Бонжур, Софи

Слава богу, стоял июль, так что единственный источник тепла в ратуше – плиту, пожиравшую неимоверное количество угля, – не растапливали, и собравшиеся были, по крайней мере, избавлены от пытки чрезмерной сухостью горла и аллергическим насморком, вызываемым угольной пылью и дымом. Окна были распахнуты настежь, и соленые ароматы моря сражались с запахами плесени и карболки из примитивного отхожего места.

В шляпках, накрепко пришпиленных к волосам (Элис, естественно, опять водрузила на голову, точно на насест, своего «дохлого зверька»), женщины активно обменивались мнениями по различным вопросам. (Особый интерес вызывали моральные устои молодого поколения.) Некоторые были заняты игрой в карты, кто-то рассказывал о результатах соревнования по выпечке – такие соревнования время от времени налетали на Пойнсдин подобно буре. Бетти Беньон даже прочла краткую лекцию, сообщив секреты выпечки бисквита высшей пробы. А Сьюзен Севедж объяснила всем, как самостоятельно прочистить засорившуюся внешнюю трубу канализации, если мужа дома не оказалось.

Слова «…если вы готовы хорошенько пролить вашу трубу родниковой водой, то отвратительный запах почти сразу исчезнет» едва успели сорваться с губ Сьюзен, когда дверь вдруг распахнулась настежь, а в дверном проеме возникла неуверенно покачивающаяся фигура. Это был Уилл Беньон, муж Бетти.

У Софи, может, и не хватало светского опыта, но даже она с первого взгляда поняла, что Уилл Беньон слишком долго просидел в пабе.

– Дамы! Которая из вас хотела бы сопроводить меня до дому?

– Уилл… – Карты Бетти рассыпались по полу, сверху упал туз червей. Она неуклюже поднялась на ноги, вид у нее был злобный. – Что это еще за представление?

Он в ее сторону и не глянул.

– Заткнись, женщина!

Дочка Сьюзен, Линда Севедж, сделав вид, что тоже уронила карты – пару мелких треф, – незаметно подхватила туза червей.

Все было сделано на редкость четко и профессионально.

Бетти залилась болезненным румянцем.

– Ступай домой, Уилл Беньон. Мы с тобой позже поговорим.

Но Уилл обратился к заворожено слушавшей их аудитории:

– Ну так что? Я вроде как приятное предложение сделал. Жаль, что она все испортила.

Сьюзен Севедж вскочила.

– Убирайся отсюда!

Элис подобрала рассыпавшиеся карты Бетти.

– Сюда только женщин пускают, да? – возмутился Уилл. – А мужчинам теперь уж и войти нельзя?

Бетти взяла его за плечи, вытолкнула за дверь, захлопнула ее и вернулась на свое место.

Элис протянула ей карты.

– Ты только что взятку брала, – напомнила она.

Уилл что-то ревел на крыльце, но никто и глазом не моргнул. Игроки внимательно смотрели в карты, вязальщицы вновь застучали спицами, взбодрился и разговор.

Восхитительно, думала Софи. Просто блеск. Фашистам следовало бы дважды подумать, если бы они решили противостоять этой армии решительно настроенных женщин в шляпках, намертво пришпиленных к голове.

Когда собрание закончилось, к Софи подсела Линда Севедж. На ней был зеленый жакет из искусственной замши, облегающий свитер и розовые «велосипедки» до колен. Выглядела она сногсшибательно. Софи ее почти ненавидела.

– Если я услышу еще хоть слово об этом «совершенно воздушном» бисквите, я закричу, – сказала Линда.

– По крайней мере, твоя мать знает, как устранить засор в канализации.

– Это точно.

Они посмотрели друг на друга. Знакомы они, конечно, были давно, но контакта друг с другом никогда не поддерживали.

– Я видела, как ты подменила карту, – сказала Софи.

Нежное – персик с кремом – личико Линды озарила улыбка.

– Как говорится, в любви и на войне все дозволено. А Бетти – просто злобная дура под стать собственному муженьку. – Она коснулась руки Софи. – Я понимаю, ты у нас образованная, шикарная и все такое, но, может, присоединишься к нам в «Черной лошади» сегодня вечерком? Ничего особенного, зато можно поболтать на свободе.

Схватка с Элис (которая, правда, вскоре сдалась) из-за разрешения куда-то пойти вечером оказалась сущей ерундой по сравнению с тем, какую борьбу Софи вела с самой собой, когда убедилась, что вся ее одежда выглядит просто ужасно.

