Проклятие Камней Жизни

Каэлан молчал, его мутные глаза пытались читать ее, как читают следы на влажной земле.

– Он не вынес бы правды. Мужчины… они ломаются от того, что женщины носят в себе годами, – в ее голосе не было презрения, лишь холодная констатация. – Я не прошу тебя вернуться и сказать ему. Я прошу тебя о другом. Предскажи судьбу моим дочерям. Скажи мне всё. Я заплачу не золотом. Я заплачу тишиной. Никто, никогда не узнает, что ты видел в этом доме.

Она подошла ближе. От нее пахло лавандой и страхом. Каэлан видел, как тонкая пелена спокойствия натянута на бездну материнского ужаса. Он кивнул, доставая из мешка щепотку той же черной земли. Но на этот раз он не бросил ее в огонь. Он протянул Элиане.

– Сожми в кулаке. Думай о них.

Холодные пальцы сомкнулись на земле. Элиана закрыла глаза. Перед ней проплыли образы: Мила с картой будущего в руках и Аркина, засыпающая с улыбкой от воображаемого поцелуя.

Каэлан заговорил, и его голос стал иным – низким, многоголосым, будто сквозь него говорила сама земля.

– Старшая. Орлица в золотой клетке. Её ум острее клинка, её воля крепче стали. Она будет править не по имени мужа, а по праву своего разума. Её станут боготворить подданные, и советники, седые от лет, будут склонять перед ней головы. Дороги, школы, законы – всё будет таково, как она видела в девичьих грёзах.

Он замолчал, и в тишине завыл ветер.

– Но её сердце… оно не принадлежит трону. Оно будет биться в такт другому. Тайному. Она будет любить жарко, отчаянно, как горит сухое дерево… и так же безрассудно. Этот огонь согреет её душу, но опалит её судьбу. Она никогда не познает материнства.

Слеза скатилась по щеке Элианы, но она не пошевелилась, сжимая землю в окостеневших пальцах.

– Младшая. Роза, что цветет в тени, – голос шамана смягчился, в нем появилась странная нота жалости. – Её ждёт дорога, устланная не лепестками, а шипами. Жизнь её будет горькой. Разочарования придут к ней рано, и ночи её будут долгими и полными слёз.

Элиана сдержала стон.

– Но… – прошептала она.

– Но именно в этой тени, в этой горечи, расцветёт её главный дар, – продолжил Каэлан. – Она будет любить. Не так, как её сестра – страстно и тайно. Её любовь будет тихой, глубокой, как корень старого дерева. Она даст жизнь двум детям.

Шаман умолк. Заклинание кончилось. Элиана медленно разжала ладонь. Черная земля осыпалась на камни пола.

Она стояла, не двигаясь, переваривая горечь и сладость пророчества. Две судьбы. Две цены. Ни одной – лёгкой.

– Спасибо, – выдавила она, и это слово было тяжелым, как надгробная плита.

Не оглядываясь, она повернулась и растворилась в темноте коридора, унося с собой страшное знание – груз, который ей предстояло нести одной до конца своих дней.

Каэлан посмотрел ей вслед, а затем на черное пятно земли на полу. Оно казалось крошечным и бесконечно глубоким, как вход в склеп. Он поспешно стёр его ногой и исчез в ночи, оставив поместье Оренов наедине с его тихими, надвигающимися судьбами.

***

Луна висела над поместьем Оренов, огромная и кроваво-рыжая от лесных пожаров. Дариан наконец уснул сладким сном новорожденного ребенка. Винтовая лестница в западной башне скрипела под чьими-то шагами – слишком легкими для слуг, слишком осторожными для хозяев.

А потом завыл ветер.

Не тот ласковый ветерок, что играл занавесками в детской, а злой, порывистый норд, принесший с собой запах гари. Пламя вспыхнуло внезапно – не снизу, от камина, а прямо в спальне хозяев, будто сама воздушная стихия восстала против них.

Лорд Дариан открыл глаза, когда дом уже дышал смертью.

Его легкие, закаленные в дыму сотен сражений, сразу почуяли неладное – этот дым был другим. Не древесным, не земным, а тяжелым и металлическим, будто горели не балки и мебель, а сама плоть мира. В горле запершило.

Он резко повернулся к жене, рука тянулась встряхнуть ее за плечо – но леди Элиана уже сидела на постели. Слишком прямо. Слишком неподвижно. Ее тонкая шея была вытянута, как у птицы перед бурей, а широко открытые глаза отражали пляшущие у двери языки пламени.

