Гроза

Неожиданно в покои, спотыкаясь, влетел Лесток в пыльном, мятом камзоле и враз сдернул сонную пелену. Елизавета вскочила, воззрилась на него испугано. Сердце ее захолонуло при мысли о самом страшном: придя к власти путем дворцового переворота, она жила в постоянном страхе таким же образом лишиться ее. Лесток поспешил подогреть ее ужас:

– Ваше величество, заговор! – задыхаясь крикнул он. – Замешаны очень высокие персоны! – попутно он не забыл сделать всем знак удалиться вон.

– Кто? – сдавленно спросила Елизавета, прижимая руки к груди. – Что можно сделать?

– Пока доподлинно известно, что в число злоумышленников входят Лопухины, – тяжело дыша, сообщил Лесток. – К счастью, мы получили информацию раньше, чем они успели что-то предпринять против вас, ваше величество, но дело требует немедленного расследования.

Несколько успокоенная его словами, Елизавета приняла подобающий статусу вид.

– Откуда получена сия информация и насколько она достоверна? Лопухины уже были под арестом, сразу по нашем воцарении, но ни в каких злонамерениях уличены не были.

– Вот записка Натальи Лопухиной графу Левенвольде, – Лесток протянул Елизавете сложенный листок, рука его была влажная и слегка дрожала.

– …неизменной моей о вас памяти. Лопухина, – дочитала Елизавета вслух окончание фразы. – Ну, и что? Левенвольде, конечно, изменник, но с Лопухиной у них дела амурные, всем это известно. Безусловно, с ее стороны это наглость – писать ссыльному, – в голосе императрицы засквозило раздражение, – и проучить ее нужно примерно, но это еще не заговор.

– А к этой вот записке, – хирург затряс пальцем, указывая на преступную бумагу, – она прибавляла на словах: пусть де не унывает, а надеется на лучшие времена!

– Какие лучшие времена? – спросила Елизавета праздным поначалу тоном, но затем побледнела, губы ее сжались, глаза широко раскрылись.

– В том-то и весь вопрос, ваше величество! – с нескрываемым торжеством выпятил грудь Лесток. – Кроме того, – дрожащим от рьяного стремления действовать голосом продолжил он, – есть верные вам люди, они все узнали со слов самого Ивана Лопухина. Если позволите, я могу лично представить их вам.

– Конечно, я хочу сама их выслушать. Когда ты можешь их мне представить?

– Сию минуту, ваше величество.

Лесток вышел, а через пару минут уже входил в сопровождении недавних знакомых, готовых кинуться в ноги императрице.

– Расскажите ее величеству все, что вам известно, – строго велел Лесток.

Покрываясь красными пятнами на побледневшем лице, Елизавета выслушала донос. Приказав служивым еще повыведать у Лопухина, что ему известно о готовящихся переменах, и оставшись наедине с Лестоком, она в тот же вечер подписала указ:

«Нашим генералу Ушакову, действительным тайным советникам князю Трубецкому и Лестоку.

Сего числа доносили нам словесно поручик Бергер да майор Фалькенберг на подполковника Ивана Степанова Лопухина в некоторых важных делах, касающихся против нас и государства; того ради повелеваем вам помянутого Лопухина тотчас арестовать, а у Бергера и Фалькенберга о тех делах спросить и взять у них о том, что доносят, на письме и по тому исследовать, и что по допросам Лопухина касаться будет до других кого, то несмотря на персону в Комиссию забирать, исследовать и, что по следствию явится, доносить нам, а для произведения того дела указали мы с вами быть от кабинета нашего статскому советнику Демидову.

Елизавет.

Июля 21 дня 1743 года».

* * *

После бессонной ночи, усталые, но воодушевленные Бергер и Фалькенберг явились к Лопухину на квартиру. Он спал на нерасстеленной кровати, в мундире и в сапогах. Они растолкали его. Ванька выглядел совсем жалким: одежда помятая, под глазами отеки, русые волосы всклочены. Он сел и со стоном опустил голову на руки. Бергер протягивал ему стакан.

– Нет, я больше не буду, хватит, – вяло оттолкнул его руку Иван.

– Выпей немного – полегчает. А больше не будешь.

Осушив стакан, Ваня обиженно посмотрел на приятелей.

– Вы бросили меня в кабаке, друзья так не поступают.

– Так мы сами не знаем, кто оттащил по домам нас, – засмеялся Фалькенберг, поднимая рыжие брови. – Мы думали, это ты.

