Проклятие Камней Жизни

Дымный полумрак гудел от приглушённого шепота, когда старик, всё тело которого было испещрено шрамами и символами забытых богов, взобрался на шаткий стол. Его глаза, белесые и затянутые пеленой, словно у мертвеца, медленно скользнули по собравшимся. Даже самые отъявленные пьяницы, обычно глухие ко всему на свете, замерли. Казалось, тишина вцепилась им в глотки ледяными когтями.

– Оно уже началось… – его голос прорвался сквозь шёпот, подобно скрипу ржавых ворот, ведущих в мир иной. – Земля содрогается, её лихорадит. Вода в колодцах чернеет, словно её отравила сама тьма. Деревья сбрасывают листья среди лета, а плоды гниют на ветках, не успев созреть. Это первый вздох пробуждающегося кошмара.

Он протянул костлявую, дрожащую руку, и в свете очага тень на стене изогнулась, приняв форму чудовищного оскала.

«Когда придёт тысячный год,Камни проснутся, восстав из вод,Одна держава падёт в слезах,Другая взойдёт на истлевший прах.»

Где-то снаружи завыл ветер, и ставни с грохотом захлопались, словно невидимые руки били в набат. Кто-то судорожно перекрестился. Кто-то глухо, по-животному, застонал.

– Камни… уже шевелятся, – прошипел старик, и его голос стал похож на шипение раскалённого железа, опущенного в воду. – Один лежит в чреве Юланколии, где тени шепчут проклятия на забытом языке. Другой – в чёрных пещерах Горкейлии, где даже пламя замерзает. Они проснулись, ищут друг друга…

В углу с грохотом опрокинулась кружка, и тёмное пиво растеклось по полу зловещей лужей, похожей на кровь.

– Если… их не соединить… – старик внезапно схватился за горло, его пальцы впились в кожу, пытаясь вырвать что-то изнутри. Изо рта у него хлынула чёрная, густая жижа – как дёготь, пахнущая медью и прахом. Она продолжала течь, даже когда он рухнул на колени, растекаясь по полу и образуя зловещие узоры, напоминающие древние проклятые руны.

– …тьма… – его голос стал похож на хруст ломающихся костей, – …она уже здесь. Она заберёт сначала детей… их последний крик… будет звучать… как ваш… первый… вопль… утром…

Он рухнул на пол, как подкошенный. А на следующее утро его нашли в сточной канаве – с вырванным языком и сжатыми в смертельной агонии кулаками. Но страшное пророчество было уже не остановить. Оно, словно чума, поползло по свету, сея семена паники и готовя почву для великой тьмы.

***

Король Лимар восседал на троне из черного базальта и полированной стали. Его поза была, как всегда, неприступной, но пальцы, сжимавшие резные головы грифонов на подлокотниках, были белы от напряжения. Он не созвал совет – он приказал явиться. И теперь его взгляд, холодный и острый, как клинок, медленно скользил по собравшимся.

Здесь были все: седовласые военачальники в походных плащах; придворные сановники в расшитых золотом одеждах, бледные от дурных предчувствий; жрецы в темных одеяниях, чьи глаза блестели из-под капюшонов лихорадочным блеском. И, конечно, генерал Шен. Он стоял чуть в стороне, прислонившись к колонне, его стальной взгляд был прикован к королю. Он не смотрел на других – он оценивал реакцию своего повелителя.

– Вам всем, я полагаю, уже известно о том… инциденте в городе, – начал Лимар. Его голос, обычно громовой и уверенный, сейчас был тихим, отчего становился ещё опаснее. Он не ждал ответа. – Бред сумасшедшего старика? Или нечто большее?

Один из советников Кракс подобострастно сложил руки на животе.

– Ваше Величество, чернь любит пугать себя сказками! Этот бродяга, несомненно, был одержим…

– Он был мёртв, – ледяным тоном оборвал его Лимар. – Мёртв с вырванным языком. Так обычно затыкают рот не сумасшедшим, а тем, кто знает слишком много. Я спрашиваю не о его состоянии. Я спрашиваю о его словах. «Камни». «Тысячный год». «Одна держава падёт». Генерал Шен.

Шен оттолкнулся от колонны. Его доспехи издали тихий, зловещий лязг.

– Слухи уже разносятся по казармам, – отчеканил он. – Солдаты шепчутся. Одни говорят о дурном знамении, другие – о происках юланколийских магов. Боевой дух – вещь зыбкая. Его можно подточить страхом быстрее, чем мечом.

