Гроза

– Ну, это с чьей стороны посмотреть! – отозвался Бестужев, кидая на стол трех тузов и сгребая банк.

– Ну и везет же тебе, Лексей Петрович! – простодушно позавидовал Долгорукий.

– Хорошо, когда человеку везет, да он и не мошенник, – со сквозящей в голосе недоброжелательностью продолжил Трубецкой.

– А у нас мошенников нет, никто никого за руку не ловил, – пробасил Разумовский, тасуя колоду. – Разве на ком шапка горит?

– Генерал-прокурору положено быть подозрительным, – елейным голосом включился в разговор Лесток.

– В этом тоже меру знать надобно! – зажигался воинственным пылом подвыпивший Алексей Григорьевич. – А то вот я сейчас из него самого все припрятанные карты повытряхиваю!

– Ох, и мастер же ты, Никита Юрьевич, влипать в неприятные истории! – захохотал от этих слов Долгорукий. – Степа, помнишь, как ты его у Ваньки отнял? – обратился он к не участвовавшему в перепалке Лопухину. – А не то б, летать ему, аки соколу!

– Полно, Вася, дело прошлое, – отозвался Степан.

– Нет-нет, расскажи-ка, что то за история, – возразил Разумовский все тем же густым басом, в упор глядя на перекашивающееся лицо прокурора.

– Да, в бытность еще государя Петра второго как-то задумал Ваня выбросить нашего генерала из окошка…

– Какой Ваня?

– Наш – Долгорукий, – ответил фельдмаршал, и тень прошла по его лицу – он вздохнул, но потом встряхнулся и продолжил: – Так вот, задумал он его выбросить из окошка собственного же его дома и почти уже было осуществил сие: тащил его, как щененка, за шкирку, но Степка остановил… отнял… – закончил Василий, фыркая.

– Ай, да Степа! Ай, да Ванька! – подхватил Алексей Григорьевич, хлопая себя по колену. В зале все оглянулись на раздающийся от их стола дружный гогот, в котором слышалось и хихиканье Трубецкого.

– Вот видишь, Никита Юрьевич, всякая ситуация по-разному выглядит, ежели на нее с разных сторон поглядеть, – вежливо улыбаясь, многозначительно заметил Бестужев.

– Я это запомню, Алексей Петрович, – ощерив желтые зубы, ответил генерал-прокурор.

– Полно браниться, судари, давайте продолжим игру, – широко улыбаясь, остановил их разговор Лесток.

Глава 5. Накликать беду

* * *

Коротки белые петербуржские ночи. Когда гости начали покидать гостеприимный дом Бестужевых, уже ярко светило алое утреннее солнце. Оно заглядывало в неплотно зашторенные лиловым бархатом окна кареты Лопухиных, которая, мягко раскачиваясь на рессорах, запряженная четверкой белых лошадей, катила по булыжной мостовой. Их старшие дети разъехались в открытых экипажах. Наташа, положив голову на плечо Степана, спала. Протанцевав без устали всю ночь, сейчас она выглядела усталой и довольной. Степан долго, задумчиво смотрел на жену. Ему не было видно ее лица, только светлые немного растрепавшиеся волосы, краешек щеки, длинные коричневые ресницы и кончик чуть курносого носа. Вздохнув, он погладил ее по волосам и, откинув голову на высокую спинку сиденья, закрыл глаза.

* * *

Проснувшись дома, Степан Васильевич понял, что уже далеко за полдень, а погода переменилась: за окнами шел дождь. Капли струйками стекали по стеклам. Он повернулся к Наталье. Она еще спала, закинув одну руку за голову, волосы разметались по подушке. Но, как будто почувствовав его взгляд, разомкнула веки.

– А сколько время? – Она сладко потянулась. – Дети дома?

– Хочешь, я велю принести что-нибудь поесть? – улыбаясь, спросил Степан. – А заодно и узнаем, все ли у нас дома?

– Поесть хочу, – сказала Наталья, усаживаясь и подтягивая к груди колени, обхватила их руками. – А что у меня все дома, я и сама знаю, – добавила она, смеясь.

– Ты в этом совершенно уверена? – спросил Степан, прищуриваясь.

– Ты собирался распорядиться о завтраке! – распахивая глаза и изображая возмущение, воскликнула Наташа и легонько толкнула его в плечо.

Он поднялся с кровати, накинул махровый халат и дернул шнурок колокольчика. Наташа исподтишка его разглядывала. Его тело все еще было подтянутым, мускулистым. «В самом деле, почему?» – думала Наталья.

