Поэма о Шанъян. Том 3–4

Я замерла. Поначалу я думала, что это Цзинь-эр решила снова надавить на жалость, но, оказывается, с девочкой в самом деле было что-то не так.

Нахмурившись, А-Юэ сказала:

– Госпожа Су говорила, что маленькая цзюньчжу простыла, и запретила навещать ее. Рабыня подумала, что ванфэй будет тревожиться, поэтому настояла и взглянула на цзюньчжу…

– И что ты узнала? – нахмурилась я.

Смутившись, она нерешительно ответила:

– Рабыня думает, что глаза маленькой цзюньчжу слепы…

Я была так потрясена услышанным, что немедленно встала, вызвала лекаря и велела немедленно ехать во дворец Цзинлинь. С тех пор как я запретила Цзинь-эр покидать дворец, я больше не навещала ее и ее дочь также не видела. Я думала о ее словах и поступке в тот день – от этого у меня сердце становилось каменным. Она больше не была той Цзинь-эр, которую я знала. Теперь в моих глазах она была незнакомой мне госпожой Су. Что до того, как складывались ее отношения с Цзыданем, – я этого никогда знать не хотела и не захочу.

Когда я доехала до дворца Цзинлинь, Цзинь-эр вышла поприветствовать меня. Похоже, она не ожидала моего внезапного визита. Выражение ее лица было отстраненным и взволнованным. Говорить мне с ней совершенно не хотелось, поэтому я сразу заявила, что хочу увидеть цзюньчжу, и приказала вынести ее ко мне. Лицо Цзинь-эр тут же изменилось, она поспешила ответить:

– Она только уснула, не нужно будить ее!

Я нахмурилась, глядя на Цзинь-эр.

– Я услышала, что маленькая цзюньчжу простыла, поэтому отправила к ней императорского лекаря. Девочка была больна уже столько дней, отчего же госпожа еще ни разу не вызвала лекаря?

Лицо Цзинь-эр побелело. Опустив голову, она ничего не ответила, лишь крепко сжала пальцы в кулаки. Я заметила перемены на ее лице, и мои подозрения только усилились. Только я открыла рот, как увидела, как из внутренних покоев выходит кормилица с девочкой на руках.

Цзинь-эр подошла к ней и хотела взять ребенка на руки, но А-Юэ остановила ее. Кормилица поднесла малышку ко мне. На мгновение растерявшись, я протянула руки и робко взяла девочку на руки. Я впервые держала на руках ребенка Цзыданя. Стоило только подумать о том, что в жилах этой крошки течет кровь Цзыданя, я даже не знала – радоваться или грустить… Цзыдань оставил огромный шрам на моем сердце.

У малышки на моих руках было нежное, милое личико, а во сне она походила на нераскрывшийся бутон лотоса. Спокойно глядя на нее, я почувствовала мягкость в сердце. Не сдержавшись, я коснулась ее розовой щечки кончиками пальцев. Ее маленький рот чуть напрягся, она издала тихий звук и медленно открыла глазки. Из-под тонких ресничек на меня оцепенело уставилась пара больших глаз. Глазные яблоки оставались неподвижны, а зрачки, что должны быть чернее туши, покрывала серая пелена.

Когда девочка поняла, что находится в чужих руках, тут же разрыдалась и начала дергаться, пытаясь найти свою мать. Глаза ее по-прежнему не двигались.

Я подняла голову и взглянула на Цзинь-эр, мои руки и ноги знобило от пронесшегося по ним холодка, у меня не было сил сказать хоть слово – очевидно, что маленькая цзюньчжу ослепла, а ее мать все это время держала рот на замке, не говоря о том, чтобы вызвать императорского лекаря и помочь ей!

– Лекарь Сунь, вы уверены? – холодно спросила я, глядя на стоящего на коленях старика.

Во внутренних покоях была гробовая тишина, слуги удалились, кормилица унесла маленькую скандалистку. Внутри остались только я, моя служанка и придворный лекарь. Лекарь Сунь – старик с огромным опытом. Чего он только не повидал во время своей практики. Однако в этот момент он застыл, упираясь лбом в пол, а лицо его было пепельным.

– Ум ванфэй – точно чистое зеркало [59], презренный слуга глуп, но сложно не понять такие простые симптомы! Глаза маленькой цзюньчжу обжег неведомый яд, который добавили в ее лекарство, отчего глаза ее ослепли!

Голос старого лекаря дрожал от негодования – подобная жестокость поражает! Кто мог додуматься так навредить девочке, которой и года от роду не исполнилось?!