– Наши учёные, – вступил главный мудрец Артур, его тонкие пальцы нервно перебирали янтарные чётки, – сверяются с древними свитками. Упоминания о неких «Камнях Жизни» или «Сердцах Земли» действительно встречаются в мифах Антлантов. Но это лишь легенды!

– Легенды не вырывают языки, – мрачно парировал Лимар. – И не заставляют плоды гнить на ветках. Я чувствую это. Что-то идёт не так. Сама ткань мира трещит по швам. Юланколия… – он произнёс название вражеского королевства с тихой ненавистью. – Их король, этот старый лис Амар, слишком тих. Он затаился, как скорпион в песчаной буре. Я не верю в его мирные посылы.

Он резко поднялся с трона, и все невольно выпрямились.

– Вот моя воля. Отныне это – не бредни. Это – угроза. Прямая и явная.

Он обвёл собравшихся взглядом, не допускающим возражений.

– Первое. Жрецы и ученые – вы изучаете все пророчества, все предсказания, всё, что связано с этими «Камнями». Я хочу знать, где они могут находиться, что могут делать и как их уничтожить.

Второе. Шен – армия переводится в состояние повышенной готовности. Удвой патрули на границе. Любое передвижение юланколийцев, любой подозрительный шёпот – немедленно докладывать мне.

Третье, – его взгляд упал на начальника тайной стражи, тщедушного человека с глазами-щелочками. – Твои люди должны вычислить, кто заткнул тому старику глотку. И зачем. Кто хотел, чтобы пророчество прозвучало, но чтобы пророк тут же умолк навсегда?

И четвёртое. Ко всем гонцам, ко всем послам – тишина. Ни слова об этом за пределами дворца. Для всех это – болезнь ума одинокого старика. Понятно?

В зале повисла гробовая тишина, нарушаемая лишь треском огня. Придворные понимали: король только что объявил войну невидимому врагу. Войну, которая может оказаться страшнее любой битвы.

– У вас есть задания, – заключил Лимар, снова опускаясь на трон. Его лицо было каменной маской. – Не заставляйте меня ждать.

Совет был окончен. Но настоящая буря только начиналась.

***Итрат. Юланколия

В тот самый миг, когда в Горкейлии старик испускал последний хрип с вырванным языком, в Итрате земля содрогнулась. Не сильно – лишь на мгновение, едва заметная дрожь под ногами, будто под самыми фундаментами города перевернулся в грёзах исполинский каменный зверь.

В квартале нищих, где дома лепились друг к другу, как трупы в братской могиле, старуха по имени Малгвея вдруг замерла посреди грязной мостовой. Ее трость с резным лихом демона с грохотом покатилась по булыжникам.

– Слушайте! – её голос, обычно сухой и прерывистый, как шелест мёртвых листьев, внезапно разорвал воздух, пронзительный и чужой, словно крик вороны, предвещающей смерть.

Толпа обернулась. Малгвея стояла, неестественно выпрямившись, хотя минуту назад сильно хромала. Её глаза – мутные, как подернутые льдом лужицы – стали абсолютно чёрными, бездонными.

– Оно уже началось, – прошипела она, и из её рта потянулся морозный пар, хотя стоял летний зной. – Камни зовут друг друга. Один – в чёрных горах Горкейлии. Другой – здесь, под нашими ногами, в тёмных жилах земли. Они видят нас. Смотрят на нас.

Кто-то из молодых людей нервно засмеялся. Тогда старуха резко, с противным хрустом, дернула головой – будто шея её была уже сломана.

– Смеётесь? – её челюсть двигалась странно. – А они уже здесь. В тени за вашей спиной. В воде, что вы пьёте. В ваших детях… – она внезапно указала костлявым пальцем на маленькую девочку с тряпичной куклой. Та замерла, и кукла выпала у неё из рук.

– Если не соединить камни… – Малгвея внезапно закашлялась, её тело сотрясалось в немом спазме. Чёрные, густые капли брызнули из её рта на камни мостовой – и с шипением просверлили в них маленькие, дымящиеся дыры. – …тьма придёт. Она уже тут. Она просто… ждёт команды.

Потом она рухнула на землю, как подкошенная. Когда её перевернули, её рот был набит холодной, влажной землёй. А высоко в небе над Итратом уже закружили вороны – чёрная, клубящаяся туча. Их было слишком много. И летели они слишком низко, почти задевая крышами, наполняя воздух зловещим карканьем.

