Зеркальный Новый Год. Магические хроники новогоднего коллапса

Кот-Хроникёр, наблюдавший эту сцену с высоты барной стойки, тяжело вздохнул и сделал запись в своём блокноте. Чернила (пахнувшие сегодня почему-то глинтвейном) легли на бумагу с выражением глубочайшего профессионального разочарования:

– Запись №666: Любовный треугольник с участием зеркал. Браво, человечество.

Его очки запотели от возмущения, превращая происходящее в размытое пятно, что, пожалуй, было лучшим способом восприятия текущей ситуации. Фолиант, устроившийся рядом, пытался ловить ртом собственный хвост – возможно, в попытке создать философскую метафору о бесконечности, но больше напоминая обычного кота, у которого заело мозги.

– Ты же должен быть мудрым правителем зеркал, – напомнил ему Кот-Хроникёр.

– Ага, – Фолиант наконец поймал хвост и тут же отпустил его, – но это скучно. А вот смотреть, как люди путаются в трёх соснах – весело.

Лиза, наблюдая эту сцену из-за стойки, небрежно бросила:

– Знаешь, а ведь если сложить их вместе – оригинал, зеркало и рок-версию – получится идеальный мужчина.

– Это как? – насторожился Энки, чьи ртутные глаза вдруг приобрели оттенок ревности.

– Умный, красивый И умеет играть на гитаре, – объяснила Лиза, смешивая какой-то коктейль, который светился в темноте, как северное сияние.

– Я могу научиться! – поспешно заявил Энки и тут же случайно заморозил шейкер.

Тем временем Настя-2 подошла к оригинальному Михаилу и игриво поправила его галстук (который он, впрочем, никогда не носил – видимо, он появился исключительно для этого жеста).

– Он же просто боится признать, что хочет быть таким, – прошептала она, указывая на рокера. – А ты?

Оригинальная Настя в этот момент уже поднесла ножницы к шнуру гирлянды на шее у своей двойницы. Лампочки тревожно замигали, как предсмертная агония светлячка.

– Последний шанс, – прошипела она. – Исчезни.

Но в её голосе, обычно твёрдом, как гранит, появилась трещинка – маленькая, почти незаметная, но достаточная, чтобы туда просочился вопрос: «А что, если я действительно хочу быть такой, как она?»

                                             * * *

В баре воцарилась напряженная тишина, нарушаемая лишь потрескиванием гирлянд и нервным постукиванием ножниц в руках Насти. Это затишье длилось ровно до того момента, когда Настя-2 внезапно сделала стремительное движение к Михаилу-учёному и прикоснулась губами к его щеке.

В воздухе что-то щёлкнуло, как будто сработал невидимый затвор камеры. Чашка с кофе, которую Михаил как раз подносил ко рту, застыла в воздухе, образовав идеальную коричневую параболу, которая так и не завершила своё падение. Сам Михаил превратился в живую статую – только глаза за очками бешено вращались, словно пытались вычислить алгоритм произошедшего.

– Вот же… – оригинальная Настя не закончила фразу, а швырнула в свою двойницу первую попавшуюся под руку вазу.

Стекло разлетелось на сотни осколков, которые в полёте внезапно слиплись, превратившись в белоснежного голубя. Птица плавно опустилась на барную стойку, поправила крылом воображаемый галстук и произнесла человеческим голосом:

– Пора признать правду.

Голубь тут же чихнул конфетти и исчез, оставив после себя лишь несколько перьев, медленно опускавшихся на застывшую в воздухе кофейную лужу.

Фолиант, наблюдавший эту сцену с высоты холодильника (куда он забрался в поисках тунца), торжествующе поднял лапу:

– Я понял! Зеркальные двойники – это ваши подавленные желания! Они материализуются, когда…

– Значит, я… – Настя перебила его, медленно поворачивая голову в сторону своей сияющей двойницы, – хочу быть идиоткой в блёстках?

В её голосе звучала такая концентрация сарказма, что даже Кот-Хроникёр на секунду оторвался от своего блокнота. Фолиант же лишь многозначительно прищурился:

– Ну… да. Только ты предпочитаешь называть это «боязнью выглядеть глупо». Что, в принципе, одно и то же.

Михаил-2, до этого момента нервно перебирающий струны гитары, вдруг оживился. Его пальцы сами собой заиграли мелодию, которая начиналась как рок-баллада, но неожиданно перетекала в что-то среднее между колыбельной и гимном астрофизиков.

– Это… – он сделал паузу для драматического эффекта, – «Просто посмотри в зеркало».

Первый же куплет вызвал неожиданную реакцию. Лиза тут же подхватила мелодию, хотя явно слышала её впервые. Энки начал барабанить пальцами по замороженному коктейлю, выстукивая вполне приличный ритм. Даже Артём, до этого момента яростно вычёркивавший стихи из своего научного блокнота, невольно начал покачивать головой в такт.

Только Настя стояла неподвижно, сжав кулаки, но даже её сопротивление не могло остановить магию момента. Лампочки на гирляндах начали мигать в такт музыке. Чайник на стойке (никем не включённый) вдруг присоединился к импровизированному оркестру, свистя на высокой ноте. Даже очки Михаила-учёного, всё ещё застывшего в странном полупоцелуе, запотели в ритме песни.

– …и в зеркале ты увидишь, – пел Михаил-2, – того, кем мог бы стать…

Настя резко развернулась к ближайшему зеркалу – треснувшему, с затемнёнными краями. В нём отражалась она сама, но… другая. Без ножниц в руках. Без привычного напряжения в плечах. С лёгкой улыбкой, которая казалась одновременно чужой и до боли знакомой.

– Выключите это, – прошептала она, но её голос потерял привычную твёрдость. Где-то глубоко внутри, в том месте, которое она тщательно скрывала даже от самой себя, что-то дрогнуло – как первая трещина в толстом зимнем льду.

Призрак Оливье, наблюдавший эту сцену, вдруг принял форму идеального праздничного стола, на котором стояла нетронутая тарелка с салатом и две рюмки – одна полная, другая перевёрнутая. Это длилось всего мгновение, но все успели заметить. Даже Настя. Особенно Настя.

                                             * * *

В баре воцарилась странная пауза, будто сама вселенная затаила дыхание, наблюдая за развитием событий. Лиза, опершись локтем о стойку, изучала Настю и ее двойника с выражением бармена, который видит клиента впервые за десять лет без алкогольного тумана в глазах.

– Твоя копия – это же ты, но без защиты! – воскликнула она, указывая пальцем, на котором вдруг самопроизвольно появился блестящий лак праздничного красного цвета.

Настя замерла. Ее тень на стене, обычно такая же непоколебимая, как и хозяйка, вдруг сделала самостоятельное движение – шагнула вперед и на мгновение слилась с отражением Насти-2. В этом странном симбиозе было что-то щемяще-знакомое: тень держала в руках цветок – не праздничную розу, а простенький одуванчик, какими Настя любила играть в детстве, до того, как научилась считать их сорняками.

– Это… – начала Настя, но слова застряли в горле, как застряла много лет назад первая невыплаканная слеза.

В углу Артём, забыв про все научные дневники, выводил в блокноте формулу, которая никак не поддавалась рациональному объяснению. Его перо скользило по бумаге, оставляя следы, которые пахли мандаринами и чем-то неуловимо детским.

– Любовь равна зеркалу, умноженному на гнев плюс страх в квадрате, – пробормотал он, и буквы вдруг вспыхнули розовым светом, осветив его изумленное лицо.

Фея Невыученных Уроков, до этого момента тихо хихикавшая у него за плечом, вдруг зааплодировала крошечными ладошками.

– Наконец-то правильная формула! – воскликнула она, и ее голосок звенел, как первый школьный звонок после долгих каникул.

Настя сжала кулаки. В глазах мелькнуло что-то дикое, почти паническое – как у животного, загнанного в угол собственными эмоциями. Она сделала резкое движение вперед и схватила двойника за руку. Кожа под пальцами оказалась удивительно теплой, почти живой.

– Исчезни! – прошипела она, и в голосе слышалось странное сочетание ярости и отчаяния.

Настя-2 начала таять, но не как снег под солнцем, а как воспоминание, которое слишком долго держали под замком. Ее черты расплывались, становясь прозрачными, но в последний момент она успела шепнуть:

– Но я же твоя… надежда.

Последнее слово повисло в воздухе, материализовавшись в крошечную снежинку, которая медленно опустилась на ладонь Насти. Та сжала пальцы, ожидая холодного укола, но вместо этого почувствовала странное тепло – как от далекого, но не забытого огня.

Кот-Хроникёр закрыл блокнот с глухим стуком. Его последняя запись гласила: «Запись №8.9: Человек №1 столкнулась с собой. Результат: ничья. P.S. Тунец украден».

