Поэма о Шанъян. Том 3–4

Я улыбалась, но сердце без всякой причины сжималось от горечи.

Пальцы Сяо Ци коснулись моих висков, и уши мои вспыхнули от жара.

– Тебе жарко? Посмотри, как вспотела…

Не дожидаясь ответа, он расстегнул воротник и обнажил искрящуюся от пота кожу. Я наклонила голову и опустила глаза, не решаясь смотреть на мужа, стараясь рассеять стоящий перед глазами образ в повседневном платье. Больше Сяо Ци вопросов не задавал – он уверенно справился с завязками моего халата и отбросил его в сторону.

– Прекращай дурачиться! – воскликнула я, уворачиваясь от его руки.

– Ты вся вспотела!.. – Он безжалостно улыбнулся и тут же поднял меня на руки. – Может, мне стоит помочь ванфэй принять ванну?

Над ароматными водами горячего источника клубился туман, медленно покачивались на водной глади лепестки орхидей и маленькие кувшинки. Когда погружаешься в воду, отпадает всякое желание двигаться. Я лениво прислонилась к теплой каменной стене, подняла голову и чуть приоткрыла рот, ожидая, когда Сяо Ци положит в него сладкую вишенку.

Капельки воды застыли на кончиках его густых черных бровей, а влажные волосы были собраны в слабый пучок. В водной дымке чувствовалось неукротимое романтическое очарование… Он смотрел на меня с чарующей улыбкой. Он протянул вишенку к моему рту, но стоило мне приоткрыть губы, как он тут же игриво одергивал руку. Я чуть подалась вперед, поднимая рябь в воде, и, точно хитрая рыба, обхватила мужа, и мы вместе упали в бархатную воду.

Я так смеялась над его смущенным взглядом, что забыла увернуться от его цепких рук, схвативших меня в крепкие объятия…

Колыхались шторы в залитой послеполуденным солнцем спальне, весенние краски дрожали на стенах, лениво текло время…

Чтобы поднять боевой дух победителей на южной границе, императорский двор издал указ о положенной им награде: Цзыданю пожаловали титул Сянь-вана[65], Сун Хуайэня назначили отважным полководцем, а Ху Гуанле стал теперь известен как Увэй-хоу. Все остальные офицеры и солдаты были повышены в должности и получили щедрые подарки из золота и серебра.

Цзыдань теперь не только императорский дядя, но еще и носил титул вана. Раньше он жил во дворце как простой принц, но теперь, когда он стал ваном, ему, согласно дворцовым правилам, должны были выделить отдельный дворец.

Секретарь ведомства по восстановлению строений выбрал несколько давно заброшенных дворцов в пригороде столицы и сообщил, что готов перестроить один из них под дворец. Однако, ко всеобщему удивлению, Сяо Ци издал приказ, чтобы у Цзыданя был самый дорогой и изысканный дворец – Чжиюань. После больших строительных работ Цзыданю достался настолько роскошный дворец, что ему завидовали все ваны и сыновья из знатных родов столицы.

Когда Сяо Ци отправил Цзыданя на войну, все думали, что Сяо Ци просто использовал его, чтобы убить противника взятым взаймы ножом, дабы устранить грядущие бедствия. К сожалению, не все поняли истинные намерения и методы Сяо Ци.

Своей железной рукой Сяо Ци подавил мятежников в Цзяннани, уничтожив еще одну ветвь царствующего дома, – но это не значило, что он до конца оборвал влияние императорской родни. В столице ли, в Цзяннани ли влияние императорской родни и ванов настолько укоренилось, что их всех просто невозможно истребить. Когда политика двора стабилизируется и укрепится, успокоятся и человеческие сердца, никому не придется полагаться на влияние людей за пределами столицы. В данный момент доброта Сяо Ци к Цзыданю подобна успокоительной пилюле для всей императорской родни.

