Крылья над Кальдорой

У входа в здание замечаю женщину. Лицо знакомое. Тёмно-каштановые волосы в пучке, мягкие черты, блестящие глаза. Её куртка украшена нашивкой дартлогийца и зелёным листом. Виталис.

– Кайра? – не верю глазам.

Она улыбается:

– Элин! Я думала, ты меня не узнаешь.

Объятие крепкое, несмотря на худобу. Она привыкла держаться за жизнь.

– Я живу через стену. Комната 11. Повезло тебе с соседкой!

Улыбаюсь, хотя усталость не уходит. Мы проходим по узкому коридору, пока не доходим до двери с номером 11. Кайра отпирает её ключом, и мы заходим внутрь. Комната похожа на мою – облупленные стены, скрипучая кровать, тусклая лампа, грязное окно.

Она жестом приглашает меня присесть. Я опускаюсь на край кровати, а Кайра прислоняется к косяку, скрестив руки. В её позе – усталость, но и спокойствие. Она внимательно смотрит на меня, уголки губ слегка приподняты.

– Сколько лет прошло? – спрашиваю.

– Восемь, – отвечает она после короткой паузы, опуская взгляд. Её голос звучит чуть глуше, чем прежде, словно эти восемь лет легли на неё тяжестью, которую невозможно сбросить.

Я вспоминаю лагерь. Кайра тогда была как старшая сестра. Заботилась о других, даже когда сама едва держалась. Подсовывала хлеб тем, кто голодал, и прикрывала тех, кто не выдерживал. Она была светом там, где свет был под запретом.

– Куда тебя направили? – спрашиваю, стараясь не показывать, как волнует меня её судьба.

Кайра чуть приподнимает брови и слабо усмехается:

– В госпиталь. Лечить солдат. У меня подходящий дар, – она указывает на зелёный лист на своём рукаве. – Империя решила, что я им пригожусь.

Её улыбка безрадостная, больше похожа на привычку, чем на выражение счастья. Но в глазах вспыхивает что-то – упрямство или горечь, я не уверена. Её всегда тянуло к исцелению. Даже без магии она помогала.

– Ты заметила, как нас всех распределяют поодиночке? – говорю тихо, наклоняясь ближе.

Кайра кивает медленно:

– Конечно. Им выгодно держать нас поодиночке. Так проще ломать, и мы не сможем собраться вместе. Страх и одиночество – их лучшие инструменты.

Моя рука машинально касается серой нашивки пустышки. Шершавый край натирает палец.

– А ты? – спрашивает Кайра, чуть склонив голову набок. В её голосе сочувствие, но и настороженность.

Пожимаю плечами, стараясь говорить спокойно:

– Сказали, у меня нет магии. Потому – завод. Вот и всё.

Кайра молчит, потом тихо говорит:

– Иногда магия просыпается позже.

Она смотрит с надеждой. Но я знаю: у меня есть магия. Я скрыла её. Потому что если Империя узнает, она сделает её своим оружием.

Я сделала выбор: быть пустышкой.

Нашивки – клеймо Империи. Магия по категориям, люди по полкам. Но мы, дартлогийцы, не вписываемся в их таблицы.

Мы всегда обладали магией, но она не похожа на магию Империи. Она связана с природой, с землёй. Мы не просто использовали магию – мы жили в гармонии с ней.

Каждый из нас рождался с уникальной способностью, которая проявлялась в подростковом возрасте. Кто-то слышал дыхание ветра, кто-то чувствовал подземные воды, кто-то лечил прикосновением. У каждого – своя стихия.

Наша магия не строила барьеров, как у доминионеров, и не сверкала вспышками, как у солярисов. Она не была орудием – она была частью нас. Корнями, пульсом, дыханием.

Империя ненавидела это. Империя не понимала.

И если что-то не поддаётся контролю – его нужно уничтожить.

