла и прервал мои слова. Со взъерошенными кровавыми волосами и безумными обведенными глазами он смотрелся жутко.

– Атилия?..

«Она предложила встретиться у Авентинского холма – имела ли она в виду лесного отшельника, когда говорила о знакомом?»

«Не очень-то мне хочется к нему, но…»

– Да. Мы её повстречали. – Я взглядом поискал у Ливия поддержки.

– Она сказала, что знает кого-то, кто может нам помочь… в магическом деле, – витиевато добавил тот. – Она говорила про тебя?

– А где, где моя девочка? – Плиний осмотрелся, как будто мы могли бы спрятать Атилию неподалёку.

– Она погибла, – ответил Ливий, отведя взор.

– Её убили, – поправил я.

У Плиния Иллариона Клавдия из глаза выкатилась хрустальная слеза. Его необычайно белое лицо обратилось гипсовым оттиском посмертной маски. Я не знал, как утешить друга – друга ли? – покойной Атилии. Дятел вцепился в плечо Плиния и стукнулся головкой в шею хозяину. Ластясь, дятел посмотрел на нас – и мне показалось, он видел нас насквозь.

С пустыми очами Плиний вымолвил:

– Она страдала перед кончиной?

– Не более, чем при жизни, – ответил Ливий. – Изверг мёртв, уверяем тебя.

– Дважды. Теперь наверняка.

Ливий стрельнул взглядом, а я развёл руками: правду ведь сказал, чего он распсиховался?

Плиний сморгнул слезу и сообщил нам, что мы можем укрыться в роще, но нам нужно было не это. Я попытался поспорить, хотя и не спешил доверять чужаку. Плиний настоял и сказал, что знает о «временно́й яме».

Охваченный волнением, я сомкнул кулаки и кинул уходящему Плинию в спину:

– Весть о том, что в Риме застыло время, просочилась за пределы померия?

Он удалялся, и резные по краям полы его накидки чернели, как дятловы крылья, раскрытые в полёте. Шагал – неизвестно откуда, неизвестно кто, неизвестно кем приходящийся Атилии, – но мы доверились ему, потому что не видели иного выхода. Плиний будто парил, не оставляя следов на мхе. Когда я разуверился в его поддержке, он остановился и воздел ладони к небу. Ощутимо потемнело.

– Нет, юноша. Мне рассказал Эгида. И да, он – самец. Я придаю большое значение именам, знаете ли. – Дятел спикировал Плинию на голову; тот поднял глаза, намекая на птицу. Птица Эгида? Что за тип этот Плиний… – Но, вижу, вас ждёт далёкий путь. На кого оставить Рим, верно думаете вы?

Он очертил ногою круг по своей оси и остановился в центре. Хлопнув в ладоши, озарил нас широченной улыбкой и, заложив в рот два пальца, пронзительно засвистел.

Ливий приблизился, толкнув плечом. Мы настороженно осмотрелись, когда кустарники ожили, зашуршали, зашевелились; вновь отовсюду послышались молодые энергичные голоса.

– У каждого уважающего себя актёра должна быть преданная публика, – мелодично произнёс Плиний, слегка поклонившись. Он облизнул кромку верхнего ряда зубов и расправил плечи, спрятав ладонь в слоях верхней одежды. Кротко отметил: – А у пирата – команда.

Из рощи выползли девушки и мужи, вооружённые копьями, луками со стрелами, мечами, палицами; они были одеты в шкуры, шальвары, лёгкие доспехи, рогатые шлемы. Светловолосы, бледны. Девы – с косами до талий, скуласты и мускулисты. Мужи косматы и рыжебороды – жилисты, широкоплечи, с мясистыми обветренными лицами.

– Как бы варвары нас не поработили, – шепнул Ливий.

– Границы очерчены, Рим под защитой пиратов, – торжественно объявил Плиний.

Жуя травяные жвачки и посмеиваясь, легион обступил предводителя. Бравые, преисполненные силы.

Ливий был резок, но прав: кто бы защитил нас от «защитников», перемкни у них что-то в головах? Как козла в огород пустить.

– Щедро, Плиний Илларион Клавдий, – громко заявил я, подбоченившись. – Какова же цена твоему одолжению?

– Ваши имена, – просто ответил Плиний. Он, птица по кличке Эгида и несколько дюжин пиратов разом обратили к нам внимание. – Ваши имена в обмен на защиту римской границы. Цена невелика, но и у вас нет ничего сакральнее ваших имён. – Он рассмеялся, и толпа поддержала его. Сквозь смех, задыхаясь, он воскликнул: – Так назовите их!

На задворках сознания подумалось, что желание Иллариона в большей степени странное. Я допускал, что мы на пороге союза с кем-то таинственным и непростым. Однако, руководствуясь тем, что мы вышивали узор нашего пути стежок за стежком, я не видел проблемы «распустить» и начать заново. Назовём чудаку имена – так я рассудил и заговорил:

– Л…

Лёгкий, но предупредительный хлопок по груди остановил меня. Ливий не спускал глаз с улыбчивого иноземца. Он растягивал слова, как будто не хотел допустить дипломатического промаха:

– У нас два имени. Ежели считать по составным, шесть. Значит, ты окажешь нам шесть услуг?

Я выпучил глаза на Ливия, одним взглядом возвестив, что за жадность нас могут проучить. Вдруг передумают и просто перережут нас? Северянам мы – на один зубок.

Аристократическое лицо Плиния выделялось на фоне надменных варварских рож – оно передало возросшее уважение к нам.

– Алчный и мудрый – из тебя бы вышел неплохой купец, но с коротким сроком жизни. Знаешь, такие, как ты, плохо кончают. – Плиний сипло посмеялся, поглаживая по шее кончиком чёрного ногтя. – Ну что ж. Мне даже любопытно побыть на побегушках у двух молокососов. И как вас величать, римские подданные?

– Не гони лошадей, – вмешался я. – На многое же ты готов, чтобы получить наши имена. Значит, они ценны для тебя в равной степени, как медь. Мы не станем ими раскидываться.