– Известно, что это может быть за яд? Есть шансы излечить ее? – От злости я скрежетала зубами, сердце мое обуяло бушующее пламя гнева.

Борода лекаря Суня чуть задрожала.

– Известно, что это за яд, – это белый порошок Минши. Последствия отравления им крайне ужасны!

Как я поняла, порошок этот нужно растирать с водой и капать его ежедневно – к потере зрения он приводит не сразу. К счастью, нам удалось обнаружить это достаточно рано, поэтому была слабая надежда, что зрение вернется к маленькой цзюньчжу. Однако, даже если получится излечить ее, полностью зрение ей вернуть не удастся. Я молча отвернулась и, взмахнув рукавом, сбросила чайную чашку со стола.

Белый порошок Минши – довольно распространенный во дворце. Ежедневно его смешивают с благовониями, чтобы избавиться от москитов. Он имеет приятный аромат, не ядовит, когда горит. Несмотря на то что он опасен для насекомых, для человека он безвреден. Однако кто бы мог подумать, что если развести этот порошок в воде и закапать в глаза, то можно лишить человека зрения! Даже кровопролитная война на границах не приводила меня в такой ужас, как этот нечеловеческий поступок!

Кто так возненавидел маленькую цзюньчжу, что осмелился на такой ужасный поступок в хорошо охраняемом дворце Цзинлинь?! Кто посмел причинить вред дочери Цзыданя прямо у меня перед носом?!

– Сюда! – Я холодно обернулась и, чеканя каждое слово, сказала: – Немедленно опечатать дворец Цзинлинь! Все, кто посмеет приблизиться к маленькой цзюньчжу, будут немедленно наказаны и брошены в тюрьму!

Страже, служанкам и слугам дворца Цзинлинь сделали выговор. Няни и кормилицы, которые присматривали за маленькой цзюньчжу, стояли перед дворцом на коленях – каждую допросили и также сделали выговоры. Из-за стен доносились вопли и крики – звуки эти резали сердце острее ножа. Все прекрасно знали, какими методами пользуется Министерство наказаний, – страшнее смерти оказаться у них в руках.

Я сидела с прямой спиной на стуле и молча, холодно смотрела на стоящую передо мной женщину. Неужели эта госпожа с растрепанными волосами, у которой непонятно что происходит в голове, – та самая Цзинь-эр, которая росла со мной и была мне как сестра?

Она стояла передо мной дольше прогоревшей палочки благовоний [60] и за все это время не проронила ни звука – точно язык проглотила. Что же произошло с ней после моего похищения в Хуэйчжоу? Как та обворожительная девочка с очаровательной улыбкой превратилась в эту женщину?

Я просто молча смотрела на нее и не задавала никаких вопросов. Уж лучше служанки снаружи признаются в своих злодеяниях, чем оправдаются мои подозрения. Крики снаружи постепенно становились тише. Лицо Цзинь-эр белело на глазах, ее трясло, но она продолжала хранить молчание. Через мгновение появилась Сюй-момо [61] из Министерства наказаний.

– Докладываю ванфэй – кормилица Юань, служанки Цайхуань и Юньчжу сознались. Их признание записано здесь. Прошу ванфэй ознакомиться с ним!

Цзинь-эр вздрогнула и резко подняла голову, встретившись со мной взглядами. Тело ее будто в тот же миг лишилось костей и мышц. А-Юэ приняла признание, протянула мне с опущенной головой, а затем молча отошла в сторону. Комнату наполнил едва заметный свежий аромат трав. От тонкого листочка бумаги, на который я смотрела, у меня все внутри похолодело и руки задрожали.

Кормилица призналась, что маленькая цзюньчжу спала вместе с госпожой Су, а та никого к ней не подпускала. Каждую ночь госпожа Су рыдала во весь голос, только после засыпала.

Цайхуань призналась, что больше месяца назад госпожа Су жаловалась на комаров, поэтому попросила белый порошок Минши.

Юньчжу призналась, что видела странные изменения в глазах маленькой цзюньчжу, но госпожа Су утверждала, что все в порядке, и запретила говорить об этом.

Перечитав все это несколько раз, я не выдержала и швырнула тонкий лист бумаги в Су Цзинь-эр. У меня перехватило дыхание и не было сил говорить. Цзинь-эр дрожащими руками взяла признание и взглянула на него – плечи ее дернулись, и она села на пол.

Я холодно спросила:

– Значит, это ты?..

