Река Великая

– Пусть бегают. Я к батюшке. Ладану бы мне.

Власий с преувеличенной подозрительностью уставился на него:

– Для ка-акой надобности?

– Лампадку в дом купили, – ответил Геннадий, как научил его майор.

Пошатываясь, Власий пошел обратно в комнату и плюхнулся на колени перед тумбочкой. Вытащил наружу псалтырь, ломаный подсвечник и, наконец, ветхую картонную коробочку из-под печенья.

– На месте, слава тебе Господи!

– Да кому он нужен! – заворчала Ерофеевна.

– Кадило вон стибрили. Уж ни на кого думать не хочу, но не дай Бог, преставится Хомутов старый. Как отпевать буду?

С коробочкой он вернулся в сени.

– Сколько тебе?.. Держи, – не дожидаясь ответа, святой отец засы́пал Геннадию в оттопыренный карман разгрузки чуть ли не половину содержимого картонной ладанницы.

Шкарин не помнил, как оказался в провонявшем рыбой фургоне. Только, как шел к Оксанке за бодягой. Проснулся в машине, после этого ехали еще минут двадцать. На дворе с синим фонарем он почти даванул молодого, у того уже глаза закатывались, но тут усатый подлетел со своим кистенем. Он успел заметить, что на конце цепи была не обычная гирька, а железный шар с шипами.

Во второй раз Шкарин очнулся уже под землей. Параши в камере не было, и под сортир пришлось приспособить дальний от спального места угол. К вони он скоро принюхался. Тепло давал электрический обогреватель. Шнур удлинителя уходил по стене в отверстие в потолке, до которого узник доставал головой.

Были здесь и другие заточенцы, он это чувствовал и некоторых слышал. В первые дни в соседней камере за кирпичной стеной томился какой-то рыбак. К тому времени, как Шкарин попал сюда, тот уже словил белочку: гонял чертей, звал жену Алену, детей, срывался на плач. Он слышал, как потом рыбака уводили.

«Миска!» «Корыто!» «Миска!» «Корыто!» Голос каждый день был не тот, что вчера, но слова – одни и те же. На вопросы, которые задавал Шкарин, снаружи не отвечали. «Корыто! «Миска!» Он подавал ее через узкий проем в двери и получал назад с несколькими разваренными в кашу рыбинами. Таким же способом пополнялся в корыте запас сильно разбавленной теплой бодяги, которая была здесь вместо воды. Рыбу не чистили. Чешуя, кости, вареные кишки, которые приходилось выковыривать наощупь, – после каждого приема пищи куча мусора у входа становилась немного больше.

Алюминиевая кружка в камере – такая же, как была у него на Серёдкинском строгаче, и даже вмятина на том же боку. Он как-то пробовал не пить, но печень после алкоголя требовала жидкости: продержался несколько часов, дольше не смог. Сегодня пойло крепче, человек в камере чувствует это по запаху. Вдобавок к спирту – еще что-то непонятное, травяное. Он вспоминает про «горячего» рыбака за стеной, выливает жидкость обратно в корыто и возвращается на свое место.

Лежа на боку лицом к стене, пленник ковыряет ногтем щербину в цементе между кирпичами до тех пор, пока не забывается тяжелым бредовым сном. Во сне он видит фонтан с прозрачной водой, где плещутся русалки с чешуйчатыми хвостами и огромными грудями.

Звук отпираемого засова будит его. Пленник не открывает глаз и старается дышать ровно, как спящий. Скрипят нерасхоженные петли. Двое подходят к матрасу.

– Поднимайся!

Он долго не мог привыкнуть к свету, глаза слезились. Над ним стоял усатый, который встречал его во дворе, в правой руке он сжимал знакомый кистень. С ним был молодой – с фонарем. Впервые узник смог оглядеть свою загаженную камеру. На вид она оказалась еще меньше, чем на ощупь.

