Река Великая

Максим Николаев

Река Великая

Родителям

В сюжете фигурируют силовые структуры и органы власти РФ, реально существующие образовательные и церковные учреждения, объекты псковского культурного наследия, но все персонажи и события вымышлены. Совпадения случайны и маловероятны.

Того же лета изыдоша коркодили лютии зверии из реки и путь затвориша; людей много поядоша. И ужасошася людие и молиша бога по всей земли.

Псковская вторая летопись, год 1582

Усопшие деды и пращуры,

Вы солнце любили, как шкуру лосиную оводы.

На прадедов падали мордами ящеры

И рвали и ели их

(новые к солнцу служения доводы).

Велимир Хлебников

Книга первая. Деревня

I. Январь

Морозный рисунок из кривых линий и неправильных ромбов на стекле у Парамоновых больше напоминает произведение художника-абстракциониста, чем пейзаж зимнего леса или фантастического цветочного сада, с которыми принято сравнивать этот жанр природной живописи. По стеклянному холсту бегут разноцветные огоньки. Красный. Желтый. Зеленый. Синий. Оранжевый. Голубой. Фиолетовый. В следующую секунду лампочки загораются сразу семью цветами радуги, и в избе, которую, кроме гирлянды, освещает только мерцающий на тумбочке телевизор, становится почти светло.

Показывают новогодний концерт. Елка на сцене – огромная. У Парамоновых в избе поменьше, но тоже ничего: с мишурой, с огоньками, и игрушек больше, чем у них там в телевизоре. Правда, осыпаться начала помаленьку, но зато натуральная, а не пластмассовая, и лесом пахнет.

Бабушка смотрит телевизор с печи. Когда включают рекламу, она поворачивает лицо к внуку:

– Ну что, Матюш, добрый подарок Дед Мороз принес?

– Добрый, – важно отвечает Матвей.

То подбоченясь, то покрутясь, анфас и в профиль, он любуется перед трельяжем новым жилетом. До сих пор у него был жилет надувной и без карманов, так что и не положить ничего. А в новом – карманов больше, чем до скольки он быстро считать умеет, и цвет не оранжевый, а маскировочный хаки, чтобы не пугать рыбу.

Бабушке Дед Мороз подарил новые тапки, маме – платок, Дашке – джинсы, как она заказывала, и даже размер угадал. Только папе ничего не досталось: до ветру ему некстати приспичило, а когда вернулся, то волшебного гостя уже и след простыл. Он расстроился, а бабушка, мама и Дашка стали над ним потешаться. Один Матвей не бессердечный в семье: от жалости к отцу даже всплакнул чутка. Пока вчетвером его утешали, пропустили куранты. Уже в первом часу мама с бабушкой за Новый год шампанское пили, и Дашка вместе с ними пила в этот раз. Быстро дети растут.

Как только папа проснулся, Матвей стал его уговаривать на рыбалку, но только к вечеру уговорил. День впустую прошел. На улице делать нечего: Никитос болеет, снег не лепится, и дома не лучше: по телевизору – ни одного мультика, одни концерты. Тот, который шел, сейчас как раз закончился, и снова началась реклама, а после рекламы – фильм «Ирония Судьбы». Матвей уже два раза его смотрел, а бабушка – раз сто.

С холодом отворилась дверь из сеней. Мама вошла в избу и поставила на пол два полных ведра молока.

– Ма-ам.

Она обернулась на сына, который на родительской кровати лущил конфеты из новогоднего подарка, но ничего не сказала ему и шагнула к печи.

– Юрка Семенов пропал!

– Как?!

– Алена заходила, у самой фонарь под глазом. Поругались, мол, в Новый год. Он ушел, телефон не отвечает. Вместе с Андрюхой сейчас по следам прошли до перекрестка в Выбутах. Дальше, говорит, следов нет. Или, може, машины заездили.

Бабушка уселась на печке, свесив ноги:

– Кто там в праздники ездит?! И снега вон не было.

– Да кто хошь. Може, и найдется еще. Слава Богу, что река замерзши.

– Жди, Маш! Найдется! Куда вон Димка, Евдокимовых сын, делся?

– Да Бог знает, Елизавета Ивановна, куда всех пьяных несет.

– Нинка говорит: трезвый был, по телефону с ним говорила, со смены шел.

– Да мало ль, что она говорит.

– Богуслав вон ихний, из Ящеров, сколько мимо проезжает, только притормозит – никогда не поздоровается. Даже головой не кивнет.