Цзинь-эр оцепенело кивнула.

Я схватила чашу со стола и со всей силы кинула прямо в нее.

– Чудовище!

Фарфоровая чаша попала в голову и разбилась. Жидкость расплескалась по ее платью, а осколки оцарапали лоб. Струйка крови потекла по ее бледной щеке. А-Юэ тут же опустилась на колени и молила меня взять себя в руки.

– Как такая тварь, как ты, может быть матерью дочери Цзыданя?! – Я была вне себя от гнева, слова давались мне с огромным трудом.

Цзинь-эр медленно подняла голову – белки ее глаз налились кровью и контрастировали с залитыми кровью щеками, что выглядело пугающе.

– Наша ли она дочь?! – Вдруг она во весь голос расхохоталась. – Если бы! Пусть я и дала ей жизнь, но она – семя зла [62]! Девочка, которая будет страдать так же, как я!

Семя зла – эти два слова обожгли меня, как языки пламени от факела. Я резко встала – тело мое было холоднее льда.

– Как ты ее назвала?!

Продолжая горько смеяться, Цзинь-эр ответила:

– Я сказала, что она – семя зла! Такое же семя, как и я!

Я судорожно выдохнула, ноги мои подкосились.

Цзинь-эр – внебрачная дочь одной танцовщицы из придворной школы актеров и музыкантов. Она не знала, кто был ее отец, пока не скончалась ее мать. Такие дети в подобных школах – обычное явление. Мальчиков обычно отдают, а девочек оставляют. Повзрослев, они становятся либо музыкантами, либо их берут на работу в качестве служанок для высокопоставленных сановников. Цзинь-эр очень повезло – когда ей исполнилось семь, ее случайно заметила тетя Сюй. Она сжалилась над ней и забрала с собой в качестве служанки.

Сейчас она сказала, что ее дочь – семя зла, как и она сама. Я глядела на нее, тело мое трясло, а в голове крутились бесконечные сомнения и вопросы. Наконец, взяв себя в руки, я спросила:

– Цзинь-эр, скажи, что произошло после того, как нас разделили в Хуэйчжоу?

Уголки ее рта чуть дернулись, зрачки сузились. Горько улыбнувшись, она спросила:

– Цзюньчжу в самом деле хочет это знать?

Я встала, подошла к ней, достала шелковый платок и утерла кровь с ее лба.

– Встань и говори.

Она как будто не услышала меня и продолжила стоять на коленях. Схватив меня за рукав и подняв голову, она сказала:

– Его высочество приказал мне забыть об этом и никому не говорить… Однако, если цзюньчжу желает знать, Цзинь-эр не вправе скрывать это!

От ее улыбки мне стало не по себе. Вырвав рукав из ее пальцев, я сказала:

– Цзинь-эр, встань.

– Помните, как вы спросили у меня, что я хочу на свой пятнадцатый день рождения?

Она пристально смотрела на меня. Мы в то время уже жили в Хуэйчжоу, и я дала ей слово, что на пятнадцатилетие исполню любое ее желание. Тогда она отказывалась от моего предложения и говорила, что все ее желания уже исполнены. А я подумала, что она просто еще ребенок и многого не понимает.

Цзинь-эр слабо улыбнулась и продолжила:

– Тогда я всем сердцем весь век хотела служить его высочеству.

Я растерянно смотрела на нее, затем закрыла глаза и беззвучно вздохнула.

В те славные годы она преданно служила мне, никто особо не замечал ее существования. В мире между мной и Цзыданем она была лишь едва заметным украшением. Вот только мы забыли, что она тоже взрослеет, и, как молодая девушка, имеет право на любовь.

В тот день, когда меня похитили в Хуэйчжоу, она не знала, жива я или мертва. Она так перепугалась, что хотела как можно скорее сообщить об этом Цзыданю. Вот только она боялась, что, если Цзыдань узнает о моей кончине, он не сможет этого пережить. Она чувствовала, что в эти тяжелые времена с ним должен быть кто-то рядом, поэтому бежала прямо к нему. Одинокая хрупкая девушка из Хуэйчжоу решила пересечь тысячи ли до самой усыпальницы… Вспоминая, какой хрупкой была Цзинь-эр, я поражалась – откуда в ней было тогда столько смелости?

В тот год Цзыданя еще не заключили в тюрьму. Да, он был очень далеко, но на свободе. Когда Цзинь-эр рассказывала об этом, выражение ее лица оставалось грустным, но бесконечно нежным.

