Крылья над Кальдорой

Запах гари висит в воздухе, густой и удушливый. Завод, чьи стены покрыты копотью, стоит как мрачное напоминание о произошедшем. В ноздри впивается дым, смешанный с металлическим духом крови и сырости.

– Проваливай, дартлогийка! – голос Инквизита хлёсткий, полон презрения. Как к вещи, которой место в грязи.

Пытаюсь подняться, но ноги не слушаются. Грязь липнет к ладоням, холодная и густая. Чувствую, как она проникает под ногти, оставляя мерзкое ощущение. Мир вокруг плывёт. Звуки глушатся, словно в вате. Земля шатается под ногами, тело сотрясает мелкая дрожь.

– Двигайся! – орёт имперец, и я слышу звук его сапог, приближающихся ко мне.

Собираю остатки сил. Один шаг. Ещё один. Будто ступаю по стеклу – болезненно и хрупко. Холодный ветер бьёт в лицо, смешивая запахи гари и влаги, обжигая кожу.

Гетто встречает привычным зловонием сырости, гнили и грязи. Узкие улочки кажутся длиннее, чем обычно. Тусклый свет фонарей выхватывает лишь очертания зданий, покрытых плесенью. Тени на улицах кажутся живыми, наблюдающими. Но здесь никто не подойдёт, чтобы помочь. Это гетто. Здесь никого не волнует чужая боль.

Каждый шаг отдаётся тупой болью в груди. Я едва волочу ноги. Голова пульсирует, грудь стянута, будто на неё наложили железный обруч.

Когда добираюсь до своей комнаты, ноги подкашиваются, и я падаю на колени. Запах сырости и плесени внутри ещё сильнее, но мне всё равно.

Не плачу сразу. Просто сижу, уставившись на старый деревянный пол. Руки грязные, ссадины на ладонях кровоточат. Капли грязной воды падают с волос на колени, образуя тёмные пятна на полу.

Тишина давит, как огромный груз. Внутри всё пусто. Слёзы начинают течь по щекам, смешиваясь с грязью, оставляя на коже липкие дорожки.

– Ненавижу, – шепчу я, голос дрожит, почти ломается. Слова растворяются в пустоте. – Ненавижу их всех…

Сжимаю кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в кожу. Внутри всё кипит. Боль в теле уступает место ярости, тихой, но неугасающей.

Ненавижу Чёрных Стражей. Ненавижу их презрительные взгляды, холодные голоса, безразличие, с которым они бросают нас в грязь. Ненавижу их за то, что они сделали с моими родителями.

Я больше не позволю Империи унижать меня.

Но в этот момент, сидя на холодном полу в одиночестве, чувствую себя ничтожной, как никогда прежде.

Дверь открывается.

– Элин?! – голос Кайры звучит испуганно.

Поднимаю голову, и вижу, как она входит, её лицо искажено ужасом. Она бросает свои вещи на стол и подбегает ко мне.

– Что случилось? Кто это сделал? – спрашивает она, опускаясь на колени рядом.

Открываю рот, но издаю только хриплый звук. Слёзы льются без остановки, и я начинаю рыдать, громко, истерично, словно всё, что накопилось за день, прорывается наружу.

Кайра кладёт руки на мои плечи. Её ладони тёплые, как солнечные лучи, и вдруг боль в груди становится чуть легче.

– Элин… – шепчет она, её голос дрожит. – Всё будет хорошо. Я с тобой.

Она осторожно помогает мне подняться. Её руки уверенные, но нежные.

– Сними это, – говорит она, кивая на грязную одежду.

Пытаюсь расстегнуть пуговицы на рубашке, но пальцы дрожат. Кайра мягко убирает мои руки и делает это сама, её движения быстрые, но заботливые.

– Всё хорошо, я помогу, – повторяет она.

Когда она снимает с меня одежду, я чувствую, как липкая грязь, смешанная с кровью, тяжело спадает. Воздух кажется холодным, обжигающим кожу.

Кайра берёт таз с водой и тряпку, окунает её в воду и начинает осторожно вытирать моё лицо, шею, руки. Её движения уверенные, но полные тепла.

– Эти… – она замолкает, глядя на ссадины. Её взгляд становится жёстче, но голос остаётся мягким. – Хочешь, я вылечу тебя?

Я киваю. Сначала медленно, неуверенно, потом чуть увереннее.

