Гроза

– Скажите, как?!

– Принесите мне бокал шампанского.

– Одно мгновение, – радостно воскликнул юноша.

– Не торопитесь, – с нотками смеха продолжила Лопухина, – нести нужно не в руках, а на голове! Знаете, как на востоке кувшины носят? – Она подняла ладони над своей пышной прической, игриво взирая на нежданного ухажера. – И руками не держать! Сможете?

– Я попробую, – приуныв, произнес паренек.

– А мы проследим, чтоб не жульничал, – с ликованием подхватили подошедшие во время их беседы друзья застенчивого кавалера. И шумная троица зашагала к дому.

Но едва Наташа повернулась, чтобы продолжить прогулку в прежнем направлении, как перед ней возникла фигура Нила Акинфова.

– Натальюшка, друг наш, на что-то вы нас оставили одних, без света ваших прекрасных глаз?

– Ах, оставьте, Нил Тимофеевич, вам всем и без моих прекрасных глаз было очень весело вести разговоры о невиданных корабельных орудиях, бьющих… на сколько, вы говорили, ярдов? – с наигранным возмущением ответила Лопухина.

– Помилуйте, сударыня, только и перемолвились парой словечек, и то все Пашка начал, – оправдываясь, пробасил Нил и развел руками.

– Хорошо, прощены, но только не приставайте ко мне больше с вашими упреками, – распахивая все еще густые и длинные, на зависть соперницам, ресницы, отмахнулась Наталья и раскрыла веер. Ее синие глаза в белой ночи казались черными, и в этих черных омутах готов был с ходу утонуть Нил Акинфов.

– Позвольте тогда, в знак прощения вашего, поцеловать вашу прелестную ручку, – и он наклонился, потянувшись за ее рукой, затянутой в голубую шелковую перчатку.

Наташа грациозно отдернула руку:

– Не много ли вы хотите, любезный Нил Тимофеевич? – смеясь, хлопнула веером по его сложенным трубочкой губам.

Она уже начала подумывать, как бы ей избавиться от надоевшего воздыхателя, как услышала позади себя громкий хохот и обернулась. Шагах в семи от нее стоял расстроенный кавалергард с опущенной головой. По его волосам, по аксельбанту, пенясь, стекало шампанское, у ног осколки разбитого бокала, а по сторонам довольно гогочущие сослуживцы. Всплеснув руками, искренне рассмеялась и Наташа. Видимо, ободренный ее смехом юноша поднял голову и сделал несколько шагов.

– Может, хоть в награду за мои мучения, вы все-таки подарите мне танец? Не умею я бокалы на голове носить.

– Нет, милый юноша, вот когда научитесь, тогда и потанцуем, – но в благодарность за развлечение она легонько провела пальчиком по его гладкой щеке, и быстрыми шагами направилась к дому.

Едва войдя в залу, Наташа сразу окунулась в пьянящую атмосферу праздника, бала, танцев. Быстрее забилось сердце, и все в ней взметнулось и полетело в такт музыке вальса.

– Ах, какой праздник, какая пара! – воскликнула подошедшая женщина, пышная, цветущая, разрумянившаяся в танцах.

– Да, Марьюшка, чудесный вечер! – с легким вздохом ответила Наталья. Достала веер из страусиных перьев и, поднеся его близко к лицу, принялась рассматривать танцующих, прикидывая, с кем бы она предпочла пройтись в вальсе, а с кем отплясать кадриль.

– Это ваш платок? – галантно улыбаясь, высокий, чрезмерно сухощавый, но широкоплечий мужчина преклонных лет протягивал ей шелковое воздушное облачко с вышитыми золотом и серебром вензелями «НЛ».

– Спасибо, Андрей Иваныч, – одарив мужчину благодарной улыбкой, Наталья двумя пальцами подхватила платок. – Должно быть, выронила, когда доставала веер.

Мужчина выверенным движением опытного придворного склонился в легком поклоне, ровно как того требовал этикет, и удалился.

– Страшный человек, – прошептала изменившаяся в лице Марья Наумова, – дьявол в образе состарившегося ангела! Если не знать, чем он занимается, то и в голову не придет.

– Ему раскрывают душу в приватной беседе даже те, кто прекрасно осведомлен о его должности, вот что удивительно… – ответила Наталья. – Но, к счастью, мы его знаем только со светлой стороны. Так к чему бояться?! Достаточно просто помнить, кто он.

Лопухина веселым взглядом окинула вокруг.

