Ловец Эха

– Если это их завтрак, – пробормотал Фрост, глотая слюну, – то я пускаю здесь корни. Вот честное воровское, хочу остаться тут навечно. Только вот где они все это берут? – Он огляделся. – Ни кухни не видно, ни хлевов, ни сараев снаружи. Сад есть, но там… ничего съедобного. Только эти кошмарные цветы.

– Фрост, мне не по себе, – настороженно, почти шепотом сказала Сати, переступив порог. Ее глаза метались по стенам, увешанным гобеленами со странными, пугающими сюжетами (битвы с теневыми существами, пиры среди могил). – Все слишком… идеально. Слишком тихо. И этот запах… он какой-то приторный. Давай быстрее перекусим чем-то малым и уйдем. Вдруг это все иллюзия? Магия? Ловушка?

Она уже бросила меч у двери, прислонив к стене, и присела к столу на резной стул со спинкой в виде сплетенных змей.

– Погоди, – резко остановил ее Фрост, не отрывая глаз от яств. Лицо его было напряжено. – Чувствую подвох. Сильный. Слишком хорошо, чтобы быть правдой.

– Вечно тебе чудится подвох! – Сати с раздражением махнула рукой, но голос выдавал нервозность. Она схватила перепелиную ножку. Мясо было горячим, сочным, аромат сводил с ума. – Хозяева, наверное, отошли по делам. Вернутся – объяснимся, отблагодарим работой или серебром.

– Вот именно, – мрачно сказал Фрост, глядя на аппетитно хрустящую ножку в руке Сати. – Мне почему-то не хочется их видеть. Совсем. Чувство, будто мы в пасти у чего-то большого.

Фрост сглотнул слюну. Разум кричал «Ловушка», но желудок сводило от голода. Он сдался, тяжело опустившись на стул напротив и взял кусок мяса. "Хоть с глаз долой", – подумал он о статуях за спиной.

Они ели жадно, почти не разговаривая, уничтожая плов, перепелов, набивая рты незнакомыми, но невероятно вкусными фруктами. Голод был таким, что даже тревога притихла. Потом откинулись на резных, неудобно выгнутых стульях. Сати потянулась к огромной бочке, с трудом наклонив ту самую гигантскую кружку. Вино хлынуло густой, темно-рубиновой струей. Оно было невероятным – бархатистым, глубоким, дурманящим, с послевкусием спелых ягод и… чего-то металлического, что почти терялось в общем букете. Даже Фрост, обычно равнодушный к вину, не мог оторваться от огромной чарки, которую Сати наполнила до краев. Напиток заполнял пустоту в желудке, согревал изнутри, звал забыться, утонуть в тепле и покое… Голова закружилась приятно.

Сон накатывал незаметно, как теплая волна. Сначала Сати с трудом поднялась из-за стола, пошатнулась, и, сделав шаг, рухнула на резную кровать, стоявшую тут же у стены. Ее плащ упал на пол. Фрост видел это сквозь набегающую пелену. Он не стал сопротивляться – силы оставили его. Голова тяжело упала на руки, сложенные на столе, и мир погрузился во влажную, сладковатую тьму.

* * *

Где-то далеко глухо прокатился гром, словно подземный стон исполинского зверя, запертого в каменных недрах. Следующий раскат грянул совсем рядом, ударив в землю, как кузнечный молот. Ударная волна прокатилась по дому, заставив содрогнуться балки, а уцелевшую посуду на полу – задребезжать жалобно, словно в предсмертной агонии.

Сати проснулась от оглушительного грохота. Веки были тяжелыми, будто присыпанными пеплом, голова – чугунной грозовой тучей, готовой разорваться болью. Каждый мускул ныло, будто ее всю ночь молотили дубинами. Она с трудом поднялась, ощущая, как комната плывет перед глазами, словно сквозь толщу мутной воды. Липкий сладковатый привкус во рту напоминал перебродивший мед – и от этого тошнило еще сильнее.