Собственно, выбор у нее был невелик: либо рыдать от отчаяния, либо закатать рукава блузки, быстренько ушить пояс школьной юбки, плюнуть на состояние туфель – их все равно уже ничто не спасет – и сказать себе: зато фигура у меня просто отличная!

– Только ни в коем случае не ходи в такие места, посещение которых мы не одобряем, – предупредила ее Элис.

– Я иду в гости к Севеджам, мы будем пить какао, – сказала Софи.

Ложь с удивительной легкостью соскользнула у нее с языка.

Спиртное женщинам разрешалось пить только в зале. Линда заказала на двоих полпинты сидра – «джин стал немыслимо дорог» – и девушки, устроившись за одним из столиков, стали прислушиваться к громким голосам мужчин, собравшихся в баре. Это были в основном фермерские работники; они пинтами поглощали крепкое пиво, запивая его водой.

За соседним столиком сидела какая-то крупная женщина в твидовом костюме. Она маленькими глоточками пила виски и курила сигареты одну за другой. С другой стороны устроилась какая-то парочка, которой никак не удавалось найти для своих рук какое-то занятие и не шарить без конца по телу друг друга.

– Правда, здесь очень мило и уютно? – спросила Линда. Теперь на ней был уже другой свитер, но тоже в обтяжку, и юбка-карандаш. И она очень сильно накрасилась.

Сидр оказался крепким, и сумел несколько поднять Софи настроение и развязать язык. Гул разговоров, сигаретный дым, грубоватые деревянные столы и стулья, громкие мужские голоса, доносившиеся из бара подобно взрывам, – все это заставляло Софи предполагать, что свой первый шаг в здешнем «светском обществе» она уже сделала.

– Как мило, что ты меня сюда пригласила, – сказала она Линде.

Та удивленно вытаращила свои и без того большие глаза.

– А что тут такого? Ведь кошке позволено смотреть даже на короля. И потом, у нас в деревне принято делиться. И свой нос во все совать. Я что хочу сказать: ты, может, и из Франции, но по твоему виду этого не скажешь.

– А если б по моему виду это сразу было заметно, для тебя это имело бы значение?

Линда склонила голову набок, словно озадаченная подобным вопросом.

– Ну, – неуверенно пробормотала она, – нет, наверное. Но тогда ты бы тут торчала, как больной палец, выставленный напоказ. А ты не торчишь. На самом деле ты выглядишь точно такой же, как и все мы.

– Приятно слышать.

– А ты сказала своему Скруджу[18] и его жене, куда идешь?

– Я сказала, что иду к тебе и мы будем пить какао.

Линда расхохоталась, но в ее смехе чувствовалась капелька страха.

– Господи, что они за парочка, эти Ноксы!

Еще несколько глотков сидра, еще через несколько ничего не значивших фраз, и Софи вдруг спросила:

– Ты где-нибудь работаешь?

– Да, в магазине «Вулворт» в Винчелфорде. Продавщицей в отделе косметики. – И Линда, опустив веки, продемонстрировала во всем великолепии густой слой зеленых с искрами теней для глаз. – Эти тени я бесплатно получила. – Она снова приподняла веки и посмотрела на Софи. – Ты непременно скажи, если тебе что понадобится.

– А платят хорошо?

Линда сунула в рот сигарету без фильтра, сняла с языка табачную крошку, затянулась, выдула изо рта облачко дыма и сказала:

– А ты как думаешь? Хотя, конечно, Чарли в «Товарах для дома» за час работы получает в два раза больше, чем я.

Опять то же противопоставление…

– А как же ты ухитряешься платить за квартиру и еду покупать?

Линду, похоже, такая постановка вопроса несколько удивила.

– За квартиру? Я дома живу.

– А разве тебе не хочется быть совсем независимой?

И Софи представила себе спокойное пробуждение по утрам, неторопливый подъем, покой, возможность быть собой…

Линда снова с наслаждением затянулась.

– Да не имеет смысла воду мутить. Я уже давно все распланировала. Поработаю там, пока замуж не выйду, что, надеюсь, случится через год-два. Но сперва хочу все-таки немного повеселиться. Хотя судьба старой девы меня совершенно не привлекает. – Теперь она говорила серьезно. – У меня сохранилось подвенечное платье моей тети. Красивое – шелк, кружева. Его только надо чуточку на меня подогнать, и я буду самой великолепной невестой в Пойнсдине за несколько последних десятилетий.