Вошла горничная.

– Принеси нам кофе и пирожное.

– И фрукты, – добавила Наталья.

– Сию минуту.

– Да, Агаша, а молодые господа дома?

– Степан Степанович и Анастасия Степановна пришли, а Иван Степанович не заходили.

– Ступай.

– Ваня, наверное, поехал к себе на квартиру, – полувопросительно сказала Наталья.

– Или с дружками по кабакам… Меня беспокоит, что он в последнее время слишком уж сдружился с бахусом, – ответил Степан Васильевич.

– Меня это тоже волнует, но что остается молодому человеку, когда все в жизни разлаживается в одночасье, уже два года не разберутся, к какому полку его приписать… Если бы нынче осталось прежнее правление, все было бы иначе, – Наталья Федоровна с досадой покачала головой.

– Наташа, но все случилось так, как случилось, и нам нужно научиться жить в новых обстоятельствах, – осторожно возразил Степан и, заметив в глазах супруги влажный блеск, поспешил ее утешить: – Все будет хорошо, я, в конце концов, сам похлопочу о Ване, найдем ему место не хуже прежнего. А что до нас с тобой: поедем в Москву, там тихо, спокойно, отдохнем от всей этой суеты… А когда все забудется, уляжется, вновь приедем в Петербург, вернешься ко двору…

– Ко двору я не вернусь, – отрезала Наталья, отворачиваясь. – Если только какие перемены будут…

– Но нельзя же жить только в ожидании перемен. Они вряд ли будут. А если будут – хорошо, нет – тоже жизнь не прекращается. Не хочешь возвращаться ко двору, тем более – уедем отсюда, Натальюшка. К чему нам находиться здесь, среди этой грызни. Вчера за картами Трубецкой чуть в горло Бестужеву не вцепился. Пусть они здесь делят власть, нам это незачем. Москва старая, приветливая, нам там будет лучше.

– И что я буду делать в этой Москве? С тобой на рыбалку ходить? Ты поезжай, Степа. Я, может быть, позже тоже приеду, а пока здесь мне хоть пообщаться есть с кем, – ответила Наташа, глотая слезы и кусая губы.

Горничная принесла поднос с бисквитным пирожным, маленьким фарфоровым с позолотой кофейничком, кофейными чашечками с блюдцами и такой же вазой, полной яблок, груш и винограда. Переступив порог хозяйской спальни, она застыла в нерешимости, удивленная такой резкой перемене в настроении господ. Степан взял у нее поднос и кивнул на дверь, за которой она неслышно скрылась. Обойдя вокруг широкой кровати, он поставил поднос на маленькую прикроватную тумбу, сам разлил густой ароматный напиток в чашки.

– Помнишь, мы с тобой говорили, что хорошо бы было прогуляться верхом по берегу Невы? Как закончится дождь, мы могли бы это осуществить.

– Не знаю. Я не уверена, что хочу сегодня выходить, – Наталья сдвинула брови.

– Брось, Наташа. В сторону дурные мысли! Ты же любишь ездить верхом, развеешься, и все покажется в другом свете.

То ли бодрый тон мужа подействовал на Наталью, то ли начало проявляться бодрящее действие кофе, но, помолчав, она, хоть и без особого восторга, все-таки согласилась на прогулку, которой, тем не менее, не суждено было состояться.

Когда супруги уже были одеты и готовы к выходу, явился курьер от Бестужевых.

– Нас приглашают на банкет в узком кругу в семь часов сего дня, – улыбнувшись, сказала Наталья Федоровна и протянула мужу записку, написанную почерком подруги.

– Что ж, отказать было бы невежливо, – кивнул Степан, – но нам следует поторопиться: до назначенного времени осталось полтора часа.

Потратив час на переодевание и возведение прически Натальи Федоровны на более подходящую к случаю, супруги выехали. Вместе с ними изъявил желание съездить в гости и их старший сын, вернувшийся с гуляний. Ваня предпочел ехать верхом, тогда как родители сели в открытый экипаж: после дождя воздух был особенно свежим и душистым, и никому не захотелось лишать себя удовольствия насладиться им, воспользовавшись каретой.

– С чего это Ваня так страстно захотел ехать с нами? – Степан Васильевич с интересом наблюдал за гарцующим впереди сыном.

– По-моему, он неравнодушен к Настасье, – тихим голосом, но с явным оживлением ответила Наталья Федоровна, – вчера чуть не весь вечер ее обхаживал.