Фолиант, наблюдавший эту сцену, вдруг перестал гоняться за собственным хвостом и замер в неестественно мудрой позе. Его корона, до этого болтавшаяся нелепо набекрень, вдруг выправилась, став на мгновение настоящим символом власти.

– Ну что, – произнес он торжественно, – теперь вы понимаете?

Но никто не ответил. Даже зеркала молчали, показывая лишь отражения – чистые, без посторонних примесей. Только где-то в углу, в самом темном зеркале, мелькнул силуэт – ни Настя, ни ее двойник, а кто-то третий, пока еще не готовый выйти на свет.

Глава 9. Ледяной дед

Последние кристаллы льда с бороды Деда Мороза со звоном упали на пол, превратившись в крошечные колокольчики, которые тут же растаяли, словно стесняясь собственного существования. Дед Мороз потянулся, кости его затрещали, как пересохшие дрова в печи, и первое, что он произнес, было не «С Новым годом», не «Где подарки?», а громовое:

– Где мои олени?!

Голос его раскатился по бару, заставив дрожать бокалы на полках. Энки, который до этого момента прятался за Лизой, робко высунул голову, его ртутные глаза беспокойно заискрились.

– Э-э.… – начал он, потирая затылок. – Я их… слегка заморозил.

– Слегка?!

– Ну, они теперь в Антарктиде. – Энки поспешно добавил: – Зато не растают!

Дед Мороз покраснел так, что его щёки стали напоминать переспелые яблоки, готовые лопнуть от внутреннего давления. Без лишних слов он схватил со стола снежок (который, как все вдруг заметили, больше напоминал гранату с мишурой вместо чеки) и швырнул его в потолок.

Раздался оглушительный БА-БАХ!, и в потолке образовалась дыра размером с праздничный стол. Но вместо обломков сверху посыпались… звёзды. Маленькие, мерцающие, как те, что вешают на ёлки, только настоящие. Одна из них, самая яркая, по дуге пролетела через весь бар и аккуратно упала в карман Насти, будто знала, куда направляется.

Снегурочка 2.0, не отрываясь от своего голографического планшета, вздохнула:

– Буду вызывать магическую страховку.

Фолиант, тем временем, решил взять ситуацию в свои лапы. Взобравшись на стойку (и случайно опрокинув три бокала), он торжественно поднял лапу и провозгласил:

– Я, Фолиант, Князь Зеркал, повелеваю… э-э.… вернуть оленей!

Раздался хлопок, и в воздухе появилась… рогатая шапка. Не олени, не сани, а просто шапка с помпоном, которая тут же ожила и заговорила голосом Кота-Хроникёра:

– Наденьте меня на того, кто ведёт сани.

Все замолчали. Даже Дед Мороз, чей гневный пыл на секунду угас, уставился на шапку с выражением человека, который внезапно осознал, что его жизнь стала слишком странной даже для него самого.

– Это что за… – начал он, но шапка перебила:

– Я серьёзно. Наденьте.

Дед Мороз медленно, с подозрением, протянул руку. В тот момент, когда пальцы коснулись меха, шапка вдруг… заурчала.

– Ой, – пробормотал Фолиант. – Кажется, я немного перепутал заклинание.

Кот-Хроникёр, не отрываясь от своего блокнота, записал:

«Запись №9.3: Дед Мороз получил шапку вместо оленей. Коэффициент абсурда: приемлемо.»

А в кармане Насти звезда тихо светилась, будто знала что-то, чего не знал никто другой.

                                             * * *

Михаил, до этого момента молча наблюдавший хаос, вдруг оживился. Его глаза за стеклами очков заблестели с тем знакомым блеском, который обычно появлялся перед особенно сложными лекциями о квантовой физике. Он выпрямился, поправил галстук (который почему-то оказался перевязанным в форме банта) и торжественно провозгласил:

– Можно использовать принцип левитации! Если создать электромагнитное поле, соответствующее…

Дед Мороз, не дав закончить, схватил ученого за шарф и притянул к себе так близко, что Михаил смог разглядеть каждую морщинку на его красном от гнева лице.

– Где мои варежки?! – прогремел Дед Мороз, и из его бороды выпало несколько сосулек, которые тут же превратились в крошечных снеговиков-философов.

Где-то в углу барной стойки звонко зазвенел колокольчик, хотя никто к нему не прикасался. Звук был таким чистым, что на мгновение все замерли, даже разгневанный Дед Мороз. В этой внезапной тишине Лиза вдруг ахнула и полезла под стойку.

– О боже… – ее голос донесся из-за барной стойки, – так вот где они были!

Она вынырнула, держа в каждой руке по варежке. Но это были не обычные варежки – из их «пальцев» свисали нитки, и они… вязали сами себя. Новые варежки. Которые, в свою очередь, тоже начинали вязать следующие.

– У вас тут… – Лиза завороженно наблюдала, как трикотаж множится прямо на глазах, – самовоспроизводящийся трикотаж.

Дед Мороз выпустил Михаила из цепких пальцев и замер, наблюдая за этим чудом. Его борода вдруг перестала быть грозной – теперь она казалась просто большой и пушистой, как у доброго дедушки из детских книжек.

– Это… – он протянул руку, и одна из новорожденных варежек тут же напрыгнула на него, – это мои бабушкины узоры! Как они…

Тем временем Артём, забыв обо всем на свете, смотрел на свою тетрадь. Строчка «Лёд твоих глаз», которую он написал пять минут назад, вдруг начала расползаться по странице, как живая. Буквы выползали за пределы бумаги, карабкались по барной стойке и устремлялись к окнам. Где бы они ни касались стекла – появлялся иней. Не обычный зимний узор, а четкие, ясные линии, складывающиеся в.… портрет Насти.

Но не той Насти, что стояла сейчас с перекошенным от негодования лицом, а какой-то другой – мягче, моложе, с глазами, в которых еще не поселилась привычная колючесть. Иней сверкал на стекле, и казалось, что это изображение вот-вот оживет.

– Это… – прошептал Артём, и его голос дрогнул, – это же стихотворение материализуется…

Фея Невыученных Уроков, сидевшая у него на плече, удовлетворенно кивнула:

– Наконец-то! Я же говорила – рифмы должны оживать. Иначе какой смысл?

Настя, увидев свой портрет на окне, открыла рот, чтобы сказать что-то резкое, но в этот момент звезда в ее кармане вдруг стала теплее. Она замолчала, и только губы ее дрогнули – возможно, от злости, а возможно, от чего-то другого, чего она сама не могла понять.

Кот-Хроникёр наблюдал эту сцену, делая пометки в своем блокноте. Его запись гласила: «Запись №9.6: Люди создают чудеса, даже не понимая как. Дед Мороз получил бесконечные варежки. Поэт – ожившие стихи. Все довольны. Мир стал немного абсурднее. P.S. Тунец все еще украден».

                                             * * *

Снегурочка 2.0, не отрываясь от своего голографического интерфейса, провела пальцем по невидимому экрану. Ее очки вспыхнули синим светом, когда она произнесла с интонацией системного администратора:

– Оптимизирую параметры пользователя «Дед Мороз». Версия 1.0 устарела.

Раздался звук, похожий на перезагрузку древнего компьютера, и Дед Мороз начал стремительно уменьшаться. Его красный кафтан сморщивался, как фольга, борода съеживалась, а посох превращался в зубочистку. Через мгновение на полу стояла кукла ростом с бутылку шампанского, но с той же грозной осанкой и сверкающими глазками.

– Что за… – его голос теперь звучал как писк надувной игрушки, – чертовщина?! Верните мой прежний размер!

Он размахивал крошечным посохом, который теперь напоминал зубочистку с звездочкой на конце. Лиза, не удержавшись, подняла его и засунула в карман своего кожаного пиджака, откуда тут же раздались приглушенные ругательства и стук посоха по ткани.

Фолиант, наблюдавший эту сцену с высоты барной стойки, торжественно поднял лапу:

– Внимание, у нас осталось шесть часов! – объявил он, затем задумался. – Для спасения мира нужны: смех, олени и.… э-э.… бутерброд?

Кот-Хроникёр, не отрывая пера от бумаги, пробормотал:

– Запись №12: План спасения мира включает молочные продукты и хлебобулочные изделия. Человечество достойно именно такого финала.

В этот момент из кармана Лизы вылез разъяренный Дед Мороз-лилипут и начал колотить посохом по ноге Энки, который стоял ближе всего. Картина была настолько абсурдна – крошечный старичок в красном, атакующий растерянного демона, – что Настя, никогда не смеявшаяся просто так, вдруг фыркнула. Звук вырвался неожиданно, как пробка из давно не открывавшейся бутылки.