Среди нескольких десятков кружащихся пар мелькало воздушное платье невесты. Аня танцевала с мужем. Новоиспеченная графиня Бестужева была безупречна: прекрасная осанка дополнялась изящной легкостью, плавностью движений. Стороннему наблюдателю могло показаться, что она и вовсе не касалась в танце белого мрамора пола, а парила в воздухе на широком кринолине. Михайло Бестужев, с неловкими грубоватыми движениями, представлял собой невыгодный контраст супруги. И он не отводил мальчишески влюбленного взора от жены. Это в его-то пятьдесят пять!

«Счастья тебе, Аннушка!» – улыбнулась Наташа и перевела взгляд на стоящих в кружке и живо беседующих солидных государственных мужей. Был с ними и Степан Васильевич. Он не проявлял такого бурного возбуждения как, к примеру, активно жестикулирующий граф Воронцов. Лишь иногда вставлял пару слов и смеялся вместе со всеми. В отдалении мрачным вороном застыл хмурый Алексей Петрович Бестужев.

– Разрешите вас пригласить?

Наталья чуть вздрогнула от неожиданности. Статный вельможа в расшитом драгоценными камнями камзоле протягивал ей согнутую в локте руку. Граф Петр Шувалов. Она кивнула и положила свою ладонь поверх его. Они прошли в гущу танцующих и понеслись в вихре вальса. Потом была кадриль, потом мазурка… Пары отплясывали доупаду, не жалея ни туфлей, ни ног, обменивались партнерами. После очередной рокировки Наташа неожиданно оказалась в объятиях собственного мужа.

– Может быть, моя прелестная супруга осчастливит танцем и меня? – сдержанно улыбаясь, Степан задал вопрос, по сути, риторический. Ведь они уже танцевали. Наташа, лучезарно улыбнувшись, склонила голову.

– С радостью, мой дражайший супруг!

Она смотрела с нежностью в его добрые, смеющиеся карие глаза, и человек несведущий мог бы подумать, что они идеальная пара.

Объявили перерыв. Гости вернулись в столовую залу и начали занимать свои места. Наташа подошла к Бестужевой.

– Ты счастлива? Я так рада за тебя!

– Спасибо, милая. Мишенька так внимателен и нежен ко мне. Да, я счастлива! А ты не скучаешь ли у меня в гостях? – воскликнула Аня, обмахиваясь веером, лицо ее разрозовелось после танца, глаза блестели.

– Что ты, все просто чудесно. А поскучать и при желании не дадут, – Наташа прыснула, прикрывая лицо веером, и вкратце рассказала Ане анекдот, случившийся с наивным кавалергардом.

– Зачем же ты так осадила мальчика, Наташа, – смеясь, сказала Аня. – Он собой славный?

– Вполне!

– Так и потанцевала бы с ними, кто знает, может, завязался бы роман, – непонятно, в шутку или всерьез, произнесла Бестужева.

Лицо Лопухиной стало серьезным:

– Нет, ты ведь знаешь, я храню верность.

– Кому, Степану или… – начала было Аня, но осеклась и кинула на подругу раскаянно-извиняющийся взгляд. Но Наталья Федоровна не собиралась грустить в этот вечер.

– И одному, и другому, – рассмеявшись, ответила она.

Анна Гавриловна облегченно вздохнула.

– А если серьезно, Наташ, я все никак в толк не возьму, чем тебя Степан всегда не устраивал. Недурен собой, душою чист, и стоит тебе посмотреть на него поласковее, так и дышать в твою сторону боится.

– Честно? Я и сама не знаю ответа на этот вопрос. Ладно, пойду к нему. – Наташа, подхватив юбки, поспешила к своему месту за столом.

– Вот и я! – весело сообщила она мужу, усаживаясь на стул, пододвигаемый вовремя подскочившим лакеем.

– У тебя хорошее настроение?

– Ее величество императрица всея Великия, и Малыя, и Белыя Руси, Елизавета Петровна! – провозгласил, стоя на вытяжку у распахнутых высоких дверей, дворецкий.

– Уже нет, – нахмурив брови, тихо ответила Наташа, прикладывая к не касавшемуся еды рту салфетку.

Все повскакивали и склонились перед вошедшей. Поджав губы, присела в глубоком реверансе и Наталья.

Елизавета величественно прошла по зале. Высока, немного полновата, но с великолепной статью. Непудренные, огненно-рыжие волосы высоко взбиты в затейливую прическу, шлейф розового платья струился по мраморному полу.