– Если так, нелегко придется Ванюше: девица-то гордая, самолюбивая, и воздыхателей у нее довольно, – усмехнулся Лопухин-отец и с сочувствием посмотрел на сына.

– Что тут удивительного? Барышня она видная, да наш сын тоже недурен, – с озорным задором возразила Наталья Федоровна, покачивая головой, и серьги в ее ушах сверкнули в лучах проглядывающего сквозь облака солнца. – Если бы у них все сладилось, вот было бы славно! Они бы были самой прелестной парой во всем Петербурге! – полушепотом возликовала Лопухина.

– И наша сердечная подруга стала бы нам сватьей! – тем же тоном продолжил Степан и рассмеялся, весело глядя на жену.

Наташа выпрямила спину.

– Да, а я и не скрываю, что мне нравится эта возможность! Что в том плохого?

– Ничего плохого, не злись, – добродушно ответил Степан и взял ее за руку. Наталья было нахмурилась, но затем хихикнула и стала смотреть в сторону, чтоб не сдаваться сразу.

В доме Бестужевых их встречала только Анна Гавриловна.

– Мишеньке пришлось по делам срочно ехать в Москву, а я, чтобы не скучать в одиночестве, решила собрать друзей, – объяснила она опоздавшим-таки Лопухиным, целуя Наталью в щеку.

В малой гостиной дома Бестужевых уже было довольно людно. На маленьком мягком диванчике, обитом розовой с золотом парчой, обнявшись сидели высокий, худощавый молодой человек в длинном напудренном парике и маленькая, полненькая, смешливая женщина. Напротив них разместились на софе красавица Анастасия. Опершись на мягкий подлокотник, она, склонив голову на кулачок, со снисходительной улыбкой слушала щебетанье пухленькой хохотушки, а слева от нее откинулась на спинку молодая женщина с грубоватыми чертами лица и серьезным взглядом. Наконец, в одном из мягких кресел вольготно расселся еще один мужчина средних лет со щегольскими усами и озорным блеском в глазах.

Ваня, играя румянцем на щеках, схватил стоящий у стены стул с мягким сиденьем и примостился на его край рядом с Настасьей. Степан Васильевич, окинув отпрыска насмешливым взглядом, сел в одно из пустующих кресел. А Наталья Федоровна с легким вздохом опустилась на софу рядом с задумчивой сероглазой падчерицей Анны Гавриловны. Завязалась светская беседа ни о чем: дамы охали, вздыхали, мужчины делали им комплементы – в особенности, хозяйке дома.

– Как ты себя чувствуешь в новой роли, Аннушка? – обратилась к ней Лопухина.

Анна Гавриловна со счастливым выражением подняла глаза и слегка развела руками, обратив ладони кверху.

– Чудесно! Правду сказать, я не вполне успела освоиться в новом доме, но, так как со мной сюда переехали и моя камеристка, и мой повар, и еще некоторые челядинцы, эта задача оказывается не такой уж сложной.

– Ах, я так рада за тебя, Аннушка! – прижимая к груди сложенные, как в молитве, пухленькие ладошки, воскликнула маленькая гостья, и глаза ее наполнились слезами.

– Спасибо, Софьюшка, всегда приятно разделить радость с друзьями, – благодарно кивнула Бестужева.

– В наше время это такая редкая удача – найти счастье в любви, в семье, – воодушевленно щебетала Софья, и голос ее звучал колокольчиком, – нам с Карлом тоже повезло в этом. Правда, милый? – Обернулась она к сидевшему рядом мужчине и, не дождавшись его ответа, продолжила: – Нынче много браков заключаются без настоящих чувств, по расчету, а как потом жить с чужим человеком, представить себе нельзя… А еще многие родители предпочитают находить партию своим детям, не спрашивая их желания… – Софья говорила очень быстро и эмоционально, вздыхая и подкатывая глаза. Вставить слово, не перебив, не представлялось возможным.

Иван отвлекся от ее болтовни и наклонился к Анастасии.

– Анастасия Павловна, не сочтете ли за дерзость, коли я позволю себе выразить вам мое непременное восхищение вашей красотой.

– Не сочту, так и быть, – ответила Настя с усмешкой, не оборачиваясь к своему воздыхателю, – однако это я от вас, любезный Иван Степанович, уж в десятый раз слышу. Неужто, других слов не знаете и тем для разговоров не имеете?

