Цена спасения

– Я не обманываю, – мотал головой Даниил c пустым взглядом.

– Что ж за вахта тогда такая? – возмущалась самой судьбой Наталья Михайловна.

– Это частная контора, по сути, – стиснув зубы, говорил Казаков. – Денег у нас пока мало, но это перспективно! Нам пока дают их столько, чтобы хватало. В квартире я буду жить даже не один. Уверяю тебя, – Даниил улыбнулся, – мы… Мы добьёмся такого успеха, о котором мы даже не мечтали. Да, это рискованно, но сейчас по-другому никак. Как появится возможность, клянусь, я сразу помогу, я же никуда не денусь!

– Не нравится мне вся эта твоя история с этой подозрительной “вахтой”, но ладно, – закрыв глаза, кивала Наталья Михайловна.

Резко на кухню ворвался пожилой мужчина. Внешне он выглядел так, что можно было легко представить его в молодости: закруглённые большие скулы, высокий, но узкий подбородок, почти квадратное лицо, пронзительный суровой взгляд над негустыми бровями, прямые волосы, сам он определённо был когда-то сухощавым, спортивным и высоким. Но сейчас у Сергея Ивановича Казакова – отца семьи – словно от дешёвого грима, совсем неестественно и глаза стали грустнее, и появился второй подбородок, и значительно вырос выделяющийся на фоне остального тела живот, волосы поредели и поседели, спина стала слабее, делая Сергея Ивановича сгорбленным, менее высоким.

– Кто здесь “впал в пьянство”, а?! – спрашивал вошедший, ехидно улыбаясь, что с его глазами выглядело угрожающе; Казаков сел между сыном и своей женой. – Я уже недели две в рот ни капли не брал! Что ты ему фигню городишь, а?

– Ну так пошёл бы работать тогда! – кивнула в сторону Сергея Ивановича Наталья Михайловна.

– Тысячи и тысячи солдат самых разных возрастов почти одномоментно остались без работы, всё занимают! Нафиг кому-то нужен предпенсионный мужик?!

– И ты вечно будешь так сидеть и ничего не делать? – спрашивала Наталья Михайловна.

– Нет, – мотал головой Сергей Иванович. – Я ищу работу, но я военный в первую очередь. У меня из роты товарищ – Пашка Баранов – уехал в Беларусь служить. Беларусь ещё держится от этой мерзости, одна сейчас против всего мира стоит! Думаю, туда поедем, им русские офицеры нужны! Если, где и осталась теперь хоть какая-то Россия, коей я присягу давал, так это там!

– Ой, кому ты там нужен будешь! – махнула рукой Наталья Михайловна. – Тем более на переезд деньги нужны, а для этого ты должен для начала пойти работать! И как мы тут Даньку оставим?

– Да его послушаешь, ему без нас хорошо! – смотрел на сына Казаков. – Вот, квартиру себе нашёл, помогать не хочет, даже чуть-чуть!

– Да у меня правда нет денег! – оправдывался Даниил.

– Не оправдывайся! – старший Казаков отвернулся к окну с пустым взглядом, полным ненависти к чему-то очень фундаментальному. – Аполитичный он, блин… Сначала в армию, якобы Родину любит. А теперь он срать хотел на то, что её какие-то подонки захватили! Как покорные рабы, обратились эти твари к западным господам и говорят: “Научите нас дебилов жить! А то хотим так же жрать вкусно и много, как вы! А сами мы ж никто, ничтожества! А вы нас научите, учителя! Дайте стать частью вашего элитарного общества, хоть и на правах холопов! А вы и дальше, решайте, кто террористы, кто злодеи, кто диктаторы, уничтожайте на тех землях целые города и народы! Просто недоеденные ошмётки с барского стола нам иногда кидайте, пожалуйста, да не судите ни за что!”, а тебе вот всё равно! Поколение зудящих желудков!

Свеча догорела. Кухня окончательно погрузилась во тьму.

***

Разговор между Плотниковым, Павловым, Крепиным и Никифоровым продлился до ночи. Когда все, и в особенности Константин Григорьевич, были уже до конца истощены, настал тот момент, когда присутствующие негласно поняли, что на сегодня всё. Короткими кивками они распрощались, собираясь вставать из-за стола. Но Андрей, желая выпытать правду о другой группе у Александра, не стал торопиться, как понял, что Крепин хочет уйти из помещения последним, и почти сразу же остался сидеть дальше, пожирая глазами любопытного к поведению Плотникова Александра. Павлов же, обратив внимание на происходящее, из какой-то осторожности остался сидеть дальше. В итоге стол и впоследствии комнату покинул лишь Никифоров, то и дело бросая на революционеров подозрительные взоры.

– Так что с Олегом? – спросил Андрей, отворачиваясь от выхода, как только хлопнула дверь.

– Он прислал сюда деньги, а затем его группу перехватила полиция на пути в аэропорт, – спокойно отвечал Александр. – Олег и его люди оказали вооружённое сопротивление – выживших среди них нет.

Андрея словно ударил гром. Он застыл, устремляя стеклянный взгляд на Крепина.

– Алексей, выйди из комнаты, пожалуйста! – грубо и чётко попросил Александр.

Павлов, не менее поражённый, встал, и несмотря на услышанное, весьма размеренным шагом ушёл.

– Андрей, – начал Крепин. – Из того задания невозможно было вернуться живым. По сути, план по переводу денег обратно, а за этим зорко следят спецслужбы, да ещё и включающий убийство, с полностью выжившей командой без взятых в плен её членов, которых могли бы пытать, после чего они бы всё рассказали, невозможен. Я не мог так рисковать и составил план действий, по которому погибнет вся группа, зато операция почти гарантированно пройдёт успешно. Поэтому я пожертвовал Олегом.

– Но почему Олегом, а не мною? И где гарантия, что завтра ты не пожертвуешь мной, найдя мне более опытную и сильную альтернативу?

– Я пожертвовал им не поэтому, – отрицал Крепин. – Просто он был националистом, а с ними лучше не работать в долгосрочной перспективе.

– Да? То есть… Тогда зачем вообще вся это революция, раз ты так ненавидишь националистов?

– Это будет революция патриотов. Таких, как ты…

– А в чём разница-то такая большая?

– Ну смотри. Возьмём, например, ситуацию с Дураковым. Помнишь такого?

– Ну помню.

– Ты считаешь его героем? Он же русский, создал, по сути, в одиночку лучший мессенджер в мире. При этом живя в другой стране, платя ей налоги…

– Нет конечно. Я думаю, он просто продажный подонок.

– А националист считает по-другому, – на миг улыбнулся Александр. – Он скажет на примере Дуракова: “Смотрите! Ну посмотрите же! Так мог сделать только русский по национальности”. Националистам плевать на то, откуда ты. Им всё равно, кому ты служишь. Им важнее то, кто ты по крови. Для них главная ценность – русские как нация. Для них важнее всего благо нации. Но, по сути, это обычные потребители, мещане, которые считают, что могут получать больше, чем другие, только из-за своих генов, ценность которых естественно не зависит от национальности. Для патриотов же главная ценность – Россия и россияне как жители одной большой страны. Им плевать на то, какой ты нации. Их больше беспокоит честь и слава Отечества. Они больше верят в то, что общественные настроения разных стран отличаются не из-за генов, а из-за их культур, экономического и географического положений. В своём анализе они являются скорее материалистами, нежели идеалистами. Их взгляд на мир формируется скорее из фактических и математических знаний, нежели из нравственных, эмоциональных и духовных, которые могут завести в концептуальные дебри, приводящие к крайне странным идеям и идеологиям. Нам нужен материализм в этой борьбе, потому что, если мы будем руководствоваться эмоциями, духовными и культурными концепциями, то мы не победим.

– Если ты отбрасываешь и порицаешь всякие чувства… – пытался сформулировать Андрей. – Теперь мне ясно, отчего ты так спокойно раскидываешься жизнями. Но почему ты хочешь этой революции? Ты же сам говоришь, что это всё эмоции.

– Так как я хочу спасти человечество.

– Что? – усмехнулся Плотников. – Как это – спасти человечество?