– Прости, Михайла Петрович, за опоздание! Надеюсь, не прогонишь?! – с веселым задором воскликнула императрица.

– Безмерно, безмерно счастлив и польщен вашим присутствием на нашем скромном празднестве, ваше величество! – приложив руку к сердцу, заверил Бестужев.

– Так с женитьбой вас, Михаил да Анна! Мира и достатка вашему дому, а вам любви и согласия!.. – среди стандартных поздравлений прозвучала также подаренная подмосковная деревня на двести душ, а завершила Елизавета речь призывом: – За здоровье молодых! – Она высоко подняла поднесенный ей бокал с игристым вином и обернулась к гостям. Осушила сосуд до дна и с маху разбила об пол. – На счастье! Что встали, как статуи? Веселиться всем!

И зала вновь наполнилась оживленным гулом голосов, звоном бокалов и цоканьем вилок и ножей о фарфоровые тарелки.

Вдруг всеобщее внимание привлекла стайка мальчишек лет десяти-двенадцати, неожиданно влетевшая в залу. Среди них явно назревала драка. Жгучий черноглазый брюнетик с воинственным пылом налетал на длинного, но щуплого парня, который, округлив глаза, отступал от него, прикрываясь руками.

– Отвечай за свои слова! – кричал брюнет.

– Какие слова? Отойди от меня, – озираясь по сторонам в надежде на помощь взрослых, вопил щуплый.

– Брось, Юсупов, кулаками правды не докажешь, – встал между ними крепко сложенный кареглазый шатен, стараясь отодвинуть требующего сатисфакции брюнета на расстояние своих вытянутых рук.

– Но он лгун и трус, – горячился Юсупов, – мы более русские и более верны России, чем их род!

– Об этом достаточно говорят славные дела твоих предков, а твои кулаки тут ни к чему, – продолжал увещевать рассудительный шатен.

– Почему дети до сих пор здесь? Куда смотрят няньки? – обратилась к мужу Лопухина. – Распорядись, пожалуйста, пусть везут их домой – им давно пора спать, а не баталии здесь устраивать.

Степан, и без того уже встающий из-за стола, направился к разгоряченной детворе, одновременно с еще несколькими родителями, спешащими предотвратить мордобитие.

– Абрам, вам пора домой. Где сестры? – спросил он, обращаясь к мальчику-шатену.

– Они в детской. Но, батюшка, ведь все остальные еще здесь.

– Их тоже сейчас отправят по домам, мы просто увлеклись праздником и забыли о вас, – с улыбкой возразил Степан Васильевич.

– Поразительно! До чего же сын может быть похож на отца: и внешностью, и повадками! – воскликнула, остановившись рядом с ними, пожилая графиня Воронцова.

– Да, – неуверенно улыбнувшись, отозвался Лопухин-старший и пристально посмотрел в лицо сына.

«А он и правда удивительным образом похож на меня», – думал Степан по пути в детскую залу и отдавая распоряжения прислуге.

С рождением Авраама у него были связаны одни из самых неприятных воспоминаний. Сын родился в 1732 году, но с лета 1731 года и до самого рождества Степан Васильевич был в Лондоне, и когда в начале августа Наталья родила, на сердце ее мужа с новой силой разболелась застарелая рана. Устав от бесконечных поздравлений и справлений о самочувствии супруги, он в один момент в конце концов не сдержался:

– Для чего вы меня об этом спрашиваете? Спросите графа Левенвольде, это его дело, он знает об этом лучше меня, – выдал он по-английски изумленной леди Рондо, известной в Петербурге врачевательнице женских недугов. А заметив ее крайнее смущение, с горькой усмешкой добавил: – Что за беда! Всем известна связь моей жены с этим человеком, сущая правда.

Пораженная англичанка слушала его и никак не могла найти, что сказать. Тогда, придавая своему голосу как можно больше бодрости, Степан объяснил:

– Петр Великий приказал мне жениться, можно ли было его ослушаться? Я тогда же знал, что невеста меня ненавидит, и, со своей стороны, ее не любил и не люблю, хотя все справедливо считают ее красавицей. Я не могу ее любить, не могу и ненавидеть… и не из чего мне беспокоиться. Пусть наслаждается любовью человека, которого сама любит, и по-прежнему ведет себя с тем благоприличием, которого только можно ждать в подобном случае.

Он был тогда честен… Не до конца.

Когда же через два месяца после родов он все-таки посетил жену, то на ее вопрос: «Отчего так долго не ехал посмотреть на сына?» – он, плохо сдерживая вскипающее раздражение, ответил:

– Я признаю ребенка, Наталья! Я не возражаю, чтобы он носил мою фамилию! Так зачем же сейчас, когда мы только вдвоем, ты говоришь со мной так, будто он мой?

В ответ жена его запальчиво вздернула подбородок и, промолвив:

– Как вам будет угодно, сударь! – стремительно вышла в другую комнату. Позже она велела заложить карету и, ничего не объясняя, уехала… В сумерках. И у Степана не возникло ни малейших сомнений в том, куда она направилась.

Но мальчик, вопреки всему, чем старше становился, тем больше поражал всех своим сходством со Степаном Васильевичем.

«Могло ли случиться так, что Абрамушка родился раньше срока?» – часто думал впоследствии Степан. С такими же мыслями он вернулся к жене и в вечер свадьбы Анны Ягужинской и Михаила Бестужева.

Наташа, не отрывая взгляда от тарелки, нервно перемешивала серебряной вилкой компоненты салата. Она все еще расстраивалась. Степан мягко накрыл ее руку своей.

– Пойдем в сад.

Наталья подняла наполненный слезами взгляд.

– Пойдем.

Выйдя на крыльцо дома, Степан поднял глаза к синеющему своду.

– Наташ, посмотри, какое чудное сегодня небо, – вздохнув, произнес он и настороженно покосился на жену.

– Правда, что расположение звезд по отношению друг к другу никогда не меняется? – Наталья разглядывала звездную россыпь.

– Это истинная правда, – с улыбкой ответил Степан, – созвездия сохраняют постоянные очертания, по которым их всегда можно узнать. Вот, взгляни, – он обнял ее за плечи и, прижавшись щекой к ее виску, вытянул руку, указывая на яркое и крупное созвездие, – видишь те яркие семь звезд? Это Большая Медведица.

– Медведица? А, по-моему, больше похожа на чарку старинную…

– Ручка чарки – это ее хвост, – полушепотом с оттенком секретности и загадочности пояснил Степан, – впереди и снизу в это созвездие входят еще несколько звезд, они обрисовывают голову и ноги Медведицы, но яркая именно эта часть из семи звезд, – он посмотрел на супругу и наткнулся на лукавый взгляд.

– Вот, значит, какая часть Большой Медведицы особенно яркая, – пробило на глупый смешок, который они тщетно попытались сдержать.

– И ты знаешь все-все созвездия? – Наташа спустилась по ступенькам и медленно двинулась вглубь сада.

– Нет, только самые заметные и важные, – ответил Лопухин, шагая следом.

– Важные для кого? – обернувшись к нему, но продолжая идти спиной вперед, спросила Наталья.

– Для мореплавателей.

– Они для вас вроде карты?

– В некотором роде: по ним можно определять стороны света, время года и дня… то есть ночи.

– Научи меня.

– Охотно. Выйдем на лужайку, – взяв за руку, он увлек ее к тому месту, где деревья далеко отстояли друг от друга и не закрывали кронами небо. – Видишь Большую Медведицу? А теперь поднимай глаза медленно кверху – видишь чарочку поменьше?

– Да.

– Это Малая Медведица. Крайняя звезда в ее хвосте, самая яркая – Полярная. Ее так назвали, потому что она указывает направление на Северный полюс.

– Так, значит, если смотреть на эту звезду, то за спиной будет Юг, – сосредоточенно глядя в небо, рассуждала Лопухина, покачивая поднятым указательным пальцем каждый раз, когда называла сторону света, – слева Запад, а справа – Восток! – торжествующе подытожила она.

– Умница!

– Теперь мне можно отправляться в плаванье? – Наташа кокетливо улыбалась.

– Я бы взял тебя с собой в плаванье, – прошептал Степан и порывисто привлек к себе за талию. И она ответила на его порыв, прижавшись к всем телом, обвив его шею руками. Их губы слились в долгом и страстном поцелуе.

* * *

Тем временем в бальной зале счастливый Михайло Петрович подошел к брату.

– Что хмурной, Алешка?! – сказал он слегка заплетающимся языком. – Али не рад моему счастью?

– Как бы твое счастье всех нас не сгубило, – угрюмо ответил Алексей Петрович, – нашел время жениться на Головкиной.

– Да брось, дело давнее, да и какое отношение Аннушка имеет к проступкам своего брата? А отец ее, между прочим, был верным слугой государя нашего Петра Алексеевича.