Оказалось, что среди посетителей «Черной лошади» Линда весьма популярна. С ней то и дело здоровались мужчины, заходившие в бар или выходившие оттуда.

– Это Чарли… – объясняла она, понизив голос. – Его мать так никогда замужем и не была, так что нелегко им пришлось, и теперь Чарли почти всех на свете ненавидит… А это Саймон, он полиомиелитом болел, ноги у него до сих пор плохо слушаются… Это Йен, он на здешних судах работает. Лидия Беньон все хочет за него замуж, только он ее уже сколько времени за нос водит.

Они продолжали болтать, но через некоторое время Софи все же догадалась, что Линда кого-то ждет.

И когда дверь в бар в очередной раз приоткрылась, Линда вдруг резко повернулась в ту сторону и умолкла, а ее нежные щечки – персик-со-сливками – залил яркий румянец.

– Привет, Джонно!

Парень был высокий, светловолосый, как и подобает настоящему саксу. Он по-хозяйски обнял Линду, и та сразу принялась притворно сопротивляться:

– Ну, Джонно…

Он тут же убрал руки, выпрямился и спросил, глядя на Софи.

– А это, значит…?

Линда представила их друг другу.

– Софи, это Джонно Брайден с Хоум-фарм. Знаешь, наверно, – это та самая ферма, что на склоне холма, почти что на вершине. Джонно в армии служил, только недавно домой вернулся. Теперь уж навсегда. Джонно, это Софи. Она у этих Ноксов живет.

Она, должно быть, видела его когда-то давно. И, должно быть, когда-то давно о нем слышала. Как и он о ней. Еще бы: та французская девчонка. Но знакомы они не были.

Она растерянно на него смотрела, понимая, что на самом деле хорошо его знает. Только на каком-то ином, очень странном уровне.

– А, ты и есть девочка из дома священника, – сказал он. Голос его звучал ласково. – Я тебя помню.

– Просто он долго в армии служил, – еще раз с каким-то странным возбуждением пояснила Линда. И покраснела. Что это? Ревность? Собственнический инстинкт?

Ах, да, вдруг вспомнила Софи. Она же и впрямь совсем недавно видела этого человека. Когда он, явно чем-то встревоженный, мерил шагами речной берег. Золотистый лев, крадущийся в густой траве.

– До службы по контракту я еще и воинскую повинность[19] отбыть успел, а теперь вот снова домой вернулся. – Джонно протянул ей руку.

Синие глаза. Очень синие. Светлые волосы и загорелая кожа; загар, полученный когда-то давно, еще не совсем сошел. Джонно, пожалуй, был собой не так уж и хорош, а может, и вообще не хорош – но Софи почему-то казалось, что это не имеет ровным счетом никакого значения.

Брат Линды, Грэм, сунул голову в дверь, поманил Линду, и она вышла.

А Джонно сел напротив Софи, и у нее сразу возникло ощущение, что шум вокруг резко уменьшился, а само помещение словно съежилось. Она судорожно пыталась сообразить, что бы такое умное и значительное ему сказать. Но, как ни странно, уже через пару секунд это абсолютно перестало ее волновать.

– А я тебя видела недавно, – сказала она. – Там, у реки. Ты выглядел очень сердитым.

– У реки? А, да…

Зачем она это сказала? Охваченная легкой паникой, она уставилась в свой стакан, еще наполовину полный.

– Так ты действительно был сердит? Тебя кто-то достал?

– Да. – Он, похоже, с легкостью ей в этом признался. – Именно так. И, по-моему, тебя тоже кто-то достал, потому что ты сразу это состояние узнала.

Итак, он наблюдателен.

– Я не уверена, что понимаю, куда движется моя жизнь, – сказала она.

Он мрачно улыбнулся в ответ:

– А я уверен.

Линда, весьма шумно распрощавшись с Грэмом, вернулась за столик и спросила:

– Ну что, Джонно, так мы едем в Винчелфорд?

– Конечно! – легко откликнулся он, не сводя при этом глаз с Софи. – Когда тебе угодно?

– У Джонно есть мотоцикл, – пояснила Линда.

А Джонно, вопросительно приподняв бровь, спросил у Софи:

– Ты когда-нибудь на мотоцикле каталась?