– Давай так, человечество – это вид, – сухо объяснял Крепин. – Любой вид должен развиваться. А если он не развивается, то начинает деградировать. А если что-то деградирует, то оно в конце концов умирает. Самых больших достижений человечество добилось в двадцатом веке, до этого невероятными, относительно прошлых столетий, темпами развивалось в девятнадцатом. Раньше мир был многополярен. И смотри, что получается. Когда в мире множество примерно равных по силе центров силы, то есть государств, то ради своего выживания они готовы на всё, так как инстинкт самосохранения – главный мотив. Поэтому необходимо догонять в научном и социальном развитии своих оппонентов и обгонять их. Только тогда государства готовы вкладывать невероятные деньги в новые открытия, экономические системы, социальные идеи, идущие в противовес идеям противника. Плюс ко всему, каждому государству необходимо сплотиться ради этой цели, и довольно редко в таком случае происходит конфликт элит внутри страны. И тогда весь мир, по сути, превращается в огромный научный и философский узел, который развивается за счёт конкуренции его центров. Без этого человечество станет постепенно умирать, так как перестанет развиваться. Но… У этой конкуренции есть побочный эффект. Он называется войной. И тогда центры – государства, которые изначально вкладывались в науку как в средство создания оружия – начинают применять все свои достижения против оппонентов. Причём это необязательно грубая сила. Можно с помощью пропаганды дать людям из чужого центра абсолютно простую, разработанную кем-то идею, после чего народ там уничтожит свою страну изнутри, как значимую силу. И по итогу всех этих войн в мире остался только один центр силы – США. Столь значимых и масштабных империй ещё никогда в истории человечества не было. США захватили, по сути, весь мир и держат под своим контролем почти каждого значимого политика, каждого богача. После развала СССР прогресс остановился. Нет, благодаря обмену технологиями он даже скакнул в девяностых, но и только! Теперь штатам не нужно развиваться, они и так уже всех победили. Ими не движет инстинкт самосохранения, ведь им некого бояться. Остальные развиваться не способны. Им не хватает экономических ресурсов, чтобы успешно развиваться. А те, у кого хватает, сильно зависят от США. Например, Япония. Вдобавок ко всему штаты в девяностые, как я уже говорил, всё же развивались. И теперь их очень сложно догнать. И ныне каждая страна мира заключена в порочный круг. Чтобы развиваться научно и социально, надо стать достаточно сильными, как США. Но чтобы стать достаточно сильными, как США, надо развиваться. Или же пойти против них, но тогда США лишат тебя всего, чем владеешь. И теперь миром правят конформисты, которые делают всё по американской указке. И очень важно, что если это продлится ещё дольше, то все силы, которые хоть как-то могли противостоять Америке, падут раз и навсегда, так как уже не выдержат усиливающегося давления на себя. И тогда США станут править миром в ближайшие века, которые для человечества станут последними.

– Подожди, но ведь развитие было. Взять хотя бы телефоны с компьютерами, интернет…

– Это всё разработки времён холодной войны – противостояния двух центров силы. Просто раньше, как и почти все технологии, они использовались лишь в военных целях. Процессоры не сильно изменились после двухтысячного года. Там просто подкручивали пару составляющих, из-за чего они стали намного мощнее, и всё. Закон Мура. Телефоны – это те же процессоры, засунутые в маленькую коробочку. Интернет – средство военной связи, используемое военными ещё до девяносто первого. Обществу теперь интересно не будущее самого общества и его судьба. Ему интересна судьба каждого отдельно взятого человека. Теперь каждому интересен лишь свой комфорт и благосостояние. Идейных людей всё меньше и меньше. Всё ведёт к катастрофе. И знаешь, что меня пугает больше всего? Взять хотя бы до сих пор одну запрещённую раньше в России европейскую организацию… Суть, не в том, что это как-то омерзительно и противоестественно, а в том, что люди на полном серьёзе выходят на демонстрации, некоторые посвящают этому всю жизнь… Потому что борются за более комфортную жизнь, без осуждения, понимаешь? Они борются за комфорт, отдают все свои силы за то, чтобы чувствовать себя спокойнее и приятнее. Это низко… Этому нельзя посвящать жизнь.

– Но зачем тогда именно наша революция?

– Ты не подумай, что я не считаю тебя своим. Для меня патриоты – главная движущая сила человечества. Они ведут вперёд свои центры, строят их. Пока вы есть, у людей есть шансы на выживание. Нет никакого смысла перенимать мою идеологию. Да, она гласит истину, но от неё мало толку. На этом вряд ли можно построить жизнеспособное государство. Это не то, что стоит нести в массы. Сейчас мои цели совпадают с целью патриотов на сто процентов, ведь я хочу построить такую Россию, которая будет новым центром силы, чтобы мир вновь стал многополярным.