– Фрост? – хрипло выдавила она, голос скрипел, как ржавая дверь.

Тишина.

Стол, еще недавно ломившийся от яств, теперь был пуст. Лишь крошки, застывшие в лужах вина, да обглоданные кости напоминали о пире. Гигантская кружка валялась на боку, из ее горлышка сочилась темная жидкость, пахнущая забродившими ягодами.

Она сделала шаг к двери – и тут же ноги подкосились. Пол, липкий от пролитого вина и чего-то еще, скользил под босыми ступнями. Сати грузно рухнула на колени, ударившись плечом о край стола. Боль пронзила тело, но даже она не могла перебить тупое, гнетущее отупение.

В этот момент дверь с треском распахнулась.

В дом ворвался Фрост – бледный, как лунный свет на мертвеце, с перекошенным от животного ужаса лицом. Глаза его были широко раскрыты, зрачки – крошечные точки в молочной мути. В руке он судорожно сжимал нож – лезвие дрожало, как лист на ветру.

– Сати! Вставай! Надо уходить! Сейчас! – его голос сорвался на визгливый шепот, словно он боялся, что их услышат. – Здесь что-то… ужасное!

Он рванулся к ней, схватил за руку – его пальцы были ледяными, как кости в могиле.

– Что? Что случилось? – забормотала она, позволяя ему поднять себя. Голова гудела, как улей, полный ос.

– Весь дом… он живой! Или мертвый! Не знаю! Надо бежать! – Он потянул ее к выходу, озираясь через плечо, будто за ними уже гнались.

Они бросились к двери.

Тяжелая дубовая створка с оглушительным, злобным стуком захлопнулась прямо перед их носами. Звук был таким, будто дверь захлопнула невидимая гигантская рука – смачно, с ненавистью. Засов щелкнул сам собой, замок повернулся со скрипом.

– Что это?! – выдохнула Сати, инстинктивно хватаясь за пояс, но меча там не было. Она вспомнила – он у двери! Она рванулась назад, в комнату, поскользнувшись на липком полу.

Фрост не ответил. Он прижался спиной к захлопнувшейся двери, и по его спине пробежали ледяные мурашки.

И тогда дом ожил.

Оконные ставни с грохотом захлопнулись, погрузив комнату в почти полный мрак. Лишь лунный свет, бледный и холодный, пробивался сквозь щели, рисуя на стенах дрожащие полосы. Шкаф с уцелевшей посудой затрясся, зазвенев жалобно, словно в агонии. Стол с оглушительным грохотом опрокинулся на бок, и из-под него хлынул поток мелких, блестящих, как ртуть, насекомых. Они немедленно заползли во все щели, шелестя хитиновыми панцирями.

Сначала они почувствовали запах – медный, сладковато-гнилостный, как вскрытая могила в жару. Потом стены задрожали, и из трещин в обоях хлынула кровь. Не просто жидкость – живая, пульсирующая масса, будто дом истекал изнутри, но не умирал, а преображался во что-то чудовищное. Под половицами что-то заворочалось.

Одна доска проломилась с треском, и из черной, зияющей дыры вылезла гниющая, костлявая рука. Пальцы, покрытые слизью и червями, скользили по полу, оставляя за собой мокрые следы. Ногти, почерневшие и отваливающиеся, скребли по дереву.

Сати вскрикнула и отпрыгнула к кровати – но тут же отшатнулась с новым, пронзительным воплем.

Все ложе было усеяно глазами.

Сотни глаз – человеческих, кошачьих, рептильных – смотрели на нее, не мигая. Они хлопали ресницами, поворачивались на слизистых стеблях, следили. Их взгляд был пуст и безумен.

– Мой меч! – закричала она, поскальзываясь на кровавом полу.

Фрост, отбиваясь сапогом от первой руки, рванулся туда, где она бросила фламберг. Клинок уже наполовину погрузился в поднимающуюся кровь. Вор схватил его и швырнул Сати. Она поймала оружие на лету, ощутив знакомый вес в руке.