– Пожалуйста… – выдыхаю я почти беззвучно, и в этом слове – всё, что не сказано.

Кайра не говорит больше ни слова. Её ладони ложатся на мои плечи, и сначала ничего не происходит – только еле уловимый ток, словно по коже пробежал заряд. Затем внутри будто что-то смещается, разгоняется, начинается реакция. Частицы под кожей вибрируют, ускоряются, и вместе с этим уходит боль – не исчезает магически, а словно выталкивается самой тканью тела. Слабое, ровное тепло растекается по грудной клетке и конечностям, заполняя пустоту. Мозг проясняется, словно кто-то убрал плотную пелену.

– Они не имеют права делать это с нами… – говорит она, почти шёпотом, но голос дрожит от ярости.

Продолжаю плакать, пока Кайра моет меня, убирая следы грязи, гари и унижения. Когда она заканчивает, подруга помогает мне добраться до кровати.

– Ложись, – говорит она, подсовывая под голову подушку.

Она забирает мою грязную одежду и бросает её в угол, чтобы постирать позже. Затем накрывает меня одеялом.

– Тебе нужно отдохнуть, – говорит Кайра, убирая волосы с моего лица.

Закрываю глаза, слёзы всё ещё текут.

– Я больше никогда не буду такой слабой, – шепчу я, едва слышно.

Кайра гладит меня по волосам, успокаивая.

– Ты сильная, Элин, – говорит она. – Ты уже сильная.

Слёзы продолжают литься, пока я не засыпаю, уставшая, но с твёрдой мыслью: я больше никогда не позволю Империи сломать меня. Больше никогда.

Глава 6: Завалы и тени

Громкий звон раздаётся за стенами, пробуждая меня от тяжёлого сна. Этот звук – начало каждого утра в гетто, как напоминание о том, что мы живы только для того, чтобы служить Империи. Открываю глаза и сразу чувствую, как тело ноет. Боль после вчерашнего допроса ещё не отпустила.

Комната пахнет сыростью и мылом. На столе аккуратно сложена чистая одежда – Кайра успела её постирать и высушить за ночь.

Натягиваю грубую серую рубашку, заплатанные брюки, застёгиваю ремень. Куртка – та самая, с нашивкой, что напоминает мне, кто я для Империи. На левом рукаве чёрная полоса и слово «Дартлогиец», бросающееся в глаза. Рядом ещё одна нашивка – «Пустышка».

Вдохнув глубже, застёгиваю куртку и выхожу в холодное утро.

Завод всё ещё покрыт шрамами пожара. Стены почернели, запах гари смешался с утренним холодом, проникая в лёгкие. Сапоги скользят по влажной земле, пропитанной копотью. Никто не дал мне новых инструкций после происшествия, но я знаю: в Империи без работы не оставляют. И хотя формально меня отпустили, я чувствую, как за мной наблюдают. Незримо, издалека, но это ощущение не покидает ни на миг. Эрлинг не поверил, что я просто заводская пустышка – он отпустил, чтобы я вывела его на остальных. Ему нужно больше, чем признание. Ему нужно подполье.

У ворот меня встречает охранник. Имперец. Высокий, светловолосый, с холодными голубыми глазами. Он смотрит на меня сверху вниз, его взгляд полон отвращения.

– Ты, – бросает он, не утруждая себя называть меня по имени. – На разборку завалов. Уборка – твоя задача.

Коротко киваю, сжимая зубы. Слова застревают в горле – я не собираюсь спорить.

Завалы выглядят как сцена из кошмара. Обугленные деревянные балки лежат вперемешку с искорёженным металлом, его острые края блестят в тусклом утреннем свете. Кругом пепел и грязь. Обломки стекла сверкают под ногами, словно ледяные осколки, каждый шаг становится ловушкой. Стены завода почернели, на них видны длинные потёки от воды.

Воздух густой, тяжёлый, пахнет гарью, сыростью и чем-то сладковато-горьким, от чего начинает першить в горле. Этот запах въедается в кожу, в волосы, в одежду, оставляя нас заложниками его присутствия.

Работа бесчеловечна. Мы разгребаем обломки голыми руками, потому что перчатки изнашиваются слишком быстро, а новые нам не выдают. Металл обжигает даже сквозь ткань. Каждый кусок словно сопротивляется, словно знает, что наши силы давно на исходе.

Женщина рядом с нами – молодая, но её лицо осунулось, а волосы, запачканные пеплом, выглядят серыми, как у старухи. Она пытается поднять обломок, но тот слишком тяжёлый. Её пальцы дрожат, и она срывается на колени. Никто не помогает. Никто не может позволить себе потерять время.

Пожилой мужчина рядом со мной выгибается дугой, пытаясь поднять ржавую металлическую балку. Его спина трясётся от напряжения, но он не сдаётся. На его лице – глубокие морщины, кожа потемнела от пепла, а руки – худые, жилистые, покрыты ссадинами. Его губы шепчут слова молитвы на дартлогийском, почти неслышно.

– Слишком громко, старик! – кричит надсмотрщик. Его крик разносится, как удар, и пожилой мужчина напрягается сильнее, пока не поднимает балку.

Смотрю на свои руки. Грязь и пыль забились под ногти, пальцы уже не разгибаются полностью. Пот катится по лицу, смешиваясь с пеплом, делая кожу липкой и грязной. На ладони чувствую свежую ссадину, кровь смешивается с грязью, но я продолжаю работать.

Металл скрежещет под ногами, когда я тащу очередной обломок. Одежда прилипает к спине, тяжёлая от пота и влаги. Я чувствую, как ткань натирает плечи до крови, но это больше не имеет значения. В голове только одна мысль: работай, чтобы тебя не заметили. Работай, чтобы остаться в живых.

Крики надсмотрщиков звучат регулярно, словно удары часов. Они идут взад и вперёд по заводу, их сапоги громко стучат по металлическим обломкам. Иногда один из них пинает безвольного работника или швыряет в нас кусок угля, чтобы подстегнуть.

– Быстрее, выродки! – кричит один из них, его голос полный ненависти. – Империя не будет ждать!

Я наклоняюсь, чтобы поднять небольшой кусок металла. Это мой тридцатый за утро, но кажется, будто прошло уже десять часов. Рядом с ним замечаю обгоревшую бумагу, строгий уверенный подчерк, едва различимый за слоем пепла. Быстро отворачиваюсь, чтобы не терять концентрацию.

В этот момент кто-то проходит мимо, и я чувствую лёгкое касание к ладони. В первый момент это кажется случайным, но потом замечаю в руке что-то мягкое и хрупкое.

Поворачиваюсь, чтобы посмотреть, кто это, но не могу ничего разглядеть. Все вокруг работают, их головы опущены, лица сосредоточены.

Незаметно разворачиваю записку.

На ней короткое послание: «Переулок Нордена, 20:00. Съешь.»

Сердце учащённо бьётся. Фраза «Съешь» вместо «сожги» или «спрячь» слишком специфична. Это подполье. Только такие указания могут оставить меня в живых, если записку вдруг найдут. Если бы я попыталась спрятать бумагу или унести с собой, меня бы убили без раздумий. В этом и суть – не оставлять следов, не оставлять шансов врагу.

Я не раздумываю. Быстро сжимаю бумагу и кладу её в рот. Горечь бумаги и пепла растекается по языку, но я проглатываю, даже не морщась. Осматриваюсь, проверяя, не заметил ли кто.

Охранник вдалеке, дартлогийцы продолжают работать, надсмотрщики выкрикивают приказы. Никто не смотрит на меня. Всё кажется обычным.

Рёв мотора прерывает звуки тяжёлого труда. На территорию завода въезжает чёрный мобиль с алой эмблемой Чёрных Стражей. Всё вокруг замирает, только редкие звуки скрипа металла нарушают тишину.

Эмблема на дверях машины бросается в глаза даже на расстоянии: чёрный щит с серебряной вертикальной полосой, на котором изображён орёл с раскинутыми крыльями, охватывающий меч. Внизу, на ленте, латинская надпись: «Ordo Supra Omnia» – «Порядок превыше всего».

Дверь машины открывается, и первым выходит он – командир Адриан Эрлинг.

Он двигается с уверенностью человека, привыкшего к власти. Каждый его шаг размерен, чёток, будто выверен по линейке. Его чёрная форма безупречно сидит, подчёркивая осанку и широкие плечи. На груди эмблема Чёрных Стражей, её серебро блестит в слабом свете утра.