Кайра продолжает говорить что-то о госпитале, о своей работе. Но её голос становится далёким. Он гаснет в моём сознании, как звук, услышанный сквозь толщу воды. Я слишком устала, чтобы держаться за смысл.

Голова гудит от мыслей, тело ломит от смены на заводе. Двенадцать часов под грохот машин, под взгляды надсмотрщиков, которые смотрят на тебя, как на деталь механизма.

Я могла бы облегчить это. Моя магия могла бы.

Она проснулась во мне в раннем детстве, тихо, как прорастающее семя. Я тогда касалась земли пальцами и почувствовала, как под каменной пылью течёт влага – тонкая, скрытая жилка воды, которую никто не замечал. А я почувствовала. Потянулась вниманием – и она отозвалась. Я знала, что могла бы заставить её подняться ближе к корням, напитать сухую почву, как делала мама.

– Земля живая, Элин, – шептала она, пока мы садили лён. – Если слушаешь, она отвечает.

Но я не ответила ей тогда. И с тех пор не отвечаю никому. Нет. Я выбрала быть пустышкой. Это – моя защита.

Кайра, заметив моё молчание, мягко улыбается и поднимается.

– Тебе нужно отдохнуть, – говорит она, похлопывая по плечу. – Увидимся завтра.

Киваю и выхожу, оставляя за собой мягкий скрип двери.

Моя комната полна тени. Голые стены, узкая кровать. Снимаю куртку, аккуратно кладу на стул и смотрю на свою нашивку – серый круг пустышки. Он будто смеётся надо мной. Как будто говорит: «Ты – никто».

Мои руки болят, будто их выжгли, спина ноет, а ноги гудят, как будто я тащила на себе целый мир. Ложусь на кровать, не разуваясь – просто падаю в неё.

Завтра встану в четыре утра. Завтра – ядра, конвейер, надсмотрщики.

А сегодня пытаюсь закрыть глаза, но перед ними вспыхивают образы: лицо матери, обугленные балки дома, крики в ночи, горы Дартлога, лица Чёрных Стражей. Всё это – не воспоминания, а боль. Она дышит внутри меня.

Я вдыхаю медленно.

Мы, дартлогийцы, всегда умели ждать. Мы жили в ритме земли. Мы знали: всё, что взошло, однажды даст плод.

Терпение – это сила. Это то, чего у Империи нет.

Засыпаю с этой мыслью.

Глава 2: На грани

Гудок разрывает тишину едва зарождающегося утра. Он не позволяет спать дольше, чем разрешает Империя. Гудок всегда громче и резче, чем мне бы хотелось, и каждый раз я ненавижу его ещё чуть больше.

Сажусь на кровати, пытаясь сосредоточиться. Воздух в комнате холодный, окна покрыты тонким слоем инея, несмотря на то, что отопление должно было работать. Мои ноги касаются холодного пола, и я вздрагиваю.

Ощущение тяжёлого, неприятного сна всё ещё висит в голове, но времени нет. Гетто просыпается рано – иначе рискуешь быть поздно на смене.

На столе лежит кусок лепёшки, которую я оставила со вчерашнего вечера. Она чёрствая, но другого выбора нет. Сгрызаю её, запивая несколькими глотками холодной воды из жестяной кружки.

Мои движения механические, как у машины. Натянуть куртку, приколоть серую нашивку пустышки на рукав, зашнуровать грубые ботинки. Всё это давно стало частью ритуала, который я выполняю, не задумываясь.

Когда выхожу из комнаты, на лестнице уже слышен топот десятков ног. Кайра открывает дверь своей комнаты почти одновременно со мной. Она выглядит более собранной: волосы завязаны в тугой пучок, на куртке нашивка виталиса.

– Доброе утро, – говорит она.

Я киваю в ответ. Мы обе знаем, что утро не доброе.

– Сегодня у меня первая смена, – продолжает Кайра. – Интересно, как это – работать с солдатами, которые тебя ненавидят.

Слова звучат почти насмешливо, но я вижу в её глазах беспокойство.