Но рук становилось больше.

Они выползали из-под пола, из кровавых стен, из темных углов. Их было десятки. Они маршировали на перекошенных пальцах, цепляясь за все, что могли.

Фрост пнул ближайшую, целясь в запястье. Та отлетела в бурлящий поток, исчезла – но через мгновение вынырнула снова, отряхнулась и поползла к нему.

– Сати! На выход! Ломай дверь! – заревел он, отбиваясь.

– Как?! – крикнула она в ответ, рубя фламбергом направо и налево. Сталь с глухим чвяканьем рассекала гнилую плоть. – Стены текут! Дверь не поддается!

– На счет три! – скомандовала она, сбивая очередную руку. – Раз! Два!! Три!!!

Они одновременно зажмурились, набрали воздуха в грудь и прыгнули в самый мощный кровавый поток, хлеставший из стены.

Густая, липкая масса обволокла их.

Теплая.

Скользкая.

Удушающая.

Она затопила рот и нос, проникла под одежду, обжигая кожу мерзким теплом. Давила на грудь, выжимая последний воздух.

А потом – толчок.

Их вышвырнуло наружу, как пробки из бутылки.

Они рухнули на холодную, промокшую от ночной росы траву, каждый стебелек которой теперь блестел, словно усыпанный крошечными алмазами – только это были не бриллианты, а их собственная кровь, смешавшаяся с каплями влаги. Воздух пах прелой листвой и чем-то металлическим, будто кто-то точил стальной клинок прямо у них над головами.

Тишина.

Но не полная – где-то вдали, в глубине леса, трещали цикады, их монотонный стрекот напоминал тиканье исполинских часов, отсчитывающих последние минуты перед катастрофой. Листья на деревьях шелестели, словно перешептывались между собой, обсуждая участь незваных гостей.

Потом – шаги.

Сначала это можно было принять за шум ветра, за скрип старых ветвей. Но звук становился четче – мокрые, шлепающие шаги босых ног по сырой земле.

Они поднимались, спотыкаясь, когда из черной пасти леса, из-за стволов вековых дубов, покрытых мхом, как старики седыми бородами, начали появляться первые фигуры.

Дети.

Десятки детей – их бледная кожа в лунном свете казалась фарфоровой, почти прозрачной. Одни были совсем малышами, их пухлые щеки неестественно розовели на мертвенно-бледных лицах. Другие – подростками, худыми, с впалыми животами и резко очерченными ключицами. Они шли ровным строем, их ступни оставляли на влажной земле отпечатки, которые тут же заполнялись водой, будто земля не хотела сохранять следы этого шествия.

Но что-то было не так.

Их глазницы были пусты.

Не просто слепы – глубокие, черные впадины, будто кто-то выжег глаза раскаленным железом. А из рукавов их поношенных рубашонок – выцветших, покрытых пятнами непонятного происхождения – свисали пустые тряпичные трубки.

– У них нет рук… – прошептала Сати, ее голос сорвался в хрип, когда пальцы сжали рукоять фламберга так, что костяшки побелели.

Фрост не ответил. Он смотрел, как их рты открываются в унисон, обнажая мелкие, ровные зубы – слишком ровные, как у новорожденных, но с острыми, почти хищными клыками.

И запели.

Тонкие, высокие голоса слились в жутковатый хор, который разносился по поляне, отражаясь от стволов деревьев, создавая эффект ледяного эха. Мелодия была простой – колыбельной, может быть, той, что матери напевают детям у постели. Но в ней не было утешения, только ледяная пустота, затягивающая в себя, как воронка.

– Не слушай! – рявкнул Фрост, его ладони с силой прижались к ушам, но песня просачивалась сквозь пальцы, заползала в череп, шептала:

"Спи… Усни…"

Сати покачнулась. Ее веки налились свинцом, в висках застучало, а в ушах зазвенело, будто кто-то ударил в крошечный серебряный колокольчик.