Лопухин отрицательно помотал головой.

– Я проснулся, вас уже не было, едва до дому дошел… – все еще с обидой ответил он.

– Значит тот, кто унес нас, пока вернулся, тебя уже не застал, – сокрушенно поджал губы Бергер. – Пошли, перекусим чего, да и выясним, кто это был.

В трактире они заказали жареного гуся, салат и водку. Соглядатаи жадно набросились на еду, Ивана же мутило от одного ее вида и от вида грязного деревянного пола: ливень превратил пыль каменных мостовых в вязкую хлюпающую жижу, которая, подсыхая, осыпалась комьями с щедро залепленных ею сапог служивой братии.

– Не хочу. Пойду лучше.

Фалькенберг потянул его за рукав и силой усадил обратно на стул.

– Куда ты в таком состоянии? У тебя что, все еще голова болит? Значит, мало опохмелился. В первый раз, что ли, – говорил он, пережевывая жестковатое мясо гуся. – На вот, еще чуток, – он наполнил рюмку до края, – сразу отпустит.

– Давай, давай, – весело подхватил Бергер, поднося выпивку к губам мотающего головой Ивана.

Лопухин, скривившись, выпил. После третьей к нему в самом деле вернулось благодушие. Иван заулыбался, заговорил.

– Вот ты давеча сказывал, что министры негодные, нам это интересно стало, почему ты так считаешь, – без обиняков начал Фалькенберг. Лопухин же пребывал уже в том состоянии, когда инстинкт самосохранения заглушен напрочь.

– Конечно, не так, как прежде были: Остерман и Левенвольде, – пожимая плечами, отвечал он, – один Лесток – проворная каналья.

– Так, значит, быть переменам?

Иван безразлично кивнул, отрешенно поедая салат.

– А как это может сделаться?

Иван несколько оживился:

– Императору Иоанну король прусский будет помогать.

– Так, значит, война будет?

– Да какая война. Наши-то кто за ружье примется?

– А скоро ли это все будет? – наседал Фалькенберг.

– Скоро.

– Тогда ты меня не забудешь?

– Конечно.

– Али нет кого и повыше тебя, к кому заранее забежать?

Лопухин помолчал, тупо глядя перед собой, а потом ответил равнодушно:

– Маркиз де Ботта – принцу верный слуга и доброжелатель.

Этого было достаточно.

* * *

Не дождавшись сына ни у Бестужевой, ни дома, также и на следующий день, Наталья Лопухина не находила себе места. Правда, сыну и раньше случалось забывать о своих обещаниях родителям и не появляться в их доме неделями. Но в этот раз неопределенная тревога сжимала грудь, прогоняла прочь сон. Наталья Федоровна не могла объяснить причину своих переживаний, но чувствовала: с сыном неладно.

Еще какой-то юродивый навязался. Бегает вдоль ограды да выкрикивает, завывает всякие нелепости: «Летят, летят черные ястребы, закрывают крылами ясно солнышко. Бойтесь! Скоро, скоро закроется и погаснет свет Божий! Бойтесь, грешники!»

На самом одежда драная, лицо в язвах страшных, буро-синее. Трижды выходили люди Лопухиных прогонять безумца. А он убежит за угол, скроется, а через четверть часа, глядишь, тут как тут. Медом ему здесь намазано.

Через два дня, когда больше невозможно стало выносить неведение, Наталья послала дворового человека Кирьяна на квартиру к сыну. Посыльный, вернувшись, объявил, что барина там не нашел. Но Лопухина сразу нашла другой вариант поиска, и Кирьян, изнывая от зноя, поплелся к Мошкову.

– Барыня, Наталья Федоровна, просила передать вам поклон и просьбу сыскать молодого барина, – монотонно, как вызубренный урок, пробубнил он, не мигая глядя в глаза поручика, всем видом показывая, что, будь его воля, он бы с такими глупостями, вообще никуда ходить бы не стал, а госпоже вот взбрело в голову.

– А что он, потерялся что ли? – слегка обалдел Мошков.

– Я же сказал: «Барыня, Наталья Федоровна, просила передать…»

– Хватит, – перебил его Мошков, – это я уже слышал.

Кирьян пожал плечами и потупился, немного раскачиваясь с пятки на носок.

– Хорошо, передай Наталье Федоровне, что из всегдашней моей к ней симпатии я буду рад ей услужить. Пусть не изволит беспокоиться. Если твой молодой барин в Петербурге, я его найду.