– Я добралась до усыпальницы и действительно увидела его. Я не ожидала, что, когда он увидит меня, он так обрадуется! Он был так счастлив, что заплакал.

Ее глаза засверкали – она словно вернулась в тот день, когда воссоединилась с Цзыданем.

– Когда я увидела, как он счастлив, мне не хватило сил сообщить ему плохие новости. Тогда я не знаю, почему решилась на это, но в итоге я обманула его… Я просто хотела на время скрыть это, чтобы он не грустил… Я сказала, что меня послала цзюньчжу служить его высочеству и впредь оставаться с ним. Он поверил мне без всяких сомнений. Императорская усыпальница далеко, и мало кто доезжал дотуда. Только через три месяца мы узнали, что цзюньчжу избежала опасности. Его высочество понял, что я солгала, но не обвинил меня. Тогда я и решила остаться с ним до конца своей жизни. Когда его заключили в тюрьму, я не отходила от него. С ним была только я одна…

Цзинь-эр говорила спокойно, с милой улыбкой на губах, погрузившись с головой в воспоминания, которые принадлежали только ей и Цзыданю.

– Я думала, что вся наша жизнь будет такой. Я буду с ним, а он – со мной. Что мы останемся вдвоем в усыпальнице до конца наших дней… – Вдруг голос Цзинь-эр дрогнул и изменился – ей словно сдавили горло. – Впоследствии его перевели в одиночное содержание под стражей, и мне запретили быть с ним рядом. Я жила одна и лишь тайком могла навещать его раз в день. Однажды ночью ко мне в покои вломился пьяный солдат…

Цзинь-эр лишилась дара речи и не могла продолжать – а я больше не могла слушать. В голове моей гудело, а сердце сжималось от невыносимой боли. Цзыдань… Годы его заточения были ужасны, он перенес такое унижение! Даже его наложницу изнасиловал пьяный солдат!

– Что было после? – Я закрыла глаза, стараясь перетерпеть боль в сердце. – Где сейчас этот солдат?

Цзинь-эр холодно сказала:

– Мертв. Этого маньцзы [63] казнил генерал Сун.

– Маньцзы? И Сун Хуайэнь знал об этом? – удивленно спросила я.

– Знал. – Цзинь-эр слабо улыбнулась. – Генерал Сун – хороший человек, он уважает его высочество. Вот только я ненавижу императорскую гвардию… После того инцидента генерал Сун отозвал гвардию и заменил своими солдатами. Тогда я больше ни о чем не переживала.

Как я поняла, она говорила о первом отряде императорских гвардейцев, которых послала моя тетя. Они просто сидели на государственных хлебах и лодырничали. Среди них в самом деле было много маньцзы… Тогда император Чжэ-цзун отобрал в число императорских гвардейцев самых выдающихся воинов всех кровей, создав самые странные отряды. С тех пор в гвардии служили солдаты смешанных кровей – от северных до южных инородцев. Люди эти с давних пор жили в столице и связывались браком с коренными жителями. Даже их язык уже ничем не отличался от языка ханьцев [64].

Как жаль, что Сун Хуайэнь ни о чем мне не рассказал.

Цзинь-эр сказала дрожащим голосом:

– Я думала, что буду носить это с собой до самой смерти, что никогда не расскажу об этом его высочеству, но… мне пришлось…

Я предвидела, что так история и повернется. Мне было невыносимо слушать этот рассказ из ее уст.

– Значит, Цзыдань потребовал родить ребенка?

Цзинь-эр закрыла лицо, от волнения у нее перехватило дыхание.

– Его высочество сказал, что в этом нет ничего плохого. – Она вдруг подняла глаза и посмотрела прямо на меня. – Как можно так вести себя с таким милосердным человеком?! Все унижают его, оскорбляют. Даже вы обманули его ожидания! Когда вы вышли замуж за облеченного властью влиятельного Юйчжан-вана, вы в тот же день позабыли о его высочестве третьем принце! Знаете ли вы, что он днями и ночами в усыпальнице думал о вас? Он думает о вас ежечасно! Так же, как я думаю о нем. Вот только обо мне он думает как о служанке, а не как о своей женщине!.. Даже имея социальное положение, в его глазах я все равно никто!

Взгляд ее резал острее ножа, каждое слово врезалось мне в сердце.

– Он называет нашу дочь А-Бао. Даже на нашей дочери лежит ваша тень! Юйчжан-ванфэй, почему вы так одержимы им? Бессердечная женщина, которая толкнула его на верную погибель! Он ни на день не забывает о вас – вы не заслуживаете этого!