И тогда статуи сквирхов дрогнули.

Каменная крошка посыпалась с их тел, падая на землю с сухим шелестом, будто дождь из пепла. Один за другим они повернули головы, чешуйчатые веки раскрылись с мерзким хлюпающим звуком, обнажая множество глаз, горящих холодным синим пламенем – как болотные огоньки над трясиной.

– Они будят их… – прошептал Фрост, и его дыхание превратилось в белые клубы пара на холодном ночном воздухе.

Первый сквирх сошел с постамента.

Его когти впились в землю с глухим чавкающим звуком, оставляя вмятины, которые тут же заполнялись едкой слизью, пузырящейся и шипящей, как кипящая смола. Крылья расправились – кожаные, как у летучих мышей, но массивные, как паруса корабля-призрака, с проступающими сквозь перепонку жилами.

Дети замолчали. На мгновение воцарилась тишина – густая, как предгрозовое затишье. Потом один голос, тонкий, как надрез на запястье, прошептал:

– Убить.

И сквирхи двинулись. Их шаги гремели, как обвалы в горах, заставляя дрожать землю под ногами. Слюна капала с клыков, оставляя на траве дымящиеся пятна.

Сати и Фрост отступали, спиной к спине, чувствуя, как холодный пот стекает по позвоночнику.

– Твой левый или правый? – попыталась шутить она, но голос сорвался в хрип, а губы дрожали.

Фрост молчал. Его пальцы сжимали нож так, будто это была последняя надежда. Впервые в жизни он не знал, что делать.

А потом сквирхи взревели – звук, от которого задрожали листья на деревьях, а с неба посыпались потревоженные птицы.

И бросились в атаку.

Ночь поглотила все.

Только луна, холодная и равнодушная, продолжала плыть по небу, освещая поляну, где теперь не осталось ни живых, ни мертвых – только тишина.

Глава 3 "Ночной бой"

«Ночной бой»

Холодный, пропитанный запахом гниющих листьев и сырой земли воздух ночного леса сжимал горло, как удавка. Спиной к спине, Фрост и Сати стояли посреди поляны, островки тумана цеплялись за их ноги, словно живые. Фрост, вжавшись плечом в спину валькирии, чувствовал сквозь тонкую ткань ее рубахи ледяную испарину и мелкую, не прекращающуюся дрожь. Его собственные пальцы судорожно сжимали рукоять короткого клинка – жалкое оружие против того, что кружило над ними.

Сквирхи. Двое. Не птицы, не звери – нечто иное. Их огромные тени, перечеркивающие бледный свет луны, скользили по земле с мерзким шуршанием кожистых крыльев. Каждый взмах отбрасывал волну зловонного ветра, пахнущего падалью и медью. Они не спешили. Величественные, непостижимо древние, они описывали широкие, неторопливые круги, словно жрецы, совершающие ритуал. Их глаза, холодные желтые щели, пылали в темноте интеллектуальной жестокостью. Марать драгоценные, покрытые блестящей, как нефрит, чешуей лапы о такую мелочь? Ниже их достоинства. Пусть жертвы умрут сами – от страха, разрывающего душу изнутри.

– Почему они не нападают? – Голос Сати сорвался на визгливый шепот, едва различимый под монотонное шуршание крыльев. – Чего они ждут? Чтобы мы обезумели?!

– Не знаю, – сквозь стиснутые зубы выдавил Фрост. Он действительно не знал. Логика этих тварей была чуждой, инородной. Он ощущал каждую напряженную мышцу спины Сати, влажную от пота и леденящего страха. Его собственная спина была оголена – плащ порван в первой же стычке. Холод пробирал до костей, но это был ничто по сравнению с ледяным ужасом, струившимся по позвоночнику от взглядов этих небесных хищников.

