Река Великая

Умила отложила вышивку:

– Кто там?

– Отец Власий.

– С чего бы? Не звали.

– Известно, с чего, – проворчал муж.

Гость был одет в поношенную зимнюю рясу-пальто, которую Святовит помнил еще на его предшественнике по приходу отце Фалалее. На голове была овчинная шапка.

Златка отложила деревянные куклы и с любопытством разглядывала священника. Глава семейства сделал ей замечание:

– Что надо сказать?

– Бог в помощь! – опомнилась девочка.

– Во славу Божию, дитя, – улыбнулся гость в ответ.

Отец Власий с хозяином поклонились друг другу и пожали руки. Священник всё не мог отдышаться с дороги, пыхтел как самогонный аппарат, да и запах от него шел почти такой же. Любава поставила перед ним кружку кваса. Тот осушил ее одним махом. По лбу и щекам, с мороза иссиня-красным, потек похмельный пот.

– Как живы-здоровы?

– Божьей милостью, – ответил Святовит.

Гость обратил взгляд к кровати у окна, где спал Богуслав.

– Что уловы праздничные?

– Бывало и лучше.

Любава появилась из-за печи с кувшином и заново наполнила священнику кружку. Власий отхлебнул большой глоток и поднял взгляд на хозяина:

– Юрка Семенов у нас пропал. Слыхали?

– Как не слыхать? Из уголовного розыска приезжали вчера под ночь, Златку уже спать уложили. Спрашивали всякое. А что мы скажем? Аленку-то, ясно, я с детства знаю, а Юрку встречу где – не узнаю. За всю жизнь пару раз видал. А Божик – так, может, и вовсе ни разу. Сколько Юрка тут прожил? Год?

– Уж третий пошел.

– Время, что вода, течет не замечаешь.

– Трое детей осталось у Семеновых. Один постарше, а другие двое – совсем крохи.

– На всё воля Господня. – Святовит осенил себя двуперстным крестом.

– Мне вот какую историю брат Диодор из нашего монастыря поведал. Позапрошлой осенью так же рыбак пропал у них в Красногородске. Тридцать три дня не было. Думали, что утоп. А на тридцать четвертый день он сам явился домой. Бог его знает, где был. Сам то ли не помнит, то ли не говорит. Чуть мое сердце, что и Юрка наш жив, и молюсь, чтобы к семье вернулся.

– Я вместе с вами, отче, буду молиться. Да только обычно находят этакого пропащего в канаве по весне, как снег сойдет, а то и вовсе как в воду канет.

Святой отец ничего не ответил и уставил глаза в кружку с квасом, где еще не улеглись частички хлебной мути.

– Как Хомутов ваш старый? Слыхал, что опять слег.

– Еще по осени. – Власий поднял взгляд. – Какими только таблетками его Катерина Ивановна ни пичкает. С печи только поесть слазит. Бог знает, что такое.

– Аптека не на два века. Но что от еды не отказывается, это знак добрый.

– Дай Бог, к весне оклемается. В прошлый год так же было. Да и в позапрошлый. Зиму на печи отлежит, а летом с реки не выгнать. Видать, из-за погоды эта хвороба у него, оттого доктора ничего найти и не могут. А Беляна ваша так одышкой и мается?

– Жабу у ней в груди Невзор обнаружил. Лечит. Выгнать не получится, говорит, возраст уже не тот, но и задавить старуху не даст.

Когда гость начал собираться, Любава с той проворностью, которую позволял ей беременный живот, бросилась к холодильнику. В черный пакет в ее руках сползли две огромные щуки, покрытые кровавой слизью.

– Господи! Куда двух! Одну хоть обратно вытащи!

– С хозяйкой поде́литесь, – указал глава семейства, поднявшийся проводить Власия. – Внука она так и нянчит одна?

– И до самой армии, видать, нянчить будет, – вздохнул священник. – Лишили дочку все-таки родительских прав, а зятек до сих пор в каталажке. Никитка из-за этих треволнений второй месяц от простуды поправиться не может. Сама Валентина Ерофеевна тоже переживает. Дим Саныч при мне приходил, уголовкой пугал за самогоноварение. А если аппарат отберут, куда идти? На одну пенсию вдвоем с ребенком нынче не проживешь.

После долгой борьбы пакет с рыбой все-таки остался у священника. Любава подала ему шапку, которую Власий нахлобучил свободной рукой, и провозгласил:

– Храм мой для вас всегда открыт! – и добавил уже не торжественным, а обычным своим негромким голосом: – Ну а закрыт ежели, то к Валентине Ерофеевне стучитесь, пошли ей Господь здоровьица.