Сбегав к Ивану Лопухину на квартиру и в казармы, Мошков Иван отправился искать его по злачным местам и вскоре действительно нашел. Лопухин сидел в трактире один за столом, на котором стояли три грязных тарелки, блюдо с остатками жареного гуся и пустая чашка из-под салата. Одной рукой Ванька держался за длинное горлышко штофа, другой подпирал голову, запустив пальцы в грязные волосы. Мошков изумленно осмотрел его с головы до ног, потом подошел и гаркнул:

– Ванька, ты что, совсем меру потерял?

Лопухину не сразу удалось сфокусировать взгляд на лице поручика.

– О, Мошков, – на лице его появилось подобие улыбки, – а я тебя искал сегодня… нет, кажется, вчера… а может, позавчера… Не помню.

– Немудрено, что не помнишь: ты сколько дней от рюмки не отлипал, а? А ну, вставай! – тряхнул Мошков его за плечо.

– Слушай, Ваня, а это не ты на днях Бергер-ра и Фалькен-э-ег-ра домой относил, когда мы тут втроем заснули?

– На черта мне твои Бергер с Фалькенбергом? Это ты с этими канальями так упился? Ох, и дурак ты, Ваня. Поднимайся! – Мошков потянул Лопухина вверх, за руку и тот, с трудом оторвавшись от стула, повис на нем.

Проходя мимо барной стойки, Иван Лопухин неожиданно повернулся к трактирщику.

– Скажи, любезный, кто давеча относил моих приятелей домой, когда мы с ними тут спали?

Трактирщик смерил его насмешливым взглядом.

– Ваши приятели, любезный, уходили всегда на своих ногах. Спать вы один изволили.

– Как так? – с усилием моргнул Иван, хмуря брови.

– Да пошли уже, какая, к черту, разница, кто кого куда уносил? – чертыхаясь, Мошков поволок его на улицу.

Не прошло и получаса, как Иван предстал пред ясные очи своей матушки. Сдержав первую волну ярости, Наталья Федоровна с любезной улыбкой отблагодарила Мошкова. Попрощавшись с ним, она влетела в переднюю залу и набросилась было на сына:

– Вы в уме ли, молодой человек? Что, черт возьми, с вами происходит?!

Но Ваня уже крепко спал, свернувшись в кресле калачиком, и на ее крик даже ухом не повел. Лопухина с трудом подавила желание разбудить своего отпрыска, отхлестав по щекам эту пьяную физиономию. С минуту постояв над ним, переведя дыхание, она позвала слуг.

– Отнесите барина в купальню, вымойте, переоденьте в чистое да спать уложите. Выспится, потом поговорим, – закончила разговор она уже сама с собой.

– Мама, Ваня пит? – Пухленькая детская ручка потянула подол ее платья. Наталья Федоровна сразу изменилась в лице.

– Да, солнышко, Ваня спит, – ответила она, присаживаясь на корточки рядом с младшим сыночком. И лицо ее будто и впрямь осветилось солнцем. В Петербурге с ней оставались трое детей. Два сына: старший и младший, – и старшая дочь Анастасия, состоявшая фрейлиной и потому проводившая большую часть времени при дворе. Остальные шестеро детей поехали с отцом в Москву. Таким образом из троих чад одну Лопухина видела очень редко, другой доставлял последние дни одно беспокойство, и только младший Василечек непрестанно радовал хорошим, веселым нравом да успехами в говорении, прыганье, беганье и многом другом.

– А зачем Ваня пит?

– Потому что не слушался маму, напился нехорошего питья, и теперь у него болит головушка, – Наталья погладила кудрявую русую головку.

– А я слушаюсь маму, – выгнув бровки, констатировал малыш.

– Ты – моя умница! – с нежностью воскликнула княгиня, подхватывая сынишку на руки. Теперь она могла спокойно поиграть с ним.

* * *

Проспавшийся, выбритый и причесанный Иван Лопухин, опустив голову, присел на краешек дивана рядом с матерью. Льдисто-синий взгляд ее был гневным.

– Что ж, Ваня, расскажи мне, чем ты занимался в последние три дня? Отчего ты был в таком непотребном виде? За что, в конце концов, мне такое унижение, что приходится просить твоих друзей искать тебя? – по ходу высказывания голос княгини повысился от спокойного до почти крика.

– Матушка! – обиженно вскинул глаза Иван, но тут же опустил их.

– Что – матушка! Отвечай, что происходит с тобой!

– Ничего не происходит, – мотнул Иван головой из стороны в сторону, – собрались с друзьями. Ну, перебрал. Больше такого не повторится.

– Конечно, не повторится. Потому что я отправлю тебя к отцу в Москву. Обо всем отпишу ему, и пусть он тебя пристроит управляющим в наших подмосковных деревнях. Самое тебе место!

– Матушка, что ж мне, один раз совершить ошибку нельзя?

– Сколько дней длился этот один раз? Я что-то в толк не возьму, какой был повод для такого кутежа? – Наталья Федоровна резко поднялась, прошлась по комнате.

– Я же уже объяснял. Никакого повода. Просто встретил приятелей, Бергера с Фалькенбергом, сели, поговорили, выпили…

– Это, может быть в один вечер, а в последующие? – она стала над сыном, скрестив руки на груди.

– Да, точно так же… Утром они зашли ко мне на квартиру…

– Они зашли? Зачем это ты стал им так нужен? – спросила Лопухина, чувствуя, как откуда-то из глубины поднимается знакомое смутное предчувствие чего-то дурного. – Они просили у тебя взаймы? Сделать что просили?

– Нет, мы просто разговаривали. Сколько мне еще повторять?

– О чем разговаривали? – Наталья Федоровна провела рукой по волосам, как бы поправляя прическу, хотя та была в полном порядке.

– Не помню точно. О жизни.

– И ты, как всегда, разглагольствовал о том, какое никчемное нынче правительство?!

– Да не помню я, матушка! – вскочил Иван, отводя глаза в сторону.

– Значит, да!

– Ну, возможно. Что с того? Они-то тоже говорили. Пустое это.

У Натальи Федоровны похолодели кисти рук. Она провела ими по лицу, растирая пальцами виски, спросила глухо вполголоса:

– А почему ты в трактире один оказался, когда Иван тебя там нашел? Куда собутыльники подевались?

– Они оказались не такими хорошими друзьями, как я думал, – расстроился Ваня, – меня они сначала не отпускали, а сами после собрались и ушли, а я один остался… И это уже во второй раз, – опять поникнув, он опустился на диван.

– Дай бог, Ваня, чтобы все твои глупости стали тебе даром, – тихо сказала Наталья Федоровна и отошла к окну. Разговор был окончен. Иван облегченно вздохнул.

– Я пойду, матушка.

– Ступай, но жить пока будешь у меня. Хватит с тебя самостоятельности, не оправдал… – мать бросила в его сторону взгляд через плечо. Сын безропотно согласился.

* * *

Вертлявая горничная впорхнула в комнату и объявила, что обедать подано. Упруго белел кружевной чепчик на ее черных волосах, по-видимому, недавно приобретенный. Агафья то и дело дотрагивалась до его крахмально жесткой оборки, как бы поправляя.

– Красивый чепчик, – равнодушно похвалила Наталья Федоровна.

Служанка пружинисто присела и, кажется, даже чуть выпрыгнула, выпрямляясь.

– Спасибо, барыня. Это на тот полтинник, которым вы меня вчера одарили. Правда, красивый?!

Наталья Федоровна, слегка приподняв уголки губ, кивнула.

Агафья тайком любовалась хозяйкой и старалась ей подражать, копируя ее походку, выражения лица, интонации. Не в то время, конечно, когда разговаривала со своими господами, а вот в общении с ухажерами и вообще с кем из посторонних, да. Вот и сейчас она жадно поглощала каждый элемент величавой, плавной поступи, изгиб шеи, гордо возносящей светловолосую голову. Следуя за княгиней шаг в шаг, Агафья пыталась все это воспроизвести, пользуясь тем, что кроме них в длинном коридоре никого нет. Обслуживая господ за столом, она сообщала им последние новости, услышанные нынче на рынке:

– Княгиня Куракина разрешилась от бремени здоровым мальчиком. Какое счастье, ведь первое ее дитя родилось мертвым. А незамужняя дочь графа Воронцова опять в тягости, и опять неизвестно от кого. На днях выпороли их конюха, может, он и виновник… Кружева на рынке сильно подорожали, говорят, из-за новых таможенных пошлин, и еще будут дорожать… Ах, ужас! Говорят опять заговор… Раскрыл Лесток…

Лопухина, до этого пропускавшая мимо ушей сумбурный лепет служанки, оторвалась от ароматных политых соусом кнедлей, которые ела без особого удовольствия.