Проклятие Камней Жизни

В огромном золотом зеркале отражалась стройная фигура Ориана. Наследник престола лениво опирался о каменный выступ, наблюдая, как внизу его сын Эдрик отрабатывает удары на соломенных чучелах.

– Пусть поскребут по сусекам до весны, – Ориан сделал легкий жест рукой, будто отмахивался от назойливой мухи, а не от судеб тысяч подданных. – Или поедят травы, ее всегда у нас в избытке.

Амар прищурил свои запавшие глаза, в которых вспыхнул знакомый огонёк – смесь ярости и восхищения перед цинизмом сына.

– А если запылают усадьбы сборщиков податей? Если толпы пойдут на Итрат?

Ориан обернулся, и солнечный свет скользнул по его выхоленным чертам, подчеркнув холодную усмешку:

– Тогда наш дорогой Оши напомнит им, почему даже матери пугают его именем непослушных детей.

Из тени колонны, где он стоял неподвижно, словно часть мраморной скульптуры, вышел генерал Оши. Его некогда могучая фигура, воспетая в балладах, теперь обрюзгла, но доспехи, украшенные рубинами побед, всё ещё сидели на нём, как вторая кожа.

– Пятьсот бойцов, – его голос напоминал скрежет меча по кости. – И полномочия на… особые меры.

Амар закрыл глаза, и перед ним всплыли картины прошлого: Харад в огне.

То был не бунт – то был взрыв отчаяния. Голод, доведший людей до животного состояния, заставил их взяться за вилы и топоры. Они шли не против короны – они шли за едой. За горстью зерна для своих детей.

Но корона увидела в этом лишь угрозу своей власти.

Генерал Оши, тогда ещё молодой и голодный до славы, получил те же «особые меры». Его солдаты, закаленные в пограничных стычках, вошли в Харад не как усмирители, а как каратели.

Он видел это так ясно, будто это было вчера:

Улицы, по которым текли не вода, а кровь. Виселицы, возведенные с чудовищной эффективностью вдоль дороги, ведущей в город – чтобы каждый, кто въезжал или выезжал, видел цену неповиновения. И самое страшное – поля. Тучи соли, летящие из солдатских мешков на плодородную, вспаханную поколениями землю. Белый яд, намеренно рассыпанный, чтобы на три года ничего – ни травинки, ни колоса – не могло прорасти здесь. Урок, выжженный в самой почве. Урок абсолютной, беспощадной власти.

– Двести, – король открыл глаза, прогнав призраков. Его голос прозвучал тверже, но в нем слышалась тысячелетняя усталость. – И ни капли крови сверх необходимого. Только порядок. Хлеб им выдайте из царских запасов.

Оши склонил голову в формальном поклоне, но Амар уловил – в глазах генерала, этих вечных ледяных озёр, пробежала тень. Тень разочарования? Нетерпения? Или просто память о том, какую легкость и мощь он ощущал тогда, в Хараде, творя свою жестокую работу без ограничений.

Король понял: он только что бросил кость голодному псу, приказав ему не съедать её целиком. Но рано или поздно инстинкт возьмет свое.

Дубовые двери тронного зала с грохотом распахнулись, ударившись о мраморные стены. В вихре солнечных лучей и запаха конюшни, сена и пота появился Эдрик.

Мальчик казался воплощением жизни, которой уже не было в этих стенах. Румянец на его щеках был ядреным, как у спелого яблока, а не томным и наведенным, как у придворных щеголей. Светлые волосы, выгоревшие на солнце, растрепались от тренировки и вихрем торчали в разные стороны, а в их прядях застряла пара соломинок от чучел. Его глаза, цвета летнего неба, сияли таким искренним восторгом, что на мгновение даже мраморные лики предков на стенах будто смягчились. Он был весь – движение, шум, энергия, так контрастирующая с затхлой, застывшей атмосферой тронного зала.

– Дедушка! – мальчик ворвался в зал, словно весенний ветер, сметающий осеннюю паутину. – Пятьдесят ударов! Без единой ошибки! Даже суровый мастер Гаррен похвалил!

Амар ощутил, как что-то теплое и живое шевельнулось в его иссохшей, промерзшей груди. Эдрик. Не просто внук. Его последняя надежда. Его тихое, чистое искупление.

– Молодец, мальчик мой, – король кивнул, и его голос, обычно скрипучий и сухой, на мгновение стал мягче, обрел отзвук почти забытой нежности.