Перед тем как шагнуть за дверь, он переложил пакет с угощением из правой руки в левую и осенил внутреннее пространство избы щедрым крестом.

– Ну, с Рождеством, православные! Да пребудет с нами Спаситель! – С рюмкой в руке приходской священник поднялся со своего кресла во главе разложенного стола-книжки. Перед Парамоновыми он успел побывать у Христовичей и был не то, чтобы пьяный, но, как говорится, тепленький.

– С Рождеством!

– С Рождеством!

Над праздничным столом сдвинулись рюмки с янтарной, под коньяк, жидкостью.

Пост закончился, но из мясного на столе – только копченая колбаса, которую специально для Власия наре́зала Елизавета Ивановна. Остальное меню рыбное: жареная плотва, лещ, запеченные окуни, томленые в сметане ерши, мисочки заливного. На отдельном хрустальном блюде сложены ломтики судака в золотистом кляре. Бутыль самогона посреди скатерти с рюшами уже пуста на треть.

Следующий тост – за здоровье собравшихся, а после него – за мир с ближними и любовь. Андрей Евстафьев выпил и закусил ложкой заливного из миски перед собой.

Дашка посидела час и ушла, только с Власием выглянула поздороваться. Зато Матвей был здесь. Вперед дяди племяш расправился со своим рыбным заливным и теперь вяло ковырял плотву. По лицу было видно, что в него не лезет, но он не сдавался. На праздниках Матвей всегда со взрослыми сидел до конца, поесть любил и попить лимонада, за который Машка его ругала. Рядом с племянником сидел шурин Генка и тоже пил лимонад.

Телевизор без звука показывал новости. Елка – из-за уговоров Матюхи ее поставили за неделю до Нового года – сыпалась вовсю. Перед тем как накрывать стол, Машка подмела иголки, но на пол уже успели напа́дать новые. На лысых ветках – игрушки: сосульки, домик с сугробом на крыше, стеклянная болонка, шары синие, зеленые и лиловые с фосфорными снежинками и белой мишурой внутри, которые Андрей почему-то очень любил в детстве. С Машкой они поделили родительские игрушки поровну. И зря. Как Анька, его жена, съехала в город, он ни разу не поставил елку.

В Новый год на городской квартире они много говорили и спать легли, только когда по телевизору закончился последний голубой огонек. Договорились начать всё сначала, но через день по телефону снова разругались в пух и прах. В следующий раз он позвонил только в сочельник. Разговор опять был на повышенных и кончился тем, что Анька предложила законным образом оформить их с Андреем отношения, а точнее отсутствие оных. Еще потребовала вернуть деньги за машину: мол, за кредит платит она, а ездит Андрей. Сегодня с утра он позвонил поздравить ее с Рождеством, но та не изволила даже взять трубку. К сестре на праздник настроения идти не было, и сдался он только после ее уговоров.

– Ты не слыхал, как Алена в собес съездила? – спросил у него за столом священник.

– Поговорила с работницами. Они ей на какую-то доплату посоветовали заявление подать, – ответил Андрей.

– А пособие по утрате кормильца ей не полагается?

– Пять лет надо ждать. Тогда только Юрку умершим признают.

– Это если тело раньше не найдут?

– Да хоть одного нашли-то?!

– Сколько я у вас служу, столько на соседей наших, староверов, наветы слушаю, – покачал головой святой отец. – Пустое это, Андрюш, брось.

– Как труп найдут, так сразу и брошу!

– Что продажи рыбные? В праздники, небось, хорошо берут?

– Как обычно, – буркнул Андрей и потянулся к самогону, не дождавшись тоста.

Мария толкнула брата в бок:

– Хватит! Одну за другой хлещешь!

В ответ он с вызовом глянул на сестру, наполнил рюмку до самых краев, выпил и снова обратился к гостю:

– Вы, батюшка, в Ящеры третьего числа ходили. Не спрашивали про нашего Юрку?

– Да как же? Спросил, конечно. Но к ним еще второго полиция приезжала.

– И что?

– Да ничто, – пожал плечами святой отец.

– Форелькой-то не забыли вас угостить?

Теперь под скатертью Машка пнула его тапкой. Андрей сделал вид, что не заметил.

– Щуренка дали, – нехотя ответил Власий. – И второго для Валентины Ерофеевны.

Когда вдруг священник поднялся от стола с видом, что собрался уходить, Машкина свекровь искренне завозмущалась:

– Куда это вы, батюшка, Христа ради?! Вон и бутылку еще не допили!