– Вот заслуги Гаврилы Иваныча и в самом деле в далеком прошлом, – раздражаясь, ответил вице-канцлер, – зато козни воронья Лестокова в самом что ни на есть настоящем. Вон, кружат, выискивают, с какой бы стороны подобраться, чтоб голову мне отклевать, – кивнул он в сторону лейб-медика, бодро беседующего с князем Трубецким, его зятем Гессен-Гомбургским и французским послом д’Аллионом (не пригласить их, при всей их враждебности, Бестужев никак не мог – Лесток входил в ближайшее окружение императрицы). – А мой братец им на блюдечке: вот, пожалуйста, сестра ссыльного обер-гофмаршала ныне наша ближайшая родственница.

– Прекрати, Алешка. Злой ты. Ее величество сама и то не вспоминает Ане ее родственников, свадьбу нашу почтила своим присутствием, вон, веселится от души, – посмотрел Михаил Бестужев на увлеченно исполняющую менуэт Елизавету. – А ты праздник мне испортить хочешь, – с укоризной завершил он.

– Да иди, празднуй, я к тебе с разговорами не лез, – махнул на него рукой младший брат, отворачиваясь. И Михаил, хмыкнув, отправился беседовать с более приятными гостями.

А между тем беспокойство Алексея Бестужева имело все основания. Его длинный нос имел способность чуять опасность за версту. И сейчас это чутье подсказывало, что противник затаился в засаде и ждет своего часа, как паук в паутине: только прикоснись ненароком к его сетям, и он тут как тут, полон смертельного яда.

Разговор в противном лагере тоже не отличался безмятежностью, несмотря на кажущуюся со стороны вальяжность.

– Отчего медлит с возвращением маркиз Шетарди? Его присутствие важно для будущего отношений наших стран, – обратился Лесток к д’Аллиону.

Французский посланник неприязненно скривился:

– Но ведь цель, ради которой он отъехал во Францию, не достигнута. Враждебные нам министры и поныне у власти. А не вы ли, любезный Герман Иванович, обещали, что едва маркиз уедет, как ее величество согласится избавиться от них для его возвращения?

– И она страстно желает его возвращения, но не все так просто. Кстати, со своей стороны, маркиз не сдержал обещания помочь Елизавете отправить старшего посланником в Саксонию. Всего-то и требовалось добиться ходатайства Дрездена о том, чтоб послом к ним был направлен именно этот человек, но вы и этого не могли сделать, – парировал хирург. – Ну, ничего, – тут же продолжил он примирительно, – рано или поздно наше общее дело будет выполнено. Интересы Франции близки сердцу государыни и не будут забыты в России.

– Однако в последнее время все свидетельствует об обратном, – не унимался француз, – Россия заключила пренеприятнейший для Франции военный союз с Англией, не прекращаются переговоры с враждебной нам Пруссией…

При сих словах соотечественника Лесток внимательно посмотрел в его лицо. Уж не прознали ли французы, что Англии не добиться бы так легко того союза, если б его самого не прельстило в тот момент английское золото? Но, похоже, нет. Д’Аллион не делал ни выводов, ни многозначительных пауз, он просто перечислял обидные для его страны и мешавшие его собственной карьере факты.

– Это все их происки… Канальи, – прошипел генерал-прокурор Никита Юрьевич Трубецкой. – Но только мы до них доберемся… – он покосился через плечо. Был он среднего роста, довольно широкий, но вся его фигура выглядела будто бы ссохшейся, на щеках пролегли глубокие морщины, кожа отдавала желтизной, на голенях через гольфы отчетливо проступали варикозные узлы.

– Мое правительство хотело бы знать точнее, когда это произойдет и как вы планируете осуществить сие, – не унимался д’Аллион.

– Положитесь на нас, – насмешливо поглядев в глаза посла, Лесток похлопал его по плечу, а, отвернувшись, добавил тихо: – Найдется способ.

* * *

Наташа уткнулась лицом в плечо мужа и неслышно засмеялась.

– Ты сумасшедший, – произнесла она, подняв на него светящиеся глаза, и занялась выбившимися из прически локонами. Ничего не отвечая, Степан погладил ее по щеке, виску, прикоснулся губами к светлым волосам.

С ветвей старого дуба, чей ствол в два обхвата поднимал свою крону высоко в небо, взлетела и спланировала совсем близко, тихо шурша крыльями, сова и исчезла. Лопухины невольно проследили взглядом ее полет.

– Пошли танцевать, – неожиданно предложила Наташа и, не дожидаясь ответа, потянула Степана за руку. Он не противился. Почти бегом они вернулись к дому, не заметив по дороге удивленно радостных глаз дочери, которая на минуту даже перестала слушать Николеньку, наблюдая за родителями.