– Нет. Никогда.

– Ну так я тебя прокачу, – пообещал он. Затем, кое о чем догадавшись по выражению лица Линды, поспешно прибавил: – Но сперва мы съездим с Линдой, конечно.

Затем Джонно перебазировался за барную стойку, а Линда, бросив на Софи выразительный взгляд из-под зеленых век, предупредила:

– Ты только никому ничего не говори, ладно? Отец считает, что я могла бы найти жениха и получше Брайдена.

– Он тебе нравится?

– О, да… – выдохнула Линда. – Очень!

– А ты ему?

– Он и сам этого еще не понял, но я знаю, что нравлюсь ему. Его просто нужно довести до кондиции, а когда он поймет, что влюблен, я уж его из своих сетей не выпущу. Он просто немного старомоден, как и все здешние парни. Считает, что это его дело – проявлять инициативу. – Линда смахнула крошку со своей модной узкой юбки. – Я тут в одном журнале прочла, что девушка, если она достаточно умна и никогда не выдает своих истинных намерений, всегда в итоге сумеет воплотить эти намерения в жизнь. – Она слегка улыбнулась Софи – но сколько в этой улыбке было сладости, коварства, надежды.

– Я и понятия не имела, что это так сложно.

Линда бросила на Софи полупрезрительный-полунасмешливый взгляд.

– Да все ты прекрасно знаешь! Только все это у тебя там, – она похлопала себя по груди, – глубоко внутри. У каждой из нас все это там имеется.

А Софи думала: о да, теперь я, кажется, понимаю.

Или, если точнее, она вдруг поняла, что имел в виду Джонно.

В «Дигбиз» тема секса обсуждалась шепотом; девочки сообща пытались понять, что таится за словом «секс». Большинство представляли это лишь в самых общих чертах, но реальных подробностей не знал никто. Во время мрачного и бесконечно долгого Великого Поста проповеди мисс Чемберз, которые она читала им в часовне, частенько касались темы похоти как некого гнусного порока, ее власти над человеком и невыразимой тягости ее последствий. «Мужчины крайне примитивны по своей природе, девочки». И отсюда следовал вывод, что Примитивная Мужская Природа способна полностью разрушить девичью жизнь.

В дортуарах старшие девочки, собравшись в кружок, шептались о… пенисе… проникновении… оргазме… но не понимали этих слов и пребывали в лихорадочном возбуждении. (А Тилли Уотсон сказала, что ей кто-то объяснил, что оргазм – это такая губка, которая водится близ острова Самоа в Южных морях…)

Их собственные тела (и души тоже) переживали удивительные, иногда болезненные изменения, которые им никогда толком не объясняли.

Но до последнего времени Софи не улавливала самого главного – той иронии, которая была в основе их воспитания.

Да, школа «Дигбиз» стремилась подготовить своих учениц к выходу в широкий мир, в то же время ограждая их от всяческого распутства. Однако же поощрялось умение взрослой девицы пробуждать в мужчинах ту самую опасную и весьма смущавшую старших учениц страсть, ибо считалось, что они в первую очередь должны найти себе мужа, который будет в состоянии полностью их обеспечить.

Софи мыла посуду на кухне, когда ее плечо стиснула рука Осберта.

У него за спиной стояла Элис.

– Тебя видели в «Черной лошади», – сказал он. – В обществе Линды Севедж и молодого Брайдена.

Элис в знак осуждения негромко поцокала языком – тц-тц-тц – и со скорбным видом упрекнула:

– А ведь ты сказала, что идешь совсем в другое место!

– Ты должна понять, – продолжал Осберт, – что такие парни, как Джонно Брайден, побывавшие за границей и вернувшиеся оттуда с этими новыми идеями насчет взаимоотношений с противоположным полом, могут… как бы это попроще выразиться… не просто проявить определенную настойчивость, но и полную безнравственность.

– Не нужно подробностей, Осберт, дорогой, – быстро сказала Элис.

А ведь он ждал этого момента, догадалась Софи. Надеялся, что это вот-вот произойдет.

И говорил он сейчас не столько с ней, сколько с неким внутренним демоном, жар которого пожирал его душу.

– Ты не умеешь проявлять достаточную осторожность, – снова заговорил Осберт. – И мой долг тебя предостеречь и защитить. – Шаркая ногами, он придвинулся к ней совсем близко. Она чувствовала на щеке его дыхание.