– Будь осторожна, – тихо говорю я.

Она кивает и слегка улыбается.

Мы спускаемся вместе, выходя на серые улицы. Гетто оживает: из дверей выходят мужчины и женщины с нашивками на одежде, лица их угрюмы и измождены. Мы все двигаемся в одном направлении, словно стадо, которое знают по именам только надсмотрщики.

На углу у стены кто-то кричит. Поворачиваю голову и вижу молодого парня, которого один из Инквизитов тянет за шиворот. Парень слишком юн, чтобы выглядеть угрожающим, но этого недостаточно, чтобы спасти его.

– Забыл приколоть свою нашивку, – зло шипит Инквизит, поднимая его так, будто тот ничего не весит.

Я отворачиваюсь, сжимая кулаки. Ты не можешь остановиться. Ты не можешь помочь.

– Пошли, – говорит Кайра, хватая меня за локоть.

Киваю, и мы продолжаем идти, стараясь не привлекать внимания.

Когда я подхожу к заводским воротам, всё кажется точной копией вчерашнего дня. Очередь, ленивый взгляд охранника, короткий кивок, позволяющий пройти.

Моя смена начинается с того же конвейера. Магические ядра, корпуса двигателей, запах гари и масла. Вчерашняя боль в руках возвращается с первой минуты.

Но сегодня я замечаю кое-что новое. Надсмотрщик на платформе смотрит на меня дольше, чем обычно. Его глаза узкие, пристальные. Делаю вид, что не замечаю, но внутри всё холодеет.

Почему он смотрит на меня?

Через пару часов, когда моя усталость достигает пика, слышится громкий стук металла. Это происходит где-то в другом конце цеха.

Надсмотрщики вскрикивают, и я замечаю, как они спешат туда. Один из них кричит:

– Кто это сделал?

Словно по сигналу, головы дартлогийцев опускаются ниже. Никто не двигается. Никто не отвечает.

– Говорите, или я остановлю весь конвейер! – кричит другой.

Я чувствую, как вокруг воздух становится напряжённым. Мы все знаем, что это значит: если никто не признается, они накажут всех.

– Вы все – животные! – орёт один из надсмотрщиков, шагнув в толпу. – И мы будем вас дрессировать!

Кайра была права. Они боятся нас. Боятся, потому что мы умеем молчать.

Поднимаю голову, смотрю на своих «коллег» и вижу, как кто-то дрожит от страха. Я закрываю глаза, сжимая губы. Гул машин стихает, словно весь цех затаил дыхание. Шаги надсмотрщиков эхом отдаются в металлическом пространстве, приближаясь к источнику шума.

– Кто это сделал? – голос звучит холодно, будто наледь, покрывающая зимой улицы гетто.

Я смотрю на конвейер перед собой, стараясь сосредоточиться на своих движениях. Поворачиваю корпус двигателя, вставляю магическое ядро, защёлкиваю. Руки слегка дрожат, но я продолжаю, делая вид, что ничего не происходит.

Надсмотрщики перемещаются дальше, выкрикивая угрозы.

– Кто это сделал? – повторяет один из них, его голос режет воздух, как лезвие.

Я сжимаю губы, стараясь не поднимать глаз. Внутри всё холодеет, но руки продолжают работать. Поворачиваю корпус двигателя, вставляю магическое ядро, защёлкиваю. Повторяю снова и снова, будто это поможет спрятаться.

Надсмотрщики медленно обходят ряды рабочих. Их взгляды ищут жертву, и каждый из нас знает, что будет, если никто не признается.

– Вы думаете, мы будем ждать? – говорит другой, молодой, с резким акцентом Империи. Его сапоги громко стучат по металлическому полу. – Мы можем остановить весь конвейер и наказать каждого из вас.

Тишина становится почти осязаемой.

И вдруг кто-то делает шаг вперёд. Это молодой парень, худой, с глубокими синяками под глазами. Я не знаю его имени, но вижу, как его плечи слегка дрожат.