– Уж и так засиделся. Спасибо, Елизавета Ивановна.

– Да сидите вы, Господи! – громко вмешалась теперь сама Машка. – Андрюха, сами знаете, как выпивши, не понимает, что несет! Еще с Анькой своей разругался!

Андрей счел лучшим промолчать. Власий был уже у дверей:

– Спасибо, Мария милая, но еще Хомутовых я обещал навестить. Катерина Ивановна жаловалась, что совсем старик плох. Боится, что до весны не дотянет. Не дай Бог.

Через Андрея старшая сестра полезла из-за стола, чтобы проводить Власия. Перед тем как выйти следом за священником в сени, она обернулась и метнула в сторону брата негодующий взгляд.

Хлев Парамоновых тускло освещает заляпанная лампочка над дверью. На дощатой стене – паутинный узор белой плесени. Не резко и почти приятно пахнет навозом. Хоть на улице стужа, с похмелья Андрея бросает в потливый жар. Рубашка под расстегнутой дубленкой прилипла к телу. Сестра, спрятавшись в стойле, доит свою то ли Тучку, то ль Ночку, мурлычет что-то под нос и старательно делает вид, что не слыхала ни лая на дворе, ни шагов брата.

Он постоял еще немного и наконец не выдержал:

– Маш, двадцатку, може, займешь до субботы?

– Не займу, Андрюш. Хошь, обижайся, – отвечает сестра, не оборачиваясь и не выпуская коровьего вымени из рук.

– Хоть червонец?

– Ни червонца, ни рубля лишнего нет!

– А за что так?

– Завтра Дашке за репетитора по математике платить, а послезавтра – по английскому.

– За репетитора? Для университета, что ли? Ты же считала в том году, что не потянете.

– А в этом пересчитала. Если поступит, дай Бог, то год-другой на рыбе да яйцах с молоком пересидим. Там постарше будет – и сама подработает. Вон Танька, подруга ее, на велосипеде пиццу по вечерам после лекций развозит.

– На кого поступать будет?

– На экономиста.

– Дело хорошее.

Сестра ставит ведро в проход и прячет руки в карманы дворовой куртки. Сквозь решетку яслей к молоку тянет голову теленок. Дождавшись, пока детеныш напьется, она несет ведро к порогу. Брат спешит на помощь, но поскальзывается на коровьей лепешке и чуть не выбивает ведро из ее рук. По соломе с навозом растекается белая лужа.

– У «Магнита» когда позавчера стоял, – снова заговорил Андрей. – Сашка подошел, Галькин муж. Седой весь, я бы и не узнал его, да сам признался. Про Юрку ему рассказал. А он говорит, еще лет десять назад так же в Большой Гоголёвке мужик пропал. За бодягой пошел ночью. А на утро сосед рассказал, что мимо деревни белая «Газель» проезжала.

– Святовит ихний сам объяснял: ночью машин меньше на дороге, а склады у оптовиков работают круглосуточно. Да може, это и не из Ящеров машина была. Мало как будто белых «Газелей»?

– Он номер видел. Из Ящеров.

Мария подступила вплотную и стала застегивать пуговицы на его искусственной дубленке:

– Что нараспашку весь? Не лето, чай, на дворе.

Он решил сделать еще одну попытку:

– Выручи, Маш. В субботу верну.

– Не выручу, Андрюш. Хошь, в курятнике яиц набери.

– Яйца есть еще, спасибо. Мне бы денег, двадцатку только.

– Слыхала, деньги на работе дают.

Андрей ухмыльнулся:

– Подскажешь, може, куда идти?

– У Аньки своей в городе спроси!

– Бензин из деревни до города еще посчитать надо.

– Не дороже выйдет, чем самогоном у Ерофеевны каждый день заправляться.

Он круто развернулся, на выходе из хлева чуть не врезался лбом в низкий проем и пошагал к калитке. Из конуры проводить родственника выбежал Малек, но от занесенного в злобе ботинка поджал хвост и бросился прочь. Андрей поглядел вслед обиженному псу и в ту же секунду ощутил горький стыд.

II. Февраль

– Батюшка Власий! Батюшка Власий! Батюшка Власий!

Святой отец не оглянулся и даже, как показалось Матвею, ускорил шаг. То ли не слышал, что его зовут, то ли сделал вид. Може, обидевши на что? Когда священник юркнул в калитку церковного дворика, Матвей, не сбавляя шага, повернул голову к своему отцу:

– А за что батюшка Власий с нами не здоровается?

– За то, что на рыбалку идучи, священника встретить – плохая примета. Вот он и не хочет нам клева портить, – объяснил тот.

На ходу Матвей опустил зимнюю удочку, которую нес в руке, и вывел длинную каракулю на сугробе вдоль забора бабушки Лариной, что начинался за церковным двором. Ларину похоронили в прошлом году, окна и дверь в избе были заколочены досками. За домом Лариной стояла совсем развалившаяся ничейная изба. Забор давно растаскали на доски. Кроме дряхлого дома, на дворе были сарай, хлев со сложившейся внутрь крышей и баня. Летом с Никитосом они решили организовать в бане штаб, но только разложили припасы и оружие, как всё вокруг заскрипело, и они оба услышали жуткий шепот. Матвей слов не разобрал, но Никитос услыхал, как по имени звал его кто-то замогильный. Еле ноги унесли оттуда.

Под честное слово не растрепать маме с папой Матвей рассказал обо всём Дашке. Дашка сдержала слово и отругала его сама, а про шепот сказала, что это ветер дул через трубу. Но Никитос клялся бабушкой, что это был голос, а не ветер, и на ужасный двор они больше не ходили.

Нынче ветер был легкий, южный. То, что нужно для плотвы с береброй. А если повезет, то и леща можно взять, как прошлым июнем, когда они с отцом сразу двоих вытащили. Отец, правда, всем говорил про шестерых: не врал, а преувеличивал по рыбацкому обычаю, чтоб не обидеть Речного Деда.

Они обошли погребенную под сугробом лодку, которая лежала здесь пузом кверху столько лет, сколько Матвей себя помнил, и спустились к Великой мимо старенького причала. На другом берегу курились домики еще более малодворной, чем их Малые Уды, деревушки под названием Волженец.

Еще издали Матвей с досадой разглядел знакомую фигуру в зимнем камуфляже неподалеку от безымянного островка на излучине реки:

– Опять дядя Борис! Скажи ему, пап!

– Как я ему скажу? Это у староверов участок под лов выкуплен, а здесь место общее. Уди, кто хочешь.

Как раз в эту минуту ветер доносит до их ушей глухие железные удары. За излучиной мужики из Ящеров дырявят пешнями ледяное одеяло реки. Лиц отсюда не разглядеть, только видно, что все бородатые.

– А что будет, если мы за остров ловить пойдем?

– Ничего не будет.

– Почему тогда не идем?

– Нельзя. Там чужая вода.

– А правда, что староверы все вместе в бане моются?

– Говорят, правда, – отвечает отец. – У них баня – общая на всю деревню.

– А разве можно так, что тети с дядями?

– А за что нет? И расход дров меньше, и тетям дядь ждать не надо. Отец Власий вон говорит, что в старину все так мылись.

У них в Малых Удах даже камни на реке все с именами: Жеребячий, Клобук, Егоркин, Лепеха, а целый остров никак не называется. Наверно, потому что он здесь – один-единственный. Летом на лодке к островку не подойти из-за тины и камышей, а в половодье его затапливает, и кажется, что ивы растут прямо посреди Великой. Нынче, считай, так же. Только по деревьям, черным и тонким зимой, можно опознать остров на густо заснеженной реке. Снег Матвею выше валенок. Папа взял бы его на руки, но сам груженый: ящик, пешня.

Когда они поравнялись с дядей Борисом, тот встал со своего раскладного брезентового стульчика, стащил рукавицу и протянул теплую ладонь сначала отцу, а потом сыну. Вдобавок к рукопожатию он еще зачем-то состроил Матвею рожу – смешную, но, на самом деле, нет.

Перед каждой из круглых-прекруглых, пробуренных буром, лунок на их с папой месте лежало по удочке на подставке.

– Дядя Борис, а за что вы наше место заняли?!

– Не «за что», а «почему», – важно поправил майор, – «за что» только в вашей деревне говорят.

– Так мы же в нашей деревне и есть!

– Когда вырастешь, в город переедешь. Над тобой там смеяться будут.

– Не перееду!

– А что ты здесь делать будешь?

– С батей рыбалить буду! На этом месте!

– Ты почему, кстати, не в школе?

– Карантин у них. Полкласса гриппуют, – отвечает за Матвея отец.

– Надька моя тоже третий день с температурой, а я ничего. Во! Лучшее средство! – Из пятнистого бушлата Прилуцкий достает фляжку с выгравированной пятиконечной звездой, раскручивает, делает глоток и самодовольно икает коньяком. – В школе-то нравится?

– Не нравится!

– А чего так? Читать-писать научат.

– Я и так умею!

– Дашка его научила, летом занимались, – вставляет отец.

Дядя Борис Прилуцкий – майор, артиллерист. В Малые Уды они с тетей Надей приехали из Пскова ухаживать за тети Надиной матерью. Когда она умерла, остались тут и открыли ларек вместо магазина, который хулиганы сожгли и разломали еще когда Матвея на свете не было. Квартиру в городе они оставили младшему сыну.

Во всех Малых Удах у дяди Бориса одного есть настоящий, импортный спиннинг, а теперь еще по почте из Китая прислали рыбогляд. Прибор в оранжевом корпусе лежит на льду перед лункой, в воду от него тянется тонкий проводок.

– Это окуни?

– Или ерши, – подсказывает Прилуцкий.

– А это щука, може? – Матвей уже забыл, что сердился на дядю Бориса, и, сидя на корточках, тычет пальцем в самую жирную черточку на двухцветном дисплее.

– Стоит, чтоб ее!

Отец вместе с ними наклонился к эхолоту:

– Зимой щуку попробуй вытащить!

– Я всё на жерлицу хочу попробовать.

В одной из лунок мелко задрожал оранжевый поплавок. Отец заметил это краем глаза:

– Дробит!

Прилуцкий вскакивает с маленького рыбацкого стульчика, хватает удилище и коротким движением подсекает плотву. Рыбина бьется в его руках. Перед тем, как бросить ее в ящик, он ощупывает пузо и сообщает:

– Икряник.

Из другого отделения ящика майор достает цветную шкатулку с иероглифами, похожую на маленький сундучок. Внутри на белом мху извиваются красные черви.

Майор закрепил на крючке вертлявую наживу и вернул удочку на подставку. Разогнув спину, он замер, сощурясь вдаль. Староверы из Ящеров рядом со своим берегом уже нарубили лунки во льду, и теперь возились с сетью.

– Уловы-то у них, конечно… Природный феномен. Недаром так за свой участок держатся. Экспедицию бы к ним биологическую снарядить, да они не пускают никого.

– Да был же у них ученый.

– Какой?

– В советское время.

– Биолог?

– Не биолог, а то ль историк, то ль этот – который песни со сказками собирает.

– Это – да, много про них сказок рассказывают.

– Много, да, – равнодушно соглашается Матвеев отец.

– Говорят, Андрюха к ним ночью на пристань лазил?

– Какой Андрюха?

– Да какой! Андрюха! Деверь не твой!

– Мне не говорил. Матюх, ты удить будешь?

Матвей как завороженный не может оторвать глаз от эхолота. Отец отмеряет три коротких шага от крайней лунки Прилуцкого, снимает ящик с плеча и долго расчищает валенком снег.

Старая пешня им досталась в наследство от Матвеева деда, царство ему небесное. Ржавая, но зато тяжелая, такой нынче в магазине не купишь: Матвей ее только двумя руками поднимает, а одной – никак. Зато отец – сильный, как хочет может. Краем глаза мальчик видит, как тот заносит пешню над будущей лункой. От удара железа о лед над расчищенным кругляшком взметается фонтан хрустальных брызг. Черточки на сером экране эхолота бросаются врассыпную.

– А правда, что у вас, старообрядцев, говорят: «кто чай пьет, тот отчаивается»?

– Это, может, у поповцев или единоверцев так. У нас – нет, – не оборачиваясь и не сбавляя шага, ответила Любава Андрею Евстафьеву. Снег тихо поскрипывал у них под ногами.

– И чай пьете?

– Славичи пьют, они любят. А у нас дома – квас, слава Богу.

Помянув Господа, Любава перекрестилась рукой в вязаной рукавице с геометрическим орнаментом из линий и ромбов с точками.

Во второй руке она несла лукошко с покупками из ларька Прилуцких: сумки у староверов были не в ходу. Андрей Евстафьев предложил было ей, беременной, помощь и потянул из рук корзину, но девушка вцепилась в нее с такой силой, как будто он был разбойник с большой дороги.

Когда Надька Прилуцкая вернулась в деревню вместе с мужем, отставным армейским майором, сельповский магазин как раз закрылся. За продуктами добирались кто как мог. Глядя на это, предприимчивый муж решил открыть собственный бизнес. Старый магазин был на въезде в деревню. Ларек – или павильон, как выражались сами Прилуцкие – хозяева поставