Создатель эха

– Ладно, неважно, – сказала она. – Забудь, что я сказала.

Дикое выражение сменилось растерянным.

– Вот именно, – осторожно произнес он. – Теперь мы друг друга понимаем.

Он явно не готов встретиться лицом к лицу с миром. Карин старалась отсрочить выписку Марка как могла, придумывая отговорки для страховой и администрации завода. Подмазывалась к доктору Хейзу, едва не доходя до флирта, лишь бы он не подписывал документы на выписку.

Но вечно оставаться в реабилитационном центре Марк не мог, даже с полной компенсациией лечения. Карин, на тот момент все еще безработная, продолжала спускать сбережения. Пришлось залезть даже в отложенные выплаты по страхованию жизни, которые остались от матери. «Пусти на благое дело».

– Не уверена, что она такое дело имела в виду, – сказала она Дэниелу. – Ситуация не чрезвычайная. Глобально я мир никак не поменяю.

– А я думаю, очень даже благое, – заверил Дэниел. – И, пожалуйста, не беспокойся о деньгах.

Он слишком уж вежлив и не скажет прямо. Как там у Матфея: «Зачем вам беспокоиться об одежде? Подумайте о том, как растут полевые лилии…» И так далее. Непринужденные заверения Дэниела ее злили. Но она перестала возражать, ведь он оплачивал ежедневные расходы – продукты и бензин, – и с каждым разом чувствовала себя еще более непривычно. Она настаивала, что через неделю-другую Марк точно придет в себя. Но время и терпение администрации центра были на исходе. А чувство собственной компетентности угасало.

Дэниел изо всех сил сдерживал ее панику по поводу денег. Однажды, ни с того ни с сего, он сказал:

– Не хочешь поработать в заказнике?

– И чем я там буду заниматься? – спросила она, отчасти надеясь, что предложение и правда дельное.

Он смущенно отвел взгляд.

– Помогать в офисе? Нам нужны приятные, компетентные работники. Например, займешься сбором средств.

Карин попыталась благодарно улыбнуться. Ну конечно: сбор средств. Основа всех должностных инструкций в стране, от школьников до президента.

– Нам нужны люди, которые умеют налаживать с другими контакт. А у тебя как раз есть подходящий опыт в клиентском обслуживании.

– Ага, – задумчиво произнесла она. Подразумевая, что он и так уже ей сильно помог и не хотелось быть у него в еще большем долгу. Если к деньгам матери добавится небольшой доход за неполный рабочий день, она сможет поправить свое положение. Только вот сложно было избавиться от надежды, что Марк скоро поправится и она вернется к прежней работе – к той Карин, которую она собственноручно создала с нуля.

Никакие собранные средства не покроют счета, которые на нее свалятся, если страховая компания откажется от дальнейшей оплаты лечения. Когда от постоянных страховых запросов и консультаций с врачами начали сдавать нервы, Карин обратилась к Барбаре Гиллеспи. Карин так часто перехватывала санитарку, лишь бы переговорить и снять камень с души, что боялась, что вскоре Барбара начнет ее избегать, только завидев издалека в коридоре. Но женщина обладала неисчерпаемым терпением. Она выслушала опасения Карин и сочувственно хмыкнула на жалобы на бюрократию центра.

– Между нами: медицина – это бизнес, подчиняющийся законам рынка. Такой же, как и автосалон подержанных автомобилей.

– Только себя больницы не афишируют и не рекламируют. А вот салоны поддержанных машин никакое другое заведение из себя не строят, честно говорят, что предлагают.

– В этом я с тобой согласна, – отозвалась Барбара. – Только начальству моему не говори, а то в итоге сама в продавцах окажусь.

– Тебя никогда не уволят, Барбара. Ты им нужна.

Женщина отмахнулась от комплимента.

– Нет незаменимых людей. – Плавное движение запястья казалось образцовым и изящным. К подобной манере Карин стремилась последние пятнадцать лет. – Я всего лишь выполняю свою работу.

– Но для тебя это не просто работа. Я за тобой наблюдаю. Он испытывает тебя.

– Неправда. Испытывают, наоборот, тебя.

