Шанс…

– Ты светился, – сказала она вдруг, так тихо, что он едва расслышал. – Когда бежал. Когда видел поле. Когда этот пас Димке отдал. И когда летел под удар. Ты… светился изнутри. Как будто это твое самое настоящее дело. Не доставка еды. И вот это вот все.

Она не стала ждать ответа. Кивнула, повернулась и пошла прочь, оставив его стоять с курткой в руках и словами, которые врезались в сознание острее любого поражения.

«Ты светился».

Он смотрел ей вслед, пока она не скрылась за углом подъезда. Пустота внутри не исчезла. Горечь поражения не растворилась. Дрожь в руках и тяжесть в ногах никуда не делись. Завтра все равно будет работа. Велосипед. Сергей Петрович. Деньги для мамы. Но где-то там, под грудой стыда и усталости, тлела крошечная искра. Та самая, которую увидела Катя. Искра, которая зажглась не от победы, а от самого акта борьбы на грани. От этого отчаянного прыжка за мячом в пустые ворота.

Он медленно натянул потрепанную куртку. Запах пыли, пота и крови смешался с едва уловимым, нежным ароматом, оставшимся от Кати на ткани его куртки. Он открыл тяжелую дверь подъезда. Темнота и запах сырости и старого линолеума встретили его. Он сделал шаг внутрь, в свою реальность. Но искра, вопреки всему, не гасла. Она была слабой, но она была. Напоминанием. Не о королевстве, потерянном сегодня. О чем-то большем, что, возможно, еще могло быть.

Глава 2. Рутина

Тяжелая подъездная дверь захлопнулась за Артёмом с глухим стуком, как последний аккорд сегодняшнего поражения. Запах подъезда – сырость, старая краска, капуста от соседей сверху – ударил в ноздри, резкий и чужой после пыльной свободы коробки. Он медленно поднялся по лестнице, держась за шаткие перила. Каждый шаг отдавался тупой болью в мышцах бедер, коленях, в ушибленном локте. Запах пота, пыли и крови (от ссадин) смешивался с едва уловимым, уже призрачным ароматом, оставшимся от Кати на его куртке. Этот легкий шлейф казался сейчас насмешкой над его грязью и болью.

Квартира встретила его теплом накопленного за день воздуха и… тишиной. Не мирной, а напряженной. Словно воздух был натянут струной. Из кухни доносилось шипение чего-то на сковороде. Артём скинул кеды у порога – один лег на бок, обнажив дырявую подошву, как символ всего его существования. Прошел в крошечную прихожую, бросил куртку на вешалку, которая жалобно скрипнула.

– Ты? – донесся из кухни голос матери. Ольга Николаевна. Голос усталый, но настороженный.

– Я, – хрипло ответил Артём, протиснулся в ванную. Лицо в зеркале над раковиной было землистым, в ссадинах от падений, с темными кругами под глазами. Пыль въелась в поры. Шрам над бровью выделялся красноватой полосой. Он плеснул на лицо холодной воды, втирая ее ладонями, пытаясь смыть не только грязь, но и жгучий стыд поражения, и странное смятение от слов Кати. «Ты светился». Светился и проиграл. Какая ирония.

На кухне пахло поджаренной картошкой и дешевым маргарином. Ольга Николаевна стояла у плиты, помешивая сковороду. Спина ее, обычно прямая, несмотря на усталость, сегодня казалась сгорбленной. Седина в ее темных волосах при свете тусклой лампочки была заметнее обычного. Она обернулась, и Артём увидел в ее глазах знакомую смесь тревоги, усталости и… упрека.

– Опять в свой футбол? – спросила она, не дожидаясь приветствия. Голос был ровным, но как натянутая струна. – До девяти вечера? Работать завтра не надо? Гляди на себя. Весь грязный, синяки… Опять дрался?

Она подошла ближе, ее руки в потертых прихватках повисли вдоль тела. Взгляд скользнул по его порванной футболке, ссадинам, задержался на грязной повязке, которой он только что обмотал локоть.

