Гостиница «Камелия», или отель «Водяной тычиночник»

Девушки только молча на нее покосились и продолжили ржать, только уже не в голос, а прыская в кулаки, а мать одернула ее:

– Олеся, перестань. Все уже про черепки давно поняли.

– Черепки! – всхлипнула Таня, которой, видимо, было все равно, отчего смеяться. Чистоплюйское семейство, которое все вокруг протирало влажными салфеточками, поджав губы, осматривало проезжающие мимо маленькие каменные и глиняные домики, иногда больше похожие на многоэтажные сарайчики: все, кроме первых этажей, было построено явно с расчетом на хорошую погоду и состояло из обрезков досок, тоненьких фанерок и каких-то пластмассовых панелей, прикрученных проволокой.

– Да, приехали, – зловеще сказала зализанная Ирина и скрестила на груди полные руки. Ее отец, неприятный масленый старик, покашляв, согласился:

– Мда, такска-ать, не пять звезд.

– Так это мы еще не доехали же… – сказала Олеся хором с девушкой Леной. Маршрутка ехидно рассмеялась.

– Олеся! – шикнула покрасневшая мать. – Кончай болтать! Что ты как ненормальная!

Лена, однако, поглядела в Олесину сторону с благодарностью и договорила сама:

– Да-да, это у нас частный сектор, а в гостинице все условия есть: и вода, и территория, и столовая у нас очень хорошая, и повара… Белье каждый день меняем, до моря совсем близко, пляж у нас прекрасный…

Ирина откинулась на спинку сиденья и сдвинула на лоб свои огромные очки, открыв маленькие, густо накрашенные сыпучей синей тушью глаза:

– У вас, девушка, все прекрасно, как мы смотрим.

– А что ж плохого? – подала голос старушка в цветастом платье. – Мы в свое время знаете, как отдыхали? В палатках. Да, удобств не было. А очень приятно до сих пор вспомнить, да, Иван?

Дед, ее муж, подтверждающе кивнул и сказал добродушно:

– Главное – это чтобы настроение. Тогда везде хорошо отдыхается.

– Ну и какое должно быть настроение у людей, поездивших по Европе, когда вот такие сараи? – поинтересовалась Ирина. – Когда свои деньги заплатил и видишь такое… Так, ну все понятно. Вот она, ваша гостиница.

– Приехали, пацаны! – оживились винно-водочные парни на задних сиденьях и принялись собирать свои звенящие сумки.

Маршрутка лихо зарулила в распахнутые для нее ворота на зеленую территорию перед белым пятиэтажным зданием с очень неразборчивой надписью. Олесе сразу же захотелось нарисовать и гостиницу, а объединение недовольных отдыхающих еще больше скисло, видимо, посчитав, что оправдываются их самые худшие опасения. Благодушные старик и старушка уже вышли и что-то говорили про свежий сосновый воздух, две девчонки-студентки с рюкзаками тоже проползли мимо к двери, с улыбками поглядев на Олесю. Тут и ее собственные родители собрались на выход.

Олеся спрыгнула на землю, покрытую слоем рыжих длинных игл, и нетерпеливо оглядела стриженые можжевеловые кусты, в которых надрывались цикады, прикидывая, как можно нарисовать текстуру их мелких листочков. Нечаянно оглянувшись на мать и отца, она сразу поняла по их уксусным лицам, что сейчас опять начнется ругань, и сердце у нее упало куда-то в желудок. Она быстро отвернулась и, опустив голову, поспешно зашагала к большому крыльцу, бессознательно пытаясь оттянуть момент, когда все опять станет плохо. В конце концов, она еще успеет послушать, какое здесь ужасное место, когда окажется в номере…

Олеся с большим трудом оттянула тяжелую дверь, в чем ей помог подоспевший благодушный старик, и вошла в гостиницу «Камелия».

Перед ней открылся неожиданно приветливый холл, освещенный полосами желтого солнечного света от квадратных окон, находящихся в дальнем конце. На стенах висели большие гипсовые барельефы, изображающие животных и птиц на фоне высоких гор, а у самого лифта – большущий неумелый морской пейзаж, который Олесе сразу же захотелось перерисовать, и это ее развеселило.

Вдоль другой стены шла стойка, за которой сидела пожилая женщина с желтыми от краски волосами, в наброшенном на плечи платке.

– Проходите-проходите! – гулко сказала она, приподнимаясь. – Девочка, иди сюда. С приездом вас! Вот сюда подходите, только чуть меня дождитесь, что-то с утра продуло, не разогнусь…

– Продуло? А я думала, тут у вас должно быть тепло, ведь море, и, мы когда погоду смотрели, все время было тридцать, – затараторила Олеся, обрадованная приветливым приемом.

– Так сквозняки бывают вечерами, свежо, – пояснила женщина. – Ты одна приехала?

– Не-ет, я с родителями, они задержались, наверное, вещи берут, мне бы тоже надо вещи взять, я тогда сейчас отойду, ладно? – начала было метаться Олеся, но тут в холл гостиницы вошли ее родители.

Олеся изумленно уставилась на них и в первый момент, несмотря на свой привыкший схватывать детали взгляд, не сразу узнала. Одеты они были все в то же, несли такие же сумки, а выглядели как-то неправильно… Только потом она поняла, в чем дело: у них было довольное выражение лиц.

– Ой, а тут так миленько, оказывается! – протянула мама, оглядываясь. – Смотри, как уютно, да, Дим?

Олеся вздрогнула. Ей почему-то показалось, что мама назвала папу не Димой, а как-то по-другому. Мама перевела на нее взгляд и удивилась:

– Ты чего, Олеся?

Теперь уже ее собственное имя прозвучало как-то не так. Но как оно могло звучать, если она своими ушами слышала «Олеся»?

Девушка нервно отбросила волосы и помотала головой:

– А, да я так, я не знаю, у меня немножко уши, наверное, заложило, пока ехала…

– Устала с дороги, – решила мама и весело обратилась к женщине за стойкой:

– Ну, где наши ключики?

– А вот, тридцать четвертый номер, и хороший, и вид на море… Пожалуйста.

– Большое спасибо! – весело кивнула мама, подхватила ключ и двинулась к лифту вместе с папой. Следом поспешила довольная такими неожиданными переменами Олеся. Главное, родителям понравилось! Значит, все будет хорошо.

ГЛАВА 4

Остальные приехавшие вошли в холл «Камелии» уже когда Олеся с родителями, прихватив благодушную пожилую пару, уехали вверх на лифте. Уксусное сообщество, едва оно вошло, как будто подменили.

– А что, здесь приятно, да, папа? – милостиво заметила Ирина. Масленый старик так же милостиво кивнул и улыбнулся почти дружелюбной улыбкой, глядя на женщину, протягивающую ему ключи.

– Да у нас тут всем нравится, – сказала женщина приветливо. – Никто еще недовольным не уезжал от нас… Что, Леночка?

Лена-сопровождающая, снова одергивая свою измятую юбку, подошла, и, наклонившись, беспокойно прошептала ей на ухо:

– Раиса Сергеевна, а из полиции человек к вам уже заселялся?

– Мне кажется, да… Как фамилия-то? – Раиса Сергеевна потянулась к большущей общей тетради с серыми листами.

– Петухов Владимир…

– Да, точно, вот отметила. За пару часов до вас пришел, такой хороший паренек, веселый…

– Правда? – удивилась Лена: по рассказам Михаила Ильича о Петухове у нее сложилось несколько другое впечатление. – А он сейчас где?

– А, наверное, обедает, ты сходи глянь, я остальных пока заселю.