– Не… – сорвалось с ее губ, больше похожее на последний выдох, чем на слово.

Дариан последовал за ее взглядом.

В дверном проеме огонь вдруг сложился в лицо – бесконечно знакомое. Оно улыбнулось, и в этот момент лорд понял все: и почему пламя не трогает фрески, и почему дым пахнет именно так, и что означают эти широко открытые глаза жены.

Они даже не успели вскрикнуть.

Последнее, что почувствовал Дариан – странную нежность Элианиных пальцев, вдруг сжавших его руку в смертной агонии, далекий звон фамильного серебра, падающего в зале, да сладковатый запах жасмина, смешавшийся с гарью.

А потом было только лицо в огне, расплывающееся в жарком мареве, и тишина, громче любого крика.

К утру от спальни остался лишь остов кровати с двумя обугленными силуэтами – они лежали рядом, как и при жизни. Странно, но фрески с битвами предков на стенах уцелели – воины все так же скакали в атаку, не обращая внимания на трагедию. Гобелен с фамильным древом тоже уцелел – только ветви вокруг имен Дариана и Элианы почернели.

А когда слуги в ужасе кинулись искать Аркину, обнаружили лишь распахнутое окно в ее спальне, из которого свисал самотканый ковер – безнадежно короткий, оборванный на середине стены. На подоконнике был отпечаток босой ноги, обведенный кольцом пепла. А на полу – рассыпанные бусины от ожерелья.

***Белопустыня. Юланколия

Туман над озером в Белопустыне был таким густым, что казалось – мир за его пределами перестал существовать. Аркина шла по мшистому берегу, босая, не чувствуя ни колючей хвои под ногами, ни ледяного ветра, рвущего ее тонкую рубашку. В голове – пустота, сладкая и страшная, как первый вдох новорожденного. Она не помнила ни своего имени, ни того, как оказалась здесь – только обрывки кошмара: крики, жар, падающие искры, похожие на огненных бабочек.

А потом она увидела лодку.

Она выплыла из тумана, как призрак – узкая, выдолбленная из старого дуба, вся в серебристых царапинах от сетей. В ней стоял мужчина – плечистый, с кожей, прожженной солнцем, с волосами, выгоревшими до белесости. Он натягивал сеть, и мышцы на его руках играли, как натянутая тетива.

– Эй! – крикнул он, и голос его прозвучал хрипловато, будто давно им не использовался.

Аркина замерла. Внутри что-то дрогнуло – не память, а что-то глубже, древнее.

– Ты… – он спрыгнул в воду, не обращая внимания на холод, и подбежал к ней. – Ты ранена?

Она покачала головой. Его глаза были цвета торфа – теплые, с золотистыми искорками. В них не было ни страха, ни расчета, только чистая тревога.

– Как тебя зовут? – спросил он, сбрасывая с себя грубый плащ и накидывая ей на плечи.

Она открыла рот, но в голове было пусто.

– Ничего, – он вдруг улыбнулся, и в уголках его глаз собрались лучистые морщинки, будто он привык щуриться на солнце. – У меня в хижине есть молоко и мед. Пойдем?

Его ладонь, протянутая ей, была покрыта шрамами от рыбьих плавников и веревок. Она коснулась ее кончиками пальцев – и вдруг вспомнила тепло очага, запах свежего хлеба, смех за столом…

– Марк, – сказал он, осторожно сжимая ее пальцы, будто боялся раздавить. – Меня зовут Марк.

– Я… – ее голос прозвучал хрипло, будто она годами не говорила. – Я Аркина.

Он провел большим пальцем по ее костяшкам, и это было так просто и естественно, будто они всегда знали друг друга. Туман начал рассеиваться. Над водой пролетела цапля – белая, как привидение, как невеста, как чистый лист.

А вдали, за лесом, там, где когда-то стоял дом Оренов, ветер поднимал в воздух пепел, унося его в небо. Но Аркина уже не смотрела туда. Она шла за рыбаком, и в груди у нее что-то расцветало – хрупкое, нежное, беззащитное. Как первые ростки после пожара.

***Чунь. Юланколия

Известие о гибели Оренов достигло княжества Владислава с той неестественной скоростью, с какой плохие вести всегда опережают официальных гонцов. Оно пришло не в свитке с печатью, а в шепоте служанок на задних дворах, в умолкших взглядах придворных, в внезапно наступившей тишине, когда в тронный зал вошла Мила.