Ориан механически, почти не глядя, похлопал сына по плечу, его взгляд был устремлен куда-то вдаль, за стены дворца, где плелись его собственные сети. В этот момент Оши сделал шаг вперед. Его массивная, грузная фигура заслонила свет, и холодная тень легла на Эдрика, на мгновение погасив его сияние. Тень была такой же четкой и неумолимой, как предзнаменование. Мальчик невольно смолк и вздрогнул, инстинктивно почувствовав исходящую от генерала угрозу.

– Ваше величество, – голос генерала прозвучал, словно скрежет стали о надгробную плиту, – а что с предложением Лимара? Горкейлийцы согласны на переговоры?

Воздух в зале, только что наполненный светом и энергией Эдрика, внезапно застыл, стал тягучим и плотным, как смола. Даже мальчик замолк, инстинктивно почувствовав, как атмосфера сменилась с отеческой теплоты на ледяную политическую расчетливость. Его взгляд, слишком взрослый и понимающий для его возраста, метнулся от деда – к отцу, застывшему в мнимой небрежности, – и остановился на генерале, чья тень, казалось, поглотила весь свет в помещении.

Амар медленно поднял голову. Позвонки его хрустнули, словно переплеты древнего фолианта, который слишком долго не открывали.

– Они согласятся. Рано или поздно, – король пожал плечами с нарочитой, почти театральной небрежностью, но его пальцы, узловатые и бледные, с такой силой вцепились в нефритовые подлокотники трона, что суставы побелели, выдавая немое напряжение. Это был жест человека, цепляющегося за последнюю опору.

Эдрик замер, затаив дыхание. Он не понимал тонкостей дипломатических игр, но кожей чувствовал: в этих нескольких фразах о переговорах скрывается нечто огромное и неизбежное. Что-то, что перевернет его мир и решит его судьбу. Тишина в зале была красноречивее любых слов.

***Чунь. Юланколия

Мила стояла в душной, пропитанной запахом крови, жареного мяса и дыма кухне. Жар от очага обжигал лицо, но внутри у неё было холодно, словно в склепе.

Рита, повариха с руками, иссечёнными ожогами и мозолями, вцепилась в край грубого стола так, что суставы её пальцев побелели.

– Чего мы ждём? – её шёпот был грубым, хриплым, как скрип ржавых петель. – Он с каждым днём становится всё опаснее! Вчера снова избил слугу за холодный суп. Завтра… Завтра он может дойти и до нас.

– Его смерть должна быть… безупречной, – Мила подняла глаза, и в их глубине отразилось пламя очага, но горело там нечто иное – холодная, расчётливая ярость. – Если поспешим, у Короля Амара возникнет «благородное» желание посадить на трон его столичного кузена. Чтобы трон…

– Остался в руках женщины? – Рита закусила губу до крови, и капля алой выступила на её бледной коже. – Бездетной вдовы? В истории королевства такого не бывало! Нас сожрут, как стаю овец!

Мила позволила уголкам губ дрогнуть в подобии улыбки, лишённой всякой теплоты.

– Бывало. В летописях Тёмных веков, – её голос стал тише, но твёрже, словно отточенный клинок. – Поверь мне, я скоро буду править южными землями. Не как регентша. Как княгиня.

Рита внезапно схватила Милу за запястье, оставив на нежной коже белые отпечатки муки и страха.

– А потом что? – её дыхание пахло луком, потом и отчаянием. – В тебе нет королевской крови! Они никогда не примут тебя! Ты не сможешь удержать трон без наследника! Без сына!

Мила не отдернула руку. Она наклонилась так близко, что их лбы почти соприкоснулись, а взгляды скрестились в упор.

– Я никогда не позволю, чтобы ещё один Влад появился на свет, – прошипела она, и её слова тонули в треске дров, как трупы в болоте. – Если понадобится… есть травы, которые не только предотвращают, но и прерывают. Я изучила этот вопрос вдоль и поперёк.

Ребенок…

Её собственная рука, будто против её воли, легла на плоский, безжизненный живот. Под ладонью не было ни трепета, ни надежды. Лишь холодная, стальная решимость. Там, в этой тишине, никогда не будет биться ещё одно жестокое сердце. Никогда. Она скорее сама ляжет в могилу, чем родит нового тирана. Её наследием будет не плоть и кровь, а власть, вырванная зубами, и покой, купленный ценой преступления.