В бальной зале Наташа отыскала взглядом Елизавету и, гордо подняв голову, с требовательным ожиданием посмотрела на мужа. Он протянул ей руку, и они отдались волнам вальса. Когда закончился танец, у Степана зашел разговор с Алексеем Разумовским, а Наталья с первыми звуками музыки вновь улетела с тут же подоспевшим воздыхателем.

* * *

– Со дня на день в Або подпишут мирный договор со Швецией. По такому случаю у меня намечается маленькая мужская пирушка. Приходи – пропустим по паре стаканчиков венгерского, – несмотря на то, что уже давно Разумовский не пел в хоре, голос его оставался густым, бархатным.

– Да, славно мы задали шведам, теперь бы только переговорщики не сплоховали. Как думаешь, Алексей Григорьевич, не подведут?

– Должно статься, что не подведут, – пожал богатырскими плечами Разумовский. – От них-то и требуется только твердо стоять на своем, шведам-то крыть нечем… Кстати, ты сегодня еще не играл?

– Нет. Сам знаешь: к картам я равнодушен.

– Да, и мне они не интересны, однако ж по этикету положено, – засмеялся, топорща черные, как смола, усы, могущественный фаворит, – так что, хочешь не хочешь, а к столу садись.

– И ты по обыкновению сделаешь вид, что не замечаешь, как другие мошенничают напропалую, – усмехнулся Степан.

– А, пусть берут, – Разумовский махнул рукой. – Степа, веришь, мне и десятой доли того, что у меня сейчас есть, ни к чему! Чтоб я из-за карточных мошенников суетился, – все тем же жизнерадостным голосом добавил он.

Степан, рассеянно обводя глазами помещение, нашел среди танцующих жену, и неумышленно взгляд его зацепился за нее, сопровождая каждое движение. Разумовский заметил.

– У тебя с Натальей перемирие?

– А войны у нас с ней и не было, – покачал головой Лопухин, поворачиваясь к собеседнику.

– Степа, – тихо сказал Разумовский, подшагивая ближе, – ты бы поговорил с Натальей. Ее величество очень ею недовольна. Не более часа назад говорила, что обязанности свои при дворе забыла. Я тебе как другу говорю: лучше ей смириться и ходить ко двору, как прежде, а не то Лиза лишит ее звания статс-дамы и больше к себе не допустит.

– Просто сказать – поговори. Поговорю, если она меня слушать станет. Если уж, что в ее прелестную голову влетело, то переубеждать ее – напрасное мучение: упрется точно бык, – с досадой, но без злости ответил Степан.

– Да, все они такие! – раскатисто захохотал фаворит. – Пошли играть. – И, хлопнув Лопухина по плечу, направился туда, где за столами накрытыми зеленым сукном уже кипели страсти азарта. По дороге Алексей Григорьевич подцепил под руку и вице-канцлера. – А ну-ка, живо за стол и глядеть веселее! На свадьбе брата нельзя быть таким кислым, Алешка. Перепил уже, что ли? Или не допил еще?! Так, это беда поправимая… – громко смеясь, он потащил криво улыбающегося Алексея Петровича за собой.

Они подошли к столу, за которым играла императрица. Веселая, подвижная, заводная, она играла с воодушевлением, часто смеялась, и розовые губы приоткрывали ровные жемчужины зубов. Бирюзовые глаза ее искрились, рыжие волосы, выбившиеся из прически, от выступившей испарины закручивались в крутые локоны, обрамляя-молочно белое, с нежным румянцем лицо. Но рядом с красавицей-императрицей свободных мест не было, и, обойдя вниманием компанию молодых людей, среди которых обнаружились и двое сыновей Лопухиных: Иван и Степан Степановичи, – Разумовский увлек Лопухина и Бестужева к другому, за которым сидели Лесток, Никита Юрьевич Трубецкой и Василий Долгорукий, недавно вернувшийся по милости императрицы из Соловков.

Разлили вино, раздали карты, но мысли об игре никому на ум не шли, разве что кроме фельдмаршала Долгорукого.

– Что это, Алексей Петрович молчит? Расскажите нам, как идут ваши дела, – скрипящим голосом попытался завязать разговор Трубецкой.

– Молчу, потому что не хочу никого расстраивать, – с язвительной улыбкой отозвался вице-канцлер.

– Настолько плохо? – с преувеличенным участием спросил Никита Юрьевич.