Она уже знала. Еще до того, как к ней кинулся запыхавшийся паж с искаженным от ужаса лицом. Она стояла у окна своей новой опочивальни и смотрела на север, откуда дул ветер, пахнущий пеплом. И сердце ее сжалось, будто обручем из раскаленного железа. Она не плакала. Она просто застыла, превращаясь в ту самую статую, которой ей всегда суждено было стать.

В ту же ночь к ней пробрался Владислав. Не как муж, а как союзник, его лицо было бледным и серьезным.

– Мила… я… соболезную. Мой отец уже выслал гонцов для расследования. Мы найдем…

– Никого ты не найдешь, – перебила она его голосом, холодным и чистым, как лезвие ножа. Она повернулась к нему, и в ее пронзительных глазах он увидел ярость. Ярость затравленной волчицы, у которой отняли логово. – Тот, кто это сделал, не оставляет следов. Он оставляет лишь послание. И я его прочла.

Часть 3. Плохой деньАрат. Горкейлия

Единственным источником света в огромном зале были факелы в железных раструбах, чьё пламя отбрасывало тревожные, пляшущие тени на стены, украшенные штандартами покорённых земель. Воздух был густым, спёртым, пропитанным запахом старого камня, воска и невысказанного напряжения.

Король Лимар стоял, склонившись над массивным столом из черного дуба, на котором была развернута подробная карта известных земель. Его широкие плечи были напряжены, а сжатые кулаки опирались о резные изображения горных вершин. Его тёмные глаза, в которых обычно горел огонь непреклонной воли, сейчас были устремлены вглубь себя, в пучину тревожных раздумий. Пророчество о Камнях Жизни висело в воздухе незримой, но ощутимой грозовой тучей.

– Тот, кто соберёт оба Камня, станет владыкой судеб… – прошептал он так тихо, что слова почти потонули в тишине, но каждое из них падало на сердце Лейры, как камень. – И определит, какая из держав станет прахом, а какая вознесётся.

Лейра, стоявшая чуть поодаль, почувствовала, как по её спине пробежал ледяной холод. Она знала, что значит для Лимара это пророчество. Он видел в нём не просто силу – он видел спасение для Горкейлии, вечное могущество и… окончательное, тотальное проклятие для Юланколии. Для земли, из которой он когда-то вырвал её, как вырывают с корнем редкий цветок с вражеской клумбы.

– Лимар… – её голос прозвучал осторожно, почти неслышно. Она приблизилась и легонько коснулась его напряжённой руки. – Ты уверен, что это правда? Что эти Камни… действительно существуют? Что это не просто сказки для запуганных крестьян?

Король резко повернулся к ней. Его взгляд был тяжёлым и острым, как отточенный клинок, готовый разрубить любые сомнения.

– Я не могу позволить себе не верить, Лейра! – его голос прозвучал резко, заставив её вздрогнуть. – Я не могу рисковать. Если юланколийцы найдут их первыми… если этот старый хитрец Амар или его коварный сын получат такую силу… – Он не договорил, но в его глазах она прочла всё: картины пожаров, рушащихся крепостей и порабощённого народа.

Она опустила глаза, не в силах выдержать этот пылающий взгляд. Её собственные мысли путались, разрываясь на части. Ведь она сама была из Юланколии. Её детство, её корни были там, хоть она и старалась забыть об этом, всем сердцем приняв Горкейлию и её сурового короля своим домом. А теперь… теперь у них был Тимур, её светловолосый первенец, в чьих жилах текла кровь обоих королевств. И скоро у неё родится второй сын.

Мысль о том, что её дети могут вырасти в мире, где их отец будет вести войну с землёй её предков с помощью какой-то древней, ужасающей силы, заставляла её душу сжиматься от ледяного ужаса.

– Но какой ценой, Лимар? – выдохнула она, почти не надеясь быть услышанной. – Власть над судьбами… это звучит как кощунство. Как вызов самим богам.

Лимар отвернулся к карте, его профиль в отсветах пламени казался высеченным из гранита – жёстким и непреклонным.

– Иногда, чтобы спасти свой народ, нужно бросить вызов даже богам, – проронил он глухо. – Или позволить врагу сделать это первым. Выбора у меня нет, Лейра. Его нет ни у кого из нас.

В этот момент тяжёлые дубовые двери зала с глухим стуком распахнулись, нарушив тягостное молчание. В проёме, заливаемом тусклым светом из коридора, возникла мощная, знакомая фигура генерала Шена. Его латы были покрыты дорожной пылью, а на плаще виднелись тёмные пятна, отдававшие холодом горных вершин. Он прошёл по залу твёрдыми, мерными шагами, его сапоги гулко отдавались по каменным плитам. Он не кланялся – его появление было уже докладом.