Мила была так беспрекословна, не смотря на то, что в последние годы словно кто-то подменил саму природу. Тишина – неестественная, зловещая, всепроникающая – опустилась на земли от заснеженных ущелий до туманных побережий. Она поселилась в самых стенах домов, вытеснив собой самую суть жизни. Мир затаился, замер в немом ожидании, и это молчание было страшнее любого вопля.

Там, где ещё недавно звенели детские голоса и слышался топот маленьких ног, теперь лишь скрипели на ветру пустые деревянные качели, раскачиваемые невидимой рукой.

В златоглавых дворцах Горкейлии роскошные колыбели из красного дерева и слоновой кости густо покрывались пылью в покоях наследников, что так и не появились на свет. Королевские акушерки, ещё недавно осыпаемые золотом и почестями, теперь перебивались скудными подачками, втирая мази от подагры в распухшие суставы стареющих вельмож.

В убогих хижинах Юланколии женщины, собравшись у колодцев, перешёптывались, украдкой, с суеверным страхом касаясь своих плоских, безжизненных животов. Их матери рожали по семеро, бабки – по девять. А теперь даже сильнейшие отвары из корня мандрагоры, что готовили деревенские знахарки, оказывались бесполезны. Жизнь уходила из мира, как вода в песок.

Учёные мужи в своих высоких башнях из чёрного стекла лихорадочно перебирали древние свитки. Их перья, зазубренные от напряжения, яростно скрипели по пергаменту, выводя всё новые и всё более безумные теории о влиянии звёзд, порче воздуха и гниении почв, пока за их узкими окнами один за другим угасали великие родовые линии.

Шаманы в звериных шкурах, с лицами, исчерченными сажей и страданием, выли на бледную луну, неистово потрясая своими трещотками:

– Антланты гневаются! Они отвернулись от нас! Они отбирают души нерождённых обратно в вечность!

Но когда их, заламывая руки, спрашивали, как умилостивить древних богов, те лишь бессильно качали головами, и в глубине их затуманенных глаз читался немой, животный ужас перед чем-то, что было выше их понимания.

А князья…

Они собирались на тайные советы в дымных залах, где дорогое вино смешивалось на вкус со страхом и холодным потом.

– Кто будет вести наши армии? – звучал шёпот, полный отчаяния. – Кому мы передадим наши мечи? Кого сажать на троны через двадцать лет?

Их перстни с гербами глухо стучали по полированному дубу, пока за окнами, в пустых дворах, оставшаяся молодёжь учила уже не детские песни, а точить мечи и смотреть на горизонт с немым вопросом.

Страх, тяжёлый и невысказанный, витал над немыми колыбелями. И эти пустые люльки становились зловещим зеркалом грядущего. Зеркалом, в которое никто не смел заглянуть, боясь увидеть в нём своё собственное, окончательное и бесплодное, отражение.

Для Риты, тридцать лет носившей в груди ноющую, выскобленную пустоту, тридцать лет молившейся каждой известной и забытой богине, слова княгини резали душу острее зазубренного ножа.

«Выбросить… Прервать…» – эти слова звенели в её ушах, словно погребальный колокол. – «Выбросить дар, о котором я молюсь каждую ночь, ради которого отдала бы всё, вплоть до последнего вздоха…»

Она смотрела вслед уходящей княгине, и в её глазах, привыкших к дымке печи, стояли слёзы бессильной ярости и горькой, всепоглощающей жалости к самой себе. Её пальцы, шершавые и покрасневшие от работы, сами собой, повинуясь древнему инстинкту, сложились в запретный, тайный жест – двойную спираль, знак защиты от дурного глаза и чужой злой воли.

Она не желала зла Миле. Нет. Она отчаянно, до дрожи в коленях, хотела защитить тот призрачный, несбыточный миг, ту единственную возможность, которую княгиня так легко, так страшно отбрасывала. Она пыталась оградить саму идею материнства, ту самую, что обошла её стороной, от холодного приговора, только что прозвучавшего в душной кухне. Это был жест отчаяния, щит, возведённый не против человека, а против самой безысходности, что пожирала мир.

Мила подошла к окну, прижав ладони к холодному камню подоконника. Внизу, под крутым обрывом, притихший городок лежал в лунных объятиях – серебристый, хрупкий, как сон.

Десять долгих лет с тех пор, как она в последний раз видела сестру. Жива ли она? Здорова ли? Или её прекрасные, соломенного цвета косы, в которые она так любила вплетать васильки, уже истлели в сырой темнице где-нибудь в каменных недрах Горкейлии? Образ сестры, веселой и беззаботной, возникал перед глазами, такой ясный, что перехватывало дыхание. Он смешивался с образом пустой колыбели, с холодом подоконника, с горечью, что она, возможно, последняя, кто ещё помнит тот смех.