– Отчего же, – смущаясь и краснея, возразил Иван, – вот, к примеру: не изволите ли нынче совершить прогулку с вашим покорным слугой?

– Иван Степанович, вы, право, как маленький, – ответила Настасья тем назидательным тоном, каким и впрямь наставляют детей. – Вы разве не заметили, что у нас в доме гости? Как же мне можно их оставить?

Иван, совсем смешавшись, начал было быстро и несвязно оправдываться перед несговорчивой красавицей, но она расхохоталась.

– Полно! Верно, вам лучше сейчас помолчать.

Анна Гавриловна тоже перестала слушать Софью и озабоченно наблюдала за тем, как при ее словах: «…вот я бы своему ребенку никогда не стала бы никого навязывать… вдруг его счастье в другом человеке…» – изменилась в лице Наталья и, глядя на нее, ее муж. Чувствуя нарастающее напряжение, Анна судорожно искала способ сменить тему разговора. Раньше это сделала Лопухина.

– Аня, а что, получается вызволить Мишу из ссылки?

– Алексей говорит, что пока еще не было возможности похлопотать об этом, необходимо выждать удобный момент, – грустно улыбнулась Анна, – но я продолжаю надеяться.

– Где там найти возможность, – заявил Иван, обретая почву под ногами, – когда при нынешних правителях ни одно дело не делается. Вот что бывает, когда к власти приходят разные проходимцы. Захватить власть-то им, канальям, удалось, а вот воспользоваться ею толком не умеют.

– Довольно, Ваня, – пресекла его мать, – такие слова опасны.

– Я полагаю, что в данном благородном обществе я могу быть совершенно откровенным, – вскинул голову Иван.

– Так-то оно так, Иванушка, – мягко возразила Бестужева, – однако, если взять такие речи в привычку, то, может статься, и сам не заметишь, как наговоришь лишнего и там, где нельзя.

– Помилуйте, я не дитя! И притом все, сказанное мной, правда, а не оговор какой.

– В данном случае не имеет значения, правдивы твои слова или нет, ими ты можешь накликать на себя беду, – вмешался Степан Васильевич.

– Слушай, что говорит тебе отец, Ваня, – резко сказала Наталья Федоровна, – все здесь знают, что сказанное тобою правда. Ея величество любят в Царское село ездить, там чувствуют себя вольготно, – с нескрываемым раздражением продолжала она, – а дел никаких не делают. Однако нам о том остается только молчать.

– Что ж получается, принцесса Анна пропала и нас погубила? – скорбно воскликнула Софья.

– Но еще не все потеряно, – снова воспрянул молодой Лопухин, – должны же быть перемены, на которые намекал маркиз Ботта перед отъездом.

– О каких переменах ты говоришь? – заинтересовался князь Гагарин, погладив пальцем щегольский ус.

– Я думаю, он готовит в России переворот.

– Это твои домыслы, – прервал его отец, без энтузиазма включаясь в разговор, – не слушай его, Сережа. Де Ботта перед отъездом говорил только о том, что караул в Риге с принцессой дурно обращается, и он собирается похлопотать об облегчении ее участи.

– Но, верно же, он имел в виду восстановление в законных правах Брауншвейгской фамилии, – не унимался Иван, мельком поглядывая на Ягужинскую.

– Даже если б он то и задумал, где де Ботте это сделать! – с сожалением возразила Наталья Федоровна.

– Истинно, бесполезная была бы затея, – Сергей Гагарин согласно кивнул.

– Так что лучше бы Ботта в России беспокойств не делал, а старался бы только принцессу с сыном освободить и чтобы отпустили их к деверю, – заключил Степан Васильевич.

– Дай то бог, – вздохнула Бестужева.

– Но ведь Елизавета обещала отпустить маленького принца и его родителей. Отчего она этого не делает? – Глаза Софьи полнились влажным блеском.

– Да затем, что занята только своими удовольствиями, а на других людей ей наплевать, – объяснила Лопухина, сделав неопределенный жест рукой, и нервно откинулась на спинку софы.

– Это на ее совести, Наташа, успокойся, – сказала Анна, пытаясь остудить пыл подруги.

– Да, бог ей судья! – почти выкрикнула Наталья.

– А вот посмотрим, что вы скажете, когда выйдет так, как я говорю, – Иван никак не хотел отступать со своих позиций.

– Коли так сделается, то нам лучше, – согласился Карл Лилиенфельд тем тоном, которым обычно ставят точку в разговоре.