Светлые волосы подчёркивают строгие черты лица. Стальной взгляд направлен прямо перед собой. Он идёт, не замечая нас, словно мы часть этих обгоревших развалин.

Позади него идут ещё трое Чёрных Стражей. Они выглядят так же безупречно, как и он, но их шаги тише, сдержаннее.

Эрлинг останавливается перед завалами, осматривает разрушения. Его лицо остаётся безучастным, но в этом молчании есть что-то страшное.

Мои руки дрожат, но я стараюсь не смотреть в его сторону. Стараюсь стать незаметной. Но взгляд всё равно сам находит его фигуру. Он – воплощение Империи: холодный, сильный, равнодушный. Как будто вес мира лежит у его ног.

Когда смена подходит к концу, тело словно отказывается слушаться. Руки немеют, кожа на ладонях стёрта до крови. Ноги подгибаются, колени дрожат, а спина горит такой болью, будто позвоночник вот-вот сломается. Всё тело – сплошной комок боли.

Но остановка невозможна. Продолжаю работать, таская обломки, разбирая почерневшие балки. Каждый вдох даётся с трудом – запах гари и пепла всё ещё висит в воздухе, удушающий, словно этот завод сам отравляет нас.

Всё происходит как в тумане. Разгребаю завалы молча, стараясь стать невидимой.

Никто не говорит. Ни охранники, ни дартлогийцы. Единственные звуки – скрип металла, когда мы переносим обломки.

Но в какой-то момент чувствую на себе чей-то взгляд.

Поднимаю голову и замираю.

Командир Эрлинг.

Он стоит на небольшом обломке металлической конструкции, выступающем из груды завалов, сложив руки за спиной. Его фигура неподвижна, как статуя, но глаза – холодные и острые, как клинки, – смотрят прямо на меня.

Сердце пропускает удар.

Он молчит. Лицо остаётся бесстрастным, но в этом взгляде чувствуется что-то тяжёлое, подавляющее. Словно он видит меня насквозь. Словно знает то, чего не знаю я сама.

Опускаю глаза. Дыхание становится прерывистым. Продолжаю работать, стараясь, чтобы руки двигались быстрее.

Но чувствую, как его взгляд всё ещё держит меня.

Когда охранник кричит, что рабочий день окончен, я едва сдерживаюсь, чтобы не упасть. Всё тело ноет, особенно виски – боль после контакта с дефилером не отступает. Воздух гетто – влажный, серый, пропитанный гарью – режет лёгкие, будто я вдыхаю пепел.

Но нельзя останавливаться. Время.

Бегу через узкие, петляющие улочки, почти не чувствуя ног. Темнеет. Камни под подошвами скользкие, зловонные ручейки стекают по трещинам в асфальте. Оглядываюсь – никто не преследует, но чувство слежки не покидает.

Командир Чёрных Стражей отпустил меня, но я не обольщаюсь. Это не милость. Это ловушка. Меня оставили на свободе, чтобы наблюдать.

Добираюсь до Переулка Нордена. Здесь нет фонарей, только редкий свет из окон верхних этажей, заколоченных и мертвых. Дальняя стена окутана тенью, и в ней кто-то стоит.

Сердце сжимается. Локан.

Он почти сливается с темнотой, напряжённый, как хищник перед броском. Спина прямая, плечи напряжены, правая рука чуть касается пояса – рефлекс, отточенный годами. Его глаза – зелёные, тускло сверкают в полумраке, в них тревога и ожидание. Один короткий кивок, и он уже передо мной.

– Опоздала, – говорит спокойно, но голос натянут, как проволока.

Останавливаюсь, переводя дыхание. Голова гудит. Всё внутри гудит.

– Зато пришла, – отзываюсь. Стараюсь говорить ровно, но голос дрожит.

Он изучает меня взглядом. В нём – настороженность, но и облегчение. Он знал, что меня могли убить. Что я могла не прийти.

– Ты выжила, – медленно говорит он. – Значит, сильнее, чем думал.

Я киваю, не находя слов. Образы допроса, холодные пальцы мага, ледяной взгляд Эрлинга – всё это сидит внутри, как заноза.

– Почему тебя отпустили? – спрашивает он, сдвинув брови. – После такого допроса…

– Следят, – шепчу. – Командир сам это дал понять.

Локан напрягается. Его лицо замирает на секунду, а потом он тихо выдыхает сквозь зубы.