– Зато Любавка его всегда здоровается, когда мимо идет.

– Да пусть хоть обздоровается! С детства их, староверов, боюсь. Не дай Бог!

Из открытого люка в полу показалась рыжая отцовская макушка. Мать Матвея обернулась:

– Семенов Юрка в Новый год без вести пропал, говорю.

– В полицию заявляли? – спросил отец.

– К Дим Санычу в Тямшу собираются.

– Ветер какой там?

Мать сверху вниз непонимающе уставилась на него:

– Где?! В Тямше?!

– На дворе.

– Не знаю. Нормальный!

Отец поднялся на одну ступень выше по подвальной лестнице:

– Матюх, ложку подай-ка.

– Ген, тебе специально совок куплен! – завозмущалась бабушка на печи. – Сколько говорить, чтоб посуды с кухни не брал?!

– У совка края острые.

– А ложки в рот берем!

Не дожидаясь, чем кончится взрослый спор, Матвей спрыгнул с кровати, бегом бросился на кухню и вернулся с алюминиевой ложкой. Отец снова скрылся в подвале.

К тому времени, как тот выбрался наверх с жестянкой с червями, сын уже успел сходить в сени и стоял в избе в расстегнутой шубейке и в валенках. Мать заставила его надеть рукавицы, помогла застегнуть тугие пуговицы на шубе, обмотала шею шарфом, а на голову нахлобучила меховую ушанку и завязала завязки под подбородком.

Во двор с крыльца Матвей спустился вперед отца, стащил рукавицу, послюнил палец и выставил вверх. Кожу обожгло морозом.

– Ветер северный.

– Для окуня то, что надо, – сказал отец.

Из будки с заикающимся и каким-то придурковатым лаем им наперерез вывалился пес черно-коричневой масти. Внешне он немного напоминал немецкую овчарку, но размером был почти вполовину меньше. Пес встал в рост, обнял лапами Матвея и пытался лизнуть в лицо.

– Привет-привет, Малек, – мальчишка задрал над головой короткую зимнюю удочку из пенопласта, чтобы защитить ее от собачьих зубов, и свободной рукой потрепал уши дворняги.

Из другой конуры высунулась еще одна морда: заметно толще Мальковой, когда-то бывшая песочной масти, а теперь седая.

– Боцман, пока! – Матвей помахал морде ладошкой и напялил обратно рукавицу.

Вдоль тропинки торчат из сугроба голые кусты смороды и крыжовника. Грядок под снегом не видно. За огородом – баня, парники, курятник и хлев, где засыпают, а может быть, уже заснули Пеструшка, и Тучка, и Тучкин теленок, которому пока не придумали имя.

Мальку охота проветриться перед сном. Отец отгоняет взбаламученного пса от калитки и пускает сына вперед. Сам протискивается следом с рыболовным ящиком на боку.

По улице впереди – черный заброшенный дом стариков Козаковых. За ним горит синим светом окошко избы, где раньше жили другие Матвеевы бабушка с дедушкой, потом мама с маленьким дядей Андреем, потом дядя Андрей с женой, а теперь живет дядя Андрей – совсем один. Пропавший дядя Юра Семенов – его напарник по рыбалке. Избы Семеновых отсюда не видать, да и не надо. С тех пор, как Семеновы завели коз, двойняшки взяли за моду швыряться в Матвея катышками, и тот старался мимо без нужды не ходить. Вдобавок еще дразнили его за то, что рыжий и толстый, хотя он не толстый, а только полный, а то, что рыжий, так это наследственность. Мелкие оба, еще и в школу не ходят, а нисколько его не боятся. Наверное, плачут теперь. И Пашка, их старший брат, тоже. Хотя он и не плачет, может: совсем большой, с Дашкой в одном классе учится.

– Па-ап, а дядю Юру, что, староверы украли?

Отец на ходу оборачивается к сыну:

– Бог его знает, может, и украли.

Над Малыми Удами висит молочный серп луны, сахарной крупой по небосводу рассыпаны звезды. Две пары валенок, большие и маленькие, тихо хрустят по снегу.

– Па-ап, а Ящеры за что так называются? Там правда, что ли, ящерицы живут?

Отец пожимает плечом, на котором висит рыболовный ящик:

– Да Бог их знает.