– Это я, – тихо говорит он.

Его голос звучит настолько глухо, что на секунду я думаю, услышали ли его надсмотрщики. Но они услышали.

– Что ты сказал? – надсмотрщик резко оборачивается.

Парень смотрит прямо на него, и в его глазах нет ничего, кроме обречённости.

– Это я, – повторяет он громче. – Я случайно задел корпус, и он упал.

На лице надсмотрщика появляется жестокая улыбка.

– Случайно? – его голос полон яда. Он поворачивается к остальным. – Вы слышали? Случайно.

Никто не отвечает. Мы все замираем, словно каменные статуи.

– Ты думаешь, мы поверим? – надсмотрщик шагает ближе к парню, его дубинка блестит в свете ламп. – Думаешь, мы настолько глупы?

Он бьёт парня дубинкой в живот, и тот падает на колени, хватая воздух.

– Случайно! – кричит надсмотрщик, ударяя его снова, на этот раз по спине.

Парень падает лицом вниз, но его руки цепляются за пол, пытаясь подняться.

– Встань! – орёт другой надсмотрщик. – Ты думал, что это закончится словами?

Они начинают бить его на глазах у всех. Каждый удар эхом отдаётся в моих ушах. Дубинки опускаются на его тело снова и снова. Кровь появляется на полу, пропитывая грязь.

Сжимаю зубы, руки сжаты в кулаки, но я ничего не могу сделать.

Когда надсмотрщики, наконец, останавливаются, парень лежит без движения. Его тело дёргается, как сломанная кукла.

– Отправьте его в изолятор, – приказывает старший надсмотрщик. – Пусть гниёт там, пока не научится работать.

Двое рабочих подходят, чтобы поднять его. Я вижу, как их руки дрожат, пока они тянут его прочь, оставляя кровавый след на полу.

Надсмотрщик поворачивается к нам.

– Это будет с каждым из вас, если вы решите играть с нами. Вы не забыли, кто здесь хозяева?

Его взгляд скользит по нашим лицам, задерживается на мне на долю секунды, и я быстро опускаю глаза.

Машины снова запускаются, шум конвейеров заполняет цех, но в этот раз он кажется ещё громче.

Смена закончилась.

Гудок вновь прокричал, и машины остановились. Но в этот раз облегчения не было.

Каждый шаг даётся с трудом. Ноги будто налиты свинцом, руки дрожат, а воздуха не хватает, словно его стало меньше. Я выхожу за ворота завода вместе с другими, но даже идти прямо кажется невозможным.

Мир вокруг расплывается. Серые улицы гетто дрожат перед глазами, и я чувствую, как тяжесть смены опускается на мои плечи.

Я не помню, как оказываюсь на углу, опираясь на стену. Касаюсь её рукой, пытаясь удержать равновесие. Холод кирпичей ощущается сквозь кожу.

Кто-то рядом шепчет:

– Ты в порядке?

Не отвечаю. Наклоняюсь, упираясь руками в колени, пытаюсь выровнять дыхание. Живот сводит от голода, ноги подкашиваются.

Голос становится ближе:

– Эй, держись. Тут нельзя падать.

Медленно поднимаю голову и вижу женщину. Лицо мне знакомо – она работала на другом конце этажа. Её тёмные волосы убраны в хвост, под глазами тени, но она выглядит чуть более живой, чем я сейчас.

– Имя? – спрашивает она.

– Элин.

Она помогает мне выпрямиться. Мы начинаем идти вместе, медленно, будто две тени. Вокруг другие дартлогийцы молча идут домой, их шаги сливаются в общий шорох.

Женщина идёт рядом, её шаги размеренные, но напряжённые. Замечаю, как она быстро оглядывается, будто проверяет, не слушает ли нас кто-то.

Она вдруг тихо произносит:

– Слышала про сбой на третьем генераторе?

Я качаю головой, не сразу понимая, о чём она.

– Что с ним?

– Вроде как перегрелся. Или не совсем так. Одни говорят – авария, другие – что пальцы приложили не те, кто должен.

Мои брови поднимаются. В голове пульсирует от усталости, но слова заставляют встрепенуться.

– Что? – осторожно говорю я.

Она бросает взгляд на прохожих, потом добавляет:

– Есть те, кто не верит, что это «само по себе».

Смотрю на неё внимательнее. Её лицо остаётся спокойным, но уголки губ дрожат. Она понижает голос:

– Не все тут сломлены, Элин.

– Почему ты говоришь мне это?

Она смотрит на меня. Её взгляд глубокий, усталый, но в нём есть искра.

– Потому что могу.

Мы прощаемся у следующего поворота. Её фигура растворяется в толпе, а я остаюсь стоять, опираясь на стену. В голове всё ещё гудит от усталости, но её слова звучат громче, чем звон в ушах. Подполье? Кто-то начал? Кто-то ещё не сдался?

Впервые за долгое время чувствую нечто, напоминающее надежду.

Но вместе с этим приходит и страх.

Улицы гетто встречают меня своим привычным запахом. Смесь гари, магического топлива, сырости и пота висит в воздухе, словно это часть этого места. Узкие дороги покрыты слоем грязи, который никогда не исчезает, даже после дождя.

Иду медленно, ноги подкашиваются от усталости. Стены домов, покрытые трещинами и грязью, тянутся вдоль улиц. Мимо проходят другие дартлогийцы, молчаливые, с угрюмыми лицами, как тени.

Каждый шаг отдаётся болью в ногах. Я чувствую, как лёгкие горят, будто вдыхаю огонь, а не воздух. Внутри всё ещё звучат слова женщины, с которой я говорила.

Эти мысли подгоняют меня вперёд, даже когда тело умоляет остановиться. Как их найти? Как выйти на тех, кто сражается?

Когда я наконец подхожу к нашему дому, его вид кажется ещё более жалким, чем утром. Тёмные окна напоминают пустые глазницы, облупившаяся краска на стенах свернулась, словно обугленная кожа.

Я вхожу в здание и начинаю подниматься по лестнице. Деревянные ступени скрипят под моим весом, а воздух в коридоре тяжёлый, пропитанный запахом плесени и сырости.

Комната номер 12 встречает меня холодом. Захлопываю за собой дверь и почти падаю на кровать. Лежу, глядя в потолок. Свеча на столе дрожит слабым огоньком, тёплый свет отбрасывает танцующие тени на стены.

В гетто каждый день идёт борьба за выживание, но никто не говорит о сопротивлении вслух. Слишком опасно. Одного взгляда может быть достаточно, чтобы исчезнуть.

Я чувствую, как в груди разгорается огонь. Желание быть частью этой борьбы перекрывает усталость, заменяя её тревожным возбуждением.

Но как?

Тяжёлые шаги в коридоре вырывают из мыслей. Они звучат иначе, чем обычно: резкие, неуверенные, будто человек волочит ноги.

Подхожу к двери и открываю её.

Кайра стоит в коридоре, опираясь на стену. Её лицо скрыто тенью, но я вижу, как она дышит прерывисто, словно только что поднялась на сотый этаж.

– Кайра? – зову я.

Она поворачивается, и тусклый свет лампы в коридоре освещает её лицо.

Замираю.

Под левым глазом расползается огромный кровоподтёк, губа разбита, из уголка рта медленно стекает капля крови. Её волосы растрёпаны, а на щеке видны следы грязи, будто кто-то ударил её, заставив упасть.

– Что с тобой случилось? – спрашиваю, подбегая к ней.

Она не отвечает, только мотает головой. Обхватываю её плечо и помогаю дойти до комнаты.

Её комната такая же, как моя: голые стены, узкая кровать, стол с парой свечей. Но в отличие от моей, здесь на столе лежат бинты и маленькие бутылочки с зелёной жидкостью, которыми Кайра пользуется для лечения.