– Значит, ты пришла сюда… зная, что за тобой следят? – в голосе скепсис, раздражение и тревога.

– Я не собиралась. Я думала, что… если останусь дома – подозрение только усилится. Они всё равно ждут шага. Хотела предупредить. И убедиться. Что вы живы. – Слова рвутся слишком быстро. Неуверенно. Мне страшно, но отступить – значит признать поражение.

Он сжимает челюсть, глаза прищурены, потом резко делает шаг ко мне, обхватывает за плечи и притягивает к себе. Объятие жёсткое, натянутое – в нём нет ни нежности, ни тепла, только прикрытие. Пальцы дрожат едва заметно.

– Обними в ответ. Немедленно. Теперь мы влюблённые дурачки, ясно? Пусть все наблюдатели видят именно это. Встречаться парочкам в Империи не запрещено, а вот разговоры о мятеже – смерти подобны.

Сердце гулко отзывается в груди, будто каждый удар громыхает по рёбрам. Подполье. Я знала, к чему шла, но сейчас, под этим натянутым прикрытием, в переулке, где тени прячут лица, страх сжимает горло.

– Это вы взорвали завод? – шепчу.

Он молчит с полсекунды, затем кивает.

– Почему не предупредили? Я могла погибнуть! – голос срывается. Я злюсь. Он обязан был… хотя бы намекнуть.

– Потому что ты ещё не была частью ячейки, – отвечает жёстко. – И если бы мы предупредили – ты могла бы выдать себя. Или нас.

Понимаю. Логика железная. Безжалостная, как сама Империя. Я киваю, медленно.

Локан шепчет мне в ухо:

– Обними меня. Люди не станут смотреть дважды. Но если увидят, что мы говорим, кто-то запомнит.

Медленно поднимаю руки и обнимаю его. Движение неловкое, напряжённое. Его ладони касаются моей спины, задерживаются, потом сжимаются – в этом жесте больше тревоги, чем уверенности. Он держит меня, как преграду между собой и миром.

– Первое задание. – Его дыхание горячее у моего виска. – Ты найдёшь человека. Связного. Надёжного. Кого не сломают ни пытки, ни страх.

– Я?

– Ты справишься. А теперь ударь меня, – шепчет он, не отпуская моего взгляда.

Моргаю, не сразу понимая.

– Что?

– Ударь. Сильно. Чтобы поверили.

Медлю. В груди что-то сжимается, но потом поднимаю руку и бью. Ладонь с хлёстким звуком прилетает по его щеке. Локан чуть отшатывается, бросает на меня короткий, резкий взгляд, словно оценивает, достаточно ли убедительно. Затем резко разворачивается и исчезает в темноте переулка.

Поворачиваюсь, чтобы уйти, но замираю.

На входе в переулок стоят трое Инквизитов. Их тёмно-синие мундиры выделяются даже при слабом освещении фонаря. Все трое смотрят на меня с брезгливостью, словно на нечто, случайно выбравшееся из канализации.

– Фу, грязные отродья, – бросает один из них, молодой, с узким лицом и хищным прищуром. Голос – как плеть по спине.

Второй жестом подзывает меня. Без слов, но в этом движении – приказ, который нельзя ослушаться.

– Подойди, – произносит он, его интонация равнодушно-холодная.

Иду, стараясь не показывать страха. Шаги кажутся слишком громкими, сердце стучит в висках. Поднимаю голову – не вызывающе, просто не позволяя себе быть ниже, чем они хотят.

– Что делала в переулке? – спрашивает третий, пожилой, с вкрадчивым, но опасным голосом. Его глаза змеятся по мне, считывая каждую деталь.

– Ничего, – отвечаю, стараясь, чтобы голос звучал уверенно, но он всё равно выходит сдавленным.

– Ничего? – ухмыляется тот, что помоложе. – Выглядишь как дешёвая шлюха. Или как та, что ждёт кого-то за плату.

Сжимаюсь внутри, но лицо остаётся каменным.

– Имя?

– Элин Нордергард.

После этих слов между ними пробегает короткий взгляд. Один из них напрягается, второй чуть меняет позу, словно вспомнив что-то важное. Конечно же, это имя должно быть у них в реестре – дочь диверсантов, которую лично допросил командир Чёрных Стражей.