– Мой король, – голос Шена прозвучал как скрежет стали, резкий и не терпящий возражений. – Наши патрули взяли двух лазутчиков. Юланколийских.

Лимар резко выпрямился, все его прежние раздумья словно сдуло ледяным порывом ветра. В его глазах вспыхнул тот самый огонь, который знали все его враги.

– Где? – одно слово прозвучало как удар хлыста.

– В ущелье Чёрного Ворона. Рыскали, будто ищут проход к пещерам Шан-Оки, – Шен бросил на карту перчатку, обозначая место. – Один убит при задержании. Второй… пока жив. Молчит, как камень. Но его снаряжение… – Генерал сделал паузу, и его взгляд стал ещё тяжелее. – У него были карты. Старые. С антлантскими рунами. Они ищут не проходы, мой король. Они ищут что-то. И, судя по всему, знают, где искать.

Лейра почувствовала, как у неё перехватило дыхание. Вражеские разведчики у пещер, где, по легендам, мог скрываться один из Камней… Это было худшим подтверждением всех её страхов.

Лимар медленно обвёл взглядом карту, потом Шена, и на его лице застыло холодное, безжалостное выражение полководца, получившего долгожданное подтверждение своих догадок.

– Сделай так, чтобы он заговорил, Шен, – распорядился король, и в его голосе не осталось и тени сомнений. – Используй всё. Я должен знать, что им известно.

– Он заговорит, – пообещал генерал, и в его глазах мелькнуло нечто, от чего Лейре стало холодно. – Они всегда заговоривают.

Шен развернулся и вышел так же быстро и бесшумно, как и появился, оставив за собой шлейф леденящего ужаса. Лимар снова повернулся к карте, его пальцы легли на то самое ущелье.

– Видишь? – тихо спросил он, не глядя на Лейру. – Они уже здесь. Игра началась. И теперь отступать некуда.

Лейра почувствовала, как низ живота сжало резкой, выворачивающей наизнанку болью. Она вскрикнула, коротко и испуганно, инстинктивно схватившись за бок. В глазах потемнело.

– Что с тобой? – Лимар мгновенно изменился в лице. Вся его суровая собранность исчезла, сменившись стремительным, животным страхом. Его железная хватка поддержала её, не давая рухнуть на пол.

– Не знаю… – она задыхалась, её пальцы впились в его рукав. – Болит… всё…

Король резко поднял голову, и его голос, громовой и не терпящий возражений, рявкнул в сторону остолбеневших слуг:

– Зовите повитуху! И лекаря! Сейчас же! Всех!

Лейру, почти без сознания от накатывающих волн боли, едва успели перенести в её покои. Воздух здесь, обычно наполненный ароматом цветов и свечного воска, теперь звенел её прерывистыми, хриплыми вздохами. Она сжимала простыни, стиснув зубы до хруста, но леденящий страх гнал холод по жилам. Слишком рано… Это слишком рано…

Лимар стоял у изголовья, его лицо было непроницаемой каменной маской, но в глазах бушевала настоящая буря. Он сжимал и разжимал кулаки, чувствуя себя беспомощным, и ненавидел это чувство больше, чем любого врага на поле боя.

– Ты выдержишь, – сказал он жёстко, повелительно, но где-то глубоко в голосе прорвалось что-то надтреснутое, похожее на мольбу. – Слышишь меня? Ты выдержишь.

Лейра хотела что-то ответить, успокоить его, но новая, ещё более свирепая волна боли вырвала у неё глухой, сдавленный стон.

«Это из-за пророчества…» – пронеслось в её воспалённом сознании. – «Оно не просто предсказывает будущее… оно уже меняет нас… меняет всё…»

– Плохой день, – хрипло, скорее для себя, произнёс король, глядя, как бледнеет её лицо.

Крики Лейры, смешавшиеся с ободряющими и испуганными голосами повитух, стихли лишь с первыми лучами рассвета, пробивавшимися сквозь ставни. В комнате повисла звенящая, пугающая тишина, пахнущая кровью и травами.

***

В высокой круглой комнате, уставленной склянками, астролябиями и пыльными свитками, царил хаос, подчинявшийся лишь одному закону – закону отчаянного поиска. Великий учёный Артур, чья длинная седая борода сливалась с пергаментом, на котором он делал пометки, был похож на затравленного мага. Перед ним на огромном столе лежало всё, что удалось собрать о Камнях Жизни. Обрывки. Намёки. Клочки правды, утопающие в море суеверий.