***

Воздух в тронном зале был иным, чем в Горкейлии. Не тяжёлым от дыма и стали, а ледяным, пронизанным тонкими нитями ладана и страха. Здесь не было места открытой ярости – лишь тихая, утончённая паника, прикрытая масками придворного спокойствия.

Король Амар на своём нефритовом троне казался ещё более древним и хрупким. Его пальцы, похожие на высохшие корни, не сжимали подлокотники, а бессильно лежали на них. Но глаза – те самые чёрные обсидиановые глаза – горели напряжённым, испытующим огнём. Он молчал, давая собравшимся прочувствовать весь вес этой тишины.

Принц Ориан стоял по правую руку, его поза была непринуждённой, но взгляд, скользящий по собравшимся, был острым и расчётливым, как у хищника, оценивающего стадо. Генерал Оши, неподвижный, как истукан, – по левую. Его рука лежала на эфесе меча, и это было красноречивее любых речей.

Рядом теснились советники в шелках и бархате, их лица были бледны; верховный жрец в белых одеждах, чьи пальцы нервно перебирали священные реликвии; несколько приближённых магов, чьи взгляды были устремлены в пустоту – они уже пытались прощупать нити судьбы.

– Земля, – наконец проговорил Амар, и его голос, тихий и скрипучий, заставил всех вздрогнуть, – подаёт нам знак. И не только земля. В городе были… видения.

Он кивнул верховному жрецу. Тот сделал шаг вперёд, его голос дрожал:

– Ваше Величество, в квартале нищих… старуха, торговка травами, была одержима. Она говорила о Камнях. О том, что один из них – здесь, под Итратом. Что тьма уже здесь и ждёт…

– Бредни тёмного люда! – кто-то из сановников пренебрёжительно махнул рукой. – Суеверия и страхи черни. Они…

– Она изрыгала чёрную жижу, которая прожигала камень, – ледяным тоном прервал его Ориан. Сановник сразу смолк. – А затем умерла, набив рот землёй. Это не суеверие. Это – послание. Или угроза.

– Горкейлия, – проскрипел Амар, и все взгляды снова устремились к нему. – Лимар не зря стягивает войска к границам. Он что-то знает. Он ищет свой Камень. Или… хочет забрать наш.

Генерал Оши сделал шаг вперёд. Скрип его доспехов прозвучал громко в тишине зала.

– Армия готова, Ваше Величество. Но если то, что говорят, правда… никакая армия не спасёт от того, что описано в пророчестве. Падение державы. Истлевший прах.

– Значит, мы должны действовать быстрее и умнее, – парировал Ориан. – Мы должны найти наш Камень первыми.

– И что тогда? – раздался робкий голос старого советника. – Соединить их? Вы слышали пророчество! «Одна держава падёт…»

– А другая взойдёт, – закончил за него Ориан. В его глазах вспыхнул азарт. – Мы не знаем, какая именно падёт. Возможно, если мы будем владеть обоими…

– Это слишком опасно! – всплеснул руками жрец. – Эти силы древнее самих Антлантов! Мы не можем просто…

– Можем, – король Амар неожиданно выпрямился, и в его старческом теле вдруг проглянул намёк на былую мощь. – Мы должны. Пока Лимар точит когти, мы будем действовать. – Он обвёл собравшихся тяжёлым взглядом.

– Срочно изучаем все наши архивы, все свитки, все запретные трактаты. Я хочу знать всё, что можно, об этих Камнях. Где искать, как обезвредить, как использовать. Оши, усиль охрану дворца и города. Особенно – древних катакомб и храмов. Ориан, твои люди должны узнать, что знает Лимар. Засылать лазутчиков. Подкупать, угрожать, соблазнять. Я должен знать его следующие пять шагов вперёд. И последнее. Молитесь. Молитесь всем богам и древним духам, которых помните. Чтобы они были на нашей стороне.

Амар откинулся на спинку трона, внезапно обессилев.

– У нас нет права на ошибку, – прошептал он. – Игра началась. И ставка в ней – само наше существование.

Совет был окончен. Придворные разошлись в гробовой тишине, неся в себе новый, невысказанный ужас. Король закрыл глаза, и ему почудилось, что холодный нефрит трона проникает ему в самое сердце.

Часть 2. МечтыПоместье Оренов. Юланколия.

В родовом поместье Оренов, что стояло на холме над зеркальным озером, всегда пахло лавандой и теплым хлебом. Белоснежные стены дома, увитые плющом, отражались в водной глади, а высокие стрельчатые окна пропускали внутрь золотистый свет, который играл на старинных фресках. Здесь, в самом сердце Юланколии, росли две розы – сестры Мила и Аркина.