Шкарин послушно встал и повалился обратно на лежак с соломой, изображая пьяного. Полежал. Якобы попробовал еще раз – и снова мягко упал. Его насильно подняли и подмышки поволокли к выходу. Из коридора, куда выходило несколько закрытых дверей, они втроем поднялись в ледяное помещение. На полках стояли ящики с замороженной рыбой.

Через лабиринт стеллажей его вывели на двор, где толклось еще несколько мужиков, все – бородатые, кроме единственного мясистого пацана.

С пленника содрали одежду и запихнули в деревянное корыто с холодной водой. Пухлый пацан взял губку, опустился на колени перед корытом и начал драить ему кожу. Остальные смотрели молча.

Бывший зэк дал закончить очередное издевательство над собой, выбрался из воды с помощью чужих рук и не глядя лягнул в том направлении, где стоял усатый с кистенем. Почувствовал, что не промазал. Его пытались схватить сразу несколько мужиков, но он четко сработал локтями и побежал к частоколу.

Топот. Вопли за спиной. Опередив погоню на долю секунды, он повисает на двухметровом заборе из бревен. Подтягивается. Перебрасывает тело на другую сторону и катится вниз по колючему бурьяну.

Свет фонаря на столбе сюда не доходит. Ночь безлунная. Только по запаху он понимает, что рядом река. По траве и камням ощупью добирается до берега и на четвереньках входит в воду.

Дна уже нет под ногами. Беглец гребет изо всех сил наперерез течению. По черной глади шарят лучи фонарей. Он не видит в темноте летящего камня, но слышит плеск воды. Потом еще один, совсем близко. С третьей попытки невидимому метателю улыбнулась удача. Шкарин не успел почувствовать боли в затылке, но перед тем, как погрузиться в холодную влажную черноту, расслышал над ухом тонкий омерзительный свист.

Его пальцы пахнут ладаном, даже навоз не перебил его. С полным ведром Геннадий выходит из сеней на скрипучее крыльцо. Малек уже перед ним. Ясно, чего хочет, шебутной. Хозяин пса поднимает ведро вровень с грудью, и так несет до теплицы. Всю дорогу пес вертится у ног и просительно виляет хвостом.

В самодельной теплице на фундаменте из просмоленных шпал Мария растягивает граблями навоз по гряде. Геннадий вытряхивает перед ней на землю новое ведро. Малек тут как тут.

– Тьфу! Навозник! – В сердцах жена машет граблями вслед довольному псу, который с полным ртом коровьего навоза вперемежку с дождевыми червями несется к открытой двери. – Ген! В последний раз червяки у тебя в подвале зимуют! Чем хлев хуже? Тепло!

Геннадий собрался было сказать жене про температурный режим, но вовремя одумался и не полез на рожон.

– Прилуцкий, что ли, заходил? – вместо этого спросил он. – Малек лаял.

– Невзор из Ящеров. Куриного навоза взял.

– Для привады?

– Для мази. Говорит, лишайного кота подобрал.

– И что, от лишая навоз поможет?

– Бог его знает. Валерку Христовича вон травяным чаем от пьянства вылечил.

– Андрюха говорит: пошел вчера к Валерке блесен занять, а он прямо в сенях на половике дрыхнет. Так и не добудился.

– Ирка не хвастала, – удивилась Мария.

– Что, Андрюха врать будет?

– Ну всё равно, считай, зиму продержался. Никогда не было, чтоб не пил столько. Ирка его и к наркологу, и к священнику водила.

– К священнику? К какому?

– Он прямо в клинике какой-то платной в Пскове принимает. Шесть тысяч за прием. Через два дня, как съездили к нему, Валерка еще сильнее запил. В позатом, что ли, году было.

Мария с усталым видом прислонилась спиной к раме. Геннадий взял у нее грабли из рук и сам взялся за работу. Под вечер солнечного дня в теплице, даже с открытыми окном и дверью, стояла духота. Пот тонкими струйками стекал по спине: ощущение, будто какие-то гусеницы забрались и ползают под рубахой.

Когда Машка попросила его помочь в парнике, они с Матюхой как раз собирались пойти проверить сеть на ночь. Сын вызвался идти один, но без взрослых к Великой его не пускали. Он расплакался. Мать с бабкой стали на него ругаться и довели почти до истерики. В конце концов не выдержала Дашка, бросила свою математику и потащила брата к реке с таким грозным лицом, как будто задумала утопить.

Сейчас на огороде раздались голоса вернувшихся с Великой детей. Первым в парник ввалился Матвей. На входе он зацепился ногой о шпалину и чудом не расквасил нос.

– Папа! Папа! Там дядя!

– Какой дядя? Где?

Малыш задыхался от волнения:

– Голый! В сети!

– Утопленник, – объяснила Даша, которая следом за братом перешагнула высокий порог. Лицо у дочери под веснушками было бледное-бледное.

По дороге к дому Матюха успел сообщить о происшествии Никитке, а он, ясно, побежал делиться новостью с бабушкой. Как раз за самогоном зашел Валерка Христович, за ним – Андрюха Евстафьев, и к тому времени, как Геннадий с супругой – детям в этот раз было велено остаться дома – добрались до реки, на берегу собралась половина деревни. Сеть с бледным утопленником огромного размера уже вытащили на траву.

Андрей Евстафьев с сигаретой в зубах сидел на корточках под ивой на берегу, в отдалении от остальных. Листья над его головой мелко трепетали от речного ветра. При виде зятя он вяло махнул ему рукой.

– В город в полицию, наверное, позвонить надо? – Геннадий нащупал мобильник в кармане разгрузки, но тут навстречу из толпы выступил майор Борис Прилуцкий в оранжевой ветровке.

– Позвонил уже, – сообщил он.

Вот и привадил ладаном! Геннадий сунул телефон обратно в карман и отвернулся к реке, чтоб не глядеть на белого мертвеца. На волнах играли янтарные блики.

Старушки в своем кругу обсуждали чрезвычайное происшествие:

– Кто в такую погоду купаться полезет? Ночью еще на той неделе заморозки были.

– Пьяный и в прорубь полезет, их всегда к воде тянет.

– Этот еще и без трусов.

– Да будто все в трусах купаются! Мишка мой покойный, как из бани, выскочит, бывало, – бегом к уткам в мочило, – начала вспоминать самогонщица Валентина Ерофеевна. – Сам красный как свекла, от задницы пар идет. Я ему сколько раз говорила: матери-то хоть моей постыдись, голышом по двору бегать.

– Ой, Мишка твой, ой, – Горбунова, старейшая в компании, дважды перекрестилась со стыдливым выражением на лице: первый раз в начале фразы, второй – в конце.

– А может, убили его, и мертвого в реку сбросили?

– А голый за что?

Вместе с женщинами на берегу стоял Максим Пахомыч Дубенко, круглый и ладный, похожий на Деда Мороза розоволицый старичок с такого же цвета лысиной на голове. Он произнес рассудительным тоном:

– Раздели, вот и голый.

– Да что тут гадать! Из Ящеров его принесло! – тут же вставила Зинаида Михайловна, его супруга, и с этими словами обернулась к травянистому склону.

К реке спускался батюшка Власий. Из запоя он так и не вышел – это прихожане могли понять еще издали по его походке. Медленно и с великим трудом он сошел вниз и обвел осоловелыми глазами собравшийся люд:

– Откуда приплыл?!

Сначала вопроса не поняли. Потом Геннадий указал в направлении против течения.

– Ты, ловец человеков, ступай домой! А мертвые пусть сами хоронят своих мертвецов! – молвил святой отец с тем гонором, какой, бывало, просыпался в нем во хмелю, и ткнул перстом Геннадию в грудь. Тот отступил на шаг, почти в воду.

Ногой в летней туфле отец Власий попытался столкнуть утопленника вместе с сетью в реку, но не рассчитал своего движения, споткнулся о труп и сам оказался в воде. Геннадию с Прилуцким пришлось лезть за ним.

Спустя минуту Власий в мокрой рясе сидел на траве и смотрел на мелкие волны. Купание, кажется, пошло ему на пользу. Когда на берегу оказались двое оперуполномоченных из Псковского уголовного розыска, он поздоровался с ними уже своим обычным трезвым голосом.

Полицейские были те же, что в январе приезжали к ним в Малые Уды искать Юрку Семенова. Лысый майор после приветствия еще раз с любопытством поглядел на мокрого священника, но не стал задавать ему вопросов.

Вдвоем с молодым напарником они перевернули труп на спину.

– Шкарин, – сказал лейтенант с бородкой.

Майор кивнул:

– Похож.

Лицо покойника как вуаль покрывала рыбацкая сеть, глаза незряче глядели в вечернее небо над рекой. Не потрудившись опустить мертвые веки, майор, сидя на корточках, просунул руку в сеть и провел пальцами по начавшим высыхать волосам.

– Что там, Артем Игоревич?

– Рана. Тупой предмет.

Со стороны деревни донесся красивый звонкий крик петуха и словно послужил сигналом для Андрея Евстафьева, который покинул свое убежище под ивой и направился к полицейским. Только теперь Геннадий увидел, что шурин пьян.

– Из Ящеров он приплыл. Каждое новолуние у них обряд, людей в жертву приносят. Зимой я сам к ним на пристань лазал!

– Вы видели убийство? – лысый майор поднялся с корточек и уставился на рыбака.

– Не видел, и что? – Андрей возбужденно задышал сивухой на оперов. – Они ящерицам живых людей скармливают.

– Каким еще ящерицам?

– Черным. Вот таким, – чтобы показать длину, Андрей рубанул ладонью себе по плечу.

– Не слушайте его, Господи, пьяный он! – шумно влезла в разговор Мария и обернулась к брату: – Коли скармливают, что ж этот целехонький?! – с этими словами она взяла Андрея за плечи и повела его, упирающегося, прочь по берегу.

По своему нахождению скверик под окном кабинета Копьева и Сабанеева получил в народе название «Милицейский». В середине живой композиции из елок, туй и можжевельников со второго этажа почти незаметен приземистый, кладбищенского роста, памятник сотрудникам органов, погибшим при исполнении в мирное и военное время. Сквер примыкает к Октябрьскому проспекту. Оттуда через открытую фрамугу ветер доносит в помещение голоса прохожих и шум автомобилей.

Дождавшись у окна, пока закипит чайник на старинном советском сейфе, лейтенант Иван Сабанеев заваривает себе кофе и с кружкой возвращается за свой стол. Через узкий проход напротив от него старший оперуполномоченный Копьев поглядывает то на клавиатуру, то в монитор и набирает двумя пальцами протокол по ночному угону черного «Ниссана» с улицы Юбилейной.

Когда приоткрылась дверь, Копьев обернулся и не глядя прихлопнул на столе стопку бумаг, которую сквозняк собрался было сдуть на пол. В проеме показалось усатое лицо начальника угро подполковника Сверчкова.

– По Шкарину биохимия пришла? – спросил он.

– Подтвердили механическую асфиксию в результате утопления. В крови – ноль-восемь промилле, – ответил Копьев. – Длительная алкогольная интоксикация. Похоже, что в последние недели пил не просыхая.

– Травмы? Гематомы?

– Сознание потерял от удара тупым предметом по голове, мы так и думали сразу. Еще на затылке – зарубцевавшийся шрам: ране – месяц, примерно.

– Приложился, наверное, где-то по пьяни

– Скорее всего, – согласился с начальником Копьев. – Может, еще дома успел. Или драка.

– По диете ничего подозрительного?

– В желудке – рыба. Вареная. Признаков алкогольного кетоацидоза нет. Нормальный рацион.

– Ясно. Полез в воду. Пьяный. Ударился головой о камень. Утонул. – Когда Сверчков заговорил, стал виден верхний ряд его зубов, зубы были стальные. Собственные он потерял то ли в Чечне, еще в первую кампанию, то ли при каком-то жестком задержании в конце 90-х. Первую версию Сабанеев слышал от коллеги-девушки из соседнего кабинета, вторую – от Копьева.

С кружкой горячего кофе в руке лейтенант высунулся из-за своего монитора:

– А фургон?

– Что фургон, Вань? В Шабанах – единственный мост между Псковом и Островом. Движение – и днем, и ночью. Кто-то мимо проезжал, Шкарин его тормознул, попросил подвезти. Ты считаешь, нам надо выяснять, с кем он там бухал перед смертью? Лучше скажи, что у вас с Яхонтовым.

По трупу, найденному в лесу накануне, за Ивана отчитался майор Копьев:

– От криминалистов ждем заключение. Пока предположительно без следов насильственной смерти.

– Хорошо. После обеда зайди ко мне, Артем. Обэповцы о чем-то пообщаться хотят.

Старший оперуполномоченный послушно кивнул. Уже через секунду из коридора раздался быстро затихающий звук сверчковских шагов.

V. Май

Пока в Пасху стояли перед церковью, Прилуцкая снова пристала к ней с «Верочкой»: съезди да съезди, хуже не будет. Алена уже не особо отнекивалась: как раз на днях ей пост попался «ВКонтакте»: подопечным детям они раздавали канцтовары: ручки, тетрадки и всё остальное. А ей в этом году вместо одного троих в школу собирать – еще когда пост увидела, об этом подумала. Единственное, что решила с Власием сначала посоветоваться: все-таки фонд – православный, а он – священник. Ждала долго, пока он из запоя выйдет, не дождалась и пошла так. В четверг Генка Парамонов утопленника выловил, а она у Власия накануне была: в среду.

Деревенский настоятель у себя в комнате сидел пьяный в одних трусах на диване с какой-то старой книгой. Когда она спросила про «Верочку», тот ответил, что не особо, что сказать о них может, и знает не много боле, чем она сама из интернета, а то и мене, но, мол, у всех у этих Христа ради благодетелей завет один: на, Боже, что нам негоже. Еще добавил, что к каждой распашонке сраной по десять моралей приложат – так прямо и сказал: зараз всех рассудил. По пути от него Алена встретила Андрюху Евстафьева и передала ему весь разговор. Тот – в ответ: «Забей». Предложил на машине ее прямо до храма на Новом Завеличье довезти, где у «Верочки» офис, но она подумала: лучше будет, если сама поедет – на автобусе. Майских решила дождаться, чтобы Пашка с мелкими побыл. А то вдруг спросят, с кем детей оставила: чтоб не врать.

Власий, когда они с Аленой говорили, еще про священство нынешнее завел: что не такое оно, как прежде, особенно в городе: один – вор, другой – блудник, третий – пьяница. Сам-то, можно подумать… И попом даже не назовешь – так, попик деревенский. Бороденка в три волосины, и мало того, что ростом Бог обидел, еще и ходит вечно как собака сутулая, хоть грешно так про святого отца думать, да еще в церкви, Господи помилуй!

Директор «Верочки» отец Александр сразу Алене понравился: крупный, но не полный, на лицо не то, что какой киноактер, но приятный, говорит ладно, и голос такой густой, бархатный прямо. На вид лет сорок пять, или, может, и весь полтинник, а моложе Власия выглядит за то, что не пьет каждый Божий день.

В офисе фонда Алена сначала встретила монашка в черной рясе, Александрова помощника. Она видела его до этого на фотографиях: росту крохотного, но в жизни оказался еще меньше: лилипутик с вершком. Он сидел за монитором, старым и огромным, как телевизор у них в избе. Ящик для наличных на стене не сказать, что был набит купюрами, но зато в пакетах на полу за спиной маленького монаха было сложено немало добра. Больше – детские вещи и игрушки, но еще и макароны она разглядела, и краешек упаковки то ли конфет, то ли печенья.

Она постояла немного и обратилась к нему. Помощник сказал, что во храме святой отец. Алена вошла внутрь, увидала Александра беседующим с прихожанами и подходить не стала, остановилась в сторонке.

Только как следом за ним вернулась в притвор, опомнилась, что в церковь явилась в джинсах. В Малых Удах у них Власий не придирался к одежде, но и отец Александр, слава тебе Господи, ничего не сказал. Даже, вроде бы, мужской интерес проявил. Когда его взгляд случайно упал в Аленино декольте, молодая женщина торопливо застегнула верхнюю пуговицу белой блузки с кружевом.

– Вдова я. Но у меня ситуация юридически непростая, – начала объяснять она. – Муж числится пропавшим без вести, то есть не признан погибшим, но в розыск с Нового года объявлен… Трое детей, – добавила она невпопад. – А чтоб от государства была пенсия, пять лет надо ждать, пока официально умершим признают. Надбавку в собесе назначили, но там копейки.

– Пропал при каких обстоятельствах твой супруг? Не ссорились? Может, раньше времени хоронишь его?

– Ссорились, но не сильно, – честно признается Алена. – Про староверов из Ящеров слыхали?

– Что за Ящеры? Деревня?

– На Великой, километра на три-четыре по течению выше от Выбут. Сначала по большаку – наши Малые Уды, потом они. Выбуты знаете, наверно?

– Естественным образом, – молвит святой отец.

– Ну вот, а они – выше. «Газель» у них белая, на ней они мужиков собирают по ночам: пьяных, или так.

– И для какой цели этим староверам пьяные мужики нужны?

– Обряд свой старинный справляют, кровавое причастие называется.

Монашек до сих пор одним пальцем, как птичка клювиком, тюкал по клавишам, но теперь бросил печатать и молча косит на нее любопытный взгляд из-за монитора.

– Какое причастие?

– Кровавое. Так рассказывают.

– Впервые слышу. Об иудеях подобное говорили, еще до революции, да и то – навет.

– Мы с Юркой моим в Новый год поругались. Ночью. Он из дому вышел – и с концами. Следы – до перекрестка. Там его и подобрали. Полицейские нашли следы шин от «Газели»: ее Богуслав, ихнего старейшины сын, водит, а до него водил сам старейшина, Святовит.

– Как? Святовит?

– Святовит Михалапович. Родич – фамилия. Они с нашим участковым вась-вась: в одном классе в Тямшанской школе учились. Зато и не делают им ничего. Творят что хотят. Деньги водятся: кому хочешь взятку дадут. Живут одной рыбной ловлей: дома богатые, асфальт к себе в деревню проложили, фонари, освещение как в городе, а старики даже на пенсию не подают.

– Не слыхал, чтоб наша Великая кого так кормила щедро.

– Говорят, будто со всей реки им рыбу в сети сгоняют ящерицы. Зато, мол, другим рыбакам ничего и не достается.

– Какие ящерицы? – окончательно растерялся святой отец.

– Какие-то. Говорят так. Что у них в деревне ящерицы живут, а они им заживо людей скармливают. Это и есть кровавое причастие.

Не успела Алена сказать об этом, и уже пожалела. И про «Газель»-то не надо было говорить, раз он сам не слыхал. Теперь подумает директор, что дура с глухой деревни явилась милостыню клянчить и небылицы сочиняет напропалую.

Он продолжал допытываться:

– Кто говорит?

– В деревне. Сама не помню уже, от кого в первый раз услышала. Но вот нашему покойному Козакову его дед рассказывал: видел в камышах на островке громадную дохлую ящерицу. Еще при Сталине. Ни телефонов, ни фотоаппаратов-то не было тогда. Он поплыл обратно, мужиков позвал поглядеть. Когда вернулись на лодках, трупа уже не было: то ли рекой унесло, то ли еще куда делся. Но вонь стояла такая, что все почуяли, кто на остров приплыл. И Андрюха Евстафьев, Юрки моего напарник по рыбалке, тоже про вонь говорил.

– И он ящериц видел?

– Он не видел. Но еще в январе в новолуние полез к ним Юрку искать и на самую службу попал, или как ее назвать. Спрятался рядом с большой доминой на берегу, где они молятся. Слов не расслышал через бревна, но точно, говорит, не по-православному молятся, и скорее не молитва это даже, а заклинание. Под гусли ее пели. Собрался в прокуратуру на них заявление подавать, да я его отговорила. Не будет толку.

– Верно отговорила, Елена, – похвалил святой отец. – Про что он писать собрался? Про то, что молятся соседи не по канону? Так ведь не при царском режиме, слава Богу, живем. Кладбище у них тоже, наверное, отдельное?

– На юге области где-то около Невеля. Но это по их словам. А раз дед Федор Ларин, царство ему небесное, видел, как ночью они возле островка нашего, который на излучине и где Козаков дохлую ящерицу видел, большой мешок в воду бросали. А на следующий день узнали, что бывший старейшина ихний Михалап помер. Об утопленниках, кстати, – вспомнила Алена, – на той неделе принесло из Ящеров одного с пробитым черепом. Сбежать, видно, от них пытался. Полицейские приезжали и сказали, что месяц он у них в уголовном розыске числился. А тут здрасте, выплыл целехонький, и рыбами не объеден.

– Ваши Малые Уды к какому приходу относятся?

– В каком смысле? – не поняла Алена.

– В церковь в какую деревню ходите?

– У нас свой храм, святого Дионисия.

Директор «Верочки» отчего-то нахмурился:

– И что настоятель про ваших чудны́х соседей говорит?

– Мол, что христиане они такие же, как и мы, только обряд другой: без священников да без икон, и Господу не в храме, а в своих домах молятся. Про домину на берегу сказал, когда его спрашивали, что там староверы снасти хранят. Но Андрюха-то своими ушами молитву оттуда слышал.

– Сама крещеная?

– А как же. Елена в крещении.

Александр указал на место перед компьютером:

– Садись, голубушка, к брату Нектарию, он у нас за делопроизводство отвечает.

Алена послушно уселась. Еще с минуту директор фонда постоял за ее спиной и после этого направился в храм, на лице у него застыло сосредоточенное выражение.

Названный Нектарий улыбнулся, показав мелкие редкие зубы. Голос у него был под стать росточку: почти детский, но с приятной хрипотцой:

– Документы понадобятся по вам и по деткам.

Алена полезла в сумку за прозрачной папочкой, с которой в последней раз ездила в собес.

В притворе напротив «Верочкиного» офиса работала церковная лавка. Пока Нектарий перепечатывал в компьютер, что нужно, с ее паспорта, и потом с детских свидетельств о рождении, Алена от скуки подглядывала за продавщицей. В косыночке, возраста непонятно какого, улыбается сама себе по-блажному. Она даже про себя попеняла на начальника, который доверил эдакой дурочке работать с деньгами. Но когда одетая по-городскому старушка подошла подать две пометки за упокой и купить свечу, Алена забрала свои мысли обратно: сдачу с красной пятисотенной «дурочка» сосчитала гораздо быстрей, чем делала это Надька Прилуцкая у них в деревенском ларьке, и вдобавок еще какой-то образок уговорила бабку купить – за двести рублей, если она правильно расслышала.