Любезные возражения только подогревали восхищение Карин. Она поинтересовалась у Барбары, были ли у нее за годы работы похожие случаи – положительный прецедент будет как никогда кстати. Но Барбара отказалась говорить о прошлых пациентах и обсуждала только Марка, как будто больше ни за кем и не ухаживала. Карин расстроила чрезмерная тактичность. Ей нужна была сторонница – человек, которому можно довериться и получить сочувствие. Человек, который напоминал бы ей, что она – Карин. Человек, который убеждал бы ее, что усилия не напрасны.

Но Барбара не теряла профессионализма и все разговоры сводила к Марку.

– Хотела бы я побольше знать о том, что ему нравит-

ся. Упаковка говядины. Персонализация автомобилей. Правда, боюсь, я в этом мало что смыслю. Такие темы затрагивает – я только удивляться успеваю. Вчера, например, спросил, что я думаю о войне.

Карин почувствовала укол ревности.

– Какой конкретно?

Барбара поморщилась.

– Самой последней. Он увлечен Афганистаном. Сколько людей, перенесших травму, сразу же начинают интересоваться событиями внешнего мира?

– Марку интересен Афганистан?

– Он на редкость сообразительный молодой человек.

В настойчиво сказанной фразе Карин услышала осуждение.

– Видела бы ты его… раньше.

Барбара сдержанно и согласно кивнула – ее фирменный жест.

– А что было раньше?

– Марк тем еще кадром был, особенно в детстве. Очень чувствительным. Но временами вскипал, в основном, когда его доводили мать с отцом. А потом связался не с той компанией. И все же был милым парнем. Искренне добрым.

– Но он и сейчас такой. Просто милейший молодой человек! Когда стабилен.

– Нет, он сейчас совсем на себя не похож. Марк никогда не был таким жестоким и глупым. А еще теперь он постоянно злится.

– Он напуган. Как и ты, полагаю. Будь я на твоем месте, вряд ли бы справилась.

Карин была готова раствориться в женщине, отдаться в ее власть, позволить Барбаре заботиться о ней так же, как она заботилась о Марке.

– Он бы тебе понравился, – сказала она. – Он за всеми присматривал.

– Он мне и сейчас нравится, – произнесла Барбара. – Такой, какой есть.

Карин затопило стыдом.

К маю она чуть не лезла на стену.

– Врачи никак ему не помогают, – сказала она Дэниелу.

– Ты же говорила, они целыми днями с ним занимаются.

– Только вид делают. Всякую ерунду придумывают. Дэниел. Как думаешь, может, его стоит перевести в другое учреждение?

Он выставил ладонь, как бы говоря «куда?».

– Ты же сказала, что та женщина, Барбара, о нем хорошо заботится.

– Вот уж точно. Будь Барбара лечащим врачом Марка, он давно бы выздоровел. Ну заставляют его врачи завязывать шнурки самостоятельно, как это ему поможет?

– Да, это мелочь, но полезная ведь.

– Говоришь прямо как доктор Хейз. Как ему вообще выдали лицензию на врачебную практику? Он ведь ни черта не делает. «Пока просто понаблюдаем». А надо действовать. Операция. Лекарства.

– Лекарства? Хочешь просто подавить симптомы?

– То есть я симптом для тебя? Его «ненастоящая сестра»?

– Я не это имел в виду, – отозвался Дэниел и на мгновение превратился в незнакомца.

Она выставила руки, извиняясь и оправдываясь одновременно.

– Послушай. Пожалуйста, не надо… Пожалуйста, поддержи меня. Я чувствую себя такой беспомощной. Я никак ему не помогла. – И добавила, получив в ответ недоверчивый взгляд: – Настоящая сестра нашла бы выход.

Дэниел старался быть полезным, а потому принес ей еще две книги в мягкой обложке под авторством некоего Джеральда Вебера. По-видимому, тот являлся известным когнитивным нейробиологом из Нью-Йорка. Дэниел услышал про ученого в новостях – там объявили скорый выход его новой долгожданной книги. Дэниел извинился за то, что не нашел книги раньше. Карин разглядывала фото автора – добрый седовласый мужчина лет пятидесяти, похож на драматурга. Задумчивые глаза глядели прямо в объектив. Казалось, он смотрел прямо на нее и даже догадывался о ее ситуации.