С тех пор как во дворце прошел слух, что из влиятельных домов будет выбрана красавица, положенная Цзыданю в наложницы, начались жаркие споры. Всем главам влиятельных домов стало любопытно, к чему это приведет.

Я застыла перед давно покрывшимися пылью воротами дворца Чжиюань. Этот роскошный дворец был возведен лучшими мастерами своего времени. Одна из его сторон выходит на склон горы Цзычэнь, другая – к озеру Цуйвэй, а главный вход смотрит прямо на Запретный город.

Несколько лет назад дворец этот носил другое название, пока император Чэнцзун не пожаловал его матери Цзыданя, Се-фэй, фаворитке дворца царских жен. Поскольку в ее девичьей фамилии был иероглиф «Чжи», с тех пор дворец и переименовали в Чжиюань. Се-фэй с рождения отличалась мягким нравом и слабым здоровьем, ей непросто было жить во дворце. В тот же год с молчаливого согласия императора Чэнцзуна она переехала сюда, чтобы поправить здоровье. Долгое время она не возвращалась во дворец, что очень не нравилось тете и вызвало большой конфликт при дворе. Она вернулась, и ее начала снедать тоска. Через полгода она скончалась от болезни. С тех пор дворец Чжиюань простаивал под ветрами и дождями, под палящим зноем и растительностью. Годами дворец пустовал и проседал…

Когда я вспоминала о прошлом, сердце мое сжималось от боли. Казалось, что все это происходило в прошлой жизни.

– Ванфэй, – мягкий голос А-Юэ вернул меня в реальность.

Стоя на восстановленных нефритовых ступенях, я подняла глаза и уставилась на три ярко-золотых иероглифа: «Резиденция Сянь-вана». Я обернулась и слегка улыбнулась дамам позади меня:

– После стольких усилий резиденция Сянь-вана наконец восстановлена. Сегодня я приглашаю вас пройти внутрь, насладиться садом и взглянуть на работы известных мастеров.

Гости осыпали дворец восторженными комментариями. Превосходные пейзажи поражали своим великолепием, а творческие замыслы приводили в нескрываемый восторг.

Перед глазами мелькали сцены из прошлого. Пока я ступала по коридорам, время будто возвращало меня в минувшие дни. Когда-то тут жила Се-фэй, это были ее любимые места. Но сейчас она нашла покой в лучшем мире.

Я молча опустила голову – сердце мое снедала печаль. Услышав позади себя звонкий смех, я обернулась и увидела группу женщин – молодых красавиц, чьи волосы были чернее туши, – они шутили и весело смеялись. Стоящая рядом со мной супруга Инъань-хоу проследила за моим взглядом, улыбнулась и сказала:

– Мои дочери совершенно от рук отбились. Прошу ванфэй простить за это.

Я улыбнулась, отвела взгляд и ничего не сказала.

Эти девушки, возможно, скоро будут бороться за титул ванфэй, поэтому сегодня им разрешили также посетить дворец. Пройдясь еще немного по саду, я почувствовала легкую усталость. А-Юэ тут же это заметила и сказала:

– В павильоне на воде прохладно. Ванфэй и остальные могут немного отдохнуть там, насладиться прохладой и цветами лотоса.

Я кивнула, улыбнулась и вместе с остальными вступила в павильон.

В начале лета густые тени игриво дрожали на стенах павильона, а кожу ласкал приятный ветерок. Издалека раздавалась песня иволги, а от покачивающихся на ветру одежд доносились тонкие ароматы незримых цветов. Красавицы из знатных родов – дочери ванов, одна прекраснее и нежнее другой, – глядя на них, глаза слепли от красоты. Когда-то и я была такой же беззаботной.

Порыв свежего ветерка колыхнул волосы на моих висках. Я подняла руку, чтобы убрать их и ненароком заметила женщину в бледно-лиловом платье, что одиноко стояла у перил. Ее нежный силуэт особенно выделялся среди ярких цветов.