Ей страшно хотелось стиснуть кулаки, и она лишь огромным усилием воли заставить себя этого не делать.

– Ты должна сразу же мне сообщить, если он хоть пальцем до тебя дотронется.

– Да, ты должна сразу сообщить, – усталым эхом откликнулась Элис.

Глава шестая

Отныне каждый день в доме священника превратился для Софи в некий сизифов камень. Но она, как и Хетти, была вынуждена терпеть и стараться как-то пережить это время. Она часто брала в руки почтовую открытку с видом Парижа, принадлежавшую матери и стоявшую у нее в комнате на каминной полке, и всматривалась в нее так пристально, что начинали слезиться глаза, а изображение начинало расплываться, становясь таким же текучим и неопределенным, как и ее намерения.

И вот однажды во время ужина – жаркое из холодной вареной солонины, смешанной с овощами, – Элис выступила с неожиданным заявлением.

Осберт в это время держал речь, яростно нападая на программу «Строгая Британия» – «У нас так много нуждающихся!» – и одновременно аплодируя новой, пока еще пребывающей в пеленках, программе National Health Service[20]. Все, в общем, было как всегда. «Наш долг внимательно следить за текущими событиями». Но затем Осберт почему-то переключился на тему Розы Люксембург, что было действительно удивительно.

Расстрелянная в 1919 г. польская коммунистка и организатор революционного движения явно не слишком подходила для разговоров за ужином, но Осберт, оказывается, случайно наткнулся на некую газетную статью и теперь не мог остановиться.

– Она боролась с капитализмом, считая, что он ведет к войнам и имперским грабежам, – вещал он, и Софи заметила, что у него на свитере поблескивает кусочек вареной капусты. – Она воспринимала революцию как некий способ существования. И я ее революционный пыл одобряю. – Он рассмеялся и глянул вокруг со свойственным ему чувством превосходства. – Ее целью была борьба за общество равных. – Кусочек капусты свалился на пол. – Нам тоже необходимы революционеры, чтобы вымести из нашего общества допотопные принципы.

Жаркое Софи явно пересолила и сама же теперь страдала, заставляя себя его есть. Но ни Осберт, ни Элис, похоже, пересола даже не заметили. Они на такие вещи никогда и внимания не обращали.

Вечерний свет за окном приобрел золотистый оттенок, и Софи неуверенно сунула в рот очередную порцию жаркого, стараясь отвлечь себя мыслями о том, будет ли у нее когда-нибудь возможность поступить в университет? Что для этого нужно? Как подать заявление? Что она могла бы там изучать?

– Осберт… – Элис вытерла рот носовым платком и продолжила более решительно: – Осберт, я считаю, что пора уже мне отойти в сторону. Пусть Софи возьмет на себя мои обязанности по приходу.

Осберт аккуратно положил на тарелку вилку и нож. На лице у него одно странное выражение сменялось другим, не менее странным.

– Я правильно тебя расслышал?

Софи смотрела то на одного, то на другого и пыталась понять: а она-то, Софи, правильно расслышала?

Элис приняла боевую стойку: плечи отведены назад, жилы на шее натянуты, как струны.

– Я решила несколько изменить свою жизнь. Поскольку теперь Софи вернулась к нам навсегда. – Она очень четко выговаривала каждое слово. – Дело в том, что леди Питт… что здоровье Инид в последнее время пошатнулось. Ей требуется компаньонка. И она предложила эту роль мне. И я с радостью ее предложение приняла.

В кухне долгое время царила тишина, нарушаемая лишь тиканьем часов. Потом Осберт взорвался:

– Ты хочешь переложить свои обязанности на кого-то другого? – Дома у Осберта часто не хватало запасов святости. – Но это просто возмутительно!

То, что жена сочла свои потребности более существенными, чем его собственные, в представлении Осберта уже граничило с богохульством.

– Но как же приходу справиться без тебя? И что подумают прихожане? Ведь это неслыханно! – Он оттолкнул тарелку в сторону. – Это попросту безответственное заявление, Элис! Ты готова нарушить свой долг?

Лицо Элис приобрело восковой оттенок, и она пролепетала:

– Разве я служила недостаточно преданно?

– В твоей преданности я не сомневаюсь. Ты делала больше, чем можно было бы ожидать.

В этом слышался легкий намек на былую нежность и оптимизм – что было неожиданно и воспринималось, пожалуй, скорее болезненно.

