Серлиссия. Благословенные

Шарф дожидался, уже отглаженный служанкой Нори, на спинке кресла. Кьевит взял его в руки и пригляделся к рисунку.

– Красивый, – сказал он.

– Не просто красивый, – она подошла ближе и пробежалась пальцами по ткани в его руках, прослеживая нарисованный на ней тонкий витиеватый стебель с робкими листочками и первыми бутонами. – Одежда у тилорцев – это не то же самое, что у Кори или у Мева. Они скромный народ, но кое-чем гордятся ничуть не меньше, чем Кори – башнями Коррака. Своими легендами. Их истории вплетены в их культуру, в их жизнь, так, что порой трудно отделить одно от другого. Каждый узор рассказывает о чём-то своём. Если не уметь читать их, можно попасть впросак. Притвориться тилорцем не так легко, как может показаться.

– И какую историю рассказывает этот узор?

– Он о любви. О надежде. Это, – она чуть покраснела и прокляла про себя свои слишком светлую кожу, так явно выдававшую малейшее смущение, – платок молодой жены. Она ещё не обвыклась в своей роли, влюблена в мужа и полна невинных чаяний. Думаю, мне стоит изображать молодую жену – в мои годы такая роль подходит мне как нельзя лучше.

– Да, так и впрямь будет лучше. Нельзя чтобы наша группа привлекала внимание. Итак, ты – моя новоиспечённая жена, Скьют – мой брат, Итта – его дочь, и все мы едем на ярмарку. По-моему, всё логично и не должно вызвать подозрений.

– Сколько лет Итте?

– Тринадцать.

– Так мало! Разумно ли брать ребёнка в опасную экспедицию?

– Итта может за себя постоять.

– А её мать не возражает?

– Её мать умерла, много лет назад. Я никогда её не видел, даже не знаю, кем она была.

Реа удивлённо посмотрела на него. Видимо, Скьют не был близок с семьёй.

– Послушай, – сказал Кьевит, – это личная история, так что я не хотел бы…

– Нет-нет! Пожалуйста, не извиняйся, я понимаю. Я зря спросила, это не моё дело.

Реа поискала другую, более нейтральную тему.

– В твоём доме так много великолепных картин, – сказала она. – Кто их все нарисовал?

– Хм? – взгляд Кьевита рассеяно скользнул по фантастическому пейзажу с пурпурной травой и деревьями, одетыми в синюю листву. – О, это всё картины Лиит, моей жены.

– Жены?

Этого Реа почему-то не ожидала услышать.

– Ты, наверное, видела её портрет в холле? Это она и есть.

Портрет женщины в холле. Конечно.

– Она… очень талантлива. Потрясающее воображение!

– Что правда, то правда. Она говорит, что берёт сюжеты в своих снах.

– А где же она сама?

– В Корраке. Ей не нравится Лайан, так что в этом доме она – редкий гость. Как, впрочем, и я. Бедняжка Нори вынуждена жить здесь в одиночестве.

– Мне так лучше, господин Кьев, – отозвалась служанка. – Никто под ногами не путается.

Кьевит рассмеялся.

– Ну, что ж. Лиит будет рада это услышать, – он повернулся к Реа и вернул ей платок. – Раз ты готова, можем отправляться, пожалуй.

– Да, сейчас, – она поспешила отвести глаза, чтобы те не выдали овладевших ею чувств.

С чего она, собственно, решила, что Кьевит неженат? Он был по меньшей мере лет на десять старше неё, так что это вполне ожидаемо.

«А ты, что же, надеялась, что он тобой заинтересуется? – спросил внутренний голос, просыпавшийся порой в минуты сомнений и неприятно напомнивший ей голос Рароса. – Чтобы Кори поглядел на Мева? Пфф! Что за глупая идея, в самом деле? Он был добр к тебе, и то лишь потому, что ему нужен проводник в Экрузим!»

