Полная версия
Зеркальный Новый Год. Магические хроники новогоднего коллапса
Зеркальный Новый Год
Магические хроники новогоднего коллапса
Михаил Ордынский
© Михаил Ордынский, 2025
ISBN 978-5-0067-8917-3
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
ЗЕРКАЛЬНЫЙ НОВЫЙ ГОД™
Магические хроники новогоднего коллапса
ПРОЛОГ: Последнее целое зеркало
За окном падал снег – не тот липкий, праздничный, что кружится в свете фонарей, а тихий, равнодушный, будто небеса стряхивали пепел. Анастасия Светлова сидела за столом, сжимая в пальцах красную ручку, как нож. Перед ней лежала рукопись – очередной криминальный роман, где убийцей, по иронии судьбы, был Дед Мороз. Она зачеркнула абзац, оставив на полях пометку: «Слишком много сантиментов. Убийца не должен раскаиваться».
В комнате пахло кофе и чем-то электрическим – будто гирлянда, которую она так и не повесила, перегорела прямо в коробке. За стеной соседи орали «Last Christmas», фальшивя на три октавы. Анастасия стиснула зубы.
– Новогоднее настроение – это диагноз, – пробормотала она, глядя на оставленный кем-то на столе мандарин. – И мне его не ставили.
И не надо.
В зеркале напротив, в которое она принципиально не смотрела, отражалась не она – высокая, в чёрном свитере с дыркой на локте, с тёмными кругами под глазами, – а Настя-2: улыбающаяся, с распущенными волосами, в блёстках, которых у Анастасии не было и в помине. Двойник подмигнул, поправил невидимый бант и взял со стола тот самый мандарин.
Настоящая Настя этого не видела.
Она потянулась к кружке – не новогодней, с оленями, а обычной, треснувшей ещё в прошлом году, когда Михаил, тогда ещё «Профессор Ёлка», а не бывший жених, поставил её на полку слишком резко. Кофе был холодным. Она всё равно сделала глоток.
За окном кто-то засмеялся – звонко, глупо, по-новогоднему.
– Идиоты, – прошептала Анастасия, но в голосе не было злости. Только усталость.
* * *В это же время, в лаборатории на другом конце города, Михаил Орлов доказывал коллеге, что любовь – это химическая реакция, а ёлки – просто углеродные структуры с гирляндами.
– Взгляни на данные, – тыкал он указкой в график, где пик «новогоднего чуда» аккурат совпадал с выбросом дофамина. – Всё это – биохимия. Никакой магии.
За окном падал снег – идеальные шестигранники, которые Михаил мог бы описать формулой, если бы не был занят развенчанием праздничных мифов.
– Но как же… романтика? – неуверенно пробормотал коллега, физик-теоретик, который втайне писал стихи.
– Романтика, – Михаил фыркнул, поправил очки, – это эволюционный механизм, чтобы люди не передумали размножаться после первого свидания.
Он потянулся к чашке с кофе. На поверхности плавало печенье с предсказанием.
– «Скоро ты встретишь свою бывшую… и кота в короне», – прочитал он вслух и тут же сморщился. – Опять эти дурацкие алгоритмы. Кто вообще программирует эти надписи?
Печенье внезапно самовоспламенилось.
Михаил задумчиво наблюдал, как оно сгорает дотла, оставляя после себя пепел в форме вопросительного знака.
– Любопытно, – пробормотал он. – Но объяснимо.
Где-то вдалеке заиграли куранты. Михаил вздрогнул – не потому, что поверил в предсказание, а потому, что вспомнил: два года назад в этот момент он целовал Анастасию под омелой.
А потом она разбила вазу.
А потом они разошлись.
Он вздохнул, стряхнул пепел с рукава и потянулся за следующей порцией кофе.
За окном падал снег.
Где-то в городе треснуло зеркало.
Но этого никто не заметил.
Пока.
* * *В баре «У Падающей Звезды» пахло жареным сыром и грехом – тем приятным, новогодним, что прощается ровно до первого января. Лиза «Зеркальце» стояла на стремянке, развешивая гирлянды так густо, что потолок напоминал звёздное небо после взрыва в мастерской у Деда Мороза.
– Жизнь – как коктейль, – напевала она, приклеивая очередную блёстку к стене, – если невкусно, добавь алкоголя и… ой!
Блёстки рассыпались по полу, закатились под стойку, где уже прятались три потерянных сердца (в переносном смысле) и один настоящий кулон (в самом прямом – его забыла блондинка в прошлую пятницу).
Зеркала за стойкой, обычно честно отражавшие пьяные улыбки и случайные поцелуи, сегодня вели себя странно. Вместо Лизы с бантом в волосах в них мелькала Анастасия – то ли хмурая, то ли просто сосредоточенная, – а в соседнем стекле, будто в параллельной вселенной, Михаил что-то доказывал невидимому собеседнику, размахивая указкой.
– Интересно, – Лиза прищурилась, – это они там, или я тут что-то добавила в свой утренний кофе?
Она потянулась за шваброй, чтобы смести блёстки, но та вдруг ожила и убежала в угол, где стояла статуя из парка – та самая, что изображала «Вдохновение» и уже три года ждала, когда её наконец помоют.
– Современное искусство, – вздохнула Лиза и плюхнулась на стул.
В этот момент дверь распахнулась, впустив порыв морозного воздуха и Снеговика-Философа, который таял с достоинством, оставляя за собой мокрый след и глубокомысленные фразы:
– Быть или не быть? Главное – не таять до финала третьего акта.
– Ты уже растаял во втором, – заметила Лиза, но Снеговик не расслышал – его голова уже превратилась в лужу.
* * *В магазине «Книги и Карамель» пахло старыми фолиантами и ностальгией. Артём «Стихоплёт» сидел за прилавком, склонившись над «научным дневником», где между формулами квантовой механики прятались стихи – робкие, как первоклассники на утреннике.
– Магия – это просто недоказанная физика, – бормотал он, вычёркивая строчку. – А стихи – это… э-э… эмоциональные уравнения.
На полке за его спиной дремал старый фолиант в кожаном переплёте – тот самый, что через пару часов должен был превратиться в кота. Пока же он лишь подозрительно подрагивал, когда Артём в рифму упоминал «любовь».
– Ты обещал рифму на «любовь» … где она?! – прошептала у него за ухом Фея Невыученных Уроков, появившись в облаке пыли и запахе ластиков.
Артём вздрогнул и поставил кляксу, которая тут же приняла форму разбитого сердца.
– Она… в процессе, – пробормотал он, прикрывая ладонью стих. – Как и теория струн.
Фея вздохнула – так вздыхают учителя, которые уже тридцать лет видят один и тот же сон про двойку в журнале.
– «В процессе» – это не рифма, – сказала она и исчезла, оставив после себя только конфетти из исправленных ошибок.
Артём потёр переносицу. За окном падал снег – идеальные шестигранники, которые он мог бы описать в хокку, если бы не боялся признаться, что пишет их.
Внезапно все книги на полке разом перевернулись корешком к стене. Все, кроме одного – того самого фолианта, который вдруг муркнул.
– Галлюцинации, – твёрдо сказал Артём. – Недостаток сна. Или… переизбыток карамели.
Он потянулся за шоколадной фигуркой Деда Мороза, но та ожила и убежала вглубь магазина, оставляя за собой след из растопленных «хо-хо-хо».
Где-то в городе треснуло зеркало.
Но этого пока никто не заметил.
* * *По ту сторону отражений, где законы физики пляшут под дудку абсурда, Фолиант – пока ещё не кот, а Князь Зеркал в полном облачении (чёрный плащ с созвездиями на подкладке, корона, съехавшая набок от ярости) – метал громы и молнии, которые на практике оказывались лишь хлопушками с конфетти.
– Я повелеваю тьмой, а не… э-э.… гирляндами! – его голос гремел, но тут же сорвался в фальцет, когда очередная светящаяся нитка обвилась вокруг его запястья, как браслет на дискотеке.
Зеркальный дворец, обычно холодный и безупречный, сегодня напоминал склад новогодних украшений после погрома – гирлянды свисали с хрустальных люстр, шары катились по мраморному полу, а в углу скромно мигал застрявший в зеркальной поверхности снеговик.
Кот-Хроникёр, чёрный, как ночь перед экзаменом, с очками на кончике носа, невозмутимо водил пером по странице:
– Запись №-1: Князь Зеркал снова облажался. Как обычно. Особо отметить: гирлянда на троне – это новый уровень.
– Это не гирлянда! – Фолиант дёрнулся, и корона с грохотом скатилась на пол. – Это… э-э.… символ власти над светом!