И в этот миг её решимость окрепла, закалилась, как сталь. Она не просто мстила за себя. Она мстила за все разрушенные судьбы, за все разорванные связи, за всех сестёр, исчезнувших в тумане войны и тирании. Её тихий заговор становился крестовым походом.

***Итрат. Юланколия

Когда шаги короля затихли в коридорах, воздух в тронном зале сгустился, будто пропитался свинцом. Ориан и Оши переглянулись – без слов, без лишних движений. Этого было достаточно.

Они шли молча, их шаги растворялись в полумраке дворцовых переходов. Покои, кухни, потайные лестницы – всё это мелькало, как смутные образы забытого сна. Наконец, они остановились перед массивной дверью из черного дерева, испещрённой древними рунами, которые, казалось, шевелились в сумраке. Библиотека. Вернее, то, что от неё осталось.

Дверь скрипнула, открывшись сама собой, будто ждала их. Внутри, в густом воздухе, пахнущем пылью веков, пожелтевшей бумагой и чем-то металлически-кислым, царил хаос забытых знаний. Высокие стеллажи, похожие на скелеты исполинских зверей, грозили обрушиться под тяжестью фолиантов в потрескавшихся кожаных переплетах. На некоторых полках книги были свалены в груды, как дрова, и из них прорастали странные кристаллические образования, поблескивающие в полумраке. На огромном дубовом столе, заваленном склянками с мутными жидкостями и причудливыми приборами из бронзы и стекла, горела единственная лампа – ее зеленоватый свет отбрасывал прыгающие тени, превращая свитки в подобие извивающихся змей.

Среди этого царства запустения и алхимического безумия за столом сидел сам алхимик. Его длинные, костлявые пальцы, больше похожие на корни древнего дерева, скользили по страницам потрескавшегося свитка, а в глазах, мутных и глубоких, как заброшенные колодцы, отражались странные символы, мерцающие в такт его прерывистому, хриплому дыханию.

– Есть вести от разведки? – спросил он, не отрываясь от свитка, будто ответ был уже написан на пергаменте.

– Неутешительные, – Оши сплюнул, и слюна шипяще испарилась на раскалённом крае жаровни. – Король Лимар куёт армию в своих дымных кузницах днём и ночью. Собирается отправить одного из своих сыновей в пещеры Шан-Оки. Его вороной генерал Шен стар, и Лимар это знает. Он хочет успеть до тысячного года собрать огромное войско и поставить командовать им нового наследника-воина.

– Кого именно из своих щенков он отправит в это логово теней обучаться военному ремеслу? – уточнил Ориан, его голос прозвучал резко в гнетущей тишине библиотеки.

– Пока это скрыто туманом, – прошипел Оши. – Старший наследник Тимур уже перерос десять зим – возраст, когда кости ещё гибки для учения, но дух уже не так податлив. Так что выбор падет на одного из двух младших. Ринату скоро исполнится десять – самый подходящий возраст. Но… – генерал усмехнулся, – наши лазутчики говорят, что мальчишка больше тянется к пыльным свиткам и звёздным картам, чем к мечу. Будет ли Лимар тратить время на книжного червя, или станет ждать взросления младшего сына, Станислава… это известно лишь самим Антлантам.

Алхимик медленно провёл рукой над свитком, и чернила внезапно вспыхнули кровавым светом, складываясь в карту – южные рубежи, пограничные крепости, словно нарисованные самой тьмой.

– Нам тоже пора действовать, – его голос зазвучал глухо, будто доносясь из-за границы миров. – Южные земли нужно превратить в щит. Если нападение случится, они падут, но каждая крепость, каждое селение даст нам драгоценные дни для переброски войск.

– А Камни Жизни? – Ориан прищурился, и в его взгляде вспыхнул хищный блеск. – Легенды гласят, что тот, кто соберёт два Камня в единое целое…

– Если они существуют, мы должны найти их первыми, – алхимик перебил его, и тень скользнула по его лицу. – И здесь нам тоже поможет юг. Оттуда проще отправлять разведчиков в Горкейлию и нейтральные земли. Но для этого нам нужен верный и решительный правитель южных земель. Князь Владислав… слишком слаб и сентиментален для этой роли. Он не подходит.

– Отец всё ещё верит в переговоры, – ядовито заметил Ориан. – Он продолжает посылать голубей мира Лимару.