– Магия? – холодно.

– Пустышка.

– Место работы?

– Завод номер шесть.

Они переглядываются снова. Напряжение повисает в воздухе. Но, видимо, есть распоряжение. Один из них медленно кивает:

– Проходи.

– Ты под наблюдением, Нордергард, – добавляет третий, не скрывая злобы. – Ошибка – и никто уже не станет с тобой разговаривать.

Поворачиваюсь, не отвечая. Злость и унижение кипят в груди, но я глотаю их. Едва фигуры Инквизитов скрываются из виду, срываюсь на бег.

Боль в ногах, колющие вдохи, липкий пот под воротом – всё это неважно. Главное – добраться до комнаты.

Третий этаж. Дверь номер 12. Ключ дрожит в пальцах, но я справляюсь. Открываю… и замираю.

Комната не пуста.

Тусклый свет керосиновой лампы выхватывает фигуру, сидящую на старом стуле у окна.

– Элин? – голос Кайры звучит глухо, но вонзается под рёбра, как шип.

Она сидит, сложив руки на коленях, спина напряжённо прямая. Её лицо – бледное, с жёсткими складками вокруг рта, пальцы сцеплены так крепко, будто только так она может не развалиться. Под глазами тёмные круги, а губы поджаты – будто удерживают слова, которые она боится сказать вслух.

Я закрываю дверь и медленно снимаю куртку. Движения осторожные, будто я боюсь, что резкое слово или жест разрушит хрупкое равновесие в этой комнате. Снимаю сапоги, прислоняюсь к стене. Молчу.

– Это правда? – шепчет она. – Чёрные Стражи?

Киваю, не глядя в её сторону.

– Да.

Кайра встаёт. Подходит ближе, но в каждом её шаге – колебание. Она словно боится услышать ответ, который уже знает.

– Но ты… тебя не избили?

Я качаю головой. Она морщится, будто от того, что не избили, стало только хуже. Её губы дрожат.

– Тогда что они сделали?

Я опускаюсь на край кровати. Глаза щиплет. Медленно выдыхаю.

– Был Дефилер.

Эти два слова будто обрушивают потолок. Кайра резко отступает, будто я выдохнула яд, будто эти слова могут заразить.

– Ты… что?

– Осквернитель, – повторяю, медленно, с глухой тяжестью.

Её лицо белеет, дыхание сбивается. Глаза расширяются от ужаса.

– Это… это невозможно… – шепчет она. – Ты уверена?

– Он коснулся разума. Искал. Приказ Эрлинга.

Кайра оседает обратно на стул. Её плечи поникли, руки упали вдоль тела. Словно вся энергия покинула её.

– Они ведь… их применяют только по особым случаям. Даже командиры Чёрных Стражей не могут просто так вызвать Дефилера.

– Знаю, – говорю тихо.

– Это всё из-за твоей фамилии… – шепчет она, словно сама себе. – Из-за твоих родителей…

Молчу. Кайра вглядывается в меня, будто пытается понять, сколько от меня осталось после этого допроса.

– Ты… Ты в порядке?

Я не отвечаю. Смотрю на неё. В глазах – пустота, в груди – серая пустыня. Молчание говорит за меня.

Кайра опускает голову, проводит дрожащей рукой по лицу. Её пальцы срываются на щеке, будто пытаются стереть страх.

– Но… он что-то нашёл?

– Нет. Он сказал, что я чиста. Что не знаю ничего.

Она моргает, в замешательстве. Смотрит, будто не понимает.

– Но ты ведь…

– Ничего не знаю, – перебиваю резко, не повышая голоса.

Она замолкает. Смотрит в сторону, но я вижу, как её кулаки сжимаются. В её взгляде – страх и облегчение. Она хочет верить, что я действительно ничего не знаю. Потому что иначе – всё рушится.

– Значит… теперь они наблюдают?

– Наблюдают, – говорю. – Я это чувствую. Это не прощение – это ловушка. Они ждут, когда я оступлюсь.

Кайра медленно кивает. Подходит и осторожно садится рядом. Ткань её юбки шуршит, плечо касается моего. Она не смотрит на меня – смотрит в окно, будто в нём можно найти ответы. Берёт мою руку. Ладонь горячая, будто в ней сосредоточено всё тепло этой холодной реальности. Прикладывает её к своей щеке. Молчит.