Их спальня была устроена в западной башне, где по утрам солнце будило девушек ласковыми лучами. Стены украшали гобелены с историями великих королей, а у каждой кровати стояли резные сундуки, полные шелков и бархата. По ночам, когда весь дом затихал, сестры забирались под одно одеяло и шептались, пока луна не начинала клониться к горизонту.

Мила, старшая, со светлыми волосами и пронзительными глазами, уже знала свою судьбу. Она была обручена с Владиславом, принцем Юланколии.

– Я буду княгиней, – шептала она, и слова падали в тишину, как капли в колодец.

Не просто женой. Не украшением трона. Правительницей.

Она закрыла глаза – и перед ней разворачивалась карта будущего, яркая, как витраж.

Она видела дороги. Не узкие, пыльные тропы, по которым сейчас тащились телеги, а широкие мощеные тракты, рассекающие Юланколию, как серебряные нити. По ним мчались гонцы с её печатью, везли зерно, книги, лекарства. "От моря до гор – за три дня", – говорили купцы, и в их голосах звучало благоговение.

Она видела школы. Не тёмные лачуги, где жрецы бубнили молитвы, а светлые залы с высокими окнами. Девочки с грифельными досками, мальчики, склонившиеся над картами звёздного неба. "Леди Мила велела учить всех – и крестьян, и дворян", – шептались в деревнях, а родители, стиснув шапки, кланялись её портрету в ратушах.

Она видела совет. Дубовый стол, за которым сидели седобородые военачальники и хитрые казначеи. Они перешёптывались, бросали на неё косые взгляды – пока она не поднимала руку.

Тишина.

Но ярче всего она видела лица. Крестьянку, которая впервые поднесла к губам не краюху чёрного хлеба, а белую булку. "Спасибо, ваше величество". Девочку-сироту в чистеньком платье, читающую по складам указ о приютах. Старика-солдата, который больше не ковылял на костылях – потому что теперь у него была деревянная нога, вырезанная княжеским мастером.

– Я буду княгиней, – повторила Мила, открывая глаза.

Аркина сидела, обхватив колени, и её пальцы бессознательно сжимали складки ночной рубашки – тонкой, как крылья мотылька.

– А я… – её голос прозвучал так тихо, что сестра едва расслышала.

Но в этом шёпоте звенели хрустальные грёзы.

Она видела его.

Не жениха из политических расчётов, не надменного принца с холодными глазами. ОН прискачет на рассвете, когда роса ещё дрожит на паутинках. Белый конь под ним – как облако, опустившееся на землю. А всадник… Он не будет в золочёных доспехах. Его плащ выгорел на солнце, а сапоги покрыты дорожной пылью. Но когда он снимет шлем —

– Звёзды упадут в его зрачки, – прошептала Аркина, и её ресницы задрожали.

И тогда он протянет ей не ларец с самоцветами, а ветку цветущего миндаля.

Она слышала стихи.

Не вычурные сонеты, которые придворные поэты пишут для дам, а ночные баллады, рождённые под её окном.

Где-то за стеной будет скрипеть старая скамья – он сидит, перебирая струны лютни.

"Леди, ваш смех – это серебряный звон…"

А она, прижав ладонь к губам, бросит в темноту один-единственный цветок – и попадёт ему точно в сердце.

Она чувствовала музыку балов. Свечи горят до основания, а где-то в углу шепчутся: "Видите, как танцует эта леди? Будто ветер унёс её…"

И её кавалер – тот самый, с веснушками на переносице – внезапно прижмёт её к себе так сильно, что жемчужные пуговицы его камзола оставят следы на её груди.

Она слышала детский смех. Не церемонный перезвон наследников престола, а громкий, невоспитанный хохот. Трое. Нет, четверо. Они носятся по солнечной комнате, где половина игрушек – деревянные кораблики, а другая – старые рыцарские доспехи.

"Мама, он меня щекочет!"

"Это не я, это кот!"

А за окном миндаль, уже огромный, осыпает розовым снегом её платье с растянутым поясом.

– …и каждое утро начинается с его дыхания у меня в волосах, – закончила Аркина, даже не осознавая, что сказала это вслух.

Луна, скользнув по её белокурым прядям, превратила их в жидкое серебро.

А где-то за озером запел соловей – три высоких ноты, чистых, как её грёзы.

Но девочка не услышала.