– Пусть верит, – Оши усмехнулся, и его доспехи зловеще скрипнули. – Ему необязательно знать о наших планах. Если у него получится продлить перемирие, это нам только на руку – даст время подготовиться. А когда придёт время… – Он не договорил, но его взгляд, холодный и беспощадный, сказал всё.

Трон не вечен. И короли – тоже. Особенно те, кто вовремя не научился отличать друзей от врагов.

Часть 3. БратьяАрат. Горкейлия.

Ринат швырнул палку в кусты так яростно, что сухие ветки затрещали под ударом. Надоело! Каждый раз одно и то же – синяки от ударов братьев, насмешки, ощущение собственной беспомощности. Если старший, Тимур, хоть чему-то учил его в этих стычках, то семилетний Стас… Он словно получал удовольствие, видя, как Ринат корчится от боли или краснеет от унижения.

Нахмурившись, принц пригнулся и, крадучись, двинулся к дому, где ждали любимая книга, теплый чай с мятой и уютное кресло у камина. Кормилица Рэна умела заваривать тот особый настой, после которого мир снова становился терпимым.

Ринат согнулся еще ниже, стараясь, чтобы его темные волосы не мелькнули над кустами. Быстрыми перебежками от укрытия к укрытию он продвигался вперед, задерживая дыхание при каждом шорохе. Всевидящий Тимур мог заметить малейшее движение – тень, шевеление листвы, даже отблеск солнца на пряжке его пояса.

Сто метров… Пятьдесят… Еще немного и можно будет уткнуться лицом в мягкую ткань кресла, запустить пальцы в густую шерсть кота, слушая его довольное мурлыканье. А эти двое пусть играют без него. Рэна наложит на синяки прохладные повязки, пропитанные целебными травами, а повара испекут его любимое вишневое печенье с хрустящей корочкой.

Сорок метров.

Мысль об отце вонзилась в него, как ржавый гвоздь – медленно, с тупой болью, оставляя после себя ядовитую горечь. Лимар никогда не смотрел на Рината так, как смотрел на Тимура. Старший сын был солнцем, вокруг которого вращался весь мир отца: его тренировки с мечом превращались в придворные легенды, каждое слово о стратегии записывалось советниками в драгоценные фолианты, а сам он – высокий, статный, с королевской осанкой – казался высеченным из мрамора специально для трона.

Ринат был тенью. Незаметной, ненужной, существующей лишь на случай, если истинный наследник вдруг оступится, упадет, сломает шею на охоте… И тогда – только тогда – взгляд короля, наконец, остановится на нем. Не с любовью или с гордостью, а с досадой.

Перед глазами всплыл прошлый день рождения.

Ринат целое утро провёл у зеркала, старательно завязывая праздничный шнур на рубахе – такого же алого цвета с черными вставками, как у Тимура в день его десятилетия. Внизу уже слышались голоса слуг, звон посуды. Сердце бешено колотилось.

Но когда он спустился в пиршественный зал, там царила странная тишина. На столе стоял огромный кабан, зажаренный в меду, но свечи на торте были чёрными. Отец поднял кубок:

"Сегодня великий день – Тимур впервые возглавил карательный отряд! Выпьем за будущего короля!"

Никто даже не обернулся, когда Ринат разжал пальцы, и маленький деревянный коник – подарок, который он вырезал весь месяц, надеясь порадовать отца, – со звоном упал на каменные плиты.

Сейчас, спустя годы, он по-прежнему чувствовал тот момент в груди – острый, как осколок льда.

Тридцать метров.

Позади раздался шорох. Ринат резко обернулся – и в тот же миг его нога зацепилась за что-то твердое. Он попытался удержать равновесие, но было слишком поздно. Руки инстинктивно вытянулись вперед, ладони шлепнулись в липкую, холодную грязь, оставшуюся после весеннего дождя. Еще мгновение – и нос тоже погрузился в мутную жижу. Слезы выступили на глазах – от боли, от обиды, от бессилия.

Перед тем как окончательно шлепнуться лицом в лужу, он успел увидеть Стаса. Младший брат стоял в двух шагах, и в его глазах не было ни шалости, ни веселья – только холодная, почти звериная злоба.

– Да что же ты творишь?! – вырвалось у Рината, его голос дрожал.

Стас не ответил. Лишь резко дернул головой и исчез в кустах так же бесшумно, как и появился.

– Почему я вижу тебя в грязи все чаще и чаще? – раздался спокойный голос.