Девушка стояла, глядя на искрящуюся воду с отстраненным выражением лица, – она была погружена в свои мысли. Я задержала взгляд на ее утонченной фигуре. Я раньше видела ее лишь раз – на вечернем пиру, однако, не знаю почему, мне казалось, что мы знакомы очень давно и что мы – хорошие друзья. Что-то дернуло струны моей души, и я решила подойти к ней. Слабо улыбнувшись, я спросила:

– Тебе нравятся эти цветы?

Гу Цайвэй испуганно вздрогнула, обернулась и тут же поспешила поклониться, сложив руки в знак приветствия. Я улыбнулась и сказала:

– Только здесь растет так много цветов, сейчас как раз сезон. Почти наверняка уже все цветы распустились. Очень красиво.

– Да. Пейзажи на юге в самом деле прекрасны. – Гу Цайвэй опустила голову, голос ее был очень мягким и приятным, а щеки слегка заалели, когда ее губы тронула нежная улыбка.

Я невозмутимо окинула ее взглядом, затем отвернулась и посмотрела на озеро. Растягивая звуки, я сказала:

– Будь же милостив, владыка, и назначь свиданья час [66]…

Щеки Гу Цайвэй заалели, и она прикусила губу, ничего не ответив. Я видела ее насквозь, я понимала ее чувства и мысли. Она смотрела вдаль и думала о моем брате, который был сейчас далеко на юге, в Цзяннани.

Очень жаль, что лишь немногие в этом мире выходят замуж за тех, кого любят всем своим сердцем. Так и ее любовная тоска растекалась, подобно потоку вод. К сожалению, согласно статусу брата, он не сможет жениться на женщине из семьи, находящейся на грани исчезновения. Даже если бы у нее был хоть малейший шанс, я сомневалась, что брат захочет снова жениться. Старые раны до сих пор терзали его. Мир жесток к тем, кто не может разминуться чувствами с самой первой, самой сильной любовью.

Гу Цайвэй еще ниже склонила голову. Я больше не могла смотреть на нее. Тихо вздохнув, я отвела взгляд и сказала:

– Как бы прекрасны ни были цветы, в конечном счете нам ничего не остается, только плыть по воле волн и течений [67]. Лучше радоваться и ценить то, что имеешь, нежели разочароваться из-за пустяков.

Она подняла голову и уставилась на меня – ее прекрасные глаза вдруг потускнели, точно звезды скрылись за темными облаками. Она – женщина проницательная. Сердце мое сжалось от жалости к ней, и я нежно похлопала ее по руке.

Ни одна из девушек не привлекла моего внимания, за исключением Гу Цайвэй. Вот только сердце ее уже было занято.

Я подняла со стола список, затем взглянула на горящую свечу и на мгновение забылась – вероятно, в моих глазах Цзыдань слишком идеальный. Белый, яркий, как месяц. Никто в мире не сможет сравниться с ним. А быть может, я просто слишком эгоистична – берегла старые чувства и ни с кем не хотела делить их. Временами я спрашивала у своей совести и о Цзинь-эр. Только вспомнив о ней, я невольно подумала о глазках маленькой цзюньчжу и расстроилась еще больше. Я встала из-за стола и медленно направилась к двери. Заметив, что уже поздно и снаружи темно, А-Юэ остановила меня.

– Ванфэй, вам стоит поужинать. Ван-е еще занят своими делами и нескоро вернется домой. Нужно еще немного подождать его.

Вот только аппетита у меня совсем не было, и настроение было очень грустным. Отвернувшись от служанок, я опустилась на парчовую лежанку, откинулась на спинку и лениво взяла в руки книгу. Сонливость медленно накатывала на меня. Я как будто плыла в облаках, окруженная дымкой. На мгновение я даже не поняла, где нахожусь. Оглядываясь, я вдруг увидела свою мать в ярком одеянии бессмертных из радуги и перьев [68]. Она улыбнулась мне – выражение ее лица было спокойным и благородным. Не в силах расстаться с ее образом, я открыла рот, чтобы позвать ее, но ни звука не сорвалось с моих губ. Вдруг ветер подхватил пестрые одежды моей матери, она поплыла в воздухе и медленно исчезла.