И он женат. На женщине, которая летает на быстрых хрустальных крыльях и живёт в прекрасном дворце, в Корраке, куда таким, как Реа, закрыт доступ.

Она подошла к зеркалу, чтобы завязать платок, радуясь предлогу отвернуться от Кьевита. Надо было заранее выспросить у Нори. Тогда бы она вот так не растерялась. Но служанка держалась несколько высокомерно, и за всё время в Коррак-лайане, у Реа так и не получалось завязать с нею разговор.

Когда бант на затылке был надёжно затянут, складки разглажены, а уши спрятаны, она повернулась к Кьевиту с весёлой улыбкой, достойной самой благоразумной Мева.

– Вот, теперь готова!

Кони уже ждали их в конюшне – крупные, нетерпеливые животные. Седельные сумки были до отказа набиты всем, что могло пригодиться в дороге – лекарства, верёвка, моток прочных ниток, рулон промасленной непромокаемой ткани, и, конечно, провизия на два-три дня. В Нимилине они пополнят запасы и обживутся повозкой, палаткой и каким-то подобием товара, который они якобы везли на ярмарку в Нойом-Канаре.

Было также оружие – охотничьи луки и стрелы, ножи и маленький топорик, для рубки дров. У Скьюта на поясе висел клевец – кованый тяжёлый наконечник в виде птичьей головы, насаженный на короткое древко. У Кьевита – два изящных серпа из светлого металла с кожаными ручками.

Реа предполагала, что они спрячут оружие от посторонних глаз так же, как они скрывают крылья. Ей же, не обладающей магией, оставалось лишь прихватить незаметный маленький нож, который можно было припрятать среди складок платья, и надеяться на то, что он ей не пригодится.

– Ты умеешь держаться в седле? – спросил её Кьевит.

– Да мне седло вообще без надобности, – ответила Реа.

В резервации она часто скакала верхом и без всякого седла. И хотя у смирных лошадок Мева было не много общего с этими чудищами, Реа не оробела и ловко запрыгнула на спину тому, что стоял ближе к ней. Конь фыркнул, мотнул густой гривой, но не стал возражать против наездницы, и девушка решила, что они поладят.

Итты с ними не было. Кьевит сказал, что она догонит их позже.

– Упрямая девчонка, – проворчал Скьютт, – вечно ей нужно проявлять своеволие, пусть даже в малостях.

– В кого бы это она такая? – усмехнулся Кьевит.

Втроём они покинули Коррак-лайан и направились по широкой дороге в Нимилин, город, лежащий на самой на границе с враждебным королевством Нирунийцев. Свежий запах ночи ещё держался в утреннем воздухе. Реа с сожалением обернулась, чтобы напоследок взглянуть на Коррак с его младшим братом, хмуро поднесла руку к носу – запах духов, что брызнула торговка, до сих пор не выветрился окончательно, оставшись едва уловимой тающей сладостью на коже.

Часть 2

Реа

Случалось, что в резервацию Мева, где жила Реа, попадали странные люди. Одежда их была немногим лучше нищенских лохмотьев, волосы спутаны, а сапоги покрыты слоем несмываемой грязи. Когда Рарос пытался сбыть им хворого осла или хилую клячу, они смеялись и говорили:

– Что вы, что вы! На кой чёрт нам осёл? Нам так легче!

Всё нехитрое их имущество умещалось в сумках за плечами.

Рарос не велел детям приближаться к таким людям. Он утверждал, что страсть к путешествиям – это зараза, которую носит ветер, и надобно держать рот закрытым, чтоб её не подхватить. Говоря так, он всегда бросал неодобрительный взгляд на Реа, будто бы в ней эта зараза сидела с рождения, переданная по наследству. Хранители, вроде Айлы, были для старейшины немногим лучше таких вот вонючих бродяг.