Это был не смех, нет. Скорее, короткий выдох с примесью иронии и чего-то еще. Но этого хватило. Трещина в большом зеркале за стойкой, до этого расходившаяся все дальше, вдруг слегка затянулась. Всего на миллиметр, но этого было достаточно, чтобы Фолиант подпрыгнул от восторга, сбив со стойки три бокала.

– Она засмеялась! – воскликнул он. – Ну, почти. Это начало!

Дед Мороз, все еще яростно колотящий Энки по ботинкам, вдруг остановился. Его крошечное лицо осветилось пониманием.

– Так вот в чем секрет! – его писклявый голосок теперь звучал торжественно. – Смех чище, чем колокольчики на моих санях. Он…

Он не успел закончить, потому что Лиза снова сунула его в карман, откуда тут же раздались приглушенные возмущенные вопросики. Но зеркало уже начало меняться – его поверхность заиграла новыми оттенками, а в глубине что-то шевельнулось, будто пробуждаясь от долгого сна.

Кот-Хроникёр сделал последнюю запись в этой главе: «Запись №9.9: Смех прозвучал. Мир начал залечиваться. P.S. Дед Мороз теперь карманного размера. P.P.S. Тунец все еще отсутствует.»

Глава 10. Хроники безумия

Кот-Хроникёр восседал на барной стойке, словно древний летописец на троне из пожелтевших фолиантов. Его чёрная шерсть сливалась с полумраком, только очки поблёскивали холодным блеском, отражая мигающие гирлянды. Он прищурился, наблюдая, как Артём, сжав в руках блокнот, декламировал стихи статуе из парка, которая, казалось, вот-вот рассыплется от скуки.

– Глава десятая, – провозгласил Кот, и его голос звучал так, будто он диктовал приговор. – Люди всё ещё не поняли, что магия реальна. Типично.

Перо в его лапе скользило по странице само, вьiписывая витиеватые строки, а на полях то и дело появлялись маленькие «ха-ха», будто сама бумага смеялась над происходящим.

– Запись номер… – он задумался, пересчитывая лапой невидимые нули, – …бесконечность минус три. Человечество продолжает верить, что законы физики незыблемы, даже когда статуи плачут, а гирлянды душат их, как змеи. Наивные.

Тем временем Артём, не замечая саркастического взгляда Кота, воодушевлённо жестикулировал, зачитывая строки своего «научного дневника», который давно превратился в сборник любовной лирики.

– «Осколки зеркал – это звёзды, что упали…» – начал он пафосно, но тут же споткнулся о собственный шарф.

Статуя, стоявшая в углу бара, медленно повернула каменную голову. Её глаза, высеченные из мрамора, вдруг наполнились влагой, и по неподвижным щекам покатились тяжёлые слёзы. Они падали на пол с глухим стуком, превращаясь в крошечные шарики для пинг-понга, которые тут же раскатились по всему помещению.

– «…и теперь мы танцуем на их осколках», – закончил Артём, растерянно глядя на каменную плакальщицу.

– Ты… ты только что заставил статую заплакать, – произнесла Лиза, вытирая бокал и одновременно пытаясь увернуться от гирлянды, которая, словно живая, обвивала её талию.

– Это не я! – Артём отчаянно махнул руками. – Это… атмосферное явление!

– Запись: человек номер четыре отрицает магию, даже когда она бьёт его по носу шариком для пинг-понга, – невозмутимо продолжил Кот-Хроникёр.

Энки, тем временем, пытался помочь Лизе украсить бар, но его демонические способности снова дали сбой. Вместо того чтобы аккуратно развесить гирлянды, он нервно щёлкнул пальцами – и те ожили, извиваясь, как разъярённые удавы. Одна из них обвила его шею, другая – Лизу за локоть, а третья, самая наглая, устроилась на люстре, мигая в такт их учащённому сердцебиению.

– Ой, – пробормотал Энки, краснея. – Кажется, я снова всё испортил.

– Ничего страшного, – Лиза рассмеялась, пытаясь высвободить руку. – Теперь у нас есть «гирляндный удав». Может, добавим его в меню?

– «Коктейль с удавом: сначала душит, потом согревает», – тут же предложил Артём, подбирая с пола шарик и подбрасывая его в воздух.

Кот-Хроникёр фыркнул, записывая: «Человек номер три и демон номер один продолжают игнорировать законы физики в пользу законов абсурда. Гирлянды пульсируют в ритме их сердец – если это не метафора любви, то что тогда?»