– Мама! – вскрикнула я и тут же проснулась.

Бамбуковые шторы были опущены, а сверху чуть покачивалась легкая ткань. Я и не заметила, как оказалась в постели.

Вдруг чья-то рука отдернула полог над кроватью, и за ним показалось встревоженное лицо Сяо Ци.

– Что случилось? Ты же хорошо спала.

– Мне приснилась моя мать… – Я растерянно смотрела на мужа. Сложно было передать, что я сейчас чувствовала в своем сердце. Казалось, что я еще была в том сне.

– Ты скучаешь по ней. Сходи завтра в Цыань-сы, навести ее.

Взяв лежащий у кровати халат, Сяо Ци накинул его на меня, затем опустился, чтобы помочь мне обуться.

– Ты так глубоко спала, поэтому я не будил тебя. Ты, должно быть, проголодалась, верно?

Помогая мне встать с постели, он велел подать ужин. Лениво прижимаясь к его плечу, я невольно скосила на него глаза. Кажется, я давно не видела его таким счастливым.

– Чему ты так рад?

Он мягко улыбнулся и сказал:

– Сегодня мы схватили Хуланя. Живым.

Принц Хулань – самый любимый сын хана туцзюэ, известный как «первый воин туцзюэ», злейший враг Хэлань Чжэня.

Схватить Хуланя живым – это все равно что сломать хану туцзюэ руку. Разумеется, можно представить себе огромное потрясение для боевого духа вражеской армии. Его пленение – это тяжелый удар. Однако, что еще более важно, Хуланя схватили живым. Теперь он – самый мощный козырь в наших руках для сдерживания Хэлань Чжэня. Если Хулань будет жить, даже если Хэлань Чжэнь взойдет на трон, он ни дня не проживет в спокойствии. В случае, если Хэлань Чжэнь нарушит свое слово, мы просто заключим союз с Хуланем, и тогда он окажется между молотом и наковальней.

Я до сих пор помню, как в Ниншо Сяо Ци объединился с Хуланем, чтобы поставить Хэлань Чжэня в неловкое положение. Но они отпустили его – он вернулся к туцзюэ и стал самой мощной фигурой, угрожающей существованию Хуланя. Мне впору восхищаться дальновидностью Сяо Ци и сокрушаться о том, что в этом мире не существует постоянных союзников и врагов.

Новость действительно оказалась очень хорошей. Я все не притрагивалась к еде и без устали расспрашивала Сяо Ци, как им удалось поймать Хуланя.

Генерал Цзяньу – Сюй Цзинхуэй – повел за собой три тысячи солдат и кавалеристов и в дальнейшем использовал их как приманку. Рискуя не только своей жизнью, но и жизнями солдат, он увел за собой восьмитысячную кавалерию во главе с принцем Хуланем, а затем гнал их по пустыне, попеременно атакуя и отступая, пока не заманил их в ловушку в горной долине Ляоцзыюй. Там, в засаде, врага поджидали три тысячи лучников и две тысячи тяжеловооруженной пехоты, перекрывшей вход в долину и заблокировавшей туцзюэ. Сюй Цзинхуэй повел часть войск обратно, а авангард кавалерии пробил вражескую формацию, как гром, поразив боевой дух врага в самое сердце. Пехотинцы сбросили доспехи и ворвались во вражеский строй с мечами и топорами, атакуя в лоб. Битва при Ляоцзыюй длилась с полудня до заката. Сюй Цзинхуэй получил восемь тяжелых ранений. Более двух тысяч его солдат были убиты и ранены, а из восьми тысяч кавалеристов туцзюэ осталась еще половина. Во время сражения Сюй Цзинхуэй отрубил Хуланю руку – он упал с лошади, и его немедленно схватили.