– Символ власти сейчас жуёт твой шлейф, – заметил Кот, указывая пером на маленького зеркального дракончика, который с упоением глодал бархат.
Где-то вдалеке, в мире людей, часы пробили полночь – вернее, должны были пробить, но застряли на одиннадцатом ударе, будто кто-то намертво вцепился в стрелки.
– Они опять не верят, – Фолиант схватился за голову. – Опять смотрят в зеркала и не видят нас! Как я должен править, если…
– Править? – Кот зевнул, обнажив клык. – Ты вчера превратил свой скипетр в леденец. И съел.
Тень пробежала по зеркальным стенам – где-то в мире людей рождалась трещина. Первая. Роковая.
* * *В квартире Анастасии пахло кофе и одиночеством. Она держала в руках вазу – подарок от Артёма, нелепый, с розами, которые при ближайшем рассмотрении оказались капустой (или он считал, что это символично?).
– Книги и карамель, – фыркнула она, поворачивая вазу в руках. – Идиотское сочетание.
Ваза выскользнула из пальцев, как неловкая мысль, и разбилась с тем самым звуком, который бывает только перед катастрофой – слишком громким для такой маленькой вещи.
Осколок, острый, как последнее слово в ссоре, отлетел к зеркалу – и вонзился в отражение. Стекло треснуло, будто лёд на озере в тот момент, когда понимаешь, что слишком далеко зашёл.
В трещине, узкой, как дверь в другой мир, мелькнули глаза – золотые, вертикальные зрачки, полные возмущения и голода.
– И вот… начинается, – донёсся откуда-то голос Кота-Хроникёра, но Анастасия не расслышала – её собственный крик заглушил всё:
– Что за… КТО ТЫ ТАКОЙ?!
Зеркало рассыпалось, как карточный домик под напором правды, и на осколки, звеня новогодней печалью, плюхнулся Фолиант – теперь уже кот, но корона (помятая, но гордая) всё ещё держалась на одном ухе.
– Я властитель тьмы и.… э-э… – он огляделся, унюхал запах тунца из холодильника и поправился: – Где тут у вас тунец?
За окном, в мире, который ещё не знал, что время остановилось, падал снег – первый и последний в этом году.
ЧАСТЬ 1. ОСКОЛКИ (23:00 – 18:00 до Нового года)
Глава 1. Антипраздничный ритуал
Рассвет 31 декабря вполз в окна Анастасии Светловой нехотя, будто стесняясь своей праздничной сущности. Она стояла посреди комнаты, утопая босыми ногами в ковре, который Михаил когда-то назвал «пылесборником эмоций», и методично давила гирлянду. Провода хрустели под каблуком с таким же удовлетворением, с каким она когда-то рвала его письма.
– Два года, – процедила она сквозь зубы, – а этот пластиковый ужас всё ещё не разлагается. Как и мои воспоминания.
За окном детский хор выводил «В лесу родилась ёлочка» с энтузиазмом, достойным лучшего применения. Анастасия натянула наушники, где Том Йорк пел о конце света – куда более подходящий саундтрек для этого дня. В зеркале напротив её отражение скривилось от первых аккордов, но сама Настя этого не заметила – она уже три года принципиально не смотрела в зеркала дольше трёх секунд.
Кофейная кружка с надписью «Лучший редактор» (подарок коллег, который она терпеть не могла) приняла в своё нутро красное вино – тёмное, как её настроение. Настя налила до краёв, оставив ровно столько места, сколько требовалось для ненависти ко всему этому новогоднему абсурду.
– Глава двенадцатая, – пробормотала она, швырнув взгляд на растрёпанную рукопись. – «Убийца оказался Дедом Морозом». Вот бы реально так – чтобы все эти «хо-хо-хо» закончились мордой в сугробе.
Телефон заурчал, как раздражённый кот. На экране улыбалось фото Лизы – блондинка с розовой прядью, вечно сияющая, будто проглотила гирлянду. Анастасия взяла трубку, уже зная, что услышит.
– Приходи в бар! – голос Лизы звенел, как разбитый ёлочный шар. – У нас тут статуя из парка танцует! Представляешь? Современное искусство ожило!
– Танцы, – Настя сделала глоток вина, которое на вкус оказалось её собственным раздражением, разлитым по бутылкам. – Ещё одна болезнь декабря.