Она проглотила книги за три вечера. С каждой главой приходила во все большее изумление, и оторваться от чтения было невозможно. Книги доктора Вебера представляли путеводитель по всевозможным состояниям сознания, и с первых слов у Карин возникло ощущение, что она ступила на никем не изведанный континент. Его рассказы обличали удивительную пластичность мозга и абсолютное невежество ученых. Тон повествования был скромным и обычным, отчего она, как читатель, сразу проникалась доверием к историям людей больше, чем к общепринятым медицинским постулатам. «Сегодня, в век цифровой диагностики, – сказано в книге „Шире неба“, – благополучие человечества достигается не столько советами, сколько умением выслушать пациента». А ведь ее никто не слушал. В то время как автор считает, что Карин есть что сказать.

Доктор Вебер продолжал:

«Ментальное пространство намного больше, чем мы можем представить. Сотни миллиардов клеток мозга образуют тысячи связей. Прочность и природа этих связей меняются при каждой активации. Исключительных состояний, в которых может пребывать мозг человека, намного больше, чем фундаментальных частиц во Вселенной… Спросите любого нейробиолога, что мы знаем о том, как мозг формирует личность, и в ответ услышите: „Почти ничего“».

Далее Вебер представлял ряд историй болезни, дабы проиллюстрировать, как же таинственна и неизведанна самая сложная структура во Вселенной. Карин пребывала в восторге. Она уже и забыла, когда в последний раз испытывала подобное воодушевление. И продолжала читать про раздвоенное сознание, части которого боролись за главенство; про мужчину, который мог произносить предложения, а вот повторять за другими не получалось; про женщину, которая описывала запах фиолетового цвета и слышала оранжевый. Истории пробуждали в ней благодарность: синдром Капгра – не самая худшая участь. Всех упомянутых людей – тех, кто лишился слов, застрял во времени или ступоре, – доктор Вебер описывал деликатно и с сочувствием, будто они являлись его близкими родственниками.

Впервые с тех пор, как Марк сел в кровати и заговорил, она позволила себе толику оптимизма. Она не одна: половина населения земли живет с повреждениями мозга. Карин впитывала каждое слово, и с каждой страницей менялось ее видение мира. Книги казались продуктом искусного разума из будущего. Путь Карин, начавшийся с аварии Марка, был все также туманен и неясен, но одно она знала точно: этот путь приведет ее к доктору Веберу.

По словам самого Вебера, ни один край не сравнится с местом, в котором сейчас пребывал ее брат. Карин села за письмо, сознательно подражая стилю Вебера, хоть и понимала, что такой серьезный ученый вряд ли берется за каждый попавшийся случай. Она описала ситуацию Марка в надежде, что сможет вызвать интерес.

Карин не надеялась на ответ. Но уже представляла, что будет, если все-таки его получит. Джеральд Вебер поймет, что Марк похож на людей, описанных в книгах. «Люди, мир которых круто изменился, почти ничем от нас не отличаются. Все мы однажды – хоть и недолго – бывали в этих загадочных землях». Шансы на то, что письмо Карин его вообще найдет, были невелики. Но в текстах доктора описывались и не такие странные и невозможные случаи.

– Невероятные книги, – сказала она Дэниелу. – Этот человек просто гений. Как ты его нашел?

Она снова оказалась в долгу у Дэниела. Вдобавок ко всему он подарил ей призрачную надежду. А ей, как и всегда, дать ему было нечего. Но Дэниел ни о чем и не просил; все, чего он хотел, – помогать. Ни одно из описанных доктором Вебером состояний поврежденного мозга не казалось Карин таким чуждым, как забота.

Часть II

Но сегодня вечером на дороге Норт-лайн

Знаю я картину настолько эфемерную, что на нее редко кто смотрит.

Альдо Леопольд.[3] Альманах песчаного округа

Единственные свидетели исчезают быстрее, чем появились. Собираются они на реке в течение нескольких недель, откармливаются, а потом улетают. Словно по незримому сигналу пернатое полотно распускается на волокна. Длинные нити из тысячи птиц взмывают в небо, унося с собой память о реке Платт. Полмиллиона журавлей рассеиваются по континенту. Стремятся на север, преодолевая по штату или больше в день. Самые отважные минуют еще тысячи километров, вдобавок к тем, что вели их к этой реке.

Плотные, суетящиеся журавлиные толпы бросаются врассыпную. Журавли летают семьями: с единственным партнером и парочкой отпрысков, что пережили прошлый год. Направляются в тундру, к торфяным болотам и овцебыкам – к исходной точке, хранимой в памяти. Следуют ориентирам – рекам и озерам, горам, лесам, – сверяясь с внутренним атласом, скомпилированным за годы полетов. Садятся за пару часов до непогоды, словно умеют предсказывать штормы. К маю они находят гнездовье, покинутое годом ранее.