А Реа ощущала необъяснимую родственность с этими странными людьми, которые не только не чурались общества Мева, но были рады разделить с ними еду и истории. В отличие от Рароса и прочих обитателей резервации, она знала – помнила! – что такое дорога. Была ли страсть к путешествиям и вправду заразой, которую она подхватила в одном из их с матерью походов? Если так, то как крошечное сорное семя, затаившееся где-то в глубине её души, она ждала своего часа, чтобы прорасти.

И вот, час настал. Реа скакала по землям Кори, и никогда не испытывала такого… не счастья, нет. Сотни волнений и страхов осаждали её душу, так что она не могла быть по-настоящему счастлива. Скорее, она чувствовала себя – правильно. На своем месте. Как пичуга, после долгого времени, проведённого в клетке, вдруг вырвавшаяся на волю – отвыкшая от безграничности неба, испуганная перед лицом бесчисленных опасностей, и, тем не менее, свободная.

Многое успело поменяться с тех пор, как мать Реа ходила в Экрузим. В те годы Нирунийцы были всего-навсего далёкими таинственными соседями. В резервациях Мева о них говорили примерно, как о детской страшилке – жуткие слухи о металлических монстрах, оживлённых магией, о подлых ядах, что убивают не сразу, а через много дней, о кровавых кознях. Непонятные и зачастую противоречивые, эти истории пересказывались у костров, передавались из поселения в поселение, обрастая новыми подробностями.

А без малого пятнадцать лет назад страшилка нежданно-негаданно ожила и подобралась вплотную к Триаде. И граница, что легла вдоль Чешуйчатого каньона, отрезала Мева от их священного города жестоко и бесповоротно. Реа всегда полагала, что именно это разбило сердце Айлы и потушило в нём огонь – эта окончательная разлука с Экрузимом.

– Тебе доводилось бывать в Нимилине? – спросил Кьевит, когда они остановились передохнуть у реки.

Реа покачала головой.

– Нет, никогда. Мать всегда шла длинной южной дорогой.

Дорогой, что тоже когда-то принадлежала Мева. Многие из живущих ныне даже не догадывались, как много из этих земель, которые сейчас управлялись Кори и Нирунийцами, а до них Орана, давным-давно являлись частью обширных территорий Мева. Десятилетия, столетия назад…

– Когда-то, – сказал Кьевит, угадав её мысли, – земли Мева захватывали большую часть Поухт Рейе и доходили до самого Нойом-Канара. Теперь же Экрузим – единственная память о тех временах. Я понимаю, почему вы бы хотели сохранить его в неприкосновенности.

– Мева нет дела до утраченных земель, – ответила Реа. – Толку сожалеть о том, что ушло?

Мать так говорила. И всё же, неизбежно, во время их походов, она указывала маленькой Реа то на вереницу холмов, то на старое речное русло, и объясняла:

– Здесь были наши границы. И вон там. И тут.

Айла предпочитала избегать городов, и вместо того, чтобы идти по Нимилинскому мосту, им приходилось спускаться на дно Чешуйчатого каньона и переходить реку вброд. Она сажала дочь на плечи и боролась с водой, достававшей ей до самой шеи. Реа безоговорочно доверяла матери – знала, что Айла доставит её на другой берег целой и невредимой. Чего она боялась, так это змей, что кишмя кишели на дне каньона. Ступишь шаг – и вот уже что-то недовольно отползает прочь, шурша меж пёстрых камней.

Но до каньона было ещё далеко. Пока что их путь лежал по землям Кори, вдоль ошеломляющих горных пиков, что вырастали внезапно посреди равнин и тянулись ввысь. Приглядеться, можно было различить домики, выстроенные прямо на скалах. На головокружительной высоте протянулись веревочные мостики, и люди сновали по ним, туда-сюда, управляя сложной системой из тросов, по которым кочевали тяжёлыми связками заготовленные дрова.

Ей не удалось разглядеть внимательней. Путь увёл их прочь от ухабистых крестьянских тропок, туда, где лошадям было привольно разбежаться на долгожданной торной дороге, пришедшей на смену тесным лайанским конюшням.

Это были спокойные, мирные земли, уверенные в том, что сила могучих Кори защищает их от любых опасностей, как броня, подаренная самими Спящими.

Попадались небольшие города с чисто-выбеленными домами и аккуратными палисадниками. В пышных вишнёвых садах птицы воровали ягоды. На лесопильнях крепкие распиловщики принимали сплавляемые по реке крупные брёвна и собирали их в штабеля. Днём работа кипела, а ближе к вечеру крестьяне разводили костры и пели в их свете, терзая себе в аккомпанемент жильные струны, натянутые на круглые корпусы.

Однако, чем дальше от Коррака, тем менее обитаемыми делались края. Реже попадались кареты, чаще – грубые грохочущие телеги. Дома стали ниже, небелёные, нуждающиеся в ремонте, а то и вовсе лачуги с чумазыми свиньями и голодными собаками, копошащимися в грязи во дворе.

Реа тайком подивилась тому, что всего в одном дне пути от Коррака, люди, оказывается, живут немногим лучше, чем Мева в своих в резервациях.

На исходе первого дня путники устроились на ночлег в уютной долине. Река разлилась здесь, вышла из берегов, образовав небольшое озерцо. Невесомые клочки тумана порхали над его поверхностью, едва касаясь, будто призрак птичьей стаи.

Вода затопила росшие по берегам кусты дикой каймушки, оставив верхушки украшенных медовыми бусинами веток торчать над водой. Белки запрыгивали на них, хватались цепкими лапами и набирали целые охапки ягод. Порой, те, что пожадней не могли удержать добычу и роняли всё собранное добро в воду, а то и сами летели следом, и выбирались, затем, на берег, фыркая и встряхиваясь.

Реа увлечённо наблюдала за ними, а Кьевит собрал пригоршню ягод и протянул неудачливым зверькам на вытянутой ладони. Те не спешили приближаться.

– Давайте, – сказал он с усмешкой, – чего оробели?

– Они дикие, не подойдут, – предположила Реа, наблюдая.

– Погоди немного, – уверенно ответил Кьевит, не собираясь сдаваться. И точно – одна за другой, белки стали подбегать к нему и выхватывать лакомство из его рук, сначала нерешительно, а потом всё наглей и наглей.

– Со всеми умеет найти общий язык, – пробормотал Скьют, пытавшийся развести неподалёку костёр. – Талант у него такой, видишь ли.

На закате, взошедшая луна разогнала туман, и раскрасила поверхность воды, превратив её в тилорский ковёр с его замысловатыми золотыми узорами. Маленький костерок фыркал и посылал в небо искры.

– Почему Кори прячут крылья? – спросила Реа у Кьевита. Скьюта она старалась по возможности игнорировать. – Вам ведь нет нужды прятаться, как мне. Будь у меня крылья… я, пожалуй, хотела бы, чтобы их видели.

– Это традиция, – уклончиво ответил Кьевит, и девушка не стала допытываться. В конце концов, он не обязан ничего ей объяснять.

– С помощью своего лейфта, ты мог бы превратиться в кого-то другого, если бы захотел? – спросила она тогда. – Не в человека, а, к примеру… в Мева?

Едва задав вопрос, она залилась краской. Чтобы Кори пожелал превратиться в Мева? Сама идея – нелепость.

Скьют фыркнул, и она покраснела, мысленно хлопнув себя по лбу за то, что сморозила чушь. Кьевит не рассмеялся, не поморщился. Просто кивнул, серьёзно:

– Да, конечно. Однако я, разумеется, не смог бы бегать так же быстро или слышать так же хорошо, как настоящий Мева. Лейфт меняет внешность, не суть.

– А ты мог бы превратиться во что-нибудь страшное? В чудовище, например? В Ютта Кару?

Тут уж Кьевит рассмеялся:

– В детскую страшилку? Нет! Ты можешь превратиться лишь в то, что твои глаза видели хотя бы однажды. Образы лейфта питает разум носителя. Даже самое богатое воображение не сможет породить устойчивую иллюзию. Поэтому ты можешь спрятать что-то в своей внешности, можешь добавить что-то, что видела когда-то, а вот слепить образ из ничего – увы, нет.

Реа пыталась уснуть, но ночь не несла покоя, а напротив заряжала, переполняла, бурлила внутри, как горячий источник. Шум ветра и реки, разговоры ночных созданий – всё было пропитано какой-то неистовой энергией. В груди Реа трепетали те же неугомонные искры, что вырывались из костра навстречу звёздам. Если бы не громкий храп Скьюта, это было бы поистине идеальное мгновение, а значит, нельзя спать. Нельзя упустить его. Нужно вдохнуть его полной грудью и сохранить.

Кьевит сидел, глядя в огонь, полагая, верно, что его спутники давно спят. Что ж, тем лучше. Реа смотрела на него, украдкой, как воровка, пробравшаяся в богатый дом под покровом ночи и поспешно набивавшая карманы золотом. Его силуэт состоял из оранжевого света и чёрной тени, резкий и явственный на фоне тёмно-синего неба. Без спешки он вычистил трубку, набил её, вытащил из огня прутик и прикурил. Пряный аромат табака смешался с дымом костра и запахом сырой земли. Дым поплыл вверх, стремясь прикоснуться к Снам Богов, что кружили над долиной. Кьевит наблюдая за танцующими прозрачными сферами.

– Никто не знает, откуда берутся Сны, – заговорил он, не поворачивая голову. – Правда ли они имеют отношение к Спящим, как это принято считать, или же их природа совсем иная?

Реа замерла, застигнутая на месте преступления, смущённая. Со свойственным Мева предрассудком по отношению к Кори, она решила, было, что Кьевит каким-то образом почувствовал, что она его разглядывает, и жаркий румянец залил её щёки и шею.

– Ээхм… – она неловко завозилась на жёсткой подстилке. – Как ты понял, что я не сплю?

– Просто угадал.

Она подобралась поближе к огню, укутываясь в дорожное одеяло. Ночь стояла тёплая, так что, по правде, оно было не очень-то ей нужно, но, как и костёр, одеяло дарило уют, к которому подсознательно стремятся путешественники в дороге.

– А что думаешь ты? – спросила она. – Откуда они берутся?

– Один корракский философ утверждал, что эти небольшие Сны, что населяют наш мир – обломки более крупных Снов, которые в свою очередь являются отдельными мирами, такими же как наш. И наш мир – тоже Сон, заключённый в прозрачную сферу, что танцует где-то среди необъятности мироздания. Один из бесконечного множества. И все они разные внутри. Одни миры отличаются от нашего так сильно, что человеческий разум сломался бы, увидев их. А другие похожи на наш так, что их даже населяют наши двойники. Однако жизнь их складывается иначе, чем наша…

– Ты бы хотел, чтобы твоя жизнь сложилась иначе? – спросила Реа, не пряча сомнения в голосе. Уж кому-кому, а Кори не было причин роптать на судьбу.

– У любого разумного существа есть устремления, разве нет?

Реа цокнула языком.

– Знаешь, что Мева говорят об устремлениях?

– Судя по твоему тону, ничего хорошего? – улыбнулся он.

– Есть такая сказка. О Мева, который прыгнул.

– Расскажи.

– Ну, если коротко, то жил-был однажды один Мева. Он мечтал о том, чтобы посмотреть, что же такое прячется внутри Снов Богов. Он видел, как Кори с их крыльями, летают по Снам, и завидовал им. Старейшина его резервации говорил ему: «Знай своё место. Тебе Спящие не дали крыльев, стало быть и Сны Богов – не для тебя».