– Не будь Гринчем, – засмеялась Лиза, и в трубке что-то хрустнуло – странно, будто трескался лёд в стакане, который никто не наполнял.
Анастасия повесила трубку, не прощаясь. В квартире воцарилась тишина, если не считать приглушённого «Radiohead» и отдалённого эха детского хора. Она потянулась за вином, но бутылка оказалась пуста – как и её терпение к этому дню.
Внезапно в комнате стало холоднее. Не просто «открыли окно» холоднее, а «призрак прошлого прошёл сквозь тебя» холоднее. Анастасия дёрнула плечом – не то, чтобы ей было страшно, просто… неприятно. Как когда понимаешь, что забыла выключить утюг, но уже вышла из дома.
Зеркало напротив, то самое, которое она ненавидела больше всего (потому что оно висело ровно на том месте, где когда-то целовалась с Михаилом), вдруг запотело. Не целиком – только в одном углу, будто кто-то с той стороны дышал на стекло.
Но Анастасия этого не заметила. Она уже открывала вторую бутылку, мысленно составляя список причин, почему Новый год – худший праздник в году. На первом месте, конечно же, была его настырная способность заставлять людей надеяться.
* * *Холодильник открылся с сопротивлением, будто сам не хотел демонстрировать свое праздничное содержимое. Внутри, на полке, предназначенной для забытых соусов и залежалых йогуртов, возлежало оливье в форме гроба – кулинарный шедевр, который Анастасия приготовила для кузины, любительницы готики. Салат лежал в идеальной гробовой позе, украшенный сверху крестом из двух маринованных огурцов. Рядом желтела записка: «Съешь морковку. Хотя бы одну».
– Как будто морковка искупит грехи всего этого новогоднего лицемерия, – пробормотала Анастасия, тыкая вилкой в салат.
Запах кофе, вчерашнего и горького, смешивался с чем-то электрическим – будто перегоревшая гирлянда, которую она так и не выбросила, решила напомнить о себе ароматом. Она принюхалась. Да, определённо пахло жареным проводом. Или её нервами.
Она захлопнула дверцу, но холодильник неожиданно издал жалобный писк, будто напоминая, что внутри ещё есть бутылка шампанского – подарок от Лизы с надписью «Выпей меня, если станет совсем грустно». Анастасия передёрнула плечами.
– Станет грустно? Лиза, я уже три года в перманентном декабре.
Повернувшись, она случайно поймала взгляд на зеркало – то самое, которое висело напротив холодильника, как немой свидетель всех её утренних и ночных метаний. На секунду ей показалось, что её отражение не повторило движение – будто задержалось на долю секунды, прежде чем скопировать жест.
– Бред, – прошептала она, отводя глаза. – Просто усталость. Или вино.
Но в углу зеркала, там, где рама слегка отходила от стены, зияла трещина – тонкая, как паутина, но неожиданно глубокая. Вчера её точно не было. Анастасия нахмурилась.
– Надо же, – проворчала она. – Даже зеркала в этом доме разваливаются от тоски.
Она махнула рукой и направилась к шкафу, где на верхней полке пылилась коробка с ёлочными шарами – нераспакованная с прошлого года, а может, и с позапрошлого. Коробка была перевязана лентой, на которой когда-то красовалась бирка «Хрупкое!», но теперь это больше напоминало ироничный комментарий к её жизни.
Анастасия потянулась за ней, но картонная панель внезапно поддалась, и один шар выскользнул, упав на пол с тихим, но выразительным стуком. Стекло разлетелось на десяток осколков, которые странным образом не разбрызгались по полу, а аккуратно улеглись в форме слова:
«Скоро».
Она замерла, уставившись на осколки.
– Что за…
Но прежде, чем она успела договорить, где-то в глубине квартиры раздался громкий треск – будто лопнуло что-то большое, хрупкое и очень важное.
Анастасия обернулась.
Зеркало в прихожей, то самое, которое она ненавидела больше всего, теперь было полностью разбито.
И посреди осколков, свернувшись клубком и нелепо поправляя корону, сидел кот.
Чёрный. С вертикальными зрачками. И выражением морды, которое ясно говорило: «Да, я здесь. Нет, тебе это не снится. И да, мне нужен тунец».
Анастасия широко раскрыла глаза.