Лена послушно прошла сквозь холл и свернула в дверь, располагающуюся у дальней стены: она вела на залитую солнцем застекленную террасу, где была столовая. Обед уже подходил к концу: за покрытыми нежно-розовыми скатертями столами сидело лишь несколько отдыхающих, которые, заткнув за воротники матерчатые салфетки, наворачивали борщ из супниц и котлеты с пюре. Повара у раздаточной витрины гремели огромными котлами.

– А кто тут Петухов, извините, можно на минуточку? – вполголоса позвала Лена.

Из-за столика у окна тут же вскочил высокий, очень белобрысый, почти до степени альбиноса, человек в ужасающе цветастой рубашке и укороченных брючках, которые сидели на нем тесно ввиду небольшого животика.

– Здравствуйте! – набрав полную грудь воздуха, воскликнул он в лицо Лене и уставился на нее большими, почти прозрачными глазами в белесых ресницах. – Вы из администрации? Большое спасибо передайте поварам за обед! Очень хороший вообще у вас отель!

– И вам спасибо большое, – закивала Лена, поспешно улыбаясь. – Да, я из администрации. Если что-то такое… найдете, сразу ко мне обращайтесь или к Михаилу Ильичу.

– Ага, обязательно, – равнодушно сказал лейтенант Петухов, рыская взглядом по сторонам и явно думая о солнечной улице и купании в море. – Пока все отлично, так что зря не волнуйтесь… Ну, пойду похожу по территории!

Он энергично кивнул Лене и удалился широким шагом. Лена задумчиво поглядела в удаляющуюся цветастую спину. В какой-то момент ей показалось, что несколько сережек с висюльками в ушах, длиннющие острые ногти и жесткие белые волосы, заплетенные в две косы, вроде бы не совсем характерны для лейтенанта полиции, но это ощущение почти сразу же пропало. Лене даже показалось, что полиции и положено ходить в таком виде, так что она успокоенно улыбнулась и пошла обратно.

…Лейтенант Володя Петухов, окончательно замерзнув в промозглом номере и так и не найдя, как закрывается дверь, снова спустился по темной лестнице в холл. Неприветливый черноволосый парень за стойкой исчез: шаги лейтенанта гулко звучали в совершенно пустом помещении, только вдалеке что-то вроде бы позвякивало и тянуло чем-то противным типа плесени и подгорелой каши.

– Столовая? – подумал вслух лейтенант и направился в конец холла. Там обнаружилась дверь, которая действительно вывела его на весьма мрачную, какого-то готического вида террасу со сводчатым потолком и огромными полукруглыми окнами, залепленными почти сплошь темной мозаикой. Помещение заполняли ряды низких и квадратных черных столов, чем-то похожих на старинные парты, разве только без наклона. Рядом стояли те же дешевые стулья из коричневой пластмассы, что и в номере. Кое-где за столами по одному-двое сидели люди: в большинстве своем вполне обычные, хотя и с очень недовольными лицами, но были и другие, похожие на парня, выдававшего ключи в холле: с острыми ногтями, очень странной, землисто-коричневой кожей, жесткими черными волосами и лимонно-желтыми зубами и белками глаз. Была еще парочка людей противоположного вида, то есть почти полных альбиносов, но тоже с когтями и жесткими волосами. Лейтенант заметил эти особенности внешности, и, будь он в обычном состоянии, то, конечно, сразу бы вспомнил все просмотренные фильмы ужасов, но сейчас он тут же забыл про странных людей, как только отвел от них глаза.

Снова сильно потянуло плесенью и гарью. Лейтенант пошел на запах и остановился, обнаружив, что добрался до пункта раздачи еды. На тянущемся перед ним столе из черного гранита стояли глубокие серебристые тазы, наполненные жесткими и большим, как кирпичи, кусками серого хлеба, такими же деревянными на вид ломтями непонятно чьего сушеного мяса и даже чьими-то костями в мерзком на вид холодце. Был также таз с кашей из круглой желтой крупы, от которого и шел горелый запах, таз жидкого супа и таз с крупно нарванными листьями какой-то травы, похожей на лопух. Но особенно Петухова потряс последний таз. Там в налитой воде лежали куски трухлявого мокрого дерева, распространяя сильнейший запах плесени. Была еще подставочка с неопознаваемыми плодами красного цвета: то ли фруктами, то ли овощами. Венчала этот ассортимент стоящая над ним, уперев когтистые руки в бока, очень пожилая черноволосая женщина с землистой кожей и беспросветно-черными глазами. На ней был белый балахон в грязных пятнах, подпоясанный замызганным синим платком. Надо полагать, повариха.

– Это у вас весь ассортимент? – иронично вопросил Петухов.

– А тебе чего еще надо? – ответила повариха ужасающим хриплым басом, хуже, чем у пацана в холле.

– Мне? Нормальную еду, наверное, сама-то как думаешь?

– Я продукты не поставляю. Жри чего дают, – грубо отрезала мерзкая карга.

– Да вы людей тут пачками травите, наверное!

– Боишься отравиться, так не ешь, – быстро нашла выход повариха и улыбнулась лимонными зубами. – Чего ты на дерево глядишь? Это вообще не твое.

– Да ну, блин?! – не выдержал лейтенант. – А что «мое»?

– Хлеб, суп и каша. Воду вон там возьмешь, в ведре, – подвела итог женщина и вручила ему глубокую миску. Лейтенант, как под гипнозом, наполнил ее горелой кашей, положил сверху кирпич хлеба и, отойдя, сел за ближайший столик.

Каша оказалась не только пригоревшей, а еще и без сахара и соли. Петухов так удивился, что молча съел четверть миски, откусил хлеб и убедился, что в нем есть примеси песка и камней. Хуже, казалось, стать уже не могло, но тут появился официант.

Такой злобной физиономии Петухов не видел отродясь, хотя за пять лет работы в полиции встречался с матерыми уголовниками. Официант был опять из тех, которые с землистой кожей и лимонными зубами: его выпученные, черные, как дыры, глаза, располагающиеся под сросшимися бровями, рыскали вокруг, будто ища жертву, а тонкие губы под огромным носом беззвучно шевелились. Из черных прямых волос он сделал конский хвостик на самой макушке, придававший ему вид людоедского вождя, а синий фартук был в несколько раз обмотан вокруг его тощего сутулого тела. В когтистых руках официант сжимал непонятную круглую штучку с красным раструбом, как на бибикалке детского велосипеда. Подходя к столикам, он закатывал глаза, дергал рукой в воздухе, и красный раструб со свистом втягивал крошки с поверхности стола. Иногда улетали и куски еды с тарелки обедающего, но официант не обращал на это никакого внимания. Так же, не дожидаясь разрешения, он выхватывал из-под носов зазевавшихся людей миски с недоеденным кормом, то есть супом или кашей, и молча удалялся, не слушая протестующих воплей.

Впрочем, протесты звучали редко. Большая часть жертв гостиницы «Камелия» находилась, как и сам лейтенант, в каком-то мрачном холодном оцепенении.

Женщина-альбиноска совершенно неопределенного возраста, в темном плаще с глухим воротником по самые уши, присев неподалеку от Петухова, поставила перед собой белую фарфоровую тарелку с кусками дерева. Задумчиво и сумрачно глядя в окно сквозь витраж, она сначала съела кусок деревяшки, а потом вдруг, подняв на уровень зубов, с треском откусила край тарелки и принялась медленно жевать.

– Посуду не портить! – рявкнул официант, подлетая и выхватывая тарелку своей когтистой рукой из ее когтистой руки. Женщина ничего не ответила, только свистяще вздохнула и снова уставилась в окно, дожевывая оставшийся во рту фарфор. Лейтенант Петухов смотрел на нее так же неподвижно, изо всех сил пытаясь понять, что не в порядке, но так ни до чего и не додумался и вернулся к каше, торопясь доесть, пока ее не выхватил злобный официант…

Он продолжал сидеть за своим столиком и в какой-то тяжелой прострации домучивал кашу еще примерно полчаса, после чего услышал в холле возмущенные голоса и сделал вывод, что это, видимо, приехали еще посетители.

И точно: через минуту в дверь столовой заглянуло сразу несколько голов и послышалось восклицание:

– Полный кошмар! Я так и знала!

– Мда, так сказать, условийца, ничего не скажешь…

– Вот видишь, Дима, нужно же было хоть один раз в жизни меня послушать! Так нет же! Вот теперь живи тут!

– Ты сама вечно вопишь, что хочешь сэкономить!

– Я хочу?!

Лейтенант с вялым интересом покосился в сторону переругивающихся и увидел хмурого мужчину с седыми волосами, торчащими козырьком над наморщенным лбом, и тощую женщину с длинной гусиной шеей.

– Вот куда ты нас притащил! – шипела она, как упомянутая птица-гусь. – Ребенку, видишь, здесь тоже не нравится!

Она обеими руками показала на стоящее рядом с ней создание, походившее на своих родителей примерно так же сильно, как жираф походит на ежа. Оно было опять из черных и когтистых: очень толстое, очень глазастое и очень хмурое, в чернющем балахоне до пят. Жесткие и прямые длинные волосы, пластмассово блестя, торчали в разные стороны. Лейтенант даже заинтересовался, мальчик это или девочка, а вопрос о том, откуда такой ребеночек у обычных на вид родителей, в который уже раз скользнул мимо его сознания.

Ребеночек разинул рот и капризно пробасил:

– Тут мерзко вообще! Чего вы меня сюда притащили?! Я ехать не хотела!

Девочка, машинально констатировал лейтенант и так же машинально проводил глазами страннейшую семейку, которая, продолжая обвинять друг друга во всех смертных грехах, двинулась к раздаточной витрине. Следом прошла еще одна семейка, с маленьким мрачным ребенком, охая что-то про грязь и микробы. Едва сев, мать начала протирать столик влажной салфеткой, а отец имел несчастье обратиться к официанту:

– Слушайте, у вас тут хоть какие-то санитарные нормы соблюдаются?

– Чего?! – уставился на него официант, потряхивая дикарским хвостиком на макушке от недоумения.

– Нормы, говорю.

– Ну, мне нормально. А вы можете не есть, – официант ухмыльнулся и втянул своим красным рупором крошки с ближайшего к нему стола, всосав заодно и пару салфеток из серой занозистой бумаги.

– Просто потрясающе! – воздела руки полная женщина в очках, сдвинутых на лоб. – Вот это сервис! Молодой человек! Дайте мне вашу жалобную книгу, я вам сейчас напишу отзыв!

– Не дам, – пробасил официант.

– Как это?! Вы не имеете права мне отказывать, я потребитель, и по закону о правах…

– А чего, я отказываю? Нету у нас никакой книги.

– Вы обязаны ее иметь!

– Угу. А у нас нету, – официант втянул еще несколько крошек и повернулся к ней спиной.

– Так у вас все поставлено, да, молодой человек?

– Че? Куда поставлено?

– Я о вас все напишу, что думаю, по интернету, во все инстанции обращусь, будьте спокойны!

– А чё я не спокоен, что ли, – сказала удаляющаяся спина официанта и исчезла, нырнув за ведьму-повариху, которая, молча и подбоченившись, продолжала царить у раздаточных тазов.

«Отзывы, – промелькнула у лейтенанта вялая мысль. – Вот откуда столько плохих отзывов бралось… Нет, скорее теперь интересно, откуда брались хорошие».

Поняв, что в столовой ему больше делать нечего, он поднялся и медленно побрел восвояси, выбирая, посидеть ему в номере или сходить на улицу и поискать куда-то пропавшее море. Единственная же разумная мысль: сейчас же покинуть отель – его голову почему-то упорно обходила стороной.

ГЛАВА 5

…Номер оказался небольшой, но светлый, с лоскутным цветастым ковриком на полу и такими же цветастыми покрывалами на кроватях. В круглом потолочном светильнике виднелась кучка упокоившихся навеки муравьев и ночных бабочек, но, на удивление, это первой заметила Олеся, в то время как ее родители обратили внимание на прекрасный вид из окна.

– Да тут же море прямо в двух шагах! – восхитилась мама, опираясь на подоконник. – Ох, какая красота! Иди сюда, дочь, посмотри…

Олеся подскочила к окну и воодушевленно затрещала, пока мама не потеряла положительный настрой:

– Да, и правда, здорово же: и море, и гора, а что это за деревья – кипарисы, да? Я бы нарисовала, но, наверное, лучше прямо сходить к морю, потому что тут вид вроде сверху, а листики загораживают, так что я лучше возьму этюдник потом и спущусь… – тут она удивилась, что мама ее не прерывает, и замолчала сама, а мама в это время глядела на нее с таким же удивлением. Олесю охватило странное ощущение: «вроде все хорошо, но не в порядке», и она попыталась от него отвлечься, присев и принявшись усердно копаться в своей сумке с красками. Родители молчали, и, кажется, смотрели ей в спину, а Олеся с каждой секундой все больше боялась поворачиваться. Как будто у нее за спиной стоят совсем чужие, неизвестные существа! Они даже дышат как-то не так!

Страх нахлынул тяжелой волной – у нее посерело в глазах – но почти сразу же отступил: в открытую дверь номера заглянула уборщица со сменой чистого белья. Послушав ее совершенно нормальный разговор с родителями, Олеся рассмеялась сама над собой нервным беззвучным смехом, вскочила и с этюдником на плече заторопилась выйти на улицу.

– Ты куда? – вдруг озаботились родители.

– Ну, рисовать, конечно же, – снова удивилась Олеся.

– А-а-а, ну хорошо, иди, может, погуляешь, рыбок всяких посмотришь, – странновато, как-то невпопад, отозвалась мама. Но девушка уже решила не продолжать разговор, чтобы не тревожиться зря, и молча, не оборачиваясь, выбежала из номера.

На улице было тихо и солнечно: маршрутка куда-то уехала, ворота прикрыли, и только цикады продолжали яростно петь.

Олеся пошла вниз, к ясно видимому морю, по дороге проводя ладонью по жестким пыльным верхушкам кустов можжевельника. Дорожка из бетонной плитки превратилась в простую грунтовую, которая провела ее между двумя живописными валунами ярко-желтого песчаника, похожими на огромные куски скомканной золотой фольги, и через эту золотую арку Олеся увидела широкий песчаный пляж, на который накатывали маленькие пологие волны.

Море по дневному освещению было ярко-голубым и сильно блестело. Некоторое время девушка напряженно его разглядывала, пытаясь уловить, как нарисовать водную поверхность, и даже помахивала невидимой кисточкой, после чего протерла заслезившиеся глаза и, шлепнув на песок этюдник, принялась его раскладывать, вытягивая ему ножки вверх.

Немногочисленные отдыхающие, валяющиеся на пляже с видом довольных тюленей, поглядывали на нее с ленивым интересом, но не вставали. Когда же Олеся уже прикрепила лист бумаги и принялась за наметку, неожиданно подошли те самые две приветливые девчонки, что ехали с ней в маршрутке.

– Это вы рисовать будете, да? – задала незамысловатый вопрос громким голосом та из них, что была черненькой и высокой, с широким носом и широко расставленными глазами.

– Дашка, ну конечно, она будет рисовать, не дрова же рубить, что ты глупые вопросы задаешь человеку, – рассудительным тоном одернула ее полненькая подружка с рыжей косичкой.

Олеся, улыбаясь, оглянулась на них и неожиданно поняла, что они, кажется, помладше нее: даже не студентки, наверное, а старшие школьницы.

– Ничего, смотрите, вы мне вообще не мешаете, я еще и не начала, – сказала она.

– А когда будете рисовать – посмотреть можно? – снова задала деловитый вопрос громкая Дашка.

Ее подруга закатила глаза:

– Даш, отстань от человека. Художники, кстати, не рисуют картины, а пишут.

– Картины пишут? – удивилась Дашка и, снова оживившись, расплылась в улыбке: – А писатели тогда чего, свои книги рисуют? А, Марьян?

Рыженькая Марьяна фыркнула, надув пухлые щеки. Олеся тоже рассмеялась и начала объяснять:

– Действительно, художники часто говорят «пишут», но на самом-то деле это неважно, потому что, если картина не получается хорошая, ее хоть каким словом назови – если честно, все равно ерунда будет… Так что вы говорите, как хотите, и посмотреть можно, и выкать мне не обязательно, я, наверное, не так уж вас старше… – она перевела дух, сама спохватившись, что снова заболталась.

Девчонки, что удивительно, выслушали ее внимательно и с интересом.

– Если можно на «ты», тогда давай! – сказала громкая Дашка и шмыгнула носом. – Ты в институте учишься, да?

– На второй курс перешла.

– А мы с Марьянкой только поступили, – Дашка снова расплылась в улыбке. – В пед. Я в садике работать хочу, а Марьянка – старшие классы учить всяким, знаешь, гуманитарным дисциплинам.

– Русский язык и литература, – четким учительским голосом выговорила Марьяна, как будто уже читала лекцию. – Мы с Дашей поступили и решили отпраздновать. Сюда поехали.

– А вам тут нравится? Просто вы, наверное, ведь слышали, столько народу было недовольно в автобусе…

– Ой, да ну, всегда есть эти недовольные! – воскликнула Дашка, энергично махнув рукавом клетчатой рубашки. – Они вечно что-то ноют, никуда не хотят… Я вот так не могу! Если я дома долго сижу, у меня прямо зуд начинается!

– Насчет зуда – это она правду говорит, – усмехнулась Марьяна, покровительственно глянув на подругу. – Вечно бегом носится и меня за собой волочит. Мы тут уже все немножко облазили, посмотрели, – доверительно сообщила она Олесе.

– Мы вроде нашли эти арабские развалины, про которые нам говорили по дороге! – вставила Даша.

– Господи, Дашка… – закатила глаза Марьяна. – Не арабские, а греко-римские.

– А какая разница?

Олеся открыла рот, чтобы начать объяснять – ей, как всегда, стало неудобно от чужого незнания – однако вдруг поняла, что вопрос этот задала не Дашка, а подошедшая к ним девушка в шортах-трусах, которую, кажется, звали Катя.

– Тебе какая разница, какая там разница? – недружелюбно и парадоксально поинтересовалась у нее Марьяна и, поймав взгляд Олеси, выразительно наморщилась.

Олеся непонимающе сдвинула брови, но тут морской бриз донес до нее крепкий алкогольный запах. Девушка поглядела на Катю внимательней и поняла, что на ногах она держится в том числе и потому, что по щиколотку провалилась в мягкий песок. Немного покачавшись из стороны в сторону, как флюгер, Катя приподняла тощую загорелую руку и ткнула в море, визгливо завопив:

– Ой, слушьте, девчонки, ну вообще! Оно же тут рядом! А мы не могли дойти, прикиньте? Прикиньте – идем с Танькой, холодно, короче, я вся вот так промерзла… Камни, тучи, ветер… У-у-у-у! – завыла она, подражая стихии. Олеся и девочки вздрогнули.