Софи встала из-за стола, надеясь улизнуть.

– По-моему, мне лучше уйти.

– Останься, Софи Морель, – сказала Элис. – Ведь мои намерения самым непосредственным образом затрагивают и тебя.

– И ты… – Осберт был настолько потрясен, что даже не сразу нашел нужные слова – а такое с ним случалось нечасто. – Тебе даже в голову не пришло предварительно посоветоваться со мной! Ты сразу дала леди Инид вполне конкретный ответ!

– Я просто сказала, что была бы счастлива стать ее компаньонкой. – Софи впервые заметила в бледных глазах Элис некий воинственный отблеск. – По-моему, я полностью отслужила тот срок, что был вынесен мне приговором.

– Приговором? – Осберт явно был не только растерян, но и глубоко уязвлен. – Но ты же сама дала согласие совместными усилиями осуществлять нашу жизненную миссию. Ты же поклялась в этом, став моей женой.

– Я устала, Осберт.

Софи собрала грязную посуду. Отнесла ее в раковину. Кран по-прежнему не был отрегулирован, и сперва требовалось несколько раз с силой нажать на отверстие в трубке. Софи попыталась включить горячую воду, но кран бездействовал (еще Камилла вечно его проклинала), и лишь через некоторое время горячая вода все-таки потекла. Впрочем, вынужденное ожидание оказалось даже кстати: Софи как раз успела понять, о чем, собственно, Элис ведет речь.

Собственно, речь шла о бегстве Элис из этого дома. Софи склонилась над раковиной, повторяя про себя: будь справедливой, будь справедливой. Равные возможности означают, что Элис тоже заслужила право высказать свое мнение по поводу Великого Предприятия, как она, Софи, называет жизнь, и выжать хоть капельку удовольствия из собственного бездарного существования.

Софи быстро оглянулась через плечо.

Осберт и Элис молчали, гневно глядя друг на друга.

Софи прожила с ними всю жизнь, и все же она их не знала, не понимала и не любила. Где-то в глубине, под масками их лиц, все больше старевших, покрывавшихся морщинами, изношенных, скрывались такие мысли и желания, о которых она ни малейшего представления не имела. И, как никогда прежде, ее поразило то, насколько люди не похожи друг на друга и сколь сильна порой эта их «инаковость».

Составив вымытые тарелки на кухонную панель и взяв в руки посудное полотенце, Софи приготовилась слушать дальше.

Впрочем, ей уже и так было абсолютно ясно, что происходящее сейчас с Элис, женщиной замужней, это одно, а то, что может произойти с ней самой, будет чем-то совершенно иным.

– Элис… – Осберт обращался к жене как бы с вершины собственного морального превосходства. – Сейчас не подходящий момент для самооправданий. Я знаю, тебя время от времени переполняют чувства, ты устаешь, тебе кажется, что ты перегружена делами. Но ведь и со мной, честно говоря, бывает то же самое. Однако нам еще так много нужно сделать. Я должен помочь духовному развитию своей паствы, а ты – позаботиться об их телесном благополучии. Вокруг так много нуждающихся в том и в другом, и заботам о них никогда не приходит конец. Но бросить все было бы попросту безнравственно, это было бы отвратительным нарушением долга. И ты должна сказать леди Инид, что никак не можешь принять ее предложение.

– А если я откажусь?

– У тебя нет выбора, ты обязана меня слушаться. Позволь еще раз напомнить, какое обещание ты дала мне, вступая со мной в брак. – Элис издала какой-то странный звук – нечто среднее между рыданием и шипением, а он продолжил: – Я объясню леди Инид, что у тебя есть определенные обязанности и ты не имеешь права ими пренебрегать. – Голова Элис совсем поникла. – И ты, конечно же, должна понимать, что Софи с твоими обязанностями справиться не в состоянии. – Осберт тяжко вздохнул. – Боюсь только, что все это я говорю напрасно, моя дорогая.

– Я заслуживаю лучшего отношения с твоей стороны. – В полутемной кухне Элис выглядела так, словно ей в бок изо всех сил воткнули шпильку.

Софи была поражена силой ее горя. Эта женщина столько лет была вынуждена ухаживать за престарелыми родителями, да еще и выполнять требования пастыря с его приходом, страстно мечтая при этом о белых льняных скатертях, о роскоши прихотливо составленных букетов и о простой возможности смотреться в зеркало, не испытывая при этом чувства вины.