– Ты… что…
Кот вздохнул, поднялся, отряхнулся (несколько осколков звякнули обратно на пол) и произнёс:
– Я властитель тьмы. Ну, в теории. А на практике… – Он огляделся. – Где тут у вас тунец?
За окном, как ни в чём небывало, детский хор продолжал петь «В лесу родилась ёлочка».
Но мир Анастасии Светловой только что дал трещину.
И это было только начало.
* * *Телевизор бубнил «Иронию судьбы» с той особой настойчивостью, с которой неотвязные родственники спрашивают про личную жизнь. Анастасия швырнула в него взгляд, полный такого презрения, что даже неодушевлённый предмет должен был бы съёжиться. Она схватила пульт и тыкнула кнопку с силой, достаточной для убийства праздничного настроения у всего подъезда. Экран моргнул, и вместо пьяного Лукашина появился научно-популярный канал, где ведущий с дотошностью маньяка, объяснял принципы квантовой запутанности.
– Чёртов профессор Ёлка, – прошипела Анастасия, вглядываясь в экран. Ведущий повернулся в профиль – та же небрежная чёлка, те же очки, которые вечно съезжали на кончик носа. – Даже тут торчит. Как закон подлости в праздничной упаковке.
Она швырнула пульт на диван, где он безнадёжно увяз между подушками, словно принимая сторону вселенского заговора против её спокойствия. За окном внезапно завыл ветер – не просто зашумел, а именно завыл, как отвергнутый любовник под балконом. Анастасия потянулась к ноутбуку, решив утопить раздражение в работе.
Экран ожил, демонстрируя двенадцатую главу её нового романа. Курсор подмигивал ей с навязчивой регулярностью, будто отсчитывая секунды до неизбежного конца года. Она начала печатать, но буквы выходили не те: вместо «убийца» упрямо появлялось «Дед Мороз», «жертва» превращалась в «Снегурочку», а «кровавый след» – в «петарды».
– Что за… – Анастасия ударила по клавишам с такой силой, что ноутбук вздрогнул. Курсор в ответ начал мигать в ритме курантов – раз-два-три, раз-два-три. – Прекрати! – крикнула она технике, чувствуя, как границы между реальностью и абсурдом стремительно размываются.
Внезапно её веки стали тяжёлыми, как новогодние обещания, которые никто не собирается выполнять. Глаза закрылись сами собой, увлекая за собой в тёмные воды забытья.
* * *Во сне перед ней расстилался бесконечный коридор из зеркал, где в каждом отражении сидел тот самый чёрный кот в короне. Он методично пожирал страницы её рукописи, причмокивая с видом гурмана на гастрономическом фестивале.
– Не трогай финальную главу! – крикнула она во сне, но кот только поднял на неё взгляд, полный кошачьего превосходства.
– Мяу, – сказал он, и это прозвучало как «Ты сама всё испортила».
Звонок телефона разорвал сон, как ребёнок – новогоднюю упаковку. Анастасия дёрнулась, смахнув со лба непослушную прядь волос. На экране горело имя, которое она не стирала из памяти только из лени: «Михаил».
– Алло? – её голос прозвучал хрипло, будто она действительно кричала во сне.
– Я под окном, – раздался знакомый тембр, от которого по спине пробежали мурашки. – Вернуть подарок… и поговорить.
Анастасия подошла к окну и дёрнула штору. За стеклом бушевала метель, которой час назад точно не было – снег валил с такой плотностью, будто кто-то на небесах устроил подушную бойню. Внизу, посреди белого безумия, стояла одинокая фигура в растянутом свитере, держащая в руках что-то завёрнутое в подарочную бумагу с надписью «С Новым годом».
– Ты… – начала она, но язык заплетался, как гирлянда после праздника. – Ты видишь этого кота у себя за спиной?
Михаил обернулся. Чёрный кот в короне важно восседал на снегу, вылизывая лапу. Он поднял глаза, встретился взглядом с Анастасией и демонстративно откусил кусок от ленты на подарке.
– О боже, – пробормотал Михаил, и в его голосе впервые за два года прозвучало не научное любопытство, а настоящий ужас. – Значит, это не галлюцинация?
За окном метель внезапно стихла, оставив после себя звенящую тишину. Где-то вдалеке пробили куранты, отсчитывая время до неизбежного. Кот зевнул, показывая острые клыки, и исчез, оставив после себя только растерянного Михаила, разбитое зеркало и Анастасию, которая вдруг поняла: этот Новый год точно не будет обычным.