Видимо, бесцельное кружение над двумя замершими, ничтожными человечишками наскучило сквирхам. Один, самый крупный, с горбом на спине и шрамами, пересекавшими его брюхо, внезапно взмыл вверх, исчезнув в черной пасти ночного неба. На мгновение воцарилась звенящая тишина. Потом – свист. Стремительный, нарастающий. Фрост успел лишь рвануться в сторону, увлекая за собой Сати. Сквирх камнем рухнул вниз, в то место, где они стояли мгновение назад. Огромные когтистые лапы вонзились в мягкую землю, поднимая фонтан грязи и листьев. Фрост, кувыркаясь, едва увернулся от пикирующего чудовища, почувствовав на щеке обжигающее дыхание смерти. Сати повезло меньше. Острый, как бритва, клюв, похожий на черный кривой кинжал, скользнул по ее плечу, неглубоко, но с ужасающей легкостью рассекая кожу и мышцы. Ткань рубахи вспоролась, обнажив кровавую борозду. С громким, переходящим в стон криком валькирия рухнула на землю, как подкошенная. Ее меч, выскользнув из ослабевшей руки, со звоном отлетел в сторону, затерявшись в кустах у края поляны. Сати судорожно попыталась подняться, опираясь на здоровую руку, но безуспешно – боль и шок пригвоздили ее к холодной, мокрой земле.

Фрост, на пару секунд застывший в оцепенении, наблюдая, как алый ручеек растекается по рукаву Сати, сбросил с себя ненавистное, липкое покрывало страха. Что-то дикое, первобытное вырвалось из его глотки – нечеловеческий рык, полный ярости и отчаяния. Он выхватил из-за пояса нож – не изящный кинжал, а грубый, надежный инструмент выживания – и метнул его всей силой в надвигающуюся гору мяса и чешуи. Рык, казалось, на миг сбил сквирха с толку, его желтый глаз расширился от удивления, и клинок, не встретив сопротивления, вонзился точно в цель – прямо в зрачок чудовища, с мокрым, хлюпающим звуком.

Ночной лес огласил оглушительный, невыносимый для ушей вой. Не крик, а именно вой – полный невыносимой боли и безумной ярости. Сквирх забился на земле, как подстреленная птица невероятных размеров, сотрясая листву неистовыми воплями. Огромными, с кулак Фроста, лапами он пытался вырвать нож, глубоко засевший в глазнице, но лишь раздирал себе морду острыми, как бритвы, когтями, усиливая боль. Кровь, густая и темная, смешивалась с грязью, окрашивая землю в зловещий багрянец.

Фрост уже судорожно шарил за голенищем, вытаскивая второй нож, последний, когда почувствовал за спиной волну зловонного, теплого дыхания, пахнущего гниющим мясом. Запах ударил в нос, вызвав рвотный спазм.

Второй сквирх.

Вор резко обернулся, сердце колотясь где-то в горле. Чудовище стояло прямо перед ним, в двух шагах, низко опустив черепообразную голову. Его оставшийся глаз пылал холодной ненавистью. Оно разъяренно рычало, низкая вибрация сотрясала воздух, и взрывало лапами осеннюю листву, вздымая облака прелой растительности и земли.

Фрост не успел даже замахнуться. Мощный, как удар тарана, взмах лапы пришелся ему в грудь. Он услышал треск и ощутил себя щепкой, подхваченной ураганом. Его отбросило далеко в сторону, воздух вырвался из легких с хрипом. Полет прервало огромное дерево – удар спиной о шершавый ствол был оглушителен. Мир померк, вспыхнул звездами боли, а затем погрузился в бездонную, мгновенную черноту. Сознание ушло, как вода в песок.

Затем сквирх, фыркнув клубами пара, повернулся к Сати. Она, стиснув зубы до хруста, превозмогая пронзающую боль в плече и оглушающую слабость, медленно, сантиметр за сантиметром, ползла к отброшенному мечу. Ее пальцы уже почти коснулись холодной рукояти… Еще один удар – не целенаправленный, словно отмахиваясь от назойливой мухи, но чудовищной силы – и валькирия снова отлетела, кувыркаясь, к самому краю поляны, к самому краю сознания. Удар пришелся по спине, выбив остатки воздуха.