Чем больше она говорила, тем злее становилась, выражение ее лица постепенно менялось, она походила на сумасшедшую. Слуги схватили ее, но она всеми силами пыталась добраться до меня. Я молча слушала ее ругань – меня переполняла печаль. Я встала и холодно задала ей последний вопрос:

– У твоей дочери глаза варвара. Когда она вырастет, этого будет не скрыть. Поэтому ты решила выжечь ей глаза?

Ее как будто избивали без устали. Она задрожала с такой силой, что не могла говорить. С тихим вздохом Цзинь-эр лишилась чувств.

Когда эта история расползется по дворцу, репутация Цзыданя будет полностью уничтожена, а за ним – и весь императорский род. Если бы на моем месте была тетя, она без колебаний казнила бы Цзинь-эр, дочь, всех их слуг и навсегда бы сокрыла эту тайну под землей. Однако, глядя на это бедное дитя, на Цзинь-эр, я не могла пойти на столь безжалостный поступок.

На следующий день пять служанок из дворца Цзинлинь, которые были в курсе всех событий, были казнены. Маленькую цзюньчжу передали на попечение заботливых и надежных людей во дворец Юнъань. Семью Су за нарушение правил дворца изгнали и сослали в Цыань-сы, чтобы они как следует обдумали все свои ошибки. Им запрещалось покидать храм до конца жизни.

Нет конца печали

Когда войска переправились через реку, то начали стремительное продвижение на юг, уничтожая противника как с суши, так и с воды. Армия мятежников была вынуждена отступить к северу, к Ичжоу, где их с двух сторон окружили две крупные армии. Бежать было некуда, и между повстанцами началась грызня. Самоуверенный Цзиньань-ван никогда прежде не вступал в войну с императорским двором и поэтому попытался захватить Цзылюя в плен, требуя у Сяо Ци капитуляцию в обмен на жизнь его высочества. Когда внутренние беспорядки набрали силу, Цзиньань-ван среди ночи совершил нападение на загородный дворец его высочества, застал его врасплох и попытался убить. Цзылюй в сопровождении бесстрашных солдат бежал и обратился к войскам Чэнхуэй-вана, который собрал все силы для контрнаступления.

Сражение длилось весь день и всю ночь. Цзиньань-ван был отличным стратегом, но храбрость Чэнхуэй-вана оказалась сильнее. Более того, повстанцы устроили беспорядки, что также сказалось на ходе сражения. Чтобы сберечь боевой дух армии, ванам Цзяннани вместе с Цзяньчжан-ваном оставалось только как можно скорее назначить Цзылюя правителем. Ичжоу назначили столицей, кое-как возвели парадный помост для большого жертвоприношения небу и официально объявили Цзылюя правителем южных земель.

Когда эта новость долетела до столицы, полный гражданскими и военными чиновниками двор был в ярости. Цзылюй провозгласил себя правителем и теперь официально считался узурпатором трона. Сяо Ци ждал только этого момента, чтобы полностью истребить мятежников в Цзяннани.

На следующий день вышел высочайший указ, в котором говорилось, что ваны Цзяннани узурпировали власть и замыслили восстание против императора. Согласно высочайшему повелению, войска должны были немедленно отправиться на юг и подавить мятеж. Ванов и всех их сообщников, вне зависимости от статуса и звания, – казнить на месте.

Под конец весны, в самом начале лета, после полудня уже было довольно жарко. Бамбуковые шторки были наполовину опущены, не пуская палящие лучи в покои. Дрожащий свет и тени игриво мелькали на поверхности письменного стола.

Я медленно обмахивалась круглым веером из тонкого белого шелка, прижимаясь к плечу Сяо Ци. Немного помахав веером на него, я перевела взгляд, наблюдая, как он читает докладную записку. Только что прибыла весть о разгроме южных повстанцев. Остатки войск Фэнъюань-цзюньвана преследовали до самой Сычуани – бóльшая часть в итоге капитулировала, остальные были уничтожены. Сяо Ци закрыл доклад и едва заметно улыбнулся. На его висках искрились капельки пота. Окончательный исход на юге был ясен как день – совсем скоро Цзылюй будет повержен.

Я едва помнила этого нелюдимого хрупкого молодого человека. Среди трех принцев Цзылун – глуп и безрассуден, а Цзыдань – излишне кроток. Однако Цзыдань, когда ситуация в столице накалилась до предела, отправился на юг, чтобы дать отпор врагу. Даже я не ожидала, что именно он наберется храбрости, чтобы поддержать честь и достоинство императорской фамилии. Если бы он родился не в смутные времена, быть может, стал бы мудрым циньваном, а не непочтительным сыном правителя и предателем, как его сейчас называют в народе. Цзылюй – одной с Цзыданем крови. Если бы ему пришлось рубить голову ближайшему родственнику, как бы он поступил? Но Цзыдань, чьи руки не знали крови, чья доброта была чище нефрита, – именно он сейчас ступал по морям крови и трупов, чтобы достичь самой жестокой цели своей жизни – отрубить голову своему единокровному брату, чтобы положить конец этой войне.

В жаркий летний день по моим костям пробежал холодок. Чем больше теряешь – тем больше ценишь… Я тихо вздохнула, избавилась от нехороших мыслей, достала шелковый платок и утерла капельки пота с висков Сяо Ци. Он поднял голову, улыбнулся мне, затем снова сосредоточился на документе.

– Давай отдохнем немного – потом дочитаешь, – осторожно предложила я.

– Это очень важные дела, их нельзя откладывать. – Он даже головы не поднял, а стопка бумаг под его рукой была похожа на целую гору.

Я беспомощно улыбнулась, отложила веер и взяла несколько документов.

В последнее время приходило больше хороших новостей. Стотысячное войско отправилось в обход вокруг Сицзяна, вышло на торговый путь, миновало пустыню с зыбучими песками и совершило нападение с тыла на столицу туцзюэ, точно острый нож, вонзившийся со спины прямо в сердце врага. Хан туцзюэ еще не набрался сил, чтобы ответить на внезапное нападение. Он почти лишился боевого духа. Наши же войска получили подкрепление, солдаты на пограничной заставе стремились в бой, их боевому духу можно только позавидовать. Они без конца просились на фронт – об этом было больше всего прошений. Глядя на повторяющиеся прошения, я не смогла сдержать улыбку.

– Чему ты так улыбаешься?

Сяо Ци отложил один из докладов, поднял голову, улыбнулся и утянул меня к себе на колени. Я показала ему несколько прошений – и он тоже улыбнулся.

– Еще рано, но долго ждать не придется.

На этом крупном полотне с изображением карты нашей страны на далекой границе скоро вспыхнут новые пожары войны. Наследный принц Хулюй, Хэлань Чжэнь… После этой битвы мы станем врагами или друзьями? Я смотрела на карту, настроение мое постоянно менялось, и я никак не могла понять – испытываю я радость или печаль.

– Война на юге скоро закончится, и Цзыдань вернется в столицу. – Сяо Ци улыбнулся. – Род Су изгнан из столицы, а у дяди императора все еще нет жены. Нужно как можно скорее назначить ему наложницу.

Цзинь-эр проведет остаток своих дней под защитой Будды и огней зеленых масляных ламп – это великая милость, на которую я была способна в ее отношении. Возможно, уйдя от мирской жизни и следуя буддийским заветам, ей и жить станет легче. Самой большой проблемой для меня стала А-Бао – ей нельзя было оставаться во дворце, за матерью она последовать не могла, а Цзыдань был слишком занят, о себе-то с трудом мог позаботиться – я сомневалась, что он найдет время, чтобы воспитывать ребенка. Некоторое время я не могла придумать решение, которое удовлетворило бы потребности девочки, поэтому она временно жила во дворце, пока лечили ее глаза.

Сяо Ци не волновала Цзинь-эр, но о малышке он попросил как следует позаботиться. Однако Сяо Ци сказал, что Цзыданю нужно назначить наложницу – и я понимаю ход его мыслей… Он все еще принимал позицию Цзыданя слишком близко к сердцу, и, возможно, только когда тот женится, все опасения и беспокойства оставят его. Цзыдань много лет находился в заточении в усыпальнице императора и упустил возможность жениться. По сей день у него не было официальной наложницы. Ныне, когда Цзинь-эр отослали из столицы, ему нужна будет рядом женщина, которая сможет позаботиться о нем. Из числа так называемых надежных людей со стороны Сяо Ци – влиятельных сановников или женщин из доверенных семей.

– Цзыдань возвращается в столицу победителем – он сможет выбрать себе самую красивую женщину. Уверен, он будет вне себя от счастья. Но не так просто определить тех, из кого он будет выбирать.

Я притворно осуждающе посмотрела на Сяо Ци и сказала с улыбкой:

– В любом случае спешить некуда. За последние два дня мы видели столько красавиц – в глазах рябит.