Глава 2. Физика и Магия
Лаборатория университета в канун Нового года напоминала космический корабль, брошенный экипажем на произвол судьбы. Лишь Михаил Орлов продолжал сражаться на передовой науки, тыкая указкой в график, который уже два часа служил ему щитом против праздничного безумия. Его голос звучал с той проникновенностью, с какой священник читает проповедь в пустом храме.
– Видите? – он провел пластиковым наконечником по кривой, напоминающей кардиограмму человека, увидевшего цены на шампанское. – Пик так называемого «новогоднего чуда» идеально совпадает с выбросом дофамина. Никакой магии – чистая биохимия.
Единственный оставшийся коллега, аспирант Семен, зевнул так выразительно, что мог бы претендовать на роль в опере. Его глаза слипались, будто заговоренные новогодними обещаниями «больше не пить».
– Михаил Викторович, – пробормотал он, потирая переносицу, – может, хватит? Даже сканер томографа сегодня украсили гирляндой.
Михаил сжал указку так, будто это был последний аргумент в споре с невидимым оппонентом. Его взгляд упал на фотографию на стене – снимок телескопа Хаббл, где далекие галактики образовывали узор, поразительно похожий на новогоднюю елку.
– Если бы любовь была формулой, – произнес он вдруг, – её бы уже разобрали на кварки. Но нет – предпочитают писать стихи и верить в чудеса.
Он швырнул указку на стол, где та немедленно закатилась под микроскоп, будто ища защиты от праздничного безумия. В чашке с кофе, который уже шесть часов пытался стать нефтью, плавало последнее печенье с предсказанием. Михаил подцепил его пальцами, оставив в черной жидкости маслянистый след.
– «Ждёт тебя кот, корона и бывшая», – прочитал он вслух и фыркнул. – Глупости. Особенно про бывшую.
Бумажка вдруг вспыхнула синим пламенем и исчезла, оставив после себя лишь запах паленой судьбы. Михаил замер, рассматривая свои пальцы – чистые, без следов огня. Научное объяснение этому явлению упорно не приходило в голову, зато почему-то вспомнилось, как Анастасия в прошлом году называла его «ходячим учебником физики без раздела про любовь».
Телефон зазвонил с такой настойчивостью, будто звонивший знал, что его вот-вот выбросят в окно. На экране подпрыгивало имя «Артём», сопровождаемое фотографией кузена в дурацком свитере с оленями.
– Ты забыл мамин подарок! – раздался в трубке голос Артёма, но звук шел будто из пустого зала, обрастая странным эхом. – Опять твоя «научная важность», да?
– Я.… – начал Михаил, но его перебило громкое мяуканье на другом конце провода. Не обычное «мяу», а такое, будто кот только что прочитал «Критику чистого разума» и нашел в ней логические ошибки.
– Что это? – спросил Михаил, невольно прижимая телефон к уху.
– Что что? – ответил Артём, но его голос вдруг стал странно медленным, будто замедлялся вместе с временем. – У.… меня… нет… ко…
Связь прервалась. Михаил опустил телефон и вдруг заметил, что его кофе замерз – не просто остыл, а превратился в полноценный кусок льда с вкраплениями молекул кофеина. На поверхности отчетливо читалось слово «верь», словно кто-то выцарапал его квантовой иглой.
За окном лаборатории внезапно повалил снег – не обычный, а какой-то слишком уж идеальный, как на открытках из детства. Каждая снежинка падала с геометрической точностью, образуя перед зданием университета странный узор, напоминающий кошачий глаз.
Михаил потянулся за курткой, вдруг осознав, что все сегодняшние странности – печенье, замерзший кофе, звонок кузена – складываются в уравнение, которое он пока не мог решить. Единственное, что он знал наверняка: если где-то и есть ответы, то они точно у той, кто уже два года принципиально не поздравляла его с Новым годом.
* * *Улицы города, обычно такие предсказуемые в своих физических проявлениях, внезапно начали вести себя как первокурсник на экзамене по квантовой механике – совершенно непредсказуемо. Михаил остановился посреди тротуара, снял очки, протер их, снова надел, но зрелище не изменилось: снежинки падали вверх. Не просто медленно кружились в восходящих потоках воздуха, а именно падали вверх – с той неумолимой решимостью, с какой шампанское покидает новогодний стол после полуночи.
