Мстислав Удалой

– Я те покажу яко безобразничать, охламон!

Детина мирно лежал на козлах, мосластыми баганами опираясь о землю, и всем своим видом выражал покорность, и уж, если бы захотел, то спокойно мог встать во весь рост, причем козлы оказались бы у него на груди вроде какой-нибудь детской игрушки. Увидев входящих во двор, мужичонка опустил свое орудие экзекуции и поторопился поклониться, строго смотревшему на него монаху. Оправдываясь, заблеял козлиным тенорком:

– Сладу нету, отче, с придурком моим! Ужо шибко драчлив, уродился, чисто кочет якой ни то! Чуть што – сразу в морду! Ни с кем ево мирова не берет! Вота же наказанье господне мне на старости! Ведь не успеваю откупную виру давать родителям побитых вьюношев энтим раздолбаем! Хоша бы сбагрить ево куды ни то!

– Развяжи парня! – приказал монах голосом никак не соответствующим его духовному сану.

Поспешно освобожденный отцом, детина встал, поклонился. Монах, любуясь статью и плечистостью молодца, обратился к его отцу:

– Сколько хочешь получить за энту орясину?

Мужик не сразу понял, что судьба, наконец, избавляет его от столь неуживчивого с другими парнями сына, а когда дошло, то заторопился:

– Бери задарма, добрый человек! Токмо, зачем чернецу прислужники? Лица духовные сами себя обихаживают, в слугах нужды не имают!

– Я те не духовник! А беру сына твово в свою дружину! Мне таки боевитые зело надобны, понеже дух имеют задорный – в том и талант их.

С этими словами монах распахнул свою черную хламиду. Мужичонка обомлел, увидев на груди мнимого монаха золотую цепь архонта с образом святого Владимира. Поклонился низко, поясно, заговорил униженно:

– Прости, княже! Не признал сразу-то! Бери, бери парня-то! Я тебя милостивца за твое благодетельство Бога молить стану каждодневно!

Князь кинул отцу милиариссий со словами:

– Энто тебе откупнова, а сын твой принесет вскорости достаток в дом твой службу сполняя честно.

У Степана тоже челюсть отвисла – вот ведь кого вёз, да всю дорогу приставал с расспросами. Шагнув из-за спины князя в сторону, тоже согнулся в поклоне. Князь улыбнулся, заговорил весело:

– А ты чево согнулся, Степан? Веди в баню-то, коли нахвалился! Аль набрехал?

– Тако я што? – растерянно забормотал Степан. – Айда, коли, не погнушаешься!

– Не погнушаюсь! – просто ответил князь и обратился к парню:

– Яко кличут-то тебя, драчун?

– Богданом, княже!

– Иди к варягу Юлле, скажи, што я прислал! Поглядим, каков ты будешь в ученьи!

– А варяг Юлла уже знает меня, княже, – смело заговорил парень. – Я у их в дружине не раз бывал и кой-чему обучилси!

– Штоб добрый воин получился – годы требуются, младень! В бою-сече надоть не токмо себя оборонить, а и товарища свово, што рядом бьется, да еще урон нанести противнику, – назидательно изрек князь.

В это время, где-то за околицей, грянула боевая музыка волынок, поддержанная ритмичным боем барабанов. Донесся далекий гвалт выкриков, грозный звон стали мечей и броневых доспехов.

– Во, княже! – восторженно воскликнул Богдан. – Игрища ратные у варягов зачались! Тако я побёг к им?

– Беги, младень! Може скоро знатный из тебя ратник выйдет….

*****

Несколько ранее описываемого времени, за две тысячи поприщ к югу от села Бронницы, на южном берегу Понта (Черное море), в столице Византии славном и богатом городе Константинополе, встретились два знатных грека: один из них Макарий, из рода Дука, занимал должность протосикрита (начальник императорской канцелярии), а другой, Агафий, был скромным монахом. Но скромным он казался только внешне. Макарий-то хорошо знал, кем на самом деле был этот, приглашенный им инкогнито, человек.

Скромный Агафий происходил из знатного рода Баттиста. В молодости начал свою службу в армии с рядового велита, но быстро стал декархом (десятнико), а уже через год, благодаря своей знатности и деньгам, занял должность доместика и командовал когортой велитов. Вскоре армейская служба ему надоела, и он перешёл в экскувиторы, стал гвардейцем императора, но и тут его пребывание в гвардии надолго не затянулось. Деятельная натура Агафия взбунтовалась, и он, решительно порвав с военной службой, но, уже успев закрепиться при дворе, быстро сделался кандидатом, а это, как ни суди, низший придворный чин.