Избивал супруг Алену, или нет? Бил, конечно. Но не избивал, нельзя так сказать. Вот отец ее, царство небесное, мать избивал. Пока совхоз не закрыли, еще ничего, а, как работы не стало, будто гад какой вселился в него. Сколько раз они с мамкой у Дубенков прятались! Коли не Максим Пахомыч, еще неизвестно, что б с ними было. Когда отца со льда, по пьянке замерзшего, принесли, они с матерью только перекрестились, хоть и грешно так думать про покойника, тем более про родителя, Господи прости!

Юрка – тот другой был. Перед детьми ремнем помахать горазд был, когда разбалуются, но чтоб ударить – упаси Боже! А ее саму если стукнет, то только по пьянке, и тут же прощения ползет просить, коленки целует. Нежный был. Был. Чуяло Аленино сердечко, что не увидит она его больше живым, да и мертвым навряд ли.

– Это не от него? – Полицейский указал на синяк, который от слёз на морозе из фиолетового превратился в ярко-сиреневый.

– На кухне споткнулась, пока холодец варила.

– Холодец?

По лицам было понятно, что ей не верят. Да и холодца-то, конечно, никакого не было. Хотя нет, был, конечно, свиную рульку ездила для него в город покупала. Но это здесь не при чем. За стол она небитая садилась. Выпили за старый год по рюмочке, потом по другой, по третьей. Тут Юрка и завел этот разговор про машину: «БМВ» двадцатилетнюю насмотрел на «Авито», на ходу, мол. Да хоть на двух ходах! У них за душой – ни копейки. А он говорит, в долг соберем и до конца года рассчитаемся. Про хозяйство свое стал заливать. Всегда так, как выпьет: сразу фермером-миллионером себя представлял, хоть сам за всё время, что коз держат, два раза молоко в город свозил, и оба раза без толку: жаловался, что в Пскове – одни нищеброды, зато и не берут. Они здесь в деревне, можно подумать, дюже богатые!

Еще не придумал, что с козами делать, а уже новый прожект у него созрел: африканских страусов на яйца и на мясо разводить, еще и сельхозсубсидию на них собрался выбить. Мол, диетическое и то, и другое: в городе бабы с руками расхватают. Как Алена страусов этих на огороде у себя представила, ее смех разобрал, пьяненькую. Юрка тут и взбесился.

Пашка психанул, к себе пошел. Двойняшки уже спать уложены были, проснулись, расплакались. А Юрка, как увидал, что натворил, полез прощения просить. Тут уж и она волю рукам дала, всю рожу ему ногтями спустила. Напоследок он хлопнул дверью, только вышло тихо: дверь разбухла в зиму, закрывалась с трудом. Сказал Юрка Алене, куда идет? Да, сказал, когда она спросила. Ровно два слова. Стыдно было повторить эти слова полицейским.

Андрюха Евстафьев, Юркин напарник по рыбалке, Новый год отмечал у жены в городе. Когда из Пскова он вернулся в Малые Уды, то они с Аленой сначала сами вдвоем пошли на поиски, а потом поехали вместе в Тямшу к Дим Санычу, к участковому. Дим Саныч был сама любезность, но заявления брать не захотел. Спросили, почему. Участковый ответил: сам, мол, найдется. Это Алену не устроило. Андрюха был еще, что называется, с запахом, и заново в Псков, тем более в полицию, ехать боялся. Но она уломала. Как Алена и говорила ему сразу, в главном управлении на Октябрьском проспекте никто его нюхать не стал. Заявление о Юркиной пропаже приняли без вопросов.

Сегодня полицейские приехали – они еще пообедать не успели: Алена только достала погреться салат из холодильника, с Нового года до сих пор оставалось: оливье и бутерброды с сыром да колбасой сырокопченой; шубу вчера доели, хоть в горло не лезло ни ей, ни детям. Пес залаял. Она выглянула в окно и увидела машину. Серая «Лада» подкатила к их забору и остановилась у калитки. На ее глазах первым из машины вышел хмурый лысый майор лет сорока пяти, а следом за ним – юноша-лейтенант. Обоих она видела вчера, когда ездили подавать заявление. Лейтенант ей еще тогда понравился: вежливый, лицо – приятное, интеллигентное. Одет он сейчас был в клетчатое пальто, на шее – белоснежный шарф. Будто не полицейский, а какой столичный студент. Слегка портили его только усики с бородкой: за что-то их сейчас взяла за моду носить молодежь.

Несколько часов они опрашивали соседей в Малых Удах, и теперь вместе с Аленой пошли в Выбуты к перекрестку. Не так давно на холмике возле развилки поставили памятный камень: «Величаем тебя блаженная и равноапостольная княгиня Ольга и чтим святую память твою идолы поправшию и многия люди российския святым крещением просветившую». Жилых домов на малой, так сказать, княгининой родине давно не осталось – только старинный погост деревенский, где Аленины родители лежат, да и половина деревни. Из зданий, если кладбищенские хозпостройки в счет не брать, – одна старинная церковь. К ней прилепилась колоколенка: маленькая и низенькая по городским меркам, всего в два пролета, под два колокола то есть.

Второй день погода стояла ясная. Следы не замело, они только подтаяли на солнце и стали мельче. Больше, чем обувь, лейтенанта с бородкой заинтересовали отпечатки протектора на снегу.

– Грузовик, – объявил он, поднявшись с корточек.

– А я и сказала еще вчера Дим Санычу, – взволнованным голосом подхватила Алена. – Вы в Бабаево, или еще куда доедьте! Про белый рефрижератор все знают, «Газель» ихнюю. Что старообрядцы эти, или как их назвать, на ней по ночам людей собирают. Для обрядов своих.

– А какие у старообрядцев обряды? – спросил молодой лейтенант.

– Старые, – без выражения подсказал лысый майор в кепке с длинным козырьком.

Алена открыла рот, чтоб ответить грубостью, но сдержалась в последний момент. Молодой спросил:

– Врагов у вашего супруга нет? Руководство завода, может быть, угрожало?

– Да на кой он им сдался, Господи!

Про уголовное дело она не сказала полицейским ни слова, но оказалось, что они сами в курсе – Алена не сильно и удивилась, честно сказать: базы-то есть у них на компьютерах по всем делам. Время тогда было тяжелое, она сидела в декрете с двойняшками, а Юрку с завода поперли, на котором он полжизни отпахал. На другой устроился, платили там гроши, но зато на проходной охранник сговорчивый был. Юрка с ним и сговорился. Вынес то ли блоки какие, то ли еще что. Это Юрка в технике разбирался, а Алена – ни бум-бум. На медь разобрал это, то, что вынес, и продал.

Денег с него заводские директора дюже не требовали, понимали, что не с чего отдавать, но места в цеху Юрка лишился. Скоро со съемной их семейство выставили за неуплату. Пришлось ехать в деревню к Алениной матери. Только благодаря ее пенсии они не померли в первую зиму с голоду. Потом Юрка пристроился рыбачить к Андрюхе Евстафьеву, а на детей повысили пособие. Когда матери не стало, они уже кое-как встали на ноги.

Лысый в кепке спросил о нынешнем Юркином месте работы. Алена ответила, что муж не работал в последние несколько лет. Про рыбу, которую тот вместе с Андрюхой продавал без документов в городе у семейного «Магнита», она промолчала.

На морозном небе над погостом показались первые звезды. Пока по большаку – сначала вдоль реки, а потом по полю – полицейские с Аленой добрались пешком обратно до Малых Удов, уже совсем стемнело.

– Сейчас на развилку вернетесь, и по дороге так и едьте дальше. За лесом Ящеры будут.

– Стрелку видели, – неприветливым голосом сказал старший полицейский.

Лейтенант порылся в клетчатом пальто, достал визитку и вручил Алене:

– Если что-то вспомните или станут известны новые обстоятельства, позвоните.

«Сабанеев Иван Алексеевич. Оперуполномоченный Управления уголовного розыска ГУ МВД по Псковской области», – прочла Алена на карточке прежде, чем сунуть ее в карман своей куртки на рыбьем меху.

– Помните Большую Гоголёвку, Артем Игоревич? Алексин, кажется. – Иван Сабанеев вел серую «Ладу» угрозыска по узкой дороге через заснеженный лес.

Копьев рядом с ним на пассажирском сиденье снял перчатки и держал ладони перед печкой, которая дула на полную мощность:

– Алексин. Алкаш. А ты откуда помнишь?

– Мне Елисеева рассказывала. Вроде, там местные видели рефрижератор ночью, номера кто-то разглядел.

– Его куртку выловили потом рыбаки в устье Великой. Жена опознала.

– Куртку могли специально выбросить в реку, – возразил лейтенант.

– Кто? Староверы, что ли?

– Староверы, почему бы и нет? Их опрашивали вообще?

– Я лично брал показания. Секта как секта: дети – на домашнем обучении, старики на пенсию не подают: религия их запрещает брать деньги от государства. На этой «Газели» они уже тогда возили рыбу в город. Это было лет десять назад.

– Лов законный? – уточнил Сабанеев.

– Законный. У них своя артель, «Садко», на реке выкуплен участок. Раньше был рыбхоз.

Между сосен впереди заголубели огни уличных фонарей. Показалась река под снегом. У самого берега был возведен частокол, из которого в сторону реки наполовину выступало массивное здание. В первую минуту Сабанеев принял его почему-то за старообрядческий храм, но, когда они подъехали ближе, то не разглядел ни купола, ни креста наверху, ни даже окон в глухом срубе. На огороженной территории были еще две постройки пониже, крыши которых поднимались над глухим забором.

– Их рыбное хозяйство, – сказал Копьев, когда они проезжали мимо.

Деревня Ящеры была из числа малодворных, как почти все на Псковщине, где десять изб уже считают большим селом. По указанию майора «Лада Калина» свернула в первую из двух улочек. Дом директора артели стоял ближним к лесу.

Когда опера вышли из машины, со стороны избы раздался грозный лай, который тут же подхватили несколько собачьих голосов из-за забора напротив. На директорском крыльце показалась молодая женщина в шубе. Сабанеев поздоровался с ней, пытаясь перекричать хвостатого охранника на дворе, и протянул удостоверение через изгородь.

Дом староверов с резным фронтоном и теремками-наличниками на окнах рисовал впечатление сытной крестьянской старины. Снег на крыше в свете фонаря с улицы отливал мертвенной синевой. От дома к бревенчатому сараю и нужнику на другом краю двора была расчищена дорожка. Ни теплиц, ни сада в хозяйстве не было. На участке росла только старая ель, и у забора торчали из-под снега ветки какого-то кустарника.

Похожий на гончую поджарый лопоухий пес рвался на цепи, другой конец которой был приделан к будке, тоже из бревен.

– Кощей! Не балуй! – прикрикнула на него молодая хозяйка, но пес только больше ярился. Операм пришлось сделать крюк, чтобы подойти к крыльцу.

В сенях вдоль потолка были растянуты гирлянды сушеных щук и лещей. Аппетитно пахло вяленой рыбой. Молодая женщина скинула шубу и осталась в неподпоясанном старомодном платье. Лейтенант посмотрел на ее живот и сделал вывод, что директорское семейство ждет пополнение, и довольно скоро. С трудом наклонившись, она стянула валенки, сунула ноги в тапки и отворила перед гостями дверь.

Директор артели «Садко» Святовит Михалапович Родич при виде полицейских поднялся от стола и вставил закладку в книгу. На нем был джемпер красно-коричневого цвета с рисунком из бледно-желтых линий и ромбов и шаровары. Вопреки ожиданиям, бороды директор-старовер не носил, на лице были только жидкие усы подковой.

Женщина на другом конце скамьи – судя по всему, его супруга – отложила пяльцы с вышивкой. Она была ровесница Святовита Михалаповича, лет пятидесяти с небольшим.

– Бог в помощь.

– Сабанеев. Уголовный розыск, – лейтенант пожал протянутую руку и показал удостоверение.

– Присаживайтесь.

Это – первое жилище дней за десять, где Сабанеев с Копьевым не увидели наряженной елки. То ли в общине не отмечают праздников, то ли Новый год встречать будут через две недели по старому стилю. Четверть избы занимает исполинская печь, с которой на полицейских в штатском таращит заспанные глаза девчушка лет четырех-пяти. Печь отделяет кухонную зону от жилого помещения с длинным столом и двумя самодельным кроватями: односпальной и широкой двуспальной с массивным глухим изголовьем. Шкафа в избе нет, но в дальнем углу стоят два старинных сундука с железной оковкой, один немного меньше другого.

– Квасу выпьете?

– Неси – не спрашивай. Да ухи влей, – ворчит хозяин.

Когда беременная скрылась за печкой, к полицейским обратилась вышивальщица:

– К нам почтальонка в том году заходила. Любава ей тоже квасу предложила, а она отвечает: «Вам, староверам, после этого кружку придется бить».

– А что, не придется? – спросил майор Копьев.

– Старообрядцы разные есть. Поповцы, единоверцы – у них, может быть, так.

– А вы? – уточнил Сабанеев.

– Мы беспоповцы, – улыбнулась женщина. Каштановые волосы у нее были пострижены в каре, ногти покрашены кроваво-алым лаком.

– Беспоповцы? То есть, священников у вас нет?

– Ни попов, ни церкви, – подтвердил за нее хозяин избы. – В жилищах своих Господу Богу молимся, – при этих словах они вдвоем привстали с лавки и по-староверски, двумя перстами, старательно перекрестились. Девочка на кровати вытащила руку из-под одеяла и повторила их движение.

Первым на столе появился хлеб, нарезанный толстыми ломтями, потом квас и наконец уха в глиняных мисках. Иван Сабанеев оглянулся, чтобы поблагодарить Любаву, и невольно задержал взгляд. Несмотря на изможденность в лице, которую он списал на поздний срок беременности, девушка была очень хороша собой.

Когда она снова скрылась за печью, Иван обратился к директору артели:

– В Малых Удах в новогоднюю ночь пропал человек. Семенов Юрий Алексеевич. Знаете, может быть?

– Юрку знаю. А что пропал он, в первый раз слышу, – удивленно поднял брови Святовит Михалапович.

Иван потянулся к кружке. Судя по аромату, квас настаивали на ягодах можжевельника. Вкус был приятный и чуть терпкий:

– В ночь на 1-е не заметили ничего необычного? Может быть, крики слышали? Или чужаки заходили в деревню?

– Это летом у нас тут каждую ночь крики хмельные окрест, особенно в выходные и в праздники, а зимой все по домам сидят. За рекой, правда, взрывали салюты, но это уже не первый год.

В беседу включился майор Копьев:

– На «Газели» с рефрижератором вы ездите?

– Сын мой – водитель в артели, а я только в страховку вписан.

– А он?..

– Сети на пристани чинит. Любава, сходи!

Беременная поднялась с края скамьи, куда только что пристроилась отдохнуть, и поспешила к двери.

Иван черпал уху деревянной ложкой и разглядывал вышивку на скатерти. Узор на ткани был составлен из ломаных под прямым углом линий, квадратов и ромбов с точкой посередине. Занавески на окнах украшал похожий орнамент.

В похлебке плавал жирный кусок белой рыбы. Вилку принести не догадались. Выхлебав жидкость, Иван стал разбирать рыбу ложкой и пальцами. Когда он вымыл руки в раковине за печью и вернулся к столу, из сеней послышался мужской голос.

Лицом Богуслав Родич напоминал отца, правда усов не носил, и сам был шире в плечах и выше ростом. Он перешагнул скамью и уселся за стол по правую руку от родителя.

Иван снова объяснил, что они занимаются розыском пропавшего без вести Семенова Юрия Алексеевича 1984 года рождения и опрашивают возможных свидетелей.

– Ночью с 31-го декабря на 1-е января вы на автомобиле выезжали из деревни? – спросил он.

– В Новый год, что ли? – Молодой Богуслав угрюмо глядел на полицейских. – Дома я был. С родителями.

– Наутро уже в город за хлебом поехал, – добавила мать. – Обычно в Малых Удах покупаем, но в праздник ларек не работал.

– В котором часу это было?

Богуслав пожал плечами:

– В десять. В одиннадцать, может.

Иван спросил про ключи от «Газели». Директорский сын, клятвенно перекрестясь, заверил лейтенанта, что никому не давал их, и, разумеется, не смог прибавить ничего нового к известным обстоятельствам исчезновения Юрия Семенова. Операм оставалось только сказать спасибо хозяевам и попрощаться.

На улице, когда за ними закрылась калитка, Иван Сабанеев обернулся к майору:

– Говорят, что в домах молятся. А где тогда красный угол, иконы?

– Предписание хочешь выписать?

– Я серьезно, Артем Игоревич. Мутные они.

– Своеобразные, – поправил Копьев.

– А следы шин в Выбутах?

– Ты же слышал, что в магазин ездили.

Иван предложил заглянуть теперь к кому-нибудь из соседей Родичей, но майор в ответ только устало взмахнул рукой.

Бубня себе под нос на два разных голоса, Златка возится на большой кровати с куклами, которые Святовит выре́зал для нее из дерева на Новый год. На его взгляд, человечки неотличимы между собой, но она сама как-то решила, кто из них мальчик, а кто девочка, и дала имена: Голуба и Вячко.

Сын Богуслав сопит на своей кровати. Когда со двора доносится лай, он что-то бормочет и, не просыпаясь, переворачивается к стене. Времени – почти полдень, на небе – ни облачка, от снежной белизны снаружи на дворе слепит глаза. Мимо окна в расстегнутой шубе пробежала Любавка и скоро показалась снова, уже вместе с гостем.