Она уже спала, улыбаясь воображаемому поцелую на своей ладони.

***

Последние отголоски свадебного пира растворились в сумеречном воздухе, оставив после себя лишь тонкий аромат жасмина и воска. Опустевший зал дышал усталостью – смятые скатерти, забытый бокал с недопитым вином, опавшие лепестки роз, превратившие мраморный пол в подобие осеннего сада.

В библиотеке царила иная атмосфера. Огонь в камине танцевал медленный танец, облизывая дубовые поленья языками багрового пламени. Дрожащие тени скользили по резным панелям, оживляя лики деревянных химер – молчаливых стражей рода Оренов.

Лорд Дариан откинулся в своем кресле с высокой спинкой, напоминавшем забытый трон изгнанного короля. Его борода – та самая, что посеребрилась не годами, а бессонными ночами, проведенными над картами сражений и брачными контрактами – мерцала в полумраке, словно иней на поле после кровавой битвы.

Пальцы, украшенные фамильным перстнем с рубином цвета заката, бессознательно постукивали по рукояти кинжала, спрятанного в складках кресла.

– Наконец-то тишина, – прошептал он, но в его глазах не было покоя – только привычная настороженность хищника, знающего, что буря прошла, но оставила после себя невидимые трещины.

За окном последние лучи солнца цеплялись за шпили башен, не желая отпускать этот день – день, когда он отдал свою старшую дочь в руки судьбы.

А где-то в глубине поместья, в опустевшей спальне Милы, одинокая свеча догорала, отбрасывая трепетную тень на незаконченное вышивание – две розы, одна алая, другая белоснежная, так и не сплетенные в единый венок.

– Мила уехала… – его слова рухнули в тишину библиотеки, словно черные камни в колодец времен – каждый слог отдавался глухим эхом в резных сводах потолка.

Напротив, в кресле с бархатной обивкой, напоминавшей цвет перезревшей сливы перед гниением, леди Элиана не дрогнула. Ее пальцы – бледные, почти прозрачные на фоне серебряной канвы – продолжали водить иглой с хирургической точностью. Алые нити вышивали розы, каждая капля шелкового цвета напоминала свежую кровь на снегу.

– Ты произносишь это, будто мы продали ее в рабство, а не выдали замуж за принца, – голос ее струился, как теплый мед, но где-то в глубине звенел ледяной осколок. Игла резко дернулась, пронзая ткань с лишней силой.

Дариан опрокинул в горло остатки вина, и рубиновые капли застыли в морщинах у рта.

– В ее жилах – кровь тех, кто рубил врагов под Вальградом, – он швырнул бокал в камин, где хрусталь разлетелся на тысячи сверкающих слез. – Она видит лживые улыбки за три версты, считает в уме быстрее счетоводов, а я отправил ее гнить в будуаре, вышивая кисейные платочки.

Тень от пылающего очага поползла по стене, превращая его лицо в маску ярости.

Элиана наконец подняла глаза – ее зрачки расширились, поглощая отблески пламени.

– Она теперь княгиня, – прошептала она, и в этом слове звучало что-то между благословением и проклятием.

Молчание вновь окутало комнату. Жена задумалась и наконец спросила:

– А Аркина? Что уготовишь ты младшей дочери?

Тишина повисла между ними, густая, как дым от пылающих в камине дубовых поленьев. Лорд Дариан медленно повернулся к огню, где языки пламени вдруг вытянулись в странный силуэт – на мгновение в них проступило знакомое лицо с холодными, как зимний рассвет, глазами. Дариан вздрогнул, пытаясь понять, где уже видел это лицо.

– Она… – его голос дрогнул, словно старый мост под тяжестью невысказанного, – создана для счастья.

В комнате внезапно похолодало.

– Счастье… – прошептала Элиана, и слово это повисло в воздухе, вибрируя, как натянутая перед казнью струна.

Где-то в глубине дома скрипнула половица – невидимый свидетель поспешно отступил в тень. Ветер за окном внезапно завыл, заставляя пламя в камине пригнуться в поклоне.

А в зеркале напротив, в которое никто не смотрел, на мгновение отразилось чужое лицо – с глазами цвета весенней листвы.

***

Лорд Дариан более не владел собою. Тени стали его мучителями. В отражении полированного щита, висевшего в зале, мелькал знакомый силуэт; в оконном стекле, за которым бушевала непогода, угадывались чужие черты; в красном вине на дне бокала колыхался спокойный, безмятежный взгляд цвета весенней листвы. Он не спал ночами, а если и проваливался в забытье, то лицо являлось ему в кошмарах, молчаливое и всепонимающее.