Вражеские солдаты тут же бросили оружие и сдались. Немногим удалось бежать – их было меньше тысячи человек, – они вернулись в лагерь, чтобы доложить об исходе битвы.

Сяо Ци рассказывал об этом совершенно будничным тоном, но сцены кровавой бойни сменялись перед моими глазами одна за другой – эта история изрядно напугала слушателя. У меня перехватило дыхание, а ладошки покрылись слоем холодного пота. Глубоко вздохнув, стараясь вернуть самообладание, я сказала:

– Сюй Цзинхуэй – точно небожитель. Он получил восемь тяжелых ранений, но смог обезвредить врага и сбросить его с лошади!

Сяо Ци засмеялся и сказал:

– Он в самом деле храбрый полководец! У меня в подчинении не только Сюй Цзинхуэй отличается такими навыками!

Серебристый лунный свет отражался на его сияющем от гордости лице, его решительный профиль будто покрыл тонкий слой инея, а свернувшийся дракон на его великолепном халате словно был готов ринуться в небо, чтобы нанести сокрушительный удар по врагу. У меня снова появилось обманчивое ощущение, что я вернулась в тот день, когда глядела на войска Сяо Ци с высоты города. Я росла среди приветливых господ и слуг императорского двора, но с возрастом привычки меняются, и сейчас пожары войны перестали быть для меня чем-то незнакомым. Я почти забыла о страхе, который испытывала, когда впервые оказалась на грани между жизнью и смертью. Я помнила трепет, когда видела, как мой муж идет через горы мечей и море крови. Человек, о котором говорят, что он – асур, вышедший из пруда крови, медленно ступающий к воротам обители богов среди девяти небес.

Ночь выдалась без снов, но я несколько раз просыпалась от тревоги. Я ворочалась до самого рассвета, и только потом смогла погрузиться в глубокий сон. Я открыла глаза, когда пробила пятая стража [69].

Вдруг снаружи раздались шаги. Дежурный слуга опустился на колени и доложил дрожащим голосом:

– Докладываю ван-е и ванфэй – вас немедленно ждут в Цыань-сы.

Я испуганно села на постели, у меня перехватило дыхание и сердце сжалось от боли. Не успела я заговорить, как Сяо Ци отдернул полог и спросил:

– Что произошло в Цыань-сы?

– Прошлой ночью в третью ночную стражу [70] скончалась старшая принцесса Цзиньминь.

Матушка мирно скончалась. Она прогуливалась по саду в нижнем белом платье и матерчатых чулках, не тронутая пылью мирской суеты. Легла на лежанку из сандалового дерева и прикрыла глаза. Она как будто решила вздремнуть в полуденную пору, и любой шорох мог разбудить ее.

– Старшая принцесса никогда не ложилась спать так поздно. С наступлением ночи она стояла в саду и глядела на юг. Затем вернулась в свою комнату и долго читала священные тексты. Рабыня уговаривала ее лечь спать, но она сказала, что должна прочитать тот текст девять раз ради здоровья маленькой цзюньчжу, и ни на один раз меньше.

Тетя Сюй молча взяла четки моей матери, и слезы потекли из ее глаз.

– Старшая принцесса, должно быть, знала, что пришло ее время…

Я молча опустилась перед телом матери и коснулась крошечной складки на краю ее одежды, боясь, что любое мое неловкое движение потревожит ее сон.

Где было синее море, там ныне тутовые рощи, тронули невзгоды красоту ее лица, и погас небесный аромат. Свет и слава, чистые и яркие, точно светящийся изнутри нефрит, померкли.