Усаживаю подругу на кровать, потом достаю со стола бинты и мокрую тряпку.

– Кто это сделал? – спрашиваю, осторожно протирая её лицо.

Кайра морщится, но терпит. Глаза пустые, уставшие.

– Солдаты, – шепчет она наконец.

Мои пальцы замирают.

– Им не понравилось, что я дартлогийка, – продолжает она, с трудом подбирая слова. – Один из них сказал, что предпочёл бы умереть, чем позволить «грязной дикарке» его лечить.

Гнев вспыхивает внутри меня.

– Они… Они просто избили тебя?

Кайра горько усмехается.

– Сначала просто кричали. Потом один из них ударил. Другие решили, что это хорошая идея.

Смотрю на её лицо, и сердце сжимается.

– Ты должна была сказать кому-то… пожаловаться…

Она качает головой.

– Элин, кому? – её голос звучит горько. – Империи наплевать. Им всё равно, умрём ли мы на их работе или от их рук.

Она замолкает на миг, потом, не открывая глаз, добавляет:

– Нас, дартлогийцев, держат в госпитале для вида. Формально – виталисы, но на деле… нас не подпускают ни к операциям, ни к серьёзным исцелениям. Всё делают имперцы. Мы – просто марионетки. Нас посылают мыть полы в палатах, выносить мёртвых, обрабатывать гнойные раны. Самая грязная работа. И даже за неё – плевок в лицо.

Опускаю тряпку и кладу на стол. Мои пальцы липкие от крови, а на бинтах уже проступили первые пятна.

– Империи наплевать, – повторяет Кайра. Её голос дрожит, но не от страха, а от усталости. Она смотрит куда-то сквозь меня, словно пытается отгородиться от всего, что произошло.

Её одежда мокрая и грязная. На рукаве куртки нашивка виталиса, потемневшая от грязи и крови. Швы на куртке разошлись, а на локтях виднеются дыры, которые Кайра пыталась зашить нитками.

– Сними это, – говорю я, кивая на её куртку. – Я посмотрю, что с плечом.

Кайра медленно расстёгивает пуговицы. Руки девушки дрожат, и я помогаю ей снять куртку. Под ней простая серая рубашка с выцветшими пятнами пота на воротнике. На плече вижу кровоподтёк, который уже начал расползаться, переходя в багрово-синий оттенок.

– Больно? – спрашиваю, касаясь его пальцами.

Кайра морщится, но кивает.

– Ничего, привыкну.

Молча перевязываю её плечо. Воздух вокруг кажется густым, тяжёлым от запаха крови, сырости и слабого аромата зелёной жидкости, которой она лечит других.

Когда я заканчиваю, Кайра прислоняется к стене. Её лицо всё ещё напряжено, но она выглядит немного спокойнее.

– Это не просто ненависть, Элин, – тихо говорит она, глядя на свечу. – Они боятся нас.

Смотрю на неё, не понимая.

– Боятся? Ты серьёзно? Они сильнее нас. У них всё: оружие, магия, власть.

Кайра качает головой.

– Боятся, потому что знают, что мы ненавидим их. Каждый из нас. Мы живём, как тени, но они знают: если дать нам шанс, мы сделаем всё, чтобы его использовать.

Её слова звучат как истина, но вместо надежды я чувствую только ярость. Смотрю на лицо Кайры, на синяк, который она получила за то, что просто выполняла свою работу.

– Это несправедливо, – говорю я, чувствуя, как горло сжимается.

Кайра усмехается, но в её улыбке нет радости.

– Конечно, нет. Но это наш мир.

Когда Кайра засыпает, я убираю бинты обратно на её стол. Комната тихая, если не считать прерывистого дыхания девушки.

Возвращаюсь к себе, закрываю дверь и прислоняюсь к ней спиной.

Моя комната пахнет не лучше: смесь плесени и старого пота. Свеча на столе уже почти догорела, бросая короткие вспышки света на стены.

Я снова думаю о словах женщины с завода. Подполье.