В отличие от Фроста, Сати осталась в сознании. Сознанием – да. Но тело отказывалось слушаться, каждое движение отзывалось адской болью. Она лежала на спине, впиваясь взглядом в клочок звездного неба, видимый сквозь черные скелеты деревьев. И с леденящим душу ужасом наблюдала, как сквирх медленно, с убийственной, театральной неспешностью движется к ней. Его лапы тяжело ступали по земле, каждая поступь отдавалась в ее собственной груди глухим ударом. Желтый глаз, полный холодного любопытства и предвкушения, был прикован к ней. Запах падали, исходивший от него, заполнил ноздри. Это был ее конец. Бесславный, быстрый, под когтями и клювом твари из кошмара. Где Фрост? Мертв? Без сознания? Помощи ждать неоткуда. Отчаяние, горькое и соленое, подкатило к горлу.

И тут, как вспышка молнии в кромешной тьме, в ее сознании, прямо в центре паники, вспыхнули слова:

«Глубже. Смотри глубже».

Не голос. Скорее… мысль, вложенная кем-то другим. Чистая, как кристалл, и не терпящая возражений. Она на мгновение замерла, пытаясь понять их смысл, осмыслить источник. Но решение пришло само – инстинктивное, отчаянное. Отец… уроки… Это было единственное, что могло спасти. Единственный шанс.

Сати никогда не была сильна в магии. Валькирийские способности пробуждались в ней медленно, неохотно. Но отцу, могущественному некроманту, удалось научить ее паре простых трюков – больше для демонстрации принципов, чем для реального применения. Увы, трюки были не некромантскими – базовые щиты, вспышки света – а именно это, темное искусство управления смертью, сейчас и требовалось. То, чему он ее не учил сознательно. Но принцип… принцип выхода за пределы плоти был знаком.

Собрав последние капли воли, она сплела дрожащие, окровавленные пальцы в сложный, неестественный жест – Знак Отрицания Плоти. Знак, который отец показал ей лишь однажды, предупредив об опасности. Боль в плече вдруг исчезла, сменившись леденящим холодом, идущим изнутри. И рывком – не физическим, а волевым, с ощущением разрывающейся внутренней пленки – она вышла.

Позади осталось ее неподвижное, бледное, почти мертвое тело – пустая оболочка, груда костей и мяса, уязвимая и беззащитная. Ведь если не успеть вернуться, связь порвется навсегда. Сати-дух огляделась. Мир вокруг изменился кардинально. Цвета поблекли до оттенков серого и синего, звуки приглушились, стали далекими. Воздух стал густым, тягучим, словно время увязло в липком, холодном киселе. Сквирх все еще шел к ее телу, но его движение было мучительно медленным, словно между его шагами проходили долгие минуты. Каждый взмах крыла длился вечность.

Валькирию-дух трясло – отчасти от пронизывающего, нефизического холода, будто с нее сорвали не одежду, а саму кожу, обнажив душу ледяному ветру небытия. Но больше – от дикого, животного страха. Она использовала это заклинание лишь второй раз в жизни. Первый – под бдительным, неусыпным надзором отца, в безопасной башне, окруженная защитными рунами. Тогда было страшно, но не так. Тогда был он – стена, щит, источник уверенности. Эх, жаль его нет рядом сейчас… Эти сквирхи уже давно бы знакомились со своими предками. Там, на небесах. Или гораздо ниже. Сила отца была безграничной в ее детских воспоминаниях. А сейчас она была одна. Совсем одна перед лицом древнего зла и собственного бессилия.