Через год Агафий уже комит, то-есть советник двора, и император, из очередных Палеологов, рекомендовал его в эпархи. Став эпархом, губернатором Константинополя, Агафий возгордился, на прежних товарищей даже не смотрел, зато ударился в пьянство, проигрывал большие суммы на ипподромах, часто посещал лупанарии, где одаривал блудных дев и гетер казенными деньгами. Власть, как известно, развращает – вот гордыня-то и подвела развратного эпарха. Комиция – народное собрание – возмутилась, чернь кричала: «Агафий казнокрад, вор и пьяница, долой его!» Да и патриарх Иов пригрозил заблудшему чиновнику отлучением от церкви. Пришлось императору перевести зарвавшегося эпарха на скромную, но еще более значительную должность логофета дрома – премьер-министра двора. Однако Агафий дурных привычек не бросил и на должности логофета дрома не продержался и года. Патриарх наложил на проказника и

возмутителя общественного спокойствия епитимью. Пришлось Агафию поселиться во Влахернском монастыре. На фоне многих придворных развратников и пьяниц, народ столичный о проделках Агафия не забыл, а даже как-то и выделил среди других, и при каждом удобном случае склонял его имя, вдоль и поперек, хулой и самыми грязными поношениями. Бывший высокопоставленный чиновник империи был спасен от неминуемой казни через ослепление патриархом Иовом и помещен им во Влахернскую обитель. Агафий, сразу же в этой обители, попал под сильное влияние монахов-фанатиков. Обработанный ими в голоде, покаяниях и душеспасительных беседах, ударился в науки и преуспел в них через несколько лет. Так бывает с некоторыми, сильными духом, людьми, беспокойные души которых не терпят пустоты. Давно известно, что чем больше в молодости человек нагрешил, поддавшись мирским соблазнам и утехам, тем фанатичнее и тверже становится он впоследствии в вопросах веры. Испытав дьявольское наслаждение в прошлом, познав всю глубину тьмы греховного начала в человеке, Агафий занял позицию непримиримости по отношению к придворным сановникам, погрязшим в пьянстве, воровстве и разврате. Церковные иерархи были довольны Агафием и присвоили ему высокое звание димарха – церковного сановника, да только придворные комиты и некоторые доместики, не говоря уж об экскувиторах, никак не могли простить перерожденца. Всячески старались они, к месту и не к месту, трясти и склонять его имя, наплели кучу всяких грязных мифов, себя же старались выказать этакими незапятнанными херувимами. Император, в конце концов, пришел к выводу, что Агафия надо куда-то удалить из столицы для его же блага, но удалить, хотя бы, с пользой для империи. Вот и поручил он эту щекотливую проблему решить своему протосикриту Макарию.

Макарий имел хороший каменный дом на берегу Пропонтиды, совсем недалеко от площади Быка, да и до Босфора довольно близко, где у протосикрита стояло несколько галер для разных там секретных дел и поручений.

Один из молодых экскувиторов, охранявших дом протосикрита, проводил монаха Агафия в триклиний, зал для приёма гостей. Макарий вышел к Агафию, ласково улыбаясь и радушно протягивая к монаху обе руки. На нем была дорогая висконовая туника, поверх которой красовалась, небрежно накинутая на полные плечи, обычная для придворных сановников трабея – белый плащ с пурпурными полосами. Красная, полнокровная физиономия Макария, добавленная толстым подбородком и жесткими рыжими волосами, резко контрастировала с белыми одеждами и сильно смахивала на кабанью. Внешность, как обычно, обманчива и протосикрит императора на самом деле не был каким-то там простодушным и наивным человеком. Несмотря на простую, плебейскую внешность, Макарий был тонким психологом и расчетливым политиком. Хоть в этом-то чиновнике императору повезло. Прежде всего, протосикрит, в силу своей должности, старался не засвечиваться на публике, на пирах и ипподромах не появлялся, а уж о посещениях лупанариев и говорить не приходится. Наоборот, Макарий вел скрытную и скромную жизнь семейного человека, хотя наложницы у него были, но об этом мало кто знал, и, уж тем более никто не знал, насколько богат был этот могущественный, высокопоставленный чиновник империи.

Широким жестом Макарий пригласил Агафия присесть на низкое креслице за такой же низкий столик с ножками, изображающими собачьи лапы. Агафий, прежде, чем сесть перекрестился и трижды поклонился в красный угол, где на божнице стояла прекрасно написанная византийскими мастерами икона Богоматери. Потом окинул быстрым взглядом столик, где заметил всего лишь один кубок, зато рядом красовался серебряный лекиф изумительной работы. Из гладких стенок сосуда рельефно выступала мощная фигура Одиссея при встрече его с Навзикаей на берегу моря. Церковники наверняка осудили бы Макария за язычество, но он их никогда к себе не приглашал, сам же был большим ценителем старины.

Усевшись в такое же креслице напротив Агафия, Макарий налил из лекифа себе в кубок вина и медленно выпил содержимое под осуждающим взглядом монаха. Со стороны можно было бы подумать, что протосикрит издевается над димархом – все-таки Великий пост, тем более что шла страстная неделя перед пасхой. Маленькие глазки Макария сделались масляными. Рыжую бороду и усы чиновник подстригал настолько коротко, что волосы на его краснорожей физиономии больше походили на иголки ежа. И все-таки, несмотря на некоторую слащавость и неприятность лица сановника, улыбка у Макария была просто неотразимой, очень обворожительной, и он это знал, и с успехом пользовался этой улыбкой в дипломатических беседах.

Вот и в этот раз, широко и доброжелательно улыбнувшись Агафию, протосикрит заговорил поначалу как-то издалека, к терявшемуся в догадках монаху:

– Ты уж не зыркай на меня страхолюдно своими буркалами, милый мой Агафий. Я ведь все-таки у себя дома, а публика никогда не увидит мое маленькое грехопадение, да ещё в страстной вторник. Я не даю повода кричать людям из комиции на площади Быка, а особенно черни: «Макарий вор, казнокрад, развратник и пьяница! Распнуть его!» Это тебе все вопили всякую хулу в своё время! Столичный народ не забыл и по сию пору твоё разгульное поведение в прошлом, хотя ты давно уже напялил на себя сутану монаха и прикрыл свою грешную голову камилавкой! Не обижайся, Агафий, но для людей ты давно уже стал притчей во языцех! Базилевс поручил мне сделать из тебя посла и удалить из Константинополя, чтобы чернь забыла о тебе хотя бы на время. Человек ты ученый, тверд в вере Христовой, изучал с прилежанием во Влахернской обители не только богословские книги и Библию, но и трактаты Феофилакта Симокатты; патриарха Никифора; Феофана Исповедника; Прокопия Кесарийского, нашего хрониста; великого Захария Ритора. Мы высоко оцениваем твою ученость, но помни, что тебе крупно повезло: твою разгульную жизнь мог бы прервать топор палача, если бы не вмешательство патриарха, который взял тебя под своё крыло, памятуя о любви Христовой к ближнему. У меня сейчас накоплено немало долговых расписок и свидетельских показаний против нынешнего логофета дрома и его помощников. Осталось только получить санкцию базилевса, и я отдам грешников имперскому палачу и его команде, потому что нужно сначала заботиться о благополучии государства, а уж потом о своём кармане. Рухнет империя, рухнем вместе с ней и все мы, а у кого очи ничего не видят, так зачем они им, пусть уж слепыми просят подаяние на папертях наших церквей. Ещё раз повторяю, что тебе повезло в жизни, Агафий!

«Ишь ты, мягко стелет, да жестко спать!», – подумал про себя Агафий, поглядывая в улыбающееся лицо протосикрита.

– Ты ведь знаешь, Агафий, – продолжал между тем Макарий, – что усилиями наших проповедников на Руси утвердилось торжество православия, но рано радоваться! Живем мы все в бурное время! Папа Иннокентий Ш не выбросил из своей дурной головы мечту прибрать к рукам Русь и обратить русов в лоно католичества. Сейчас набежало особенно много папских миссионеров в Галицкую и Волынскую земли. Венгерский король Андрей П посадил в Галиче своего сына Коломана, женив его на польской королевне Саломее по предложению отца её, короля Лешко Белого. И католические проповедники тут же короновали молодых на царство в Галицкой земле. Знай, Агафий, что в Новгород прибыл Антоний Римлянин, католический священник, папский ставленник и многие новгородские бояре смотрят в сторону Рима, и вовсе не против сменить веру! К этим шатаниям знатных людей на Руси надо ещё добавить значительное число язычников, которые всё ещё привержены древней вере своих пращуров.

Макарий давил на монаха специально, отбросив дипломатические иносказания и полунамеки. Ему важно было, чтобы Агафий проникся собственной ответственностью за интересы Византии в русских княжествах и, особенно на землях Волыни и Галиции, где засилье католиков стало угрожающим. Чтобы дошло до монаха, что не в ссылку его отправляют, а дают возможность реабилитироваться и выполнить особое государственное задание: создать миссию православия в Юго-Западной Руси и по возможности активно влиять на политические процессы в пользу Византии.

– Надеюсь, – гнул и давил на сознание монаха протосикрит, – что ты не забыл, Агафий, как совсем еще недавно бесчинствовали крестоносцы в нашем святом городе! Вместо того, чтобы помочь нашим войскам в противостоянии арабам на восточном фронте, эти проклятые крестоносцы, науськанные папой Урбаном, набросились на нас, словно изголодавшиеся псы. А всё потому, что соблазнились богатством патриаршего города, забыли о своей великой миссии по освобождению гроба Господня. Их не остановили значительные дары базилевса Алексея, а их предводитель Болдуин Фландрский не захотел, или побоялся, воевать против арабского султана Саладина и его полководца Сальмана Ибн-Рабиаха аль Балхи. Кое-как император Михаил Палеолог отвоевал Константинополь и изгнал этих разбойников-крестоносцев со святых земель Византии. И ты знаешь, что вскоре черти принесли под стены нашего города этого идиота, короля викингов Сигурда 1. С ним пришло тогда 6 тысяч воинов на сотне кораблей, и Русь пропустила короля! А ведь викинги – это тебе не крестоносцы, они с детства учатся воевать! С Божьей помощью наш наварх Георгиос Родий пожёг тогда все драккары викингов, а легион доместика Виктора Паламидиса сумел разгромить Сигурда. Викингам тогда пешком пришлось возвращаться домой с боями через земли болгар, венгров, поляков и прибалтийских чухонцев. Мне не дает покоя мысль, Агафий, каким местом думал папа Урбан, посылая сто тысяч детей на кораблях в Палестину! Что могли сделать дети, да они просто стали легкой добычей арабских пиратов, лучшего подарка арабы и не ожидали от этого дурака папы! Христос не погладил бы по головке такого идиота! Римские папы, Агафий, считают нас еретиками, потому что мы якобы молимся на доски-иконы, как язычники, но мы, православные, не смогли бы совершить такое святотатство, как послать сто тысяч детей на верную смерть и в рабство. И коли уж мы, считаемся братьями во Христе, так зачем же папы римские затеяли братоубийственную войну с нами руками крестоносцев? А те и рады стараться пограбить братьев!

– Погоди, Макарий, – вклинился, наконец, в горячую речь протосикрита Агафий. – Ещё семь десятков лет назад русский князь Андрей, прозванный Боголюбским, взял Киев и отдал его на три дня на разграбление своим воинам! Православный совершал насилие над таким же православным! А ведь до того русские князья такого греха на свою душу не брали, считалось, что так можно поступать только с иноземными городами. Боголюбский поступил нечестно, презрев православные каноны, по сути, он свершил то, что сотворили у нас крестоносцы-католики!

– Я скажу тебе, Агафий, так: Киев для князя Андрея Боголюбского в то время виделся ему уже иноземным городом! Он потерял всякое политическое значение для русских земель и не является больше объединяющим центром для русских князей! Мало того, он и экономическое-то значение потерял! Основная торговля переместилась в Галич, потому как шелк, хлопковые ткани мусульманские торговцы, да и наши тож, везут теперь в Европу через него, и учти, что солью снабжает всю Русь, и не только её, именно Галиция. Правда, мы, византийцы, добываем соль из Меотийского озера (Азовское море) и ещё кой-откуда, и не нуждаемся в поставках русского товара….

– Я все понял протосикрит! Базилевс изъявил свою монаршую волю, чтобы я возглавил православную миссию как раз в Галиче и постарался вытеснить приспешников папы Иннокентия из Юго-Западной Руси!

Обворожительная улыбка опять засияла на полнокровном лице Макария. Он удовлетворённо воскликнул:

– Ты всё правильно понял, димарх! Там, в Галиции и на Волыни много мелких удельных князей – все они подвержены шатаниям в вере и жадностью к приобретениям земель соседей, да силенок у них маловато. Игоревичи дерутся с Ольговичами за власть над уделами! Католические короли: венгерский Андрей П и польский Лешко Белый считают Галицию и Волынь своими провинциями, и только православие сдерживает полную оккупацию этих обширных земель! А недавно, как мне донесли, король Лешко Белый в очередной раз поссорился с королём Андреем и отправил послание князю Мстиславу Удалому в Новгород, с приглашением навести порядок в Галиции, потому как зять Мстислава князь Даниил Романович ещё очень молод и в воинском смысле слабоват. Князь Удалой – этот талантливый усмиритель всех удельных князей на Руси наверняка воспользуется приглашением польского короля и явится из Новгорода со своей гвардией, беспощадными викингами, и полетят головы галицких князей и бояр. Тебе нужно сблизиться с этим воинственным князем, завоевать его расположение, но учти, димарх, князь Мстислав, как все русские доместики и архонты, не очень-то твёрд в православии! Для него устроение русских земель важнее вопросов веры! Насколько я понял из донесений наших пастырей, Мстислав спит и видит себя объединителем Руси по примеру своего прадеда, великого князя Владимира Мономаха! Постарайся сыграть на его имперских настроениях, используй энергию боевитого князя во имя торжества Спасителя мира! Для Византии важно пресечь попытки папы Иннокентия оболванить население Юго-Западной Руси в интересах католической церкви!

Тонкий психолог Макарий с удовлетворением заметил, как в глазах монаха вспыхнул и начал разгораться фанатичный огонёк. Агафий решительно поднялся с кресла, как-то торжественно перекрестился на образ Богоматери и задал обычный в таких случаях вопрос:

– Когда ехать, протосикрит?

Макарий, готовясь к долгим уговорам, не ожидал, что димарх так быстро согласится отправиться в столь долгую и опасную командировку. Про себя же отметил ум и энергию монаха. Из внутреннего кармана своей просторной трабеи он вынул два увесистых кожаных кошеля, положил на столик со словами напутствия:

– Пусть, Агафий, при дворе все считают, что базилевс отправил тебя в ссылку – это тебе и нам только на руку! Ты же Великую Пасху встретишь здесь, отмолишься, а на пасхальной неделе, хоть и грех, отправляйся! Время, брат, не ждёт! У патриарха получишь благословение, подберёшь себе пособников из числа монахов Влахернской обители! Выбирай наиболее горластых, ученых, да готовых к диспутам с католическими монахами! Возьмёшь богословские книги, иконы! Патриарх лучше знает, чего тебе там дать, что тебе пригодится на Руси. Пойдёшь на моём дромоне – это военное огненосное судно! Так надо, путь опасный, особенно по Днестру! С тобой пойдут наши купцы, у них свой интерес! Вот тебе деньги на представительские и хозяйственные расходы! В этих кошелях золотые византии, они своим торжественным звоном усладят слух любого архонта на Руси! В Галиче построишь посольский дом! Лучше сразу из камня и на отшибе! Сам знаешь, как часто горят деревянные города на Руси! За два золотых византия тамошние галицкие мастера построят тебе вместительный домище за какие-нибудь полгода, но, возможно, дом тебе и не понадобится.

Макарий встал, шагнул к Агафию, обнял и, отстранившись, перекрестил монаха. Дрогнувшим голосом произнес:

– Все, димарх! С Богом!

Глава 3

БРАТЬЯ, ДУРАКИ И ДОРОГИ

Село Бронницы растянулось вдоль заросшей осокой речки Сож, а та брала своё начало в верстах пяти из болота, за которым располагался ещё один огромный лес, уводивший на север в сторону Бельзского удела. Вокруг Бронниц разлеглись обработанные хозяйственными жителями поля с житом. Домов в селе насчитывалось более полусотни, и оно считалось зажиточным, наверное, по причине того, что избы в нем были срублены из доброго дубового леса. Селяне крыши своих изб накрывали дерном, может, поэтому село ни разу не горело, хотя гореть оно должно было в году раза по два, а то и по три, из-за жадности разных охотников прибрать Бронницы к своим загребущим рукам. А может, потому и не горело сельцо, что от основной дороги оно находилось далеко, верстах в десяти, за болотом и лесом, и не каждому хотелось тащиться в него по каким-то там тропочкам, да через все эти препятствия. Эта основная дорога тянулась из Галича и Стародубовца через Бельз и Луцк во Владимир Волынский и дальше в Червень, Люблин, и уходила в Польшу. Вот и получалось, что галичанам до Бронниц далеко, а удельным властолюбцам с Волыни тоже как-то всё было не до этого сельца, расположенного далеко, на отшибе.

Ещё лет эдак с полсотни назад, кто-то хитромудрый предложил сельчанам проложить окольную дорогу в стороне от основного шляха, да через этот чертов лес, где сидел старый волхв Боко и пугали путника разные привидения с силой нечистой. Вот и ездили бронницкие жители по этой своей, личной дороге в Звенигород, а уж оттуда, кому надо, в Галич или на Волынь через Теребовль, Кременец и Броды. Но хотя Бронницы и находились в стороне, и вроде бы со своей окольной дорогой, про село все равно знали, заинтересованные лица. Спорным было село, так как возникло на границе уделов между Галицией и Волынью. Наведывались иногда к сельчанам то князь Александр из Бельза с двумя десятками гридней, а то кто-нибудь из болоховских князей с гриднями тоже, да все требовали данных податей. А так-как село было спорным, то и, опасаясь мести, охотники эти до чужого добра наезжали наскоком, а, взяв что-либо, торопились поскорей убраться подобру-поздорову.

Жизнь, как известно, самый лучший учитель, а потому сельчане быстро научились хитрить и изворачиваться. Они при этих скоротечных, бандитских наездах, прикидывались нищими, а добро свое успевали спрятать в схроны, гусей, уток загоняли в гущу камыша на старицах речки Сож, скотину вообще угоняли в лес, который был рядом, а там скорей медведя или кабана найдешь, нежели сельский скот. Зато зимой жителей Бронниц никто не беспокоил, потому, как метель заносила снегом все тропочки и дороги – вот тогда и свадьбы играли, да и работы почти никакой.

Начался сенокос, а тут, нежданно-негаданно в Бронницы пришли две сотни ратных людей, по виду и облику своему – варяги. Поставили палатки на лугу возле реки, вели себя мирно. К варягам сельчане привыкли быстро, коли, не обижают. Те же каждое утро занимались игрищами воинскими под грозную музыку волынок, купались в речке. Ребята всё молодые, незлобивые, выговор чудной. За две недели, что уже прожили здесь, помогли сельчанам с сенокосом. Видно было, что кого-то ждут – это вызывало некоторое беспокойство – от военных действий не жди добра. В размеренную жизнь бронницких граждан с приходом иноземцев вошли и ещё некоторые неудобства. Молодые парни, вместо хлопот по хозяйству, которых летом особенно много, пялили глаза на воинские построения варягов, единоборства с оружием и без оного, сшибки с копьями шеренга на шеренгу. Парнишки ничего подобного никогда не видели, и это их очень привлекало. Несмотря на ругань и недовольство глав семейств, они готовы были торчать на поле, где тренировались варяги, хоть целый день. А тут ещё девки по вечерам тянулись к варягам на вечёрки, где опять же, теперь уже весело, наигрывали на своих визгливых инструментах волынщики. Девичьи сердца волновались от зажигательной танцевальной музыки странного оркестра, но, пожалуй, больше бронницких девушек привлекал бравый вид иностранцев, которые обучали девчонок странным северным танцам и песням.

Сельские мужики, косо поглядывая в сторону варяжских палаток, откуда доносилась музыка, пение, взрывы беззаботного хохота молодых людей и девушек, небезосновательно ворчали: «Не забрюхатели бы, дуры наши легковерные! Взращивай, да воспитуй посля иноземное отродье!»

Слух о появлении в селе великого князя Мстислава мигом облетел Бронницы. К избе Степана Объедко потянулись жалобщики. Князь послал жалобщиков ко всем чертям, заявив, что в селе имеется старшина, и, якобы, он пусть и разрешает их споры по дележке сенокосных угодий, и кто кого там обманул. На что селяне резонно возражали, что, мол, этому старшине в обед сто лет, и, что он «не токмо вельми белыми волосьями обросоша, а и даже мохом покрылси, да и ум-от понеже потеряша…». Князя такая характеристика бронницкого старшины только развеселила, но сообщение о грабеже села в прошлом году князем Бельзским его насторожила.