Он водил костлявым пальцем по строчкам, бормоча под нос, сводя воедино разрозненные данные.

Известные сведения: Два Камня. Их два. Они – противоположности и дополнения. Один скрыт в недрах Юланколии. Другой – в глубинах пещер Горкейлии, возможно, тех самых, что зовутся Шан-Оки.

Их Сила. Юланколийский Камень связан с будущим. В свитках говорилось, что он «дарует будущее», «открывает пути грядущего», «дарит рост и процветание». Артур предполагал, что он может иметь силу предвидения, ускорять рост, даровать потенциал.

Горкейлийский Камень связан с прошлым. Он не просто хранит его, а «сжигает прошлое». В этом была страшная двойственность: он может стирать ошибки, очищать от скверны, но также и уничтожать память, традиции, саму основу, на которой стоит мир. Он – огонь, который может как очистить, так и испепелить.

Время соединения. Это не просто ритуал. Это астрономическое событие. Соединить Камни можно лишь в одну-единственную ночь – в первую луну тысячного года. Не раньше, не позже. Будто сами звёзды должны встать в определённое положение, чтобы открылись врата для такой силы.

Цена и последствия. Если Камни сложит человек с чистыми помыслами, ищущий не власти, а блага, мир «станет лучше». Артур интерпретировал это как эру беспрецедентного процветания, исцеления ран земли, возможно, бессмертия или конца всякой нужды.

Если же рука, соединяющая их, будет руководствоваться страхом, жадностью или жаждой власти, мир «погрузится в хаос». Сила Камней, искажённая злой волей, может разорвать саму ткань реальности: время пойдёт вспять или остановится, прошлое смешается с будущим, древние чудовища пробудятся, а законы природы перестанут действовать.

Артур откинулся на спинку кресла, снимая очки и устало потирая переносицу. Информации было ужасающе недостаточно. Слишком много метафор, слишком мало фактов.

Где именно искать? Какой именно ритуал совершить? Что именно значит «чистые помыслы»?

Одно он понимал точно: гонка уже началась. И если Камни попадут в руки того, кто захочет использовать их как оружие… ни Горкейлия, ни Юланколия не уцелеют. Исчезнет всё. И прошлое, и будущее.

Он взглянул в окно на багровую луну. До тысячного года оставалось не так уж много времени.

***

Повитуха, покрытая испариной и пятнами крови, с трясущимися руками подняла окровавленный свёрток. И тут же слабый, но яростный, полный жизни плач новорождённого разорвал тягостную, давящую тишину покоев.

– Жив… – выдохнула Лейра, падая на подушки в полном изнеможении. Её тело била мелкая дрожь, волосы слиплись на лбу, но сердце бешено стучало от дикого, всепоглощающего облегчения.

Лимар стоял у кровати, застыв, не дыша. Его железные пальцы впились в резную спинку дубового кресла. Он не молился – боги давно отвернулись от воинов, привыкших брать всё силой. Но сейчас в его груди, под слоями брони власти и суровости, вспыхнуло что-то дикое, первобытное, незнакомое.

– Покажите его мне, – голос короля прозвучал непривычно тихо.

Повитуха, кланяясь, бережно развернула пелёнки. Младенец сморщился, зашевелил крохотными, уже сжатыми в кулачки руками – и король Горкейлии впервые за долгие десять лет почувствовал, как что-то горячее и тугое сжимает ему горло, мешая дышать.

– Тёмные волосы… – пробормотал он, всматриваясь в личико сына.

– И ваши глаза, ваше величество, – почтительно кивнула повитуха. – Карие, как самые тёмные угли в королевском очаге.

Лимар медленно, почти неверующим жестом, протянул руку и коснулся пальцем нежной щеки сына. Младенец рефлекторно ухватился за его огромный палец и сжал с неожиданной, цепкой силой.

– Ринат, – король произнёс имя твёрдо, как боевой приказ, не допуская возражений. – Он будет Ринатом.

Лейра слабо улыбнулась, чувствуя, как на глаза наворачиваются слёзы усталости и счастья. Она знала, что это значит. Ринат – «несокрушимый» на древнем наречии горкейлийских воинов. Имя-оберег. Имя-посвящение.

Внезапно дверь распахнулась, и в покои, как ураган, ворвался Тимур. Семилетний мальчик замер на пороге, широко раскрыв свои зелёные, бездонные глаза – точь-в-точь как у матери.

– Это… мой брат? – прошептал он, заворожённо глядя на свёрток.

– Подойди, – Лейра слабо поманила его, стараясь звучать ободряюще.