Глава 4. Коррупция

Вдоль стен стояли различные шкафы с документами. Напротив двери кабинета стоял стол. На нём лежала пара важных бумаг, стояла зелёная лампа, миниатюрный флаг России, а за столом сидел мужчина в военной форме лет сорока пяти, темноволосый, с проглядывающей сединой. Он осторожно и неспешно доставал свои вещи из стола и клал их в кожаный портфель. Взяв всё необходимое, он подошёл к шкафу и стал рыться в документах. Найдя что-то похожее на флешку, он положил её в передний отсек своей сумки.

Раздался стук в дверь, и в тот же миг в комнату вошёл человек в костюме. На вид ему было меньше тридцати: высокий, с блестящими чёрными волосами, густыми бровями и вечно нахмуренный.

– Василий Борисович, это что за беспредел происходит? – сказал он недовольно мужчине в военной форме.

– О чём Вы? – не понимая, спросил Василий Борисович Трифонов.

– О чём?! – уже раздражённо переспросил тот, что моложе. – Вы два месяца назад по собственной инициативе взялись за Никифорова вместо нас. Говорили, что хотите лично окончательно задушить его и его компанию. А теперь…

– Что теперь? – резко перебивая, спросил Трифонов.

– Никифоров вывел все свои активы, наняв каких-то зеков, которые взяли в заложники заместителя директора банка и заставили вывести всё обратно на счёт Никифорову. А потом наёмники ещё его и убили банкира.

– Так у Константина Григорьевича есть дочь, – ответил Василий Борисович. – Она как раз живёт в Италии и надавить на Никифорова через неё вам, ЦРУ, не проблема. Тогда-то…

– Они и её вывезли! – недовольно указал высокий мужчина.

– Какой ужас… – протараторил Трифонов, будто бы насмехаясь. – Тогда… – он на минуту задумался. – Я в жизни не поверю, чтобы все, кто возвращал активы, смогли сбежать. Им тогда пришлось бы пересечь границу, а правоохранительные органы Швейцарии работают довольно чётко. Наверняка у Вас есть те из них, кого можно допросить. Они наёмники, а значит, если мы пообещаем им свободу, они нам всё расскажут.

– Да, Вы правы, но в то же время не совсем, – с гримасой отвращения на лице ответил младший. – Никто из них не сбежал. Как только они заметили полицию, сразу же вступили в бой. И сейчас они все мертвы…

– Это довольно странно… – отвечал Василий Борисович, посматривая на дверь с почти незаметной нетерпеливостью. – У Вас есть о них хоть какие-то сведения?

– Большинство из них уже сидели. Некоторые бывшие военные. Многие из них выросли в детском доме. Их биография скучна до безобразия и там вообще ничего полезного нет.

– Но хоть какая-то зацепка есть?

– Только одна – человек, вывезший дочку Никифорова. Если другая группа работала довольно грубой силой и не имела в подобных делах никакого профессионализма, то он… Он похоже работал в одиночку, а также подделал ей документы, сбивал нас с толку. Он обошёл всю итальянскую группу, наблюдавшую за Никифоровой. Андрей Плотников. Приехал по своим документам и, похоже, находится сейчас в России. Мы официально запретили ему выезд из страны. Так что легально у него выехать пока не получится. Но намного интереснее его биография. К примеру, в двадцать один год он пошёл добровольцем воевать против Украины, бросив учёбу. Всё, что нам известно о нём, находится в этой папке.

– Хорошо, я этим займусь, – с той же простотой ответил Василий Борисович и направился к двери.

– А Вы куда-то собираетесь? – недовольно спросил высокий.

– Ну да, – пожал плечами Трифонов.

– Вы… – младший не мог подобрать слов, он был по-настоящему зол и не скрывал этого. – Я просто напомню, что после смены власти Налавин приказал расформировать всё ваше гнилое ФСБ. Однако ЦРУ увидело в ФСБ пользу для защиты демократии в России и во всём мире, но мы до сих пор относимся к вам с настороженностью. Мы убирали каждого имперца, каждого, кто сотрудничал с бывшими властями, но вот Вам дали шанс – назначили Вас директором ФСБ. И удержаться здесь, на посту директора спецслужб страны, которая раньше была главной угрозой демократии, – очень сложно. Вы сейчас же приступаете к работе!

– Фостер! – дружеским тоном заговорил директор ФСБ. – Мне очень надо… Майкл, пожалуйста!