Моя матушка – истинная золотая ветвь и яшмовый лист [71], ей дóлжно было жить в прекрасных дворцовых садах, не зная пыли мирской суеты, невзгод и темноты ночи. Быть может, она правда небожитель, которому суждено было долгие и долгие годы терпеть мирскую суету, но теперь, сбросив с себя всю грязь, она снова стала небожителем и просто вернулась домой. Возможно, она сейчас там, где нет злобы, алчности, печалей.

Я спокойно смотрела на лицо моей матери, боясь отвести взгляд или отойти. Воспоминания из детства нахлынули на меня – так ярко они всплывали перед глазами: мамина улыбка, то нахмуренное, то радостное лицо, как она тихонько выговаривала мне, как звала. Когда я была маленькой, то всегда боялась, что она снова будет ворчать на меня. Мне всегда казалось, что у меня так много разных дел, отчего я мало проводила с ней времени. Матери никогда не будут винить своих детей, они будут издалека спокойно наблюдать за ними, ждать и понимать, какие нас могут преследовать трудности. Я знала, что она хотела, чтобы мы снова вместе прогулялись по дворцу Танцюань, чтобы мы вместе поехали в императорскую усыпальницу, чтобы отдать поклон предкам. Знала, как она хотела повидаться с детишками брата… Я знала это, но думала, что все это может подождать, что все это – не столь важно. Знала, что матушка всегда будет ждать меня… Я никогда даже не думала, что однажды она покинет меня, не оставив мне даже шанса раскаяться перед ней…

Своими руками я переодела ее, причесала и накрасила… Все это мама делала для меня, когда я была маленькой. Но в ее последний путь для нее это сделала я собственными руками. Я сжимала нефритовый гребень, моя рука дрожала с такой силой, что я с трудом двигала ею. Не могла даже вставить в ее пучок нефритовую заколку. Тетя Сюй кричала в голос и плакала. Я тоже хотела заплакать, но слез не было, а в сердце царила пустота.

В Цыань-сы гремели колокола, ярко светило летнее солнце, а небо сверкало белизной. Хочет дерево покоя, да ветер не прекращается. Хочет ребенок на руки, а поднять его некому.

Я стояла под деревом бодхи. Подняв голову, я увидела, как ветерок покачивает листву. В одно мгновение меня захлестнули печаль и одиночество – меня словно погрузили с головой в воду.

А-Юэ шепотом сообщила, что Сяо Ци уже в обрядовом зале, а также к главным воротам в монастырь прибыли жены чиновников, чтобы выразить свои соболезнования. Я с горечью обернулась и заметила, что глаза ее покраснели и опухли. Она молча протянула мне шелковый платок, чтобы я могла привести себя в порядок. Она пыталась скрыть свою печаль, но другим давалось это гораздо сложнее – я до сих пор слышала крики и плач. В моих глазах чувства А-Юэ были искренними и ценными. Я была так тронута, что сжала ее тонкую ручку и попросила ее сопроводить тетю Сюй, которой эта потеря далась тяжелее всего.

Глядя через плечо А-Юэ, я увидела Сяо Ци – он ступал к нам широкими шагами вдоль крытой галереи в траурном наряде. Его высокая фигура, казалось, загораживала бьющий в его спину палящий солнечный свет.

Вдруг я почувствовала, как силы покинули меня, ноги ослабли, и у меня больше не было сил поддерживать себя. Не говоря ни слова, Сяо Ци крепко прижал меня к себе, а между его бровей залегла знакомая морщинка.

Судьба отца была неизвестна, матушка оставила мир людей, а Цзыдань стал чужим… Теперь, кроме моего брата, у меня остался только Сяо Ци – мой ближайший родственник и любимый муж. Он единственный, кто всегда со мной рядом, кто поддерживает в этой долгой и трудной жизни.

Наконец, глаза мои наполнились слезами, и я изо всех сил обняла его – с такой силой, как утопающий цепляется за единственную корягу.