– Не дрался, мам. Играли, – пробормотал Артём, отводя глаза. Он чувствовал, как внутри все сжимается. Ему не хотелось объяснений. Хотелось забиться в свою каморку и выключиться. – Турнир был. На палки.

– На палки… – Ольга Николаевна качнула головой, и в этом движении была целая пропасть разочарования. – Артём, ну сколько можно? Тебе семнадцать! Не мальчишка! Другие парни учатся, ПТУ кончают, работу нормальную ищут! А ты? Курьер на велосипеде да дворовый футбол! Это твое будущее? Палки выигрывать? – Голос ее начал дрожать, повышаясь. – Посмотри на себя! Весь избитый, усталый! На что ты надеешься? На то, что тебя, как отца твоего, заметят и в большой футбол возьмут? Да брось ты!

Артём вздрогнул, как от пощечины. Не от упрека в футболе, а от упоминания отца. Оно всегда висело между ними незримой, болезненной тенью. Обычно он молчал. Но сегодня – горечь поражения, усталость, слова Кати, этот ком унижения и стыда – все это прорвалось наружу.

– А что мне делать, мам?! – его голос сорвался, стал громче, резче, чем он хотел. – Учиться? В какую дыру? На какие деньги? Работу получше? Кто меня тут возьмет без образования? Только Сергей Петрович с его криками и копейками! Футбол – это… это единственное! Единственная отдушина! Ты не понимаешь? Там я… я живой! Я не курьер, не нищий парень с «юга»! Там я что-то могу! Там я чувствую себя настоящим!

Он видел, как глаза матери округлились от неожиданности его вспышки. Но он не мог остановиться. Годы молчания, годы ношения этой тяжести выплеснулись:

– А как ты думаешь, мне легко? Тащить все это на себе? Работать как лошадь, чтобы хоть копейку домой принести? Видеть, как ты с утра до ночи тоже пашешь, стареешь? И знать, что… что отца нет? Что он просто взял и свалил, бросил нас? И мне не на кого опереться, некому сказать… некому показать, что я могу! Что я не хуже других! – Голос его сломался. Он отвернулся, стиснув зубы, чтобы не заплакать от бессилия и этой внезапно вырвавшейся боли. – Без него… без отца… тяжело, мам. Очень. А футбол… он хоть как-то от этого спасает. Хоть на коробке я не чувствую себя брошенным!

Тишина повисла густая, тягучая, нарушаемая только шипением картошки на плите. Артём смотрел в грязное кухонное окно, за которым тускло горели огни других таких же серых пятиэтажек. Он ждал крика, слез, новых упреков. Но вместо этого услышал тихий, сдавленный звук, похожий на стон. Обернулся.

Ольга Николаевна стояла, прислонившись к столу. Лицо ее было страшно бледным, губы дрожали. В глазах, обычно усталых, но сдержанных, стояли слезы. Не злые, а… мучительные. Она смотрела на него не с упреком, а с каким-то ужасом и бесконечной жалостью.

– Артём… – ее голос был едва слышен, хриплый от сдерживаемых рыданий. – Сынок… Ты не понимаешь… Ты все не так…

Она сделала шаг к нему, потом остановилась, схватившись руками за спинку стула, будто ища опоры. Пальцы ее побелели от хватки.

– Твой отец… – она выдохнула, и это слово прозвучало как нож. – Он… он не бросил нас. Он… он не знает о тебе. Вообще не знает, что ты есть.

Артём замер. Словно весь воздух выкачали из кухни. Шум в ушах стал оглушительным. Он уставился на мать, не веря услышанному.

– Что? – выдавил он. Одно слово. Глухое.

Ольга Николаевна закрыла глаза на мгновение. Когда открыла, в них была только боль и тяжесть многолетней тайны.

– Мы… познакомились, когда он приезжал в Приволжск на сборы. «Крылья Поволжья», – она говорила тихо, быстро, словно боялась, что не хватит сил договорить. – Красивый, задорный… Роман был короткий. Очень. Сборы закончились – он уехал. А я… я узнала, что беременна, слишком поздно. Писать ему? Искать? Он был молод, карьера… Я боялась… Боялась, что он не захочет, что я буду обузой… Боялась, что он заставит сделать… – она не договорила, сглотнув ком в горле. – Решила сама. Все сама. Он… он даже не подозревал. И сейчас не знает. Его зовут… ну, не важно сейчас. Он играл, потом, кажется, тренером где-то стал… далеко. Точно не здесь.

Она замолчала, опустив голову. Плечи ее тряслись. Шипение картошки на плите звучало теперь как злобное шипение змеи.

Артём стоял, словно парализованный. Мир перевернулся. Не бросил. Не знал. Слова матери бились в голове осколками. Его отец был… футболистом. Играл за «Крылья». Возможно, даже на той самой скамейке, о которой Артём сегодня так отчаянно мечтал, сидя на пыльной коробке. И не знал. Не знал, что где-то в Приволжске растет его сын. Сын, который сейчас стоит здесь, в вонючей кухне хрущевки, в грязной и рваной футболке, с болью во всем теле и с разбитым сердцем от дворового поражения.

Вся его злость, все обиды на отсутствующего отца, которые он годами носил в себе как оправдание своей тяжести, своей злости на мир – рассыпались в прах. Осталась пустота. И новая, невообразимая боль. Боль от осознания, что он был… секретом. Ошибкой, которую спрятали. Что его страсть к футболу, его единственная отдушина, его мечта – возможно, была в крови. От человека, который не знал о его существовании.

– Почему… – его голос был чужим, беззвучным шепотом. – Почему сейчас сказала?

Ольга Николаевна подняла на него заплаканные глаза. В них была бесконечная усталость и вина.

– Потому что вижу, как ты калечишь себя этой… этой игрой! – слово «игра» прозвучало как ругательство. – Потому что вижу, как ты цепляешься за нее, как за соломинку! Как надеешься! И я боюсь, Артём! Боюсь, что она тебя сломает, как… как она ломает многих! Что ты потратишь лучшие годы, силы, здоровье – на призрак! На то же самое, что погубило твоего отца! Он ведь так и не стал большим игроком… А ты… ты даже не знаешь, какие подводные камни там! Какая конкуренция, грязь! Тебе это надо? Лучше учись, ищи нормальное дело! Не лезь в этот омут! Пожалуйста!

Ее мольба повисла в воздухе. Артём больше не слышал шипения картошки. Он слышал только бешеный стук собственного сердца и жуткую тишину, воцарившуюся после ее слов. Его единственная отдушина оказалась связана кровью с человеком, который был для него призраком. Его мечта – наследством от того, кто о нем не ведал. И мать, его опора, просила отказаться от этого. Из страха. Из любви. Из боли.

Он не нашел слов. Ни гнева, ни оправданий, ни слез. Он просто молча развернулся и пошел в свою каморку, крошечную комнатушку, отгороженную от зала фанерной перегородкой. Закрыл дверь. Не на ключ, просто прикрыл. Упал на узкую кровать, лицом в подушку, пахнущую пылью и его собственным потом.

Снаружи доносились приглушенные всхлипы матери и навязчивое шипение сковороды. А внутри Артёма бушевал ураган. Поражение на коробке. Боль в теле. Слова Кати: «Ты светился». И страшная, обрушившаяся на него правда.

Он сжал кулаки, впиваясь ногтями в ладони, пытаясь физической болью заглушить боль душевную. Искра, которую он унес с коробки, которую заметила Катя, теперь едва тлела под грудой нового, неподъемного груза. Мечта о скамейке запасных «Крыльев Поволжья» вдруг обрела зловещий, ироничный оттенок. Он закрыл глаза, но перед ним не стоял образ поля. Стоял образ незнакомого мужчины в футболке. Его отца. Который не знал. И который, возможно, тоже когда-то «светился» на поле, пока жизнь не поставила ему подножку.

Сон был бесплотным, как дым, прорванным кошмарами из ржавых труб ворот и глухим лязгом мяча о штангу. Артём открыл глаза до звона будильника. Серый предрассветный сумрак заползал в щели фанерной перегородки. Тело отзывалось на движение волной боли – ноющие бедра, пронзительный укол в локте, где ссадина присохла к заношенной футболке, ставшей пижамой. В ушах еще стоял гул двора после пропущенного гола и… сдавленный шепот матери: «Он не знает о тебе». Он резко сел на кровати, тряхнул головой, как бы стряхивая налипшие образы. Не сейчас. Нельзя сейчас.

В кухне царила тишина и запах вчерашней подгоревшей картошки. Мать уже ушла на свою смену уборщицей. Артём наскреб остатки холодной каши, запил водой из-под крана. Горло саднило от пыли и криков вчерашнего дня. Он не стал смотреть в зеркало. Просто натянул чистую, но такую же потрепанную футболку, старые джинсы. Потрепанные кеды – те самые, в которых летел под удар «Жерди» – ждали у порога. Один все так же заваливался набок, обнажая дыру у мизинца. Он сунул в карман разряженный телефон, почти не глядя на экран, и выскользнул из квартиры.

Утро в Приволжске было серым и влажным, пропитанным гарью с промзоны. Велосипед, прикованный ржавой цепью к трухлявому дереву у подъезда, встретил его скрипом. Артём отпер замок, резко дернув раму. Металл был холодным и неприятным на ощупь. Он вскочил на седло, и первая же прокрутка педалей отозвалась жгучей болью в мышцах бедер, вчера выложившихся на коробке. «Работать надо», – пронеслось в голове автоматически, заглушая все остальное.

Город просыпался медленно и неохотно. Грузовики грохотали по дороге к мосту, редкие автобусы фыркали у остановок. Артём влился в этот поток, сливаясь с серым асфальтом на своем скрипучем велике. Он ехал на автопилоте, знал каждый выбоин на маршруте до офиса «Быстрой Доставки». Мысли упорно пытались вернуться к вчерашнему: к спине Гоши, принявшей удар, к пустым глазам Димки после гола, к словам Кати… К лицу матери, искаженному болью и тайной. Он стиснул руль, пока костяшки пальцев не побелели. «Деньги. Надо заработать деньги». Этот лозунг, простой и неумолимый, как стук колес по плитам, вытеснял все. За квартиру. За еду. Чтобы мать хоть чуть меньше сгорбилась под тяжестью их жизни. Чтобы… чтобы просто было за что держаться.

Офис «Быстрой Доставки» помещался в полуподвале старого здания рядом с рынком. Воздух там был спертым, пахло пылью, дешевым кофе и потом. Сергей Петрович, босс, человек с лицом заплывшим от вечного недовольства и сигаретой, вечно торчавшей в углу рта, уже орал на кого-то по телефону. Увидев Артёма, он лишь ткнул толстым пальцем в экран монитора.

– Крылов! Шевели булки! Маршруты забиты под завязку! Три ресторана, пять кофеен, и квартирные заказы – смотри лист! И чтоб без опозданий, а то уволю к чертовой матери! Понял?

Артём беззвучно мотнул своим острым подбородком, подходя к столу. На экране пульсировал список адресов, длинный, как его тоскливый день. Координаты, номера телефонов, суммы заказов. Его мозг автоматически начал строить маршрут – самый быстрый, самый короткий. Никаких лишних мыслей. Только адреса. Только время. Только деньги. Он быстренько синхронизировал заказы с приложением на телефоне, прицепил к велосипеду огромный, потрепанный термо-рюкзак с логотипом компании и, не глядя на продолжавшего орать Сергея Петровича, выкатил обратно на улицу.

Первый заказ – коробки с бизнес-ланчами из дешевого ресторанчика для офисов в «стекляшке» на окраине. Артём рванул, вжимаясь в седло, игнорируя боль в ногах. Ранний час, трафик еще не встал. Он мчался, обгоняя маршрутки, лавируя между машинами, чувствуя, как ветер бьет в лицо. Скорость немного приглушала внутренний гул. На проходной бизнес-центра охранник, узнав его, буркнул: «С черного хода, курьер!». Артём пронес тяжелые коробки по узкой, пропахшей чистящими средствами лестнице, разнося ланчи по кабинетам. Там его встречали либо равнодушным кивком, либо нетерпеливым: «Наконец-то!». Чек за подписью. Следующий адрес.

Кофейня в центре. Четыре огромных пакета с капучино, латте и круассанами для какого-то сейла. Бариста, замотанная девчонка, сунула ему пакеты, едва взглянув: «Там один латте без сахара, не перепутай! А то жалобу накатаем!». Пакеты болтались на руле, мешая рулить. На светофоре один стаканчик перевернулся, сладкая коричневая жидкость пропитала бумажный пакет и капнула ему на джинсы. Артём выругался сквозь зубы. «Убыток вычтут». Он приехал по адресу, в офис с вычурным названием. Приемная, девушка на ресепшене с нарощенными ресницами приняла пакеты с брезгливой миной: «Ой, какой, весь в пятнах! И долго вы ехали? Час?». Артём промолчал, протянул чек. Она подписала его с преувеличенной неохотой. Он развернулся и вышел, слыша за спиной ее смешок: «Видала? Весь в кофе, как бомж».

День катился, набирая обороты. Солнце поднялось выше, превратив город в пыльную парилку. Жар вколачивался под кожу, смешиваясь с потом. Велосипед скрипел жалобнее. Заказы сыпались как из рога изобилия: аптека – большая посылка лекарств для бабушки в старом районе (подняться на пятый этаж без лифта, ноги горели огнем), пиццерия – три огромные коробки в студенческое общежитие (студенты встретили шумно, денег на чай не дали), снова кофейня, теперь уже для адвокатской конторы. Каждый раз – адрес, спешка, ожидание у лифта или подъем пешком, равнодушные или недовольные лица, подпись на чеке, снова в седло. Телефон в кармане жужжал не переставая – то диспетчер добавлял новый заказ прямо в маршрут («Крылов, возьми по пути, там рядом!»), то Сергей Петрович орал, почему задержка на точке Х, то заказчик звонил с претензией: «Где мой горячий суп?! Он уже холодный!».

Обеда не было. Артём заглушал пустоту в желудке и нарастающее раздражение глотком теплой воды из пластиковой бутылки, купленной на заправке между заказами. Голова гудела от адресов, имен, цифр сумм и постоянного, изматывающего фона городского шума. Мысли о вчерашнем – о поражении, о Гоше и Димке, о материнской тайне – отступили куда-то далеко, придавленные тяжестью термо-рюкзака, жарой и бесконечным списком дел. Они существовали лишь как фоновая тяжесть в груди, как смутное чувство стыда, которое вспыхивало на мгновение, когда он ловил на себе чей-то оценивающий взгляд на светофоре – взгляд на парня в грязных джинсах, потной футболке и дырявых кедах, спешащего неизвестно куда с огромным рюкзаком.

Однажды он чуть не нарвался на серьезные проблемы. Заказ – дорогой японский ресторан, суши-сет в элитный жилой комплекс. Артём примчался, как всегда, на пределе. Консьерж в ливрее, важный и холодный, долго проверял его документы, брезгливо оглядывая велосипед, пристегнутый у парадного входа. Потом не пустил на лифт: «Для персонала – грузовой, вон там». Грузовой лифт был где-то сбоку, в темном углу подземки. Артём нашел его, долго ждал, пока он спустится. Поднялся на 12-й этаж. Дверь открыла женщина в шелковом халате, от нее пахло дорогими духами. Она взглянула на коробку, потом на его вспотевшее лицо, сморщилась.

– Вы опоздали на двадцать минут! И что это? Коробка помята! Я заказывала свежее! Как я теперь это есть буду? Я жаловаться буду! – ее голос был визгливым и неприятным.

– Дорога, пробки… – начал было Артём хрипло.

– Какие пробки?! Вы на велике! И коробку вы, наверное, трясли как мешок с картошкой! Нет, это безобразие! Я платила деньги! Я не буду подписывать! И чаевых не ждите! Убирайтесь!

Она захлопнула дверь перед его носом. Артём стоял в роскошном, холодном коридоре, держа в руках помятую коробку с остывающими суши. Ярость, горячая и беспомощная, ударила в голову. Он еле сдержался, чтобы не пнуть дверь. Спустился на грузовом лифте, чувствуя себя униженным до глубины души. Позвонил диспетчеру, сквозь зубы объяснил ситуацию. Тот вздохнул: «Вези обратно в ресторан. И быстро. Новый заказ на выезде ждет». Суши-повара в ресторане тоже были не в восторге от возврата. Артём получил свою порцию недовольных взглядов. Время ушло, деньги за этот заказ он не получил, только штраф за просрочку других заказов светил от Сергея Петровича.

День клонился к вечеру. Солнце висело низко, бросая длинные тени, но жара не спадала. Артём чувствовал себя выжатым, как лимон. Каждая мышца горела, спина ныла от неудобного рюкзака и постоянной тряски. Руки слипались от руля. В голове – сплошной сумбур из адресов, цифр и обрывков ругани – и заказчиков, и Сергея Петровича в трубку, и своей внутренней, невысказанной. Он уже почти не думал. Действовал на автомате: приехал – забрал – повез – отдал – получил подпись – поехал дальше. Последние заказы – аптека и продуктовый магазин для двух разных бабушек в соседних дворах. Бабушки были единственными, кто встретил его тепло: «Сынок, спасибо!», «Ой, как быстро! Выпей водички!». Но даже их благодарность не могла пробиться сквозь слой усталости и апатии. Он торопился. Кончать смену.

Когда последний чек был подписан (бабушка сунула ему в руку пряник: «На, внучек, подкрепись!»), Артём развернул велосипед и поехал обратно в офис. Город горел вечерними огнями, но для него это был просто фон. Он катил медленнее, экономя последние силы. Тело было пустым, мозг – выжженным полем. Он не думал. Ни о вчерашнем поражении на коробке. Ни о разговоре с матерью. Ни о Кате. Казалось, это было в другой жизни. Сейчас в его голове было только одно: сколько он заработал за сегодня. Сколько часов намотал. Сколько вычтут за опоздания и за ту злополучную коробку суши. Хватит ли на самое необходимое. Останутся ли хоть копейки… Он даже не вспомнил про забытую вчера куртку.

В полуподвале офиса пахло еще сильнее – к вечерней смеси запахов добавился перегар от Сергея Петровича. Босс сидел за столом, уткнувшись в монитор, рядом стояла банка дешевого пива.

– А, Крылов! – буркнул он, не отрываясь. – Сдавай отчет. Маршрут закрыл? Все чеки есть?

Артём молча снял термо-рюкзак, достал пачку чеков и потрепанный смартфон. Сергей Петрович начал сверять, ворча: «На точке N опоздал на семь минут… А это что? Возврат суши? Ага, штраф… И за разлив кофе клиенту – тоже минус…». Он тыкал толстым пальцем в экран, нажимая кнопки калькулятора. Артём стоял, глядя в грязный линолеум пола, чувствуя, как дрожь усталости поднимается от ног. Ему было все равно. Лишь бы получить деньги и уйти.

– Так… – Сергей Петрович протянул ему несколько купюр и мелочь. – Держи. За вычетом штрафов. И на телефон твой пару заказов не подтвердилось – тоже минус. В следующий раз шевелись шустрее. Завтра к восьми, понял? Не опаздывай!

Артём взял деньги, не считая. Сунул в карман джинсов. Кивнул. Ни слова. Развернулся и вышел. На улице уже стемнело. Он сел на велосипед и медленно поехал домой. Деньги в кармане лежали небольшим, но ощутимым комком. Физическая тяжесть монет и купюр была единственным реальным, осязаемым итогом этого бесконечного дня. Он заработал. Он принесет деньги матери. Это было единственное, что имело значение сейчас. Остальное – пыль коробки, боль поражения, тайна отца, слова Кати – все это казалось далеким, неважным, почти нереальным на фоне всепоглощающей усталости и этого маленького, тяжелого комка в кармане. Его голова была забита только этим. Заработать. Принести. Выжить. Завтра – новый день, новые адреса, новые заказы. И снова – деньги.

Новый день начался не с будильника, а с хруста в позвоночнике, когда Артём попытался повернуться на узкой кровати. Казалось, все мышцы, связки, даже кости, пропитались вчерашней усталостью, как губка грязной водой. Серая муть за окном, запах подгоревшей каши из кухни – все было как в дежавю. Только внутреннее состояние – иное. Сквозь привычную апатию пробивалось что-то новое: не просто усталость, а глухое, настойчивое раздражение. Раздражение на скрип двери, на холодную воду из-под крана, на криво сидящий на ноге старый кед с торчащей из дыры носком. На саму необходимость снова впиваться в это жесткое седло, снова слушать хриплый ор Сергея Петровича.

Рабочий день слился в один долгий, изматывающий кошмар, но теперь с новым, острым оттенком. Каждый заказ, каждая лестница, каждое унижение воспринимались не просто как рутина, а как звено в тяжелой цепи, которую он тащил и которая все сильнее впивалась в плечи. Доставка ланчей в тот же бизнес-центр. Охранник сегодня даже не буркнул, просто пренебрежительно махнул рукой в сторону черного хода. Артём нес коробки, чувствуя, как пот стекает по спине под рюкзаком, и ловил себя на мысли: «Этим – офисы, кондиционеры. А я? Вечный черный ход». Мысль была горькой, колючей.

Заказ из цветочного магазина. Букет дорогих роз, алых, как кровь, для женщины в новом элитном доме у реки. Артём вез его осторожно, боясь помять, чувствуя нелепость – он, в потной футболке и дырявых кедах, везет эту роскошь в чужую, наверняка идеальную жизнь. Консьерж, в отличие от вчерашнего, был вежлив, но холоден. «Девятый этаж, квартира 92. Лифт справа». Артём вошел в зеркальную кабину, увидел свое отражение – осунувшееся лицо, темные круги под глазами, пыль на висках. Он быстро отвел взгляд. Женщина, открывшая дверь, была молода, красива, в шелковом халате. Увидев цветы, восхищенно ахнула, даже не взглянув на курьера. Сунула ему купюру – «На чай». Артём взял, пробормотал «спасибо», спустился. Деньги в кармане жгли. Эти «чаевые» за пять минут легкой прогулки на лифте казались насмешкой над его многочасовым мытарством. Он сунул купюру в карман с остальными, чувствуя не благодарность, а злобу. Злобу на несправедливость этого мира, где он – вечный черный ход, вечный грузовой лифт.

Жара стояла невыносимая, воздух дрожал над асфальтом. После неудачной доставки офисного обеда (клиентка орала, что салат «задохнулся» и отказалась подписывать чек) Артём остановился у киоска купить воды. Он стоял, прислонившись к раскаленному бордюру, глотая теплую, противную на вкус жидкость, чувствуя, как дрожат от напряжения руки. Мир вокруг – гул машин, крики продавцов, пыль – казался враждебным, бессмысленным. Тупиком. Из которого не было выхода. Мысль «вырваться» крутилась в голове навязчиво, бессильно. Куда? Как? Он – Тёма-курьер. Его удел – адреса, чеки, штрафы Сергея Петровича.

И тут он увидел ее. Катя. Она выходила из дверей небольшой библиотеки, что ютилась в старом здании рядом с рынком. В руках у нее была стопка книг, волосы были собраны в небрежный хвост, на лице – сосредоточенное выражение, которое сменилось удивлением, а затем теплой улыбкой, когда она заметила его.