– Заткнитесь! – отвечал американец, который, стоит отметить, совсем не имел акцента. – Если Вы провалите и это дело… – он запнулся, грозя пальцем. – Мы не просто уберём Вас с поста директора – мы вспомним Ваши связи с прошлой властью, а дальше – сами понимаете.

– Я Вам обещаю, что это дело я не завалю… – заискивающе улыбался Трифонов, будто бы не обращая внимание на оскорбления. – Но невозможно работать, когда Вы контролируете каждое моё действие. Дайте мне чуть больше свободы, и Вы увидите результат – я Вам это обещаю. Мне надо поехать. Это важно для меня. Как только я вернусь, я сразу приступлю к работе.

– Хорошо, Василий Борисович, – недовольно кивнул Майкл Фостер, сжав челюсти. – Доверюсь Вам в последний раз.

***

В гостиной, спрятавшись от жгучего, проходящего сквозь панорамное окно солнечного света, широкие лучи которого ложились на густые чёрные проливные тучи, окрашивая их углы в белый, в лестничной тени стоял большой уютный своей мягкостью зелёный диван. На нём, положив под себя и скрестив ноги, сидела воодушевлённая Ксения, показывая рядом раскинувшемуся и на вид скучающему, но одновременно очень сосредоточенному Андрею галерею на своём белом ноутбуке.

Никифорова остановилась на очередной фотографии. Она была сделана на фронтальную камеру, телефон в руке держала, задорно подняв бровь, полноватая молодая девушка с крючковатым носом. Позади неё стояли и смотрели в объектив, также весело, но в достаточной мере самыми разными способами корча лицо, почти с десяток женщин, среди которых, как совершенно неизвестно почему казалось Андрею, особенно выделялась Ксения, выглядевшая тут гораздо моложе и живее, чем сейчас. Среди них был только один мужчина: улыбающийся и нахмурившийся, рыжий, с ещё более рыжей небольшой бородой, серёжкой и в белой шапке.

– Я хоть и училась на дизайнера, но, признаться, больше это было как хобби, – рассказывала Ксения. – Я неплохо закончила учёбу, чтобы просто доказать себе, что могу, но, когда моему отцу ничто не стоило обеспечивать меня… – она улыбнулась. – Я просто решила заниматься, чем нравится. В работе не было практического смысла, я бы всё равно зарабатывала копейки по сравнению с тем, что мне может дать отец. А какой-то независимости мне было не нужно, однажды я всё равно унаследую его компанию. Ну, должна была, теперь ведь никто не знает, что с ней будет. Простые тусовки и вечеринки быстро мне наскучили – люди там какие-то скучные, неинтересные и злые. Я решила заняться волонтёрством, попутно жертвуя те немалые деньги, что мне давал отец, в небольшой благотворительный фонд. Не то что бы я прям сильно горела заняться чем-то благородным, просто это было весьма интересно. Именно обществом, людьми, которые были частью благотворительного фонда. Они все очень умные, интересные, понимающие, с ними есть, что обсудить. Не без своих тараканов в голове, но от такого было только занимательнее…

– Какие же они все соевые на вид, – бурчал Андрей, поймав на себе осудительный весёлый взгляд Ксении. – Да и не только на вид, судя по тому, что ты говоришь, – он повернулся на Никифорову. – И чем же занимался ваш “благотворительный фонд”? – спросил Плотников так, будто в чём-то её изобличает, но при этом совершенно несерьёзно.

– Помогали мигрантам из самых разных стран, – продолжала задорно смотреть на Плотникова Никифорова, будто бы выжидая чего-то, особенно после того, как он сказал “соевые”. – Из Африки, Ближнего Востока, Украины… – услышав последнее, Плотников молча нахмурился, отводя взгляд, однако, судя по тому, что Ксения улыбнулась шире и хитрее, это как будто и было ей нужно. – Ой, не разводи комедию! Мы помогали беженцам, а не армии. А значит знаешь скольким парням из Украины мы помогли сбежать от мобилизации в Европу? Если так подумать, велика вероятность, что я лично способствовала снижению боеспособности украинской армии больше, чем ты! – она устремила указательный палец к потолку.

Андрей кивнул и широко и довольно улыбнулся, но засмеяться себе не позволил. Затем он, как и Ксения, скривил кончик губы, отчего показался хитрее.

– Только не говори такие вещи своим друзьям-любителям кофе на обезжиренном молоке, пожалуйста.

Никифорова усмехнулась.