– Ох, Натальюшка, Ботта хоть и страшен, а иногда и увеселит! – с веселой улыбкой глядя на Лопухину, поддержала его Анна Гавриловна. – Давайте сменим тему.

Часть II. Ненастье

Глава 1. Донос

Вольный дом Берглера, известное увеселительное заведение Петербурга, пользовался большой популярностью у любящих покутить, поиграть в карты и подебоширить разудалых гвардейцев. Самая жаркая пора начиналась у хозяина и его работников ближе к вечеру, когда бравые молодцы, освободясь от забот военной службы, шли расслабиться и дать волю шальному задору. В ту пору Россия временно отдыхала от войны, и, возможно, поэтому не слишком обремененные ратными делами молодые люди искали выход своей неуемной энергии в подвигах иного рода. К утру, когда нагулявшиеся до изнеможения гвардейцы разбредались по домам, а какие-то оставались храпеть прямо здесь же, уронив голову на стол или в чашку, – как придется, – хозяин принимался подсчитывать доходы от проданных закуски и выпивки и убытки в виде поломанной мебели и разбитой посуды. В такой вот хмельной компании часто веселился едва разменявший третий десяток подполковник Иван Лопухин с приятелями.

Перевалило уже далеко за полночь. Иван недоверчивым пьяным взглядом обвел утопающее в табачном дыму питейное заведение и отрицательно мотнул покрытой сбившимся париком головой. Это должно было означать, что окружающая обстановка не располагает к откровенности.

– Дружище, а пошли ко мне? Поговорим по душам, выпивку я обеспечу, – сказал Лопухин, наклоняясь через стол к своему завсегдашнему компаньону по веселому времяпрепровождению.

Бергер хитро прищурил глаза:

– Отчего ж не пойти, когда хороший человек приглашает. Пошли, друг! – сказал он масляно и похлопал Ивана по плечу.

Обнявшись, они вывалились из кабака.

Шла середина июля. Только-только отгорели, отмерцали белые ночи. Но и сейчас на ярко освещенных светом фонарей каналах, мостах и проспектах Российской столицы было людно. Влюбленные парочки, группки гвардейцев и просто одинокие мечтатели не торопились уходить с наполненных запахом цветущих роз и терпкой морской свежестью улиц. Опьяненным этой колдовской смесью людям начинало казаться, что все жизненные перипетии и невзгоды остались в прошлом, а впереди их ждет только радость, удача, счастье.

Иван Лопухин, и от вина достаточно пьяный и благодушный, вдохнув ночного воздуха, и вовсе проникся чувством глубокой любви к своему попутчику.

– Вот, знаешь, что я тебе скажу, друг, – с трудом ворочая языком, говорил Лопухин, весьма нетвердо шагая по булыжной мостовой, поддерживаемый своим отнюдь не таким пьяным собутыльником, – знаешь, я тебя люблю! А знаешь, почему? Потому что ты настоящий друг. Ты никогда не откажешься вместе выпить, поговорить душевно… и тебе можно доверять! Это оч-чень важно … И не печалься, друг, из-за своей командировки… Хоть и самому мне грустно с тобой расстаться, а тебе скажу: не грусти – мало чего в жизни не бывает. Вот помнишь ту матушкину записку, что сегодня я дал тебе… ты ее, кстати, не потерял, нет?..

– Нет, друг, – Яков похлопал себя ладонью по груди, – здесь она – у сердца.

– Так вот, к этой записоч-ке, – Иван икнул, – мать на словах добавляла, чтоб граф не унывал, а надеялся на лучшие времена. Вот и ты, друг, надейся! Надежда умирает последней – знаешь такую поговорку?

Сидя за длинным столом в малой гостиной Лопухиных, неярко освещенной светом нескольких канделябров, Бергер, улыбаясь, слушал непрекращающуюся болтовню Ивана. Пил он мало, говорил еще меньше, лишь изредка подбадривая собеседника одобрительным словом:

– Ты, Ваня, истинно знаток веселья, вот с кем никогда не скучно, так это с тобой!

– О чем ты, дружище? Какое нынче веселье? Вот раньше, да! А теперь куда там… – Иван махнул на что-то рукой и отправил в рот маленький соленый огурчик, на минуту примолк, уставившись в одну точку соловеющим взглядом.

– Это почему ж так-то, должна же быть тому причина? – Бергер потеребил его за рукав камзола.