Ринат замер. Тимур. Старший брат приближался неспешно, скрестив руки на груди. Его зеленые глаза смотрели с привычной смесью насмешки и раздражения.

– Это опять Стас! – тут же выпалил Ринат, с трудом поднимаясь. – Он подставил мне ногу!

Он отряхнулся, но грязь уже засохла комьями на рукавах и штанах. Теперь вместо уютного кресла предстоит ванна и долгие попытки отмыть эту мерзость из волос.

– У тебя вечно кто-то виноват, – скривился Тимур. – Он младше тебя на два года. Неужели не можешь с ним справиться?

– Ты прекрасно знаешь, какой он! – Ринат сжал кулаки. – Он не играет, он ненавидит. Ему плевать на правила, на честь, на все!

– Не прикрывайся громкими словами. Ты просто неуклюж. Наша задача сегодня – завладеть двумя из трех палок. Где твоя? Если не хочешь драться – отдай без боя.

– Какая еще задача?! – Ринат резко вытер лицо, оставив на щеке грязный размазанный след. – Посмотри на меня! Я ухожу. Играйте без меня. А свою палку ищи вон в тех кустах.

Он плюнул на землю, и слюна, густая от гнева, впилась в пыль, как проклятие. Каждый шаг к дому отдавался болью. Засохшая грязь трескалась на сапогах, сковывая движения, будто сам замок пытался удержать его здесь.

"Великие воины", – усмехнулся он про себя, сдирая корку грязи с рукава. Веками их род правил мудростью и пером. Библиотеки славились на весь континент. А теперь? Теперь они маршируют по грязи, как простые рекруты, и отец называет это "воспитанием характера".

Пальцы непроизвольно сжались в кулаки. Если бы мать… Если бы она…

В горле встал комок. Её портрет в комнате отца – единственный, до которого отец никогда не дотрагивался. Даже спустя четыре года после ее смерти в покоях сохранялся тонкий аромат лаванды, будто тень королевы всё ещё блуждала по коридорам, не в силах покинуть сыновей.

Но когда Ринат подошел к крыльцу, его ждал новый удар. Стас стоял рядом с отцом. В его руках было две палки.

«Моя…» – пронеслась мысль в голове Рината. – «Значит, младший брат проследил за мной, а Тимур теперь зря обыскивает кусты.»

– Жалкое зрелище, – слова отца упали, как ледяные клинки, вонзаясь между рёбер. Лимар медленно обвёл Рината взглядом, будто оценивая дефектную вещь у кузнеца. – Самый младший выполнил задачу, а ты? – Король презрительно щёлкнул языком, поднимая с земли сломанный тренировочный меч. – Как ты собираешься защищать Горкейлию, если не можешь удержать даже детскую палку? Как я доверю тебе Камень Жизни, когда ты не способен защитить даже собственную честь?

Ринат почувствовал, как горячая волна поднимается от живота к горлу, обжигая изнутри.

– Когда Камень появится, мне будет не девять! – вырвалось у него, голос сорвался на хрип. – Пусть твой золотой Тимур охраняет камни, и палки собирает, и весь трон целует, и всё остальное, что ты придумаешь!

Последние слова повисли в воздухе, как вызов. Внезапно воцарилась тишина – даже ветер замер, будто испугавшись этой дерзости. Ринат увидел, как в глазах отца мелькнуло что-то незнакомое. Но через мгновение королевская маска снова застыла, холодная и неприступная.

– Стас, – голос Лимара прозвучал тише зимнего ветра. Семилетний мальчик замер, дожидаясь приказа отца. – Найди Тимура. – Король медленно обвел взглядом хрупкую фигурку сына. – До конца дня – библиотека. Выучите свитки с боевыми стойками. Завтра покажете.

Стас лишь быстро кивнул, и его черные волосы упали на глаза. В следующий миг он уже исчез – бесшумно, как ночной зверек, будто и не было его вовсе в этом месте. Только на каменных плитах остались влажные следы босых ног – маленькие, быстро испаряющиеся – как и само детство в этих стенах.

– Пройдемся, сын.

Ринат медленно поднялся, с трудом разгибая одеревеневшие после тренировки мышцы. Его тень, худая и угловатая, неловко заколебалась на каменных плитах, прежде чем поплелась за широкой спиной отца.

– Как думаешь, почему я так строг с вами? – спросил Лимар, не оборачиваясь. Его голос звучал ровно, но в каждом слове чувствовалась стальная пружина, готовая распрямиться.