Но упрямый Мева не желал слышать. Однажды он отыскал самую высокую гору, забрался на неё и сел там, ждать. Он ждал много дней, наблюдая за Снами. Ни один не подлетал близко к вершине. Они кружили над ней, дразнили, но всегда оставались вне досягаемости.

Упрямый мальчишка ждал и ждал, и ждал. И в итоге улучил-таки момент, когда один из Снов подлетел ближе других к вершине. И тогда Мева разбежался и прыгнул так далеко, как только позволили ему его лапы.

Он очутился во Сне.

Он увидел прекрасный мир, состоящий их водопадов и озёр, где небеса были раскрашены радугами, а земля – пёстрыми цветами.

В восхищении он бродил по Сну.

Но тут Сон начал таять. Захваченный зрелищем, Мева этого и не заметил, пока земля вдруг не ушла у него из-под ног. И он полетел вниз. На самое дно ущелья, где разбился об острые камни.

– Ой-ой, – улыбнулся Кьевит. – Какая грустная сказка.

– Поучительная, скорее, – ответила Реа. – Мева – не Кори. Им нечего делать там, где им не место.

Итта

Итта не отрывала взгляда от неба. Сны богов всегда манили её, но теперь – особенно. Её раздирало любопытство. Будто бы кто-то выжег слово «Серлиссия» в её сознании раскалённым ножом, и оно тихонько тлело там, не давая покоя.

Уже почти подошло время отправляться в путь, а Итта продолжала исследовать Сны. Она выбирала их наобум – и те, что вились вокруг высоких башен, и те, что скромно танцевали в стороне, и те, совсем маленькие, что блуждали по улицам, сбившись с пути. Напрасно! Они открывали ей привычные странные образы, и не давали ни малейшей подсказки на то, где искать загадочную Серлиссию.

Итта чувствовала не столько досаду, сколько непонятную и совершенно нелогичную обиду. Словно бы отказавшись открыться ей, тайна наносила ей какое-то личное оскорбление. И всякая новая неудача на пути к разгадке делала эту обиду глубже и болезненней.

Зачем было дразнить её, навязываться вот так, а потом взять и будто бы спихнуть в сторону? Или Итта провалила некую негласную проверку? Плохо старалась? Оказалась недостаточно сообразительна?

В отчаянии Итта даже забралась в дедовскую библиотеку и попыталась сама, как умела, поискать там упоминания о загадочном слове. Ничего не вышло. Тексты, что собирал бывший Паладин Коррака, были скучными докладами, анализами, непонятными колонками расчётов и сокращений. Наверное, Кьев или Скью могли бы растолковать ей, о чём в них шла речь, но Итта и не думала просить их. Она предполагала, что Серлиссии нет среди сухих цифр.

Кьев и Скью тем временем уже отбыли в Нимилин, а Итта так и оставалась в Корраке. Она опасалась, что в нынешнем её расположении духа она просто не вынесет общества жеманной Мева, и обещала нагнать их на границе – крылья у неё быстрые, так что она вполне может позволить себе чуть подзадержаться и похандрить лишний денёк.

Этим она и была занята до самой ночи, когда кто-то неожиданно и настойчиво заколотил молоточком об входную дверь. Лёжа в постели, Итта прислушалась. Кто бы это мог быть в такой час? Спустя минуту, в комнату заглянула служанка, старая бескрылая коринка по имени Аки, и сообщала:

– К вам посетитель, госпожа. Какой-то юноша. Ждёт внизу.

Посетитель? Юноша?

Служанка, давно наловчившаяся читать выражение лица немой хозяйки и не нуждавшаяся в словах, пожала плечами:

– Он не назвался. Твердит, что по важному делу.

Итта вскочила с кровати, внезапно придя в несвойственное для неё волнение. Она поспешила к двери, как была в ночной рубашке, наткнулась на суровый взгляд Аки, отыскала под диваном длинную шёлковую накидку и кое-как натянула, и тогда уже полу-побежала, полу-полетела вниз.

Посетителем оказался Вьюн, помощник писаря из библиотеки. Вот уж кого она не ожидала! Отчего-то он очень смутился, увидев её. Итта поймала своё отражение в зеркале на стене. В шёлковой накидке вышитой богатой золотой нитью, причёсанная заботливой Аки ко сну, она в кои-то веки не выглядела бродяжкой. Но тут было и ещё кое-что – то, чего сама Итта почти не осознавала и чего не больно-то и хотела. Женственность – пока лишь намёк на неё, но и этого, по-видимому, было достаточно, чтобы вогнать юного писаря в краску.

Итта упёрла руки в бока, всем видом говоря: «Ну, и чего же ты явился?»

Вьюн справился со своим смущением.

– Госпожа Кирран, – сказал он, кланяясь ей.

Итта нахмурилась. Никто не звал её «госпожой Кирран». Так обыкновенно обращались к Лиит, жене Кьевита. Тем не менее, это было её имя, и она кивнула Вьюну.

– Я… я нашёл кое-что, уже после того, как вы ушли. Я решил поискать ещё немного…

Он снова покраснел, будто бы признался в чём-то совершенно недопустимом.

Итта взмахнула рукой, поторапливая его.

– В общем, я нашёл кое-что. Не совсем то, что нужно, но вот…

Он развернул небольшой свиток, который держал в руке, и протянул ей. На бумаге был короткий текст.

– Вы знакомы, – спросил Вьюн, – с Древнейшим языком?

Итта нетерпеливо кивнула. Конечно, знакома! Дед, во время скучных бесконечных уроков, часто про него бубнил. Первый язык, так его называли. Бывший в обиходе во времени Спящих, он дошёл до нынешнего времени малопонятными обрывками, о значении которых учёные-писцы могли лишь гадать.

– Так вот, в библиотеке мы работаем над переводами некоторых достигших нас текстов. Это, мы полагаем, фрагмент некой ритуальной песни. Здесь есть слово, вот, видите? Серлисей? Хотя нет единогласия в том, что это означает, исходя из контекста, вероятно, это что-то вроде ритуальной жертвы.

Итта поискала глазами чернильницу, но писарь уже протягивал ей кусочек угля и бумагу, сложенную в несколько раз, чтобы уместилась в кармане. Итта выхватила и то, и другое у него из рук и, опустившись на пол, начала проворно писать: «Что такое ритуальная жертва? О чём та песня? Серлисей и Серлиссия – это одно и то же? Где…»

Вьюн мягко остановил её руку, садясь рядом на пол.

– Погодите, не так быстро. Давайте, по порядку. Ритуальная жертва – это мракобесный обычай. Человеческое жертвоприношение. Оно практиковалось в древности. Разумеется, никто в Триаде его ныне не соблюдает. В песне описывается некий праздник – неясно какой именно. Говорится о еде, о спортивных играх, и пара слов о ритуальном убийстве… вот, здесь написано: «на алтарь богов проливается кровь жертвы». Это всё, что здесь сказано. Имеет ли «серлисей» отношение к «серлиссии» неизвестно, однако, полагаю, что да. Слова очень похожи.

Итта задумчиво побарабанила угольком по бумаге, на которой записала свои вопросы. Заметив, что её пальцы стали совсем чёрными, небрежно вытерла их краем накидки. Вьюн поспешно спрятал улыбку, и она насупилась в его сторону – чего смешного?

– Я сбился с ног пока нашёл вас, – сказал он тогда, – вы не оставили своего адреса. Мне пришлось провести собственное расследование, чтобы узнать ваше имя. А для чего всё это, госпожа? Если можно спросить?

Она повела плечами. Написала: