Гроза

Вот он, долгожданный миг: муж распахнул двери и, полный благодарности и счастья, направился к постели жены. Легкий ветер с моря раскачивал тонкую ткань штор, благостной прохладой разряжал летнюю духоту.

– Натальюшка!

– Оставьте меня, сударь! – негодование и обида сорвались с натальиных губ и, направляемые сердитым взглядом из-под нахмуренных бровей, вонзились в мужа.

Степану показалось, что на него вылили ведро холодной воды. Он в растерянности остановился посреди комнаты, судорожно пытаясь сообразить, чем мог заслужить подобный прием. Но долго размышлять не пришлось:

– Вам бы только скалиться! Вся жизнь – сплошное удовольствие, а до того, что я в родовых муках только что чуть не умерла, и дела нет! – со слезами выпалила новоиспеченная мамочка и в сердцах повернулась к мужу спиной.

Степан, виновато улыбаясь, развел руками. Он мог бы рассказать ей, что и сам чуть не умер. Как волновался, как хотел бы взять на себя ее мучения… Но вместо этого он опустился на колени перед кроватью и, ласково коснувшись ее плеча, прошептал:

– Спасибо за сына, я в неоплатном долгу перед тобой, Наташа.

Наташа повернулась к нему со сдержанной улыбкой.

– Ты уже видел его?

Степан кивнул:

– Он такой красивый, как и ты, – сказал он, протягивая букет.

– А мне показалось, что он на тебя похож, – окончательно оттаивая, сказала Наталья. – Давно ты приехал?

– Не знаю, – пожал плечами Степан, и оба тихо рассмеялись.

Вошла Матрена Ивановна с пищащим младенцем.

– Он хочет есть, дай ему грудь, – сказала она, отдавая ребенка дочери, и вышла.

Степан присел на край кровати. Глядя, как Наташа кормит их новорожденного сына, он чувствовал себя счастливейшим из смертных.

– Как мы назовем его? – спросила Наталья.

– Может, Иванушкой, скоро праздник Ивана Купалы, – подумав, предложил Степан.

– Хорошо, пусть будет Иоанн.

Наевшись, Ваня уснул. Наташа хотела встать, чтобы переложить ребенка в колыбель, но Степан остановил.

– Дай мне.

С трепетной нежностью он положил ребенка в маленькую кроватку и вернулся к жене, которая, откинувшись на подушки, сладко зевала.

– Ты на меня больше не сердишься, милая?

Наташа, улыбнувшись, отрицательно мотнула головой. Но нужно было показать, что, тем не менее, ничто не забыто.

– Однако спать я с тобой больше не буду, если только не придумаешь, как сделать так, чтобы самому рожать.

Степан Васильевич, рассмеявшись, погладил ее по волосам.

– Как пожелаешь, любимая.

* * *

Время шло, подрастал всеобщий любимец и баловень Иванушка. Через два года Наталья подарила мужу еще одного сына, которого назвали его именем. Потом родилась дочь. Все, вроде бы, было хорошо. Может быть, так и наладились бы их чувства, и зажили бы они в любви и согласии. Да вот беда: Степан Васильевич то в один поход уйдет, то в другой. Только ледок меж ними начнет таять, а его уж опять зовет долг военный и государственный, а Наталья остается в пучине светской жизни.

Наталья хранила супружескую верность, пока в 1726 году среди приближенных императрицы Екатерины I Алексеевны не возник белокурый, высокий красавец – Рейнгольд Левенвольде, пожалованный ею графским достоинством. Немало сердец разновозрастных особ женского пола было разбито этим голубоглазым кавалером, одетым модно и ярко в кафтаны, бриллиантами расшитые, – бриллиантами, женами многих знатных мужей, да и самой императрицей даренные. Умело разыгрывая карту своей незаурядной внешности и ловко манипулируя алчностью, леностью или глупостью высоких чиновников, умный, корыстолюбивый и тщеславный курляндский юноша выдвинется на должность обер-гофмаршала и некоторое время будет исполнять одну из ведущих ролей в российском государстве. Но это позже. В двадцатых же годах восемнадцатого столетия он был, по сути, всего лишь удачливым придворным жиголо. И случилось так, что повстречалась с этим героем-любовником на светском приеме Степана Лопухина жена – красавица Наталья. С первого их танца стало видно: быть в семействе Лопухиных раздору. Наташа рядом с этим нарядным аполлоном еще милее кажется, смеется и прямо светится вся, в глазах огонь, на щеках румянец.

Поначалу не хотел, боялся Степан замечать то, что всем уже стало ясно, расползающиеся слухи будто не слышал, насмешливых взглядов не замечал. Но слепым и глухим тоже можно быть до определенного предела. Пришлось ему взглянуть-таки правде в глаза. А что ж дальше делать? Не такой он человек, чтоб с кулаками на женщину бросаться, и на разговор прямой решимости не хватало. Все же тлела где-то надежда: может, напрасны подозрения, лживы слухи, и Наташа действительно лишь в дружеских отношениях с новым ухажером. А она именно так и объясняла свои с ним встречи, когда муж пытался издали разговор начать. И с какой бы стороны ни подступался Лопухин к жене с расспросами, она то отшучивалась, переводя разговор на другую тему, то на него же и обижалась, обвинив в напрасном к ней недоверии, а сама будто даже ласковее, чем раньше, вилась вокруг него, как лиса. Но легче от этого не становилось, сжимающая грудь тоска росла.

Он терпел, пока однажды, приехав в один из своих домов, не застал жену в объятиях любовника. Боль была такой, что зарябило в глазах, и не нашел он ничего лучшего, как выбежать из дома и в ближайшем кабаке напиться.

Дотемна просидел Степан Лопухин в том питейном заведении, никого не видя, ни на чьи вопросы не отвечая. Домой пришел ночью. Кареты левенвольдевой во дворе не было, в комнате Натальи тихо. Подойдя к двери женушкиной опочивальни, Степан Васильевич некоторое время стоял в пьяном отупении, решая, что лучше: стучать или войти без стука. Наконец он толчком распахнул дверь, ввалился в комнату, как был с улицы: в сапогах и засыпанном тающим снегом тулупе. На прикроватном столике жены стоял подсвечник с тремя горящими свечами. Наталья вспорхнула с кровати, сделала несколько шагов навстречу мужу. Качнулось пламя свечей, бросая колеблющиеся тени на стены, резную, украшенную позолотой мебель, на красивое, испуганное лицо неверной супруги.

– Степа, ты что? Что с тобой?

– Желаю выслушать ваши объяснения, сударыня, – стараясь изобразить язвительную усмешку, сказал Степан. Много пить он не умел и не привык и потому сейчас с трудом ворочал языком. – Как вы изволите оправдываться?

– Степушка, давай поговорим утром, – улыбнувшись, слегка дрожащим голосом произнесла Наташа, приблизившись к мужу, и попыталась мягко вытолкать его из комнаты. Но муж грубо схватил ее за руки, сжал их.

– Нет, сейчас! Объясни, что ты себе позволяешь … – он шумно выдохнул, прервавшись на полуслове.

– Отпустите меня! Вы пьяны, идите спать! – воскликнула женщина, вырываясь от него, но Степан удержал, рывком притянул к себе.

– Я не понимаю, о чем вы говорите, вы не в себе, – стараясь изобразить возмущение, повторила Наталья.

– О чем я говорю?! – Супруг швырнул ее на кровать, приходя в не свойственное ему состояние ярости и склоняясь над ней: – О том, что я видел! О махателе твоем!

Наталья, стараясь сохранить в себе мужество и обескуражить мужа, сменила тон и, прищурив глаза, прямо ему в лицо выплюнула вопрос:

– А что такого вы увидели, о чем раньше не знали?

Степан задохнулся, на мгновение отшатнулся, себя не помня, наотмашь ударил ее по щеке, единственный раз за всю их совместную жизнь. Наталья Федоровна расплакалась.

– Давайте, сударь! Бейте! Не по своей воле я шла за вас, и вам то известно! А он… Он – жизнь моя! Я люблю его! Вы можете запретить мне его видеть, запереть меня под замок, но тогда можете и жизни лишить, все одно она не мила мне…

Степан Лопухин медленно, шаткой походкой отошел к двери. Злость прошла, опьянение тоже. Еще раз с тоской посмотрев на жену, он ушел к себе.

Наталья полночи проплакала, уткнувшись в подушку, а ее муж, просидев до утра у раскрытого окна своей спальни, решил, что бороться бесполезно: «Пусть живет, как может. Видно, и в самом деле любит она его, этого павлина напыщенного. Может, когда-нибудь она поймет…»

После того случая супруги Лопухины какое-то время ходили тихие и молчаливые, стараясь не попадаться друг другу на глаза и никого не принимая. Даже со своим возлюбленным Рейнгольдом Наташа почти месяц не встречалась. Не то чтобы она стала бояться мужа. Скорее, мучило чувство вины вследствие впервые озарившего ее понимания того, что своим поведением она причиняет жестокую боль человеку, отдававшему ей все и прощающему ей все. Но всю жизнь не проживешь затворником. Особенно, если ты – человек светский, и положение обязывает. На очередном маскараде Наташа вновь увидела своего обольстителя и не запретила ему приближаться к себе, с головой бросившись в омут безумной любви. Скрывать свою связь с Левенвольде она уже не считала необходимым. Степан же, отказавшись от борьбы, стал большую часть свободного от службы времени проводить в московском имении, предоставив Наталье полную свободу в Петербурге. Однако окончательно с женой он не расстался, изредка нанося ей визиты и появляясь с ней в свете. В таких случаях Наташа обычно встречала его ласковой улыбкой, была вежлива, учтива и нежна: супруги Лопухины как будто заключили негласную договоренность – будучи вместе, делать вид, что все в порядке. Правда, иногда они выходили из этих рамок: иногда Наталья вдруг становилась раздражительной, насмешливой, иногда она демонстративно покидала мужа вместе с Рейнгольдом, иногда Степан бывал с ней резок, силой уводя от любовника на балу или охоте. А после, когда шторм утихал, они возвращались к своей игре, правила которой приняли, не обсуждая.

Глава 3. Праздные разговоры

– Пожалуй, съезжу я к Лопухиным…

Низенькая ростом русоволосая женщина средних лет внимательно осматривала свое отражение в зеркале, оправляя кокетливо выглядывающие из-под корсета кружева нижнего платья.

Стоявшая лицом к окну девушка повернулась. Лучи вечернего солнца отразились от темно-бордовых с узорчатой золотой каймой штор, придали ее светлым волосам розоватый оттенок, отчего юное лицо делалось особенно очаровательным. Губы девицы, однако, недовольно искривились.

– И не боитесь вы, маменька? Лопухины нынче в большой немилости.

– Полно тебе, Настя, чего бояться? После скандала третья неделя пошла, уж и разговоры утихли. А что не в милости? Так в наше время многие не в милости и не в чести. Однако ж это не повод друзей бросать в тяжкую минуту. – Вдруг наставительные интонации исчезли из голоса матери, а в ее глазах вспыхнули озорные огоньки: – И кроме того, мне не терпится рассказать ей свои новости! Не скучай без меня, Настюша. Я ненадолго.

И, шурша кринолином изумрудно-зеленого платья, она удалилась.

Настя Ягужинская, слушая, как мать бодро и жизнерадостно дает указания прислуге, раздраженно подумала, что пора бы маменьке угомониться и вести спокойную, тихую жизнь. Не в том она возрасте, чтобы женихами бахвалиться.

Но Анна Гавриловна не догадывалась о мыслях дочери, и поэтому ничто не омрачало ее радости. Расслабленно откинувшись на спинку сиденья кареты, она рассеянно смотрела в окно. Внимание не привлекали проплывающие мимо многократно виденные нарядные строения Петербурга. Женщина вся была поглощена мыслями о грезившемся, хоть и несколько запоздалом, но от того еще более упоительном счастье. Она то вспоминала во всех подробностях свою последнюю с Михайлой встречу, то представляла, как будет рассказывать об этом сердечной подруге.

* * *

– Приехали, барыня, – рослый лакей в богатой ливрее распахнул дверцу.

Хозяйка встретила гостью чрезвычайно радушно. Давние подруги обнялись и поцеловались.

– Аннушка, как я рада тебя видеть! Я-то решила было, что и ты теперь мой дом стороной обходишь.

– Что ты, Наташа, разве я могу тебя забыть? Как ты могла такое подумать? – с явно наигранной обидой сказала Анна, присаживаясь в мягкое кресло с бархатной обшивкой.

– Не обижайся, в печали какие только мысли не лезут в голову. И ведь многие так и поступают, – упавшим голосом пожаловалась Наталья Федоровна. – Гостей у нас в последнее время сильно поубавилось.

– Не нужно отчаиваться, милая. Все наладится, и жизнь пойдет своим чередом. – Анна порывисто наклонилась и коснулась руки подруги, не скрывая более улыбки. – Знаешь, я ведь приехала к тебе радостью поделиться, – она выдержала паузу и сокровенно поведала: – Мишенька мне предложение сделал. Знаешь, по-моему, он в самом деле влюблен! Вчера говорит мне: «Ты – звезда, озарившая мою жизнь светом!» – такой, право, смешной!

Люди, поглощенные собственным счастьем, часто, не замечая того, бывают жестоко невнимательны к бедам близких. Увлеченная собственным рассказом, Анна Гавриловна не подумала, на какие мысли может навести подругу, до сих пор безутешно оплакивающую любимого, сосланного два года назад в далекий Соликамск.

Наталья Федоровна прикрыла глаза. Вдруг вспомнился один из дней. Один из многих: таких разных и в то же время похожих друг на друга…

Они возвращаются лесом с верховой прогулки в окрестностях одной из подмосковных деревень. Конь горячий под ее седлом. Ветер в лицо. Она впереди – грациозная наездница: спина прямая, колено жестко. Он чуть позади, высокий, элегантный, одетый по последнему слову моды.

Она первая соскакивает с лошади у крыльца загородного дома. Слышит свой смех:

– Не догонишь!

Легко взбегает по лестнице. Рейнгольд догоняет у дверей.

– Неужели моя красавица хочет сбежать от меня?

Его глаза совсем рядом. Его губы, слегка касаясь щеки, шепчут волнующие, бесстыдно-красивые слова. Слова проникают в глубины души, искрами пробегают по телу, вызывая дрожь в пальцах, в коленях, сжимают мышцы живота, горячими волнами вливаются в кровь. Комната наполняется горячим дыханием, кружится. Она теряет опору под ногами, она бы упала, если бы не его сильные руки…

Наталья со вздохом открыла глаза: сейчас у нее есть только воспоминания… и надежда.

Заметив на ее ресницах слезы, Анна прервалась на полуслове.

– Что с тобой, Наташа? – Она сочувственно сжала ладонь Лопухиной.

– Так… просто вдруг… – Наталья Федоровна говорила, порывисто вдыхая воздух после каждого слова и переводя взгляд с одного лепного узора на потолке на другой, лишь бы только не расплакаться, – нахлынуло… – отерла со щеки сорвавшуюся-таки слезу.

– Бедняжечка, ты вспомнила графа Левенвольде? – Анна вздохнула. – Что же нам делать, Натальюшка? Мне и самой, ты знаешь, есть о ком тужить: братишка на Камчатке мается. Но, слава богу, ведь они живы – даст господь, еще и свидимся.

– Может статься… Да, ты права, нужно надеяться. Хотя при нынешней-то правительнице хорошего трудно ждать. Она всех, кто прежде в милости был, не любит, – в голосе Натальи явственно зазвучали интонации обиды и раздражения. – В почете нынче только всякая мелочь, что и прежде при ней была. Ты, Аннушка, не подумай, я о тебе ничего плохого не хочу сказать, но только, если у вас с Михайлой Бестужевым все сладится, то тебе и можно в будущее с улыбкой смотреть. Бестужевых ее величество привечает. Алексея вон вице-канцлером сделала. Глядишь, со временем брата твоего и удастся вернуть. А как нас она ненавидит, так где уж мечтать о возвращении Рейнгольда. Когда самих не знаешь, что ждет… В нашей семье, как Елизавета власть захватила, одни неприятности. Иван с полковничьей должности, неизвестно за какие вины, в подполковники определен, о Степане Васильевиче, когда всем чины раздавали, так позабыли, что до меня, то и вовсе!..

– Твоя тревога понятна. Однако всегда есть место счастливому случаю. Обстоятельства могут поменяться… Зачем изводить себя дурными мыслями? Ты сейчас, конечно, думаешь: «Хорошо тебе говорить – была бы ты на моем месте!» Но ведь у меня тоже не все гладко: говоришь, Алексей Бестужев поможет – так где уж там! Он же первый противник нашей с Мишей женитьбы. Они с того даже разругались на днях. Так что мне теперь – убиваться? Как бы не так! – Заметив, что доводы рассудка подругу не сильно утешают, Анна решила придать беседе игривый тон, сверкнула глазами: – В конце концов, тебе ли, Наташа, жаловаться на судьбу?! Когда я столько лет скучала одна, у тебя был и муж, и любовник. Да и сейчас толпы воздыхателей только и ждут хоть одного мимолетного взгляда, чтобы упасть к твоим ногам!

– Будет тебе – так уж и толпы! – Наташа, едва сдерживая улыбку, искоса посмотрела на собеседницу. Поняв, что подавить смех ей все равно не удастся, широко улыбаясь, добавила: – А сама тоже не прибедняйся: одна ты никогда не скучала!

Аня сумела-таки поднять ей настроение – недаром они дружили уже больше двадцати лет.

– Ладно, ты права: может, еще и улыбнется капризная фортуна. Не будем предаваться унынию, давай лучше кофе пить. Кофе у меня знатный – из заморских Испанских земель привезен, – воспрянув духом, предложила хозяйка дома.

Потом они пили кофе с тающими во рту ванильными булочками, болтали о новых веяниях моды, о причудах своих детей и прочих пустяках. Наталья как будто освободилась от кокона депрессии и беззаботно смеялась, особенно упиваясь рассказами о новых успехах своего младшенького. Одним словом, Анна Гавриловна покинула гостеприимный дом уже в сумерках, добавив к своему счастью еще и чувство честно выполненного дружеского долга.

Казалось, жизнь благосклонна. Казалось, впереди ждет только радость и солнечный свет. Казалось…

* * *

Визит подруги чудесным образом развеял Натальину хандру, и утро следующего дня она встречала в твердом намерении не унывать.

Высокую резную дверь красного дерева распахнул щеголеватого вида дворецкий.

– Ваша светлость, их светлость молодой князь Иван Степанович пожаловать изволили в гости!

Наталья Федоровна с радостной улыбкой поднялась с кресла, отложив на маленький, с круглой столешницей, стол томик Шекспира.

В комнату уже входил, не дожидаясь особого приглашения, ее старший сын. Высокий, сероглазый, с темно-русыми волосами, в парадном военном мундире.

«Какой же он у меня все-таки красавец! Немного неуклюж, как и его отец, но все равно хорош!» – с гордостью подумала Наталья Федоровна, а вслух воскликнула:

– Иванушка, свет мой! Наконец-то ты порадовал мать визитом, – обнимая и целуя сына, добавила: – Неделю носа не казал. Должно быть, и не скучаешь обо мне?

– Ну, что вы матушка, как можно. Служба, однако, дела… – Иван опустил глаза и наклонился поцеловать руку матери.

– Кстати, как дела на службе, что-нибудь прояснилось?

– В том-то и беда, что ничего! – разведя руками, усмехнулся он. – До сих пор не могу разузнать, на какой я должности, в каком полку… – Он вольготно расселся в кресле, треугольную шляпу, стряхнув пальцами какие-то пылинки, положил на столик. – Вы и сами, матушка, прекрасно знаете, какой нынче везде бардак. Видно, при нынешнем правительстве правды все одно не сыскать.

– И что же, друг мой, к тебе одному такая несправедливость или других тоже обходят вниманием?

Наталья Федоровна присела напротив и участливо смотрела в глаза сына.

– Да уж есть такие, которые много обласканы нынешней властью, хотя не я один и обижен. Многих достойных людей на худую участь обрекают. Вот взять хоть моего друга Якова. Он получил на днях печальное известие: приказано ему собираться в путь – сменять офицера караульной службы при арестантах в Соликамске. Посудите сами, ведь это та же ссылка. А за что? За какие такие вины? Ни он сам, ни другие не ведают…

Наталья Федоровна замерла, прижав к груди соединенные вместе ладони, отвела взгляд. Вот и судьба ей улыбается, давая столь редкую возможность…

Иван тем временем продолжал:

– При таких делах не удивительно, что многие охладевают к службе, предаются разным увеселениям: вино, драки, дамы. Но разве можно их обвинить? Вот, к примеру, Коржов вчера устроил скандал в кабаке…

– А что он – и вправду надежный друг? – перебила его Наталья Федоровна.

– Кто, Коржов? – удивился Иван. – Да как-то…

– Нет, ты, кажется, назвал его… Яков… Да. Как, ты говоришь, его фамилия?

– А, Бергер – да. Он мой давний приятель и друг. Почему вы спросили, матушка?

Наталья на мгновение смутилась, но, отбросив сомнения, почти спокойным голосом сказала:

– Тебе ведь известно, свет мой, что в Соликамске уже третий год обретается наш друг – граф Левенвольде. Вот я и подумала, как не воспользоваться таким случаем, дабы поддержать безвинного страдальца. Не мог бы Яков оказать маленькую услугу – передать записочку арестанту?

– Матушка!.. – сын с невольным укором покрутил головой. – Ну зачем вы?.. А как же?.. – он так и не сумел подобрать слов и сдался: – Хорошо… я передам Якову вашу просьбу. Он вряд ли откажет.

– Вот и славно, – улыбнулась Наталья, – я напишу прямо сейчас, чтобы потом не запамятовать, – и громко позвонила в колокольчик. Вошедшей горничной она приказала принести бумагу и чернила и продолжила разговор с сыном: – Так, ты, кажется, рассказывал мне о… Рожкове?

– Каком Рожкове? – снова удивился Иван.

– Который чем-то не был доволен, или подрался… – рассеянно произнесла Наталья, обратив взгляд на округлившего глаза Ивана. В этот момент горничная пришла с бумагой и чернилами.

– Что еще прикажите, барыня?

– Ничего, ступай, – отозвалась Наталья Федоровна и с коротким вздохом взялась за перо. Чуть задумавшись, она обмакнула перо в чернильницу и, нежно разгладив листок, написала всего одну фразу по-немецки: «Милый друг, спешу передать Вам с этим человеком поклон и заверение в неизменной моей о Вас памяти. Наталья Лопухина». Посыпав свое послание из песочницы и стряхнув впитавший излишнюю влагу песок, Наталья аккуратно сложила письмо и протянула его сыну: – Вот, ты уж, Иванушка, не забудь, передай это своему другу.

– Не беспокойтесь, матушка, передам. – Иван засунул листок в карман.

– Да, и на словах попроси его, пусть скажет, чтоб граф не унывал, а твердо надеялся на лучшие времена, – с ласковой улыбкой добавила Наталья.

– Хорошо, все, как просите, сделаю.

– Спасибо, сынок. Отобедаешь со мной? – облегченно вздохнув, спросила Лопухина.

– С удовольствием.

– Значит, распоряжусь, чтоб накрывали на две персоны. Это так приятно, когда за столом есть кто-то из близких. А то с тех пор, как батюшка твой с сестрами и братьями отбыл в деревню, я все больше трапезничаю одна.

– Почему бы и вам, матушка, не съездить к ним в деревню, отдохнуть? Вас и батюшка звал.

– Может быть, я так и сделаю. Вот только твое положение установится… Нынче ведь как нам тебя одного оставить. Пока я здесь, мне и самой за тебя спокойнее, и батюшке твоему все о нашей здесь жизни отпишу. С другой стороны, опять же в столице у меня подруги, от них я все новости узнаю: что при дворе делается. В деревне же в полном безвестии будем.

– Отчего в безвестии? О здешней жизни и я все, как есть, отписать могу. Я с товарищами много разговоров имею и о гвардейских, и о дворцовых происшествиях.

– В этих беседах, Ваня, ты слушай больше, да меньше говори: особенно об обидах своих. Неспокойно нынче.

Глава 4. Бал

Улучив момент, Наташа покинула компанию веселящихся на свадьбе подруги гостей и вышла в сад. В ярко освещенном сотнями свечей доме было немного душно, а в саду воздух дышал прохладой и свежестью. Июньское небо казалось уютным синим шатром с редкими вкраплениями звезд. Наташа любила его больше, чем ту мерцающую черную бездну, которая ясными ночами раскидывалась на Петербургом в другие времена года, одновременно завораживающую и пугающую.

По тишине, нарушаемой только отзвуками царящего за стенами веселья, каскадом прокатился мужской смех. Невольно обернувшись, Лопухина заметила расположившуюся у раскидистого дуба группку подвыпивших молодых людей. И невдалеке, в тени кленовой аллеи, белело платье какой-то девицы, гуляющей под руку со своим кавалером. Наташа, пристально вглядываясь, попыталась рассмотреть, не ее ли это Настя с Николой Головиным. Тщетно. Усмехнувшись своему материнскому любопытству, Наталья Федоровна не спеша пошла по мощенной диким камнем дорожке, ведущей к пустовавшей пока беседке. Запах цветущих деревьев приятно щекотал ноздри, тихо шуршал синий шелк платья, и в завершение идиллии послышалась затейливая трель соловья. Неожиданно снизошло одно из тех мгновений, когда бывает хорошо просто оттого, что отступают все прежние переживания, обиды, волнения и заботы. Хорошо от того, что ты здесь и сейчас.

Наслаждение безмятежностью прервали чьи-то торопливые шаги сзади. Наташа оглянулась. К ней приблизился молоденький и довольно симпатичный кавалергард.

– Наталья Федоровна, объявили танцы, – сказал он срывающимся от волнения голосом, – не подарите ли мне первый танец? – И робко протянул ей руку.

«А давно ли у тебя, мой мальчик, молоко на губах обсохло», – не без удовольствия подумала Наталья, но вслух произнесла, улыбаясь обворожительно:

– А известно ли вам, молодой человек, что танец нужно заслужить? – она наклонила голову влево, чуть приподняв правую бровь.