Словно мотылек, призрак Сати покружил над поляной, ощущая странную невесомость и хрупкость своего нового состояния. Она видела тело Фроста, неподвижное у дерева, видела свое собственное, беззащитное, видел медленно приближающегося сквирха. Но голос настаивал: «Глубже». И она послушалась. Собрав остатки мужества, призрак Сати резко нырнул под землю. Этого она не делала никогда. Отец запрещал. «Там – иное, дочка. Там – не для живых душ».

Сначала – абсолютная, давящая тьма. Гуще ночи, гуще чернил. Она двигалась не в земле, а сквозь нее, сквозь слои времени и памяти, нащупывая путь в кромешной черноте инстинктом, а не зрением. Вытянув вперед руку-дух, она погружалась все глубже и глубже, вязнула в холодной, плотной субстанции, которая была не почвой, а самой Тенью. Давление нарастало, сжимая призрачную сущность. Наконец, ощутив подобие тверди, она остановилась. То, что ждало чуть ниже, заставило ее сердце (имела ли она его сейчас?) замернуть в ледяном ужасе.

Она стояла… нет, парила над Древним погостом. Не кладбищем с аккуратными рядами. А местом великой, забытой битвы, ставшей братской могилой. Погостом, впитавшим в себя столько боли, отчаяния и ярости, что сама земля здесь стонала. Он был древним настолько, насколько это вообще возможно. Камни могил, если они и были, давно стерлись в пыль времен. Ощущение седой, немыслимой древности витало в самом воздухе, тяжелое и гнетущее.

Чье-то незримое, колоссальное присутствие едва коснулось ее сознания – мимолетное, как паутина, но невероятно мощное. Касание было холодным и безличным, словно прикосновение самой Смерти. Сати долго не могла прийти в себя, ее дух колыхался, как лист на ветру, от этого леденящего душу прикосновения.

Перед ней, как разворачивающийся свиток ада, предстала ужасающая картина. Она видела не сейчас – она видела тогда. Видела эхо великой трагедии, навеки вписанное в ткань этого места.

Здесь, на этой самой земле, под этим же небом (но каким? кроваво-красным от пожаров?), шел бой. Не сражение – бойня. Две армии – люди, в ржавых доспехах, с лицами, искаженными ужасом и решимостью, и нежить – безликие, механические в своем движении скелеты, разлагающиеся зомби, твари из теней – схлестнулись в отчаянной, изначально неравной схватке. Воздух дрожал от лязга стали, криков ярости, предсмертных воплей и… тихого, мерзкого шепота некромантов.

Люди бились за свободу, за свои дома, за право дышать солнцем. Нежить – от скуки, по воле холодных, расчетливых умов, управлявших ею из безопасных далей. Видела Сати, как люди гибли тысячами, падая под ударами не знающих устали мертвецов. Видела, как демонические некроманты, закутанные в робы цвета запекшейся крови, стояли на холмах, и поднимали руки. И павшие воины тут же, с жутким хрустом срастающихся костей и рвущихся сухожилий, вставали. Глаза их, еще секунду назад полные жизни, теперь тускло светились синим мертвым огнем. И они, держа в руках свое же оружие, поворачивались против своих вчерашних братьев, сыновей, отцов.

Люди проиграли. Это было очевидно. Несмотря на отчаянное мужество. Поле было усеяно телами. И не телами – обломками человеческими. Повсюду стояли крики и стоны умирающих, смешанные с тихим, настойчивым хрустом и чавканьем поднимающейся нежити. Запах крови, разложения и страха был осязаем, как туман.

Сати увидела маленького мальчика. Лет десяти, не больше. На нем кольчуга висела мешком, огромная, как колокол, а меч, который он с трудом удерживал двумя руками, весил едва ли не как он сам. Личико его было бледным от ужаса, но глаза горели безумной, недетской решимостью. Он бился как одержимый, кроша ненавистную нежить вокруг себя с какой-то отчаянной, обреченной яростью. Он не должен был быть здесь. Он должен был играть, учиться, жить…