Недоверие

Гроб с телом моей матери отправился не в императорский дворец, не в родные стены. Однажды она сказала, что стыдится императорской усыпальницы и хотела бы найти покой в родных землях рода Ван. Ее последнее пристанище будет не рядом с ее же семьей. Она провела остаток жизни вдали от мирского, в стенах храма Цыань-сы, где душа ее наконец обрела покой. Моя матушка вверила свою жизнь буддийской школе, ее больше не волновали слава и процветание грешного мира. Весть о ее кончине стала слишком громкой – это не то, чего она желала.

В день ее смерти жены чиновных особ прибыли в Цыань-сы в белых траурных одеждах, чтобы выказать свои соболезнования. На следующий день почтить ее память прибыли чиновники. Столичный гаосэн [72] сопроводил монахинь на моление – семь дней и ночей они будут справлять заупокойное чтение сутр, дабы избавить умершую от мучений в потустороннем мире.

В последнюю ночь я в белом платье с почтением, выпрямив спину, стояла на коленях перед гробом матери.

Сяо Ци был со мной, когда я прощалась с матерью. Ночью, когда стало совсем холодно, он силой заставил меня подняться.

– Ночью холодно, прекращай стоять на коленях. Ты должна подумать и о своем здоровье!

В скорби я лишь покачала головой.

Он вздохнул.

– Ее больше нет с нами. Если хочешь, чтобы родные не переживали за тебя, ты должна себя беречь.

О том же, пусть и сквозь слезы, мне говорила и тетя Сюй. Я не оказывала Сяо Ци сопротивления. Он помог мне опуститься в кресло, и я с грустью посмотрела на гроб матери. От печали я не находила слов.

Монахиня в скромной темной одежде подошла к тете Сюй и что-то тихо сообщила. Тетя глубоко вздохнула и ничего не ответила. Выражение ее лица оставалось безвольным и опустошенным. Я тихо спросила:

– Что-то случилось?

Тетя Сюй нерешительно, шепотом ответила:

– Мяоцзин полночи простояла снаружи на коленях, умоляя проститься со старшей принцессой.

– Кто такая Мяоцзин? – Я растерянно уставилась на тетю.

– Она… – Тетя Сюй выдержала паузу. – Раньше жила во дворце… Цзинь-эр…

Я подняла глаза, а она опустила взгляд, не смея посмотреть на меня. Тетя Сюй все знала о Цзинь-эр, но мне она говорила только то, что Цзинь-эр просто давно живет во дворце. Она всего лишь хотела заступиться за нее и скрыть ее прошлое. Монахини, осужденные во дворце и изгнанные в Цыань-сы, жили под горой в самых убогих условиях – им запрещалось по своему желанию перемещаться по храму. Им запрещалось самовольно подниматься к главному входу в монастырь, и они не могли войти во внутренний двор, где сейчас все прощались со старшей принцессой.

Цзинь-эр же дошла до внутреннего двора, что говорит о том, что тетя Сюй хорошо о ней заботилась. Конечно, я не хотела ее видеть, но не могла перед душой моей матери продемонстрировать свое отношение к ней. Устало вздохнув, я кивнула и сказала:

– Пустите ее.

Изнуренная фигура в темном одеянии и зеленом головном уборе медленно ступила внутрь. Цзинь-эр совсем исхудала, став точно хворостинка.

– Цзинь-эр приветствует ван-е. – Она опустилась на колени перед Сяо Ци, но не передо мной. Голос ее – тонкий, как нити паутины. Она называла себя прежним именем – как же резко оно звучало для моих ушей.

Сяо Ци нахмурился и бесстрастно посмотрел на нее. Выражение лица тети Сюй изменилось – она тяжело закашлялась и прикрикнула:

– Мяоцзин! Это ванфэй, помня о ваших старых отношениях, позволила тебе прийти и попрощаться со старшей принцессой! Может, тебе стоит поблагодарить ее за милость?!

Цзинь-эр медленно подняла глаза и холодно посмотрела на меня:

– Поблагодарить за милость? О какой милости речь?