– А та и причина, что ныне веселье никому на ум не идет, – постепенно вновь оживляясь, пояснил Лопухин. – Вот хоть на себя скажу: при дворе принцессы Анны был я камер-юнкером в ранге полковника, а нынче определен в подполковники, да и то неведомо куда – в гвардию или в армию. Это мне не обида? – спросил Иван, ударяя себя в грудь. И еще повышая голос, краснея от гнева, он разом грохнул по столу обоими кулаками и высказал наболевшее: – Обида мне, когда канальи какие-нибудь – Лялин или Сиверс – в чины произведены.

– За что же им такие почести?

– Сказать тебе за что? А за скверное какое-нибудь дело! – Иван, оттолкнувшись руками от стола, откинулся на высокую спинку стула и, набычившись, молча смотрел какое-то время на стоявший на столе графин с водкой, видимо, отвлекаемый остатками чувства самосохранения, но потом добавил вполголоса: – Ныне, друг любезный, веселится только государыня.

– Действительно, императрица любит хорошо провести время.

– Куда уж лучше? – Лопухин криво усмехнулся, и понесло его в сторону совсем запретную. Как снежный ком, катящийся под гору, росли негодование и пьяная смелость: – Ездит в Царское село со всякими непотребными людьми, аглицким пивом напивается. Императрица! Да ей и императрицей-то быть нельзя – незаконная!

– Что поделаешь, коли так вышло, – Бергер сочувственно посмотрел в глаза Ивану.

– А вот это как знать, – Иван уперся взглядом в улыбающееся лицо Бергера. – Как знать! Может, что и сделается, – многозначительно молвил он.

– О чем ты, дружище?! – воскликнул тот с неподдельным любопытством.

– Императрица Ивана Антоновича и принцессу Анну в Риге под караулом держит, – Ванька оглянулся через плечо, как будто опасаясь, что кто-то может подслушать их разговор, и, перегнувшись через стол, доверительным полушепотом продолжал: – А того не знает, что Рижский караул очень к принцу и принцессе склонен и с ее канальями лейб-компанейцами потягается.

– Так ты думаешь, принцу Иоанну не долго быть сверженным? – спросил, наклоняясь к нему, собутыльник.

– Сам увидишь, что через несколько месяцев будет перемена. Недавно мой отец писал к матери моей, чтобы я не искал никакой милости у государыни. Мать моя перестала ко двору ездить, а я на последнем маскараде был и больше не буду… – выложив все известные ему сплетни, Иван почувствовал некоторое удовлетворение, и боевой пыл в нем поугас. – Давай лучше выпьем, дружище, за нашу будущую удачу!

Вскоре и закадычный друг его засобирался уходить, ссылаясь на ожидающую его «прелестную дамочку». Иван же, проводив гостя до дверей, едва доплелся до своей кровати и заснул, не раздеваясь, мертвецким сном. Не знал Ванька, к какой «дамочке» направился его приятель. Знай он это – сон бы к нему не шел, и слетело бы вмиг алкогольное тупое спокойствие. Но пока что все происходящее в настоящий момент оставалось для него тайной.

* * *

«Подожду до утра – не нужно беспокоить такого важного человека ночью», – рассуждал поручик Бергер, торопливо шагая по темным улицам. Было тепло, но его знобило, и от того он шел, кутаясь в мундир, прижав к телу скрещенные на груди руки.

«Но, с другой стороны, прийти в такой час – значит выказать большее рвение, большую бдительность. Это должно быть вознаграждено!» – подумал он и ускорил шаг почти до бега, и около четырех утра уже стоял перед коваными воротами дворца могущественного лейб-хирурга.

– Что встал, проходи! – рявкнул подошедший с другой стороны ограды охранник не успевшему отдышаться Бергеру.

– Откройте, у меня дело к его сиятельству государственной важности.

– Какое еще дело, что до утра подождать не может?

– Это совершенно безотлагательное дело. Доложи немедля, или тебе самому не сдобровать за то, что сейчас проходит время.

– Арно, поди в дом, доложи, что к их сиятельству посетитель. Говорит, с делом государственной важности, – после недолгого колебания сказал первый охранник стоящему неподалеку второму, и тот исчез в темноте аллеи.

Спустя примерно четверть часа Арно вернулся еще с одним человеком, сутулым, худым, одетым в дорогую ливрею, должно быть, дворецким.

– Что привело тебя в такую пору, как посмел ты потревожить покой его сиятельства? – строго спросил он.

– Только безотлагательная важность информации, которую я имею доложить, – проговорил Бергер дрожащим голосом. – Эта информация касательно государственной измены, – добавил он почти шепотом.