Мериамос 3. Серебряная Соколица

Она была рада вспомнить то славное время. Когда после тяжёлого и долгого подъёма падаешь на мелкую жёсткую траву, а под ногами плывут облака. Перед тобой в синей дымке простираются горы, слишком низкие, чтобы обзавестись снежными шапками. Целый мир лежал у её ног. Разве можно подобное забыть?

Перед тем как все разбрелись спать, Ниоба по просьбе Тишины спела. Она опасалась, что без Таланта её голос окажется недостаточно хорош. Холодный воздух и отсутствие практики с толковым наставником не идут на пользу связкам. Но голос не подвёл. Едва подхватив мелодию, она позволила песне увести себя далеко от юрты, Степи, холода, проблем и смерти. Туда, где даже Луна не смогла бы до неё дотянуться.

Глава 8. Ниоба Верес

Мандагар принёс на земли Великой Степи не только своё верование, но и много дерева. Насадили заградительные линии от ветра, рощи вдоль рек, чтобы укрепить берега, разбили сады, а дальше природа справилась сама. В Верестаге, особенно вблизи степи, не встретить деревьев старше сорока лет, но и тех достаточно, чтобы начать обживаться.

Мандагарцы, в отличие от степняков, народ оседлый, потому, приехав на новое место, немедля начали его облагораживать согласно собственным понятиям о красоте. Вокруг бани, что представляла собой барак с огороженной территорией пруда на заднем дворе, тянулись к небу алые георгины и золотые зонтики рудбекии, делая даже самый пасмурный день немного ярче.

Здесь идолов вырезали из дерева, украшая ими дома. Триединая церковь отрицала существование духов и мелких божков. На коньки в виде лошадиных голов, смотрящих в разные стороны, фигуры животных на наличниках, то и дело появлявшихся на домах, триединая церковь смотрела сквозь пальцы. Предпочитая счесть это частью культуры.

Станция представляла собой небольшую деревеньку, выросшую между железной дорогой и быстрой речушкой. Поезда останавливались, чтобы остудить котёл и пополнить запас воды. Маленькие аккуратные домики окружали единственную площадь у вокзала и могли удовлетворить все потребности путешественников, застрявших на несколько часов у края Степи.

Пастухи заверили, что не видели одинокого путника, который шёл за девушками.

Утром их отвезли на станцию. После долгого пути через степь и ночи на шкурах Тиш вся чесалась. Пришлось немного пересмотреть свои планы и посетить местную баню.

– А мне здесь нравится, – разглядывая себя в крохотное карманное зеркальце, Тиш наблюдала, как Ниоба наносит разведённую хну на её отросшие волосы. – Домики красивые, все эти резные украшения. Всё чистенькое, побеленное.

Ниоба улыбнулась.

Горячая вода после долгого пешего перехода – величайшая благодать. Приведя себя в порядок, девушки наведались на веранду, где под раздуваемым ветром тентом местные устроили летнюю кухню. Тиш поедала горячее, позабыв о манерах, на неё косились, но больше с любопытством, нежели с осуждением.

Сидя рядом, Ниоба крутила на запястье браслет, оглядывая площадь. Ей не давал покоя человек, что шёл за ними в Степи, не приближаясь и не отдаляясь. В любом случае благодаря помощи степняков они сбросили преследователя со следа.

Утром, пыхтя паром, поезд двинулся с места и увёз девушек в столицу. Пока Тишина, прилипнув к окну, с жадностью всматривалась в каждый кусочек новой страны, Ниоба всё глубже погружалась в свои мысли. Несмотря на просьбы сестры навестить их, Ниоба не хотела возвращаться в то место, которое когда-то звала домом.

Сердце столицы выстроили из привозного светло-серого камня с багровыми прожилками. Ещё будучи ребёнком, Ниоба слышала перешёптывания слуг, которые говорили о красных крапинках не иначе как о последствиях добычи камня. Они с сестрой боялись касаться стен, чтобы не запачкаться чужой кровью.

Столица сильно отличалась от всего виденного ими ранее. Дедушка из опального царевича превратился в одного из Великих князей и постарался оставить после себя великое наследие в виде города. Даже не так – Города! Ровные, словно линейкой вымеренные, прямые улицы, шли параллельно друг другу, деля город на квадраты.

Ниобе нравилась эта геометрическая выверенность, широкие тротуары, покрытые брусчаткой, и строгое изящество построек. Тут и там во дворах покачивался на ветру вереск, как дань уважения Степи, у которой люди забрали территорию.

Вереск был везде. На шляпках дам, в петлицах костюмов, им украшали коляски и сбруи коней.

Заселившись в гостиницу, они сходили на почту за вещами и вечер посвятили превращению из пеших путешественников, что пересекли Степь, в городских обывателей. Грубая шерстяная одежда осталась лежать на дне сундуков, а на свет вытащили тонкие хлопковые сорочки, шёлковые чулки и платья. Расстелив на столе подъюбник, Ниоба поймала завистливый взгляд Тишины. У нее на кровати лежали панталоны и синий прогулочный костюм. Ниоба с удовольствием обменяла бы корсет и турнюр на добротные брюки и свободную рубаху.

Укладываясь спать, Ниоба опасалась, что будет скучать по вою ветра и крикам ночных птиц, но едва голова коснулась подушки, как она провалилась в темноту.

– Проснись, проснись!

Вздрогнув, Ниоба резко села, выхватив нож из-под подушки. Приложив палец к губам, Тиш стиснула её запястье и потянула за собой. Подкравшись к окну, стараясь не трогать шторы, они выглянули наружу. На соседней крыше что-то шевельнулось.

– Быть может, коты, – с сомнением произнесла Ниоба, понимая, что ситуация начинает попахивать паранойей.

– Мне показалось, что кто-то ходит по карнизу, а когда выглянула, заметила движение на соседней крыше.

Прежде чем Ниоба успела призвать на помощь логику, они услышали царапанье. Словно что-то, цепляясь мелкими когтями, пыталось удержаться на жестяном листе.

Уру-ру.

На карнизе сидел белоснежный голубь. Поворачивая голову, он с любопытством заглядывал в комнату, перебирая лапами, пытаясь удержаться на скользком металле. Выдохнув, Ниоба открыла окно.

«Пожалуйста, напиши Лисе, она ведёт себя безрассудно. Может, тебя она послушает.

Надеюсь, праздничный убор Верестага тебе понравился.

Зар».

Нахмурившись, Ниоба перечитала письмо. Это какая-то издёвка? Откуда ему знать о том, как выглядит Верестаг? Или она накручивает себя? Кто-то из его отряда мог помнить, что близится неделя почтения мёртвых.

– Давай спать по очереди, – предложила Тиш.

Ниоба согласилась, только чтобы успокоить девочку. Если ей хочется ходить завтра невыспавшейся – её право.

Гостиницу они покинули после полудня. Отсыпались после бессонной ночи.

Облачившись в тёмно-зелёный бархат, Ниоба собрала волосы в косу, уложив её вокруг головы. Рыжие вихры Тиш причесали, намазали маслом, иначе они отказывались лежать. Костюм сел на неё как влитой, и получился симпатичный, чуть смазливый отрок.

На выходе из гостиницы служащий преподнёс им по крохотному букетику вереска.

– Почтите предков, – произнёс он.

Тиш удивлённо посмотрела в ответ и тут же обратила взгляд к Ниобе, которая, переведя слова служащего, добавила:

– Есть поверье, что аромат вереска способен успокоить и расположить к себе, – крепя пучок к накидке, произнесла Ниоба. – Это особенно актуально в неделю почитания мёртвых. Считается, что Луна открывает врата Бездны, и мёртвые могут прийти проведать родных.

Удивлённо приподняв брови, Тиш сунула букетик в карман курточки.

– А как же церковь?

– Церковь это всячески поддерживает. Страшно подумать, какая волна недовольства поднимется, начни они выжигать старые традиции калёным железом.

На кладбище они отправились пешком. Погода благоволила к долгим прогулкам и вдумчивым беседам. Тишина крутила головой, пытаясь вобрать в себя каждую частичку города, и часто оборачивалась. Не желая её одёргивать, Ниоба шла вперёд, останавливаясь только для того, чтобы уточнить дорогу.

Чем ближе они подходили к некрополю, тем тяжелее становились её шаги. Словно в тумане, она вошла в ворота, и привратник подал им по букетику. Прижимая вереск к груди, не заботясь о пятнах, что оставляли цветы на бархате, Ниоба на негнущихся ногах приблизилась к склепу.

Мумифицировать мёртвых – старая мандагарская традиция. Этой чести удостаивались лишь лучшие из живущих: реформаторы, чьи действия принесли благо стране; удачливые путешественники, раздвинувшие границы мира; учёные, внёсшие вклад в науку. Также мумификации подвергались правители и их семьи.

Мама умерла далеко от родины, в Кондоме. Её тело, согласно местным традициям, сожгли. Мандагар выразил недовольство столь вольным обхождением с телом Великой Княжны. Пришлось провести немало времени в кабинете ректора Далтон с министерскими работниками, сочиняя письмо, оправдывающее подобное надругательство. Невозможно следовать традиции ввиду отсутствия в Кондоме культуры мумификации умерших. В Верестаг отправили урну с прахом, которую со всеми почестями поместили в фамильный склеп.

– Всё хорошо? – стоя в тени обелиска, Тиш коснулась руки девушки.

– Да, – чужим голосом отозвалась она.

Выдохнув, Ниоба, заставила себя войти в тень и быстрым шагом направилась к обелиску. Двери в мавзолей сторожил почётный караул. Двое статных молодцев в чёрном замерли по стойке смирно, держа ружья у плеча.

Сглотнув, она пронеслась мимо, надеясь, что за двенадцать лет разлуки между ней и Веленой накопилось достаточно различий, чтобы посторонние случайно их не спутали. Тишина семенила следом, крутя головой, рассматривая внутреннее убранство с открытым ртом.

Серый гранит. Чёткие, строгие линии. Мрачная торжественность. Холод.

Не чувствуя запахов, Ниоба ощущала сладость вереска на языке.

Люди здесь говорили шёпотом, передвигались на цыпочках, словно боялись потревожить усопших. Ниоба призраком плыла мимо чёрных гробов под осуждающие взгляды предков, что взирали на неё с портретов.

Дедушка с бабушкой занимали особое место. Два каменных изваяния восседали на скамейке, склонившись друг к другу, словно вели тихую беседу.

Бабушку она почти не помнила. Её образ пах пирогами, имел вкус козьего молока и ощущался тёплым, мягким и заботливым. С портрета смотрела женщина лет тридцати пяти, с мягким округлым лицом, тёмными миндалевидными глазами. Чёрные, словно ночь, волосы убраны в две косы. Совсем не по-княжески, но нарисовать её именно такой настоял дедушка, из уважения к её корням.

Дедушку изобразили ровесником бабушки, хотя прожил он чуть больше восьмидесяти лет. Статный мужчина с кучерявыми рыжевато-русыми волосами и усами, уходящими в бакенбарды. Сколько Ниоба его помнила, дедушка всегда гладко брил щёки и подбородок. Никаких усов, а тем более бакенбард, он не носил.

Утерев украдкой слёзы, Ниоба обернулась, чтобы убедиться, что с Тиш всё в порядке. Та подошла к маленьким чёрным кубам, ещё не вполне понимая, что это. Но прочтя табличку, отскочила как ошпаренная.

Мёртвые дети Князя Василия. Рядом их покойные матери. Дядя трижды женился, но ни один из браков не принёс ему желанного наследника. Каждые новые роды истощали женщин, что впоследствии отправлялись в семейный мавзолей вслед за детьми.

Переведя дух, Ниоба отправилась дальше. Под чёрной плитой не было тела, только урна с прахом. Кто-то возложил свежие цветы, и Ниоба присовокупила к ним свой букет, чувствуя укол вины за то, что не купила букет побольше.

Художник изобразил Великую Княжну в расцвете сил, с ясным взглядом и спокойным лицом. До того, как болезнь настигла её. До того, как в синих глазах поселилась боль.

Несмело приблизившись, Ниоба коснулась холодного камня.

– Ваша Светлость?

Испуганно подскочив, Ниоба развернулась, чувствуя боль в руке. Талант рвался наружу в ответ на испуг.

Перед ней стоял Мечников. В мундире, с пенсне в правом глазу и с большим букетом осенних цветов. Последний человек, которого она ожидала здесь увидеть.

– Простите, что напугал.

Уступив ему место, Ниоба наблюдала, как посторонний человек возложил цветы на могилу её матери, пытаясь навскидку определить его возраст и могли ли они быть знакомы.

– А я всё ждал, когда же вы появитесь.

– Зачем? – позабыв о приличиях, выпалила она.

– Как же. Весь двор замер в ожидании. Все только и говорят, что о вас.

Ой-ёй. Быть может, ещё не поздно тихо сбежать и вернуться в Кондому? Вести лекции и заниматься картотекой в научной библиотеке?

Покидая холод мавзолея, Ниоба обернулась напоследок. Из темноты пустых коридоров на неё кто-то смотрел. Свет отразился от зрачков. Всего мгновение, и он скрылся, оставив после себя озноб и чувство тревоги.

Глава 9. Мириам Эльбирин

Дождь барабанил по крыше, собираясь в желобах и потоками вливаясь в пруд. Музыкальную подвеску пришлось снять, ветер слишком старательно путал ленты, стуча палочками. Птицы, прячась от дождя, нашли укрытие на перекладинах под крышей. Распушившись, они жались к углу, спасаясь от ветра, присматривались к остаткам печенья в круглой чаше.

Укутавшись в накидку из грубой серой шерсти, Мириам сидела на циновке с чашкой чая в руках. Разламывая печенье, сбрасывала крошки на салфетку для самых смелых пташек.

На душе было неспокойно.

По ночам ей чудилось, что вдоль пруда кто-то бродит. Нередко к пруду приходили дикие животные, но бродящий у пруда зверь не был косулей или кабаном. Что-то хищное и недоброе бродило у воды, подбираясь всё ближе к дому. Порой она просыпалась от ощущения чужого взгляда, но по утру не находила чужих следов у дома.

Капли разбивались о черепицу крыши, шумели в листьях ив, волновали поверхность пруда. К этим привычным звукам добавился ещё один. Мириам уловила его отголоски ещё до того, как гости появились из-за леса.

Паланкин несли шестеро слуг в серых ливреях. У некоторых свалились с голов капюшоны, и дождь немилосердно хлестал их по открытому лицу. Кожа слуг потемнела и огрубела, превратившись в растрескавшуюся корку, что маской закрывала лицо. Ступая шаг в шаг, они несли паланкин, украшенный красным бархатом с золотыми кистями.

Мириам поджала губы. Дедушка словно намеренно стремился разозлить всех и каждого одним своим появлением.

Те, кто чтили Асху, не могли спокойно смотреть, как он использует своих работников, низводя их до уровня рабов. В мифологии отдельное место уделено Великому разделению, когда одни лэрты возвысились над другими и поработили их, за что Асха всех наказала. Одних за непомерную гордыню, других за слабость и повиновение.

Те, кто выбрали путь Луны, осуждали дедушку за любовь к излишествам. Они проповедовали умеренность и независимость.

Даже почитатели святого Талиона едва ли могли оценить помпезную пышность, с которой он появлялся на людях.

Высокие дома при одном лишь взгляде на бывшего главу дома Эльбирин скрипели зубами. Несмотря на поражение в политической игре и гибель детей, он продолжал с настырностью глупца вмешиваться в планы Высоких домов, путая карты.

Благородные и более мелкие дома его просто не любили. Потому что он переманивал в свою свиту самых талантливых лэртов.

Едва ли во всех четырёх странах нашёлся бы лэрт, который испытывал к Акилону Эльбирину тёплые чувства. Разве что Мириам совсем чуть-чуть уважала дедушку. Больше ненавидела за то, что увлёкшийся политическими играми он допустил смерть её матери. Но всё же, когда стало известно, что Вилинария осквернили, дедушка был единственным, кто не побоялся встать на его защиту.

Паланкин опустился у деревянного настила, прозвенев колокольчиками. Птицы вмиг устремились под крышу, с любопытством поглядывая на незваных гостей. Дождь перешёл в морось. В камышах квакали лягушки.

Прежде чем ступить под крышу, молодой лэрт с гладкой кожей человека, что большую часть жизни провёл в подземных городах, низко поклонился и произнёс:

– Акилон Эльбирин просит прощения за вторжение, – начал он.

Не удержавшись от раздражённого вздоха, Мириам жестом остановила его и громко, чтобы слышали в палантине, спросила:

– Дедушка, к чему этот цирк?

– К тому, что всё должно делаться по правилам! – донеслось из-за бархатной занавески.

– Тебе известно о существовании правил? – изобразила она удивление и улыбнулась, когда дедушка выглянул наружу. – Пойду поставлю чайник.

– Не стоит, у нас всё с собой, – отмахнулся он, выбираясь из паланкина.

Слуги быстро достали из сундуков низкий столик, выкрашенный в красный, с фениксом, покрытым сусальным золотом, на столешнице. На него поставили чайный набор из тончайшего фарфора. На пузатом боку чайника красовался изящный узор в виде пары птах на узловатых ветвях.

– Подарок Нинилит? – спросила она, наблюдая, как слуга укладывает толстую подушку на циновки и помогает Акилону сесть.

Кожа дедушки истончилась, приобрела серовато-жёлтый оттенок. Глубокие коричневые морщины избороздили лицо. Даже чёрная склера глаз утратила ониксовый оттенок, её пронзили жёлто-коричневые прожилки, а золотисто-зелёная радужка, словно подёрнутая пеленой, утратила яркость.

– Дорогая моя Нинилит, – с теплом глядя на пиалы с чаем, проговорил Акилон. – Она была совсем малышкой, когда меня наказали, наверное, оттого испытывает ко мне меньше ненависти, нежели остальные внуки.

Мириам нахмурилась. Встречаясь с братьями, она старалась не поднимать этой темы. На деле внуки Акилона не были родными братьями и сёстрами. На языке асов это называется двоюродным родством. Только Вилинарий и Гиндорил были родными. Тем не менее в один миг все они лишились родителей, и заботы об их воспитании и обучении легли на плечи Мириам.

– Если ты приехал, чтобы перечислить все поводы для ненависти, то, боюсь, это займёт слишком много времени. Быть может, напишешь в письме?

– Чтобы ты зимой топила ими печь? – улыбка вышла карикатурной. Уголки губ углубили морщины, раздвинув дряблые щёки, обнажая желтоватые губы. Верхняя челюсть должна иметь четыре клыка, но враги лишили деда трёх из них.

Глядя на него, Мириам провела языком по внутренней стороне зубов, сдерживаясь, чтобы не передёрнуть плечами в отвращении.

– Хоть какая-то польза, – пожала она плечами и, спрятав руки в рукава, отвернулась к пруду.

Лягушки неожиданно стихли. Уловив движение краем глаза, Мириам едва не подскочила на ноги, когда из высокой травы вышел мур. Похожий на барса, но вместо пятен покрытый полосами, словно обычный дворовый кот. От иных представителей семейства кошачьих он отличался наличием игл. Среди густой шерсти проступали тонкие ядовитые иглы, делающие его дурной добычей и отличным бойцом.

Поднявшись на деревянный помост, мур, утробно замурчав, опустился рядом с Акилоном и прижался к его бедру. Дедушка рассеянно погладил того меж ушей, думая о своём. Слуга закончил сервировать стол, разлил чай и с поклоном удалился.

– Кстати о пользе. Я хочу, чтобы ты отправилась на Восток. Если спросят, то ты отправилась в паломничество.

Удивлённо подняв брови, Мириам не сразу нашлась, что ответить на такую наглость.

– Интересно, – беря пиалу в руки, она не торопилась отпивать пахнущий землёй чай. – Сёстры Луны хотят, чтобы я стала Преподобной. Великие дома желают, чтобы никогда не прекращала своего затворничества и держалась как можно дальше от политики. Теперь заявляешься ты и несёшь какую-то несусветную чушь.

Не разнимая губ, дедушка улыбнулся и почесал мура за ухом. Громкое мурчание в исполнении подобного зверя не способно сделать обстановку уютной. Прикрытые веками жёлтые глаза огромного кота следили за каждым движением Мириам. Таких, как он, учат убивать по команде. Это может быть какое-нибудь безобидное слово, которое легко вплести в разговор, думала она, чувствуя, как по спине бегут мурашки.

Не станет же дедушка ей угрожать? Ведь не станет?

– Высокие дома опасаются влияния, что ты приобретёшь, став Преподобной…

– Я не намерена принимать пост, – перебила его Мириам, невольно повышая голос.

– Отчего же? Многие бы хотели облачиться в расшитое серебром, чёрное одеяние и помогать людям обрести последний покой. Это почётно.

– Оттого, что Сёстры не должны вмешиваться. Не должны становиться наёмными убийцами и куртизанками на службе Великих домов! – распаляясь, она приподнялась, и мур вмиг перестал мурчать, подняв голову.

Выдохнув, Мириам опустилась назад на циновку и поплотнее закуталась в накидку.

– Именно этого я и хочу. Орден превратили в инструмент для манипуляций Великих домов, запятнав себя, – медленно качнул головой Акилон. – А я хочу, чтобы, когда моё тело придёт в негодность, пришла Сестра Луны и помогла моему духу освободиться. Не хочу сидеть и ждать, когда в дом проберётся убийца, оборвав мою жизнь раньше срока.