Доведенный до исступления, он послал гонца в глухие леса, что стенали на северных границах его владений. И гонец привел шамана.

Его звали Каэлан. Он был худ и молчалив, как тень. Его одежды пахли дымом кочевий и сушеным бессмертником, а в глубоко посаженных глазах плескалась мутная вода древних болот. Он не носил с собой бубен или посох – лишь кожаный мешок, туго стянутый шнурком.

– Изгони это видение, – потребовал Дариан, не предлагая ни еды, ни вина. Его пальцы судорожно сжимали подлокотник кресла. – Я заплачу золотом, весом с тебя самого. Но я хочу спать.

Каэлан молча кивнул. Он не стал чертить круги, не потребовал свечи или зеркала. Он просто сел на каменный пол перед камином, скрестив костлявые ноги, и развязал свой мешок. Оттуда он извлек горсть черной, почти синей земли, бросил ее в огонь и вдохнул поднимающийся дым.

Охрипшим голосом он начал напевать монотонную, лишенную мелодии песнь. Воздух в библиотеке сгустился, стал тягучим и сладковатым. Пламя в камине замерло, превратившись в застывший язык расплавленного рубина.

Дариан, затаив дыхание, смотрел на шамана. Тот сидел недвижимо, но его глаза закатились так, что были видны только белки, испещренные кровавыми жилками.

Каэлан увидел.

Он увидел не просто лицо. Он увидел судьбу.

Родовое поместье Оренов, белоснежное и гордое, стояло не на холме, а в кольце исполинских факелов. Его пожирало пламя. Не рыжее, бытовое пламя очага, а ослепительно-белое, яростное, не оставляющее тени. Стрельчатые окна были глазами гигантского чудовища, изрыгающего адский свет. Белоснежные стены чернели и осыпались, как прогоревший пергамент. Плющ, столетиями обвивавший башни, вспыхивал мгновенно, превращаясь в хрупкий угольный узор. Зеркальная гладь озера внизу была не вода, а расплавленное серебро, в котором отражался этот гигантский погребальный костер.

Вихри искр взмывали к небу, словно души предков, бегущие от позора. С башен грохотом низвергались каменные горгульи, не в силах вынести зрелища гибели того, что должны были охранять.

Видение отпустило Каэлана так же внезапно, как и настигло. Он дернулся всем телом, с силой выдохнув воздух, которого, казалось, не вдыхал все это время. Его глаза вернулись на место. Они были полны ужаса.

Лорд Дариан, бледный, смотрел на него, ожидая вердикта.

Каэлан медленно поднялся. Ноги его дрожали. Он посмотрел на лорда – этого гордого воина, чей род будет стерт с лица земли очищающим огнем. Он увидел в его взгляде не просто страх – отчаяние загнанного зверя. И шаман солгал. Не из милосердия. Из страха. Страха перед тем, кто придет в этот дом, и страха перед тем, кто сидел перед ним сейчас. Правда могла заставить Дариана сделать что-то безумное, что лишь приблизило бы пророчество.

– Ну? – просипел Дариан. – Что ты видел?

Каэлан отвел взгляд в сторону потухающего камина.

– Я видел конец ваших мук, лорд, – голос шамана был глух и безжизнен. – Вы перестанете видеть это лицо завтра.

Дариан тяжело рухнул в кресло, закрыв лицо руками. Облегчение, горькое и пьянящее, затопило его.

Он не видел, как шаман, не прощаясь, поспешно вышел из библиотеки, стирая с ладоней липкий пот.

Он не видел, как леди Элиана в тени соседней галереи метнулась за Каэланом.

Он не знал, что шаман сказал правду лишь наполовину. Лицо он и вправду перестанет видеть.

Завтра.

***

Тень, отделившаяся от колоннады, была бесшумной и легкой, как паутина. Шаман Каэлан уже почти достиг края парадного двора, когда до него донесся шелест бархата и тихий, но не допускающий возражений голос.

– Остановись.

Он обернулся. Леди Элиана стояла, закутавшись в плащ, цветом напоминавший пепел. Луна, вырвавшаяся из-за туч, серебрила ее неподвижное лицо. Она не походила на женщину, только что покинувшую уют библиотеки – в ее позе была решимость охотника, перегородившего зверю тропу.

– Ты солгал ему, – произнесла она без предисловий. Это был не вопрос, а констатация факта.