Лиза, наконец высвободившись, потянулась к Энки, чтобы снять с него гирлянду, но та лишь плотнее обвила его плечи, словно ревнуя.

– Может, оставим так? – предложила она, улыбаясь. – Выглядит… мило.

Энки покраснел ещё сильнее, и гирлянда тут же замигала ярче, окрашивая его щёки в розовый свет.

– Запись: демон, который мог бы повелевать тьмой, теперь покорно мигает, как новогодний фонарик. Падение нравов.

Артём, тем временем, подошёл к статуе и осторожно коснулся её каменной щеки.

– Интересно, если я прочту ей стихи про любовь, она растает?

– Лучше не надо, – вздохнул Кот. – А то она ещё начнёт писать тебе ответные сонеты.

Но было уже поздно. Артём, вдохновлённый, начал декламировать, а статуя, в ответ, роняла новые шарики, которые теперь уже подпрыгивали в такт его рифмам.

– Запись номер… э-э… бесконечность минус два: мир окончательно сошёл с ума. И, кажется, мне это нравится.

                                             * * *

Михаил Орлов сидел на полу среди осколков зеркала, похожий на учёного-археолога, раскапывающего древние таблички с запретными знаниями. Его очки сползли на кончик носа, а в глазах читалось то самое выражение, которое бывает у физиков, когда они понимают, что Вселенная играет с ними в дурные шутки. Он осторожно поднимал один осколок за другим, поворачивал их к свету, и странное дело – стеклянные фрагменты, казалось, тянулись друг к другу, как кусочки магнитной мозаики, образуя причудливые узоры.

– Здесь даже гравитация пишется с ошибкой… – пробормотал он, наблюдая, как осколки вдруг выстроились в подобие карты с извилистыми линиями, напоминающими то ли реки, то ли границы между мирами. Одна особенно длинная трещина извивалась, как змея, образуя надпись: «Добро пожаловать, если осмелишься».

– Профессор, вы там не перегрелись? – раздался голос Насти. Она стояла в дверях, закатив глаза, но в её интонации сквозило не раздражение, а скорее усталое любопытство. В кармане её кожаной куртки что-то слабо светилось.

Михаил не ответил. Он был поглощён странным открытием: когда он прикасался к осколку с цифрой «23», тот начинал вибрировать, издавая едва слышный звон, будто где-то далеко звонил крошечный колокольчик. Учёный поднёс стеклышко к уху – и вдруг услышал собственный голос, но такой, каким он был пять лет назад: «Настя, я, кажется, могу объяснить любовь с точки зрения квантовой запутанности…»

– О чёрт, – вырвалось у него, и он выронил осколок, который, упав, встроился обратно в зеркальную карту, дополнив её новым маршрутом.

Настя тем временем засунула руку в карман и нащупала там звёздочку – ту самую, что упала с потолка, когда Дед Мороз швырялся снежками-гранатами. Звёздочка была тёплой и пульсировала, как живая. Она поднесла её к глазам и вдруг услышала шёпот, похожий на собственный голос, но только из детства: «Ты же знаешь, кто всё это начал».

– Да ну тебя, – фыркнула Настя, но не выпустила звёздочку, а сжала её в кулаке. В тот же миг где-то в глубине квартиры снова прозвенел колокольчик – чистый, будто зимний ветер задел ледяной кристалл. Она оглянулась: ни у кого из присутствующих не было колокольчиков. Даже у Фолианта, который в этот момент увлечённо грыз край научного блокнота Михаила, видимо, решив, что бумага – это новый сорт тунца.

– Эй, пушистый вандал! – взвизгнул Михаил, увидев, как его бесценные расчёты превращаются в жвачку для кота. Но было поздно – Фолиант, довольный собой, лизнул лапу, и страницы блокнота вдруг засветились голубым светом. Чернила поползли по бумаге, перестраивая формулы в строчки, а графики – в сердечки.

– Что ты наделал?! – Михаил схватил блокнот и с ужасом прочёл: «Дорогая А., если бы ты была элементарной частицей, я бы посвятил тебе всю свою неопределённость…»

Чернила пахли её духами – теми самыми, с ароматом чёрной смородины и чего-то запретно-горького. Михаил покраснел до корней волос, а Настя, заглянув ему через плечо, вдруг фыркнула:

– «Неопределённость»? Серьёзно? Это лучшая метафора, которую ты смог придумать?

– Это не я писал! – завопил Михаил, швыряя блокнот на стол, где тот тут же сложился в бумажный самолётик и улетел в сторону Лизы.