Если верить мифам, некогда лэрты были в некотором смысле бессмертны. Они и сейчас не способны умереть от старости. Истрёпанное сердце продолжит качать бедную кровь, поддерживая дряхлую оболочку. Всё это не самым лучшим образом сказывается на работе мозга. Развивается слабоумие. Лэрт забывает близких, себя, банальности, вроде правила носить одежду на людях. Тогда приходят Сёстры Луны и милосердно избавляют дух от мученического заточения в отслужившей свой срок плоти.

– Я хочу, чтобы ты стала Преподобной матерью Сестёр Луны, – глухо произнёс он, неотрывно глядя в глаза Мириам. – Ты проведёшь реформы и наставишь их на путь истинный. Вы удалитесь на остров для переобучения. Великие дома лишатся куртизанок и убийц, а количество политических убийств резко сократится. Пока они здесь и старая Преподобная мать сохраняет власть, мне не добиться порядка. К счастью, большая часть ордена против расширения полномочий Сестёр и хочет вернуться к старым порядкам.

– Пусть возвращаются, но как-нибудь без меня.

Чай в пиале остывал, но пить его всё равно не хотелось. Кто знает, что заварили его слуги вместе с чайными листьями. Вдруг вспомнилось дело, когда ядом мазали чашки, и тот впитывался в кожу, накапливаясь в организме. Мириам с трудом удержалась, чтобы не выбросить чашку в траву, и поставила её на столик.

– А если я предложу сделку? – сощурился Акилон.

– Такую же, какую предложил Вилинарию?

Когда детей Акилона убили, остались внуки, и кому-то нужно было занять пост главы дома. Мириам, самая старшая из них, должна была занять этот пост. Оставив всё мирское, она жила в уединении и последней узнала о случившемся.

Акилон убедил Вилинария занять пост в обход старшей сестры. Пожалуй, он больше остальных подходил для этой роли и со временем сумел бы вернуть семье былое величие. Если бы однажды на пути из Карагроса в Силивенити его не перехватили Серые, заперев в одной из лабораторий. Он никогда не говорил о том, что с ними сделали, но физическое здоровье брата оказалось подорвано.

Его вычеркнули из родовых списков и евгенической программы. Лишили возможности обзавестись семьей и оставить потомство. Мириам пришлось защищать брата от Сестёр Луны, пришедших оборвать его жизнь, пока Гиндорил убеждал остальных отпустить его ходить под солнцем.

– Не совсем, – мягко отозвался Акилон. – Вилинарием двигало честолюбие и любовь к семье, тобой – разбитое сердце.

Стало холодно. Мириам запретила себе кутаться в мантию и хоть как-то показывать, что слова дедушки задели чувствительные струны в её душе.

Уперев локти в колени, он наклонился вперёд и устремил на Мириам немигающий взгляд.

– Ты поедешь на Восток. Найдёшь там девочку. Она изменённая, такая же, как и Вилинарий. Только если с ним это проделали силой, то она уже родилась такой.

– Не хочу в этом участвовать, – натягивая воротник повыше, проворчала Мириам, хмуро глядя в ответ.

– Не хочешь помочь Ему?

– Он умер!

– Но не его потомство.

– Не хочу в этом участвовать, – повторила Мириам и отвернулась.

– Не хочешь ещё раз его увидеть?

Она замерла. Грудь сдавило так, что не вздохнуть.

– Вилинарий сказал, Он погиб в пожаре.

– Это не первый Его пожар, – тихо и невесело засмеялся Акилон. – Хочешь встретиться с ним ещё раз?

Глава 10. Тишина Кайт

Уже в поезде Тишина заметила, что с её попутчицей произошли знакомые изменения. Ниоба меньше улыбалась, стала задумчивой и отрешённой. Что, впрочем, не мешало ей гонять Тишину по словарю и заставлять писать диктанты на мандагарском. Девочка раздражённо шипела, но выводила закорючки.

Наблюдая за Ниобой, она выжидала. Близость родственников делала княжну рассеянной. Погружённая в свои проблемы, она всё чаще устремляла грустный взгляд куда-то вдаль, рассматривая далёкие пики гор на горизонте и редкий лес, который неестественно ровными линиями рос вдоль железной дороги.

Тишине это было на руку. Она не вернётся в Кондому. Мотивы Лисы светлы и благородны, но провести всю жизнь запертой в четырёх стенах её дома, Тишина не хотела. Лучше отправиться на Восток. Дойти до Круглого моря, а там переправиться на острова. Выучить нонсеранский язык и затеряться среди местных.