– Не переживай, после того как мой отец пал в немилость Налавину, это отразилось и на отношении ко мне даже в Европе. Меня просто выкинули из нашей организации, после всего того, что я для них сделала. Так что уже не скажу. Правда, конечно, это не решение моих друзей, по ним-то я скучаю, потому это, наверное, моя самая любимая фотография. Они всё равно хорошие люди, хоть и “соевые”, – последнее слово она произнесла неумелым басом, как бы изображая Андрея.

– Я и не говорю, что они от этого плохие, – непринуждённо говорил Плотников. – Просто слегка… Смешные.

– Да уж, там бы волонтёром ты точно долго не продержался, – задумалась Ксения.

– Я никогда бы туда и не пошёл!

– А в наёмники бы пошёл! Ну-ну.

– Я ж говорю, я не совсем наёмник. Думаешь, твой отец разрешил бы жить обычному наёмнику в своём доме?

– Разные ситуации бывают, на самом деле.

– Ну да, – кивнул Андрей. – И всё-таки мне интересно, как вот вам всем жить с нами, наёмниками, под одной крышей, если не секрет? Мы хоть и существуем обособленно в таком большом доме, да и прошла одна ночь всего, но всё же!

– Отец какой-то молчаливый в последнее время, насчёт него не знаю. Лично мне всё равно. Лёша ваш как-то вообще ходит тихо, никого не трогает. Александр Владимирович вообще из комнаты не выходит. Ну с тобой интересно время проводить, например, но больше ничего такого принципиального. Но вот Галя очень вас опасается, – шёпотом заговорила Ксения. – Александр Владимирович, говорит, моему отцу мозги пудрит. А Павлов, по её мнению, вообще на маньяка похож…

– Возможно, – виновато усмехнулся Плотников. – А про меня что говорит?

– Про тебя просто сказала, что ты красивый и всё, – улыбнулась Ксения.

– Мне бы о таких вещах с начальниками, вроде Крепина, разговаривать, – отвернулся Андрей, скрывая своё лёгкое удовольствие от услышанного.

– Как он в таком молодом возрасте управляет наёмниками, непонятно! Он же младше даже нас.

– Я про него ничего не знаю, но обычно таких успехов так рано можно добиться только с очень богатыми родителями, – сказал Плотников сухо.

Глаза у Ксении стали шире, взгляд не всерьёз недовольнее. Андрей пришёл в замешательство от её реакции, как вдруг засмеялся.

– Господи, да я не это имел в виду! – воскликнул он, тут засмеялась и Никифорова, не открывая рта.

Ксения отвернулась и мечтательно помрачнела.

– Знаешь, просто Галина меня с самого детства сама растила, матери-то у меня не было толком, – пожала она плечами, вздыхая. – Вот мы так тесно и общаемся, секретов толком нет друг от друга. А отец, как-то так, всегда отстранённым был.

Плотников сразу не знал, что ответить на это. Никифорова ему казалась опечаленной, разбитой жизнью по совершенно разным причинам, особенно сейчас. Пусть эти причины порой и могли показаться мелочными, но Ксения и сама, казалось, отдавала себе в этом отчёт, но Андрей прожил достаточно, чтобы понимать, что несчастье может приходить и к человеку, не обременённому бытовыми трудностями, но сегодня у Никифоровой и этих переживаний вполне хватало. И Плотникову искренне было ясно, пусть и кажущееся отчаянно слабым, стремление хотя бы с кем-то, хотя бы между строк, не высказывая всего явно, поделиться тем, что так тревожит, пусть и не напрямую. И то, что Ксения хотела поделиться всем этим именно с ним, пусть и пока что не так явно, быть может, она и себе всего нормально не сформулировала, будто бы возлагало на Плотникова ответственность сострадать ей, которую он почему-то и не сопротивлялся принять, хотя, если подумать, вполне бы мог. Молчание после немного неуместных слов Ксении показалось бы невыносимым, а перевод темы, будто бы забрал у Андрея эту неясно зачем ему желаемую привилегию, выраженную в её доверии. Потому он, почти сразу, пододвигаясь ближе, заговорил о себе.

– А я вот своего отца не знал никогда, – говорил Плотников размеренно. – Мать про него толком не рассказывала. А как ушёл я на фронт, и она меня невзлюбила, называя убийцей. Не сошлись во взглядах, скажем так. С тех пор ни разу не виделись. Так что даже такая служанка – это уже многое.