Если оно существует, то зачем мы всё ещё терпим это?

Мой взгляд падает на серую нашивку пустышки на куртке. Они думают, что я пустышка. Они думают, что я не представляю угрозы.

Но это ложь.

Поднимаю куртку и прижимаю к лицу, вдыхая затхлый запах. Внутри всё кипит, и я знаю, что не могу просто лечь спать, забыв обо всём.

Я найду их. Даже если это убьёт меня.

Глава 3: Огонь внутри

В утреннем воздухе висит запах дыма и масла, когда я снова поднимаюсь по металлическим ступеням завода. Пальцы сжаты в кулак, а в голове всё ещё звучат слова Кайры: «Если дать нам шанс, мы сделаем всё, чтобы его использовать».

На заводе всё идёт своим чередом: гул машин, крики надсмотрщиков, грохот инструментов. Но я вижу больше, чем раньше. Каждый взгляд дартлогийцев кажется мне скрытым обвинением. Кто-то прячет глаза, кто-то упрямо смотрит вперёд, а кто-то, как я, держит в себе огонь, который рано или поздно вырвется наружу.

На третьем этаже, где мы собираем магические двигатели, уже пахнет перегревшимся металлом. Смена только началась, а надсмотрщики уже кричат.

– Быстрее! – рычит один из них, проходя вдоль конвейера. Его взгляд падает на молодую девушку в конце линии. – Ты, дартлогийка! Почему так медленно?

Она съёживается, но не отвечает. Её пальцы дрожат, пока она вставляет магическое ядро в корпус двигателя. Отворачиваюсь, прежде чем надсмотрщик посмотрит в мою сторону.

После смены, когда мы выходим из завода, я слышу тихие разговоры.

– Снова рейд на окраинах…

– Говорят, кто-то взорвал склад…

– Инквизиты ищут зачинщиков!

Смотрю на женщину впереди. Она шепчется с соседом, бросая взгляды вокруг, чтобы убедиться, что никто не слышит.

«Подполье», – думаю я.

Когда возвращаюсь, гетто выглядит ещё грязнее, чем утром. На перекрёстке стоит патруль Инквизитов. Их синяя форма блестит под тусклым светом, а лица неподвижны. Один из них останавливает пожилого мужчину с тележкой.

– Ты откуда? – спрашивает он, глядя на нашивку старика.

– С завода, господин, – отвечает тот, опуская глаза.

Инквизит кивает, но тележку переворачивает ногой, разбросав содержимое. Мужчина поспешно опускается на колени, собирая вещи обратно, но никто не помогает.

Прохожу мимо, стараясь не привлекать внимания, но внутри всё кипит. Когда захожу в свою комнату, дверь захлопывается с глухим стуком.

Первая мысль – лечь и закрыть глаза. Но вместо этого слышу стук в дверь. Резко разворачиваюсь, сердце колотится. Кто мог прийти? Здесь никто не стучится просто так.

Открываю дверь, стараясь держать лицо безразличным. На пороге стоит незнакомец. Он высокий, худощавый, с тёмными волосами, чуть растрёпанными, как будто он только что сбежал от погони. Его серые глаза смотрят на меня пристально, словно изучают.

– Элин Нордергард? – его голос низкий, спокойный, но в нём слышится напряжение.

– Кто вы?

Мужчина оглядывается через плечо, прежде чем шагнуть внутрь. Я едва успеваю отойти в сторону.

– Тот, кто может помочь тебе найти ответы, – отвечает он, закрывая за собой дверь.

– Откуда вы знаете моё имя? – спрашиваю, чувствуя, как внутри поднимается тревога.

– У меня свои источники, – он кивает на стул. – Садись, мы поговорим.

Остаюсь стоять.

– Если это шутка, то она плохая.

– Это не шутка, – он наклоняется вперёд, смотрит на меня серьёзно. – Ты хочешь изменить свою жизнь или нет?

Его слова застревают в воздухе, словно удары молота.