Весна разливается по Арктике под допотопные журавлиные вскрики. Парочка, ночевавшая на обочине в ночь аварии рядом с перевернутым грузовиком, теперь живет на далеком побережье залива Коцебу на Аляске. Стоит им приблизиться к гнезду, как в мозгу щелкает сезонный переключатель. Они начинают яростно отстаивать свою территорию. Нападают даже на собственного растерянного годовалого птенца, которого нянчили всю дорогу, отгоняют прочь, заклевывая и ударяя крыльями.

Серо-голубые перья становятся коричневыми из-за ржавеющих в болотах железяк. Птицы покрывают себя грязью и листьями, этакий сезонный камуфляж. Гнездо – обнесенная рвом кучка веток и перьев шириной в метр. Они гулко перекликаются друг с другом, выгибая шеи тромбонами. Танцуют, низко кланяясь, пинают ногами свежий соленый воздух, снова отвешивают поклоны, прыгают, кружатся, расправляют крылья, изгибают шею – то ли от радости, то ли от усталости. Ритуальная весна в северном крае бытия.

Птицы хранят в памяти фотокадры увиденного. Эта парочка вместе уже пятнадцатый год. Впереди у них еще пять. К июню будет два новых яйца, пятнисто-серых овала, – как и у других пар, отложивших яйца в этот год и в годы, прошедшие с создания всего живого.

Пара, как и всегда, по очереди ухаживает за яйцами. Северная ночь убывает и к моменту вылупления потомства вовсе исчезнет. Появляются два голодных, крепко стоящих на ногах детеныша. Теперь родители охотятся не для себя, а ради прожорливых деток: непрерывно подкармливают их семенами и насекомыми, мелкими грызунами, запасенной энергией Арктики.

В июле младший птенец умирает от голода, становится жертвой аппетита старшего брата. Такое случалось раньше, и очень часто: жизнь, начавшаяся с братоубийства. Одинокий выживший птенчик взлетает. Через два месяца он полностью оперится. С возвращением полярной ночи удлиняются его короткие пробные полеты. На семейном гнезде к утру образуется иней; болота покрываются коркой льда. К осени подросший птенец готов заменить изгнанного ранее отпрыска в долгом обратном путешествии к месту зимовки.

Но сначала птицы линяют, надевают родное серое оперение. В конце лета у них в головах что-то снова щелкает; к семейной троице возвращается подвижность. В одиночестве они больше не нуждаются. Кормятся рядом с другими пернатыми, вместе ночуют. Слушают крики других семей, плывущих по невидимой воздушной колбе над долиной Танана. Вскоре они тоже взлетают, формируют клин и становятся едва различимой однородной нитью. Нити сплетаются в сеть, сети – в полотна. И вскоре пятьдесят тысяч птиц в день прилетают во всполошенную долину, петляющая по небу целыми днями журавлиная река грохочет восторженными доисторическими криками.

Должно быть, в головах птиц хранится символ, означающий «пора». Они окидывают взглядом цикличные, сменяющие друг друга очертания: гора, равнина, тундра, гора, равнина, пустыня, равнина. Словно по чьему-то мановению стаи взлетают медленной спиралью, образуют огромные, закручивающиеся ввысь колонны теплого воздуха, которые каждый новый птенчик учится обуздывать, стоит всего раз взглянуть на родителей.

Однажды осенью, давным-давно, когда пришло время отлета, журавли увидели на лугу одинокую алеутскую девушку. Окружив ее необъятным, серым, кружащимся облаком, они подняли ее над землей, хлопая крыльями и громко трубя, дабы заглушить ее крики. На воздушной колонне девушка поднялась ввысь и растворилась в уходящей на юг стае. И теперь каждую осень перед отлетом журавли продолжают кружить в небе, заново переживая пленение человеческого дитя.

Даже многие годы спустя Вебер точно помнил, когда в его жизни появился синдром Капгра. Дата в дневнике гласила: «Пятница, 31 мая 2002 года, 13:00, Кавана, ресторан на Юнион-сквер». Первые экземпляры «Страны неожиданных открытий» только вышли из печати, и редактор Вебера хотел отпраздновать радостное событие. Но публикации для Вебера больше не были в новинку: все-таки уже третья книга. Двухчасовая поездка на поезде из Стоуни-Брука являлась скорее обязанностью, чем волнительным путешествием. Но Боб Кавана хотел встретиться, и все тут. «Я просто на седьмом небе», – сказал молодой редактор. Журнал «Паблишерс Викли» назвал книгу Вебера «невероятным путешествием по закоулкам человеческого разума, записанным мудрецом в расцвете сил». Наверняка выражение «невероятное путешествие» еще долго будет высмеиваться в медицинских кругах – Веберу так и не простили успеха предыдущих книг. А фраза «в расцвете сил» и вовсе угнетала. Получалось, что впереди его ждет только закат, упадок.

Вебер вышел из здания Пенсильванского вокзала и резвой походкой направился на площадь Юнион-сквер – идти на встречу он совсем не хотел, но утешал себя тем, что хотя бы разомнется. К пространству города он так и не привык: тени сбивали с толку так же, как и восемь месяцев назад. И парк – как клочок неба там, где его быть не должно. В последний раз в город Вебер приезжал ранней весной, и тогда его здорово испугало урбанистическое световое шоу. Прожекторы прорезали светом воздух, и выглядел городской пейзаж так, будто сошел со страниц его вышедшей книги о фантомных конечностях. Образы, угасавшие уже как три четверти года, снова вспыхнули в голове. Но нынешнее невероятное утро было настоящим, а все, что было до, – ложным сном. Вебер шагал на юг по невыносимо обыденным улицам, думая, что ничего не потеряет, если больше никогда в жизни сюда не вернется.

Зайдя в ресторан, он стоически перенес крепкие объятия Боба Кавана. Редактор едва сдержал ухмылку.

– Сказал же, не стоит наряжаться.

Вебер развел руками:

– Так я разве при параде?

– Как всегда в своем репертуаре. Нужно сделать отдельное подарочное издание с вашими фотографиями в сепии. Лощеный нейробиолог. Модник научного сообщества.

– Не преувеличивайте. Или что, все очень плохо?

– Нет, что вы. Выглядите превосходно… и чуть старомодно.

За обедом Кавана прямо-таки источал очарование. Он пересказал Веберу последние новости и рассказал, как тепло приняли европейские агенты «Cтрану неожиданных открытий».

– Ваша самая успешная работа, Джеральд. Я уверен.

– Боб, мне не нужны рекорды.

Они перешли к обсуждению актуальных сплетен книгопечатного бизнеса. За чашкой совершенно бесплатного капучино Кавана наконец сказал:

– Итак, довольно любезностей. Вскрывайте карты, приятель.

В последний раз Вебер играл в блэкджек тридцать три года назад, на первом курсе колледжа в Колумбусе. Тогда он учил игре Сильви. Она предложила сыграть на секс. Хорошее предложение, все в выигрыше. Но в стратегическом плане все-таки провальное: про карты они в итоге моментально забыли.

– Ничего нового, Боб. Хочу написать что-нибудь про память.

Кавана оживился.

– Альцгеймер? Из этой области? Стареющее население. Снижение когнитивных функций. Популярная тема.

– Нет, не о потере памяти. Хочу написать о том, как люди помнят.

– Интересно. Великолепно, я бы сказал. «Как улучшить память за пятьдесят две недели». Нет, постойте. У кого есть столько времени? Как насчет «за десять дней»?..

– Краткий обзор современных исследований. Что известно о процессах в гиппокампе.

– Ага. Понял. Наверное, видно, как гаснут долларовые символы в моих глазах, да?

– Вы хороший парень, Роберт.

– Спорное заявление. А вот редактор я просто потрясающий. – Потянувшись к чеку, Кавана спросил, – Ну хотя бы главу про медикаментозную стимуляцию мозга добавите?

Позже, когда Вебер, вернувшись на Пенсильванский вокзал, ждал поезда до Стоуни-Брук под табло отправления, ему радостно помахал рукой мужчина в потрепанном синем жилете и заляпанных жиром вельветовых брюках. Должно быть, журналист, когда-то бравший у него интервью; Вебер давно перестал их запоминать. Но скорее всего, это один из тех читателей, которые не понимают, что рекламные фотографии и телевидение способствуют только одностороннему общению. Стоило таким людям завидеть его седую, лысеющую голову, голубой блеск за проволочной оправой, мягкий, отеческий изгиб носа и вьющуюся седую бороду – помесь Чарльза Дарвина и Санта-Клауса, – как они тут же здоровались с ним, словно с родным безобидным дедулей.

Неопрятный мужчина остановился рядом и принялся болтать без умолку, переминаясь с ноги на ногу и поглаживая засаленный жилет. Вебера так заинтриговали тики, что он забыл отстраниться. Слова изливались бурным потоком.

– Привет! Давно не виделись. Помнишь наше маленькое путешествие на запад? Втроем ездили. Та экспедиция мне прямо глаза открыла. Слушай, можешь помочь? Нет, деньги не нужны, спасибо. Пока хватает. Просто скажи Анджеле, что все неплохо прошло. Пусть будет, кем пожелает. Все нормально Нормально быть теми, кто мы есть. Ну, тебе объяснять не надо. Правда, ведь? Скажи, я прав?

– Вы, безусловно, правы, – ответил Вебер. Судя по всему, синдром Корсакова. Конфабуляции – вымыслы, заполняющие пробелы в памяти. Истощение вследствие длительного злоупотребления алкоголем, дефицит витамина B, перекроивший реальность. Всю обратную двухчасовую поездку Вебер писал о том, что люди, должно быть, – единственные существа, которые хранят память о событиях, которые никогда не происходили.

Правда, он так и не понял, к чему развивал эту тему. Он и сам от чего-то страдал, – возможно, печали от завершения карьеры. Долгое время – настолько долгое, что Веберу самому не верилось, – он точно знал, о чем хотел писать. А теперь у него появилось ощущение, что писать больше нечего.

Дома никого не оказалось. Сильви еще не вернулась из «Искателей пути». Он уселся за компьютер и запустил электронную почту, испытывая смесь возбуждения и страха: прошло немало времени с тех пор, как он проверял ящик. Из всех жителей северного Юкатана он, наверное, появился в сети последним, и мгновенное цифровое общение его сильно угнетало. Увидев счетчик новых входящих, Вебер вздрогнул. Весь вечер уйдет на то, чтобы все разобрать. И все же внутри вспыхнул детский азарт, словно ему снова было десять и он заглядывал в мешок с почтой в надежде отыскать поздравительное письмо о победе в конкурсе, про участие в котором уже и думать забыл.

Первая пара писем предлагала изменить размер разных частей тела. Другие рекламировали импортные лекарства от всех мыслимых и немыслимых нехваток. Улучшители настроения и таблетки для уверенности. Валиум, Ксанакс, Бупропион, Тадалафил. Самые низкие цены в мире. Далее – письма от чиновников неспокойных стран в изгнании, представлявшихся старыми знакомыми, которые сообщали о причитающейся ему доли от огромных состояний. Среди них затесалось два приглашения на конференцию и просьба организовать еще одно турне авторских чтений. Человек, на письма которого Вебер перестал отвечать еще несколько месяцев назад, прислал очередное гневное письмо, осуждая богохульство и неверное представление височной доли в книге «Килограммовая бесконечность». Естественно, не обошлось без петиций о помощи на подпись, которые он переслал в Научный центр здравоохранения Стоуни-Брук.

Туда же он чуть было не отправил и сообщение из Небраски, после того как прочитал первую строку. «Здравствуйте, мистер Джеральд Вебер! Мой брат недавно попал в ужасную автомобильную аварию». Ужасными авариями Вебер больше не занимался. Вдоволь наслушался историй о поломанных судьбах. С этого момента все оставшееся время он решил посвятить исследованию мозга в полном расцвете сил.

Но уже на следующей строке передумал пересылать письмо. «С тех пор как мой брат снова начал говорить, он отказывается меня узнавать. Он знает, что у него есть сестра. И все о ней помнит. Говорит, что я на нее очень похожа. Но я – не она».

Синдром Капгра в результате травмы. Уникальный случай. Невероятно редкий. Таких он лично не встречал. Но с подобной этнографией давно решил покончить.

Вебер дважды перечитал письмо. Распечатал его и снова прочитал на бумаге. Затем отложил в сторону и принялся за черновик новой книги. Ничего в итоге толком не написав, он просмотрел последние книжные сенсации. Взволновавшись, вскочил и пошел на кухню, где зачерпнул ложкой несколько сотен запрещенных калорий прямо из упаковки органического мороженого. После вернулся в кабинет и коротал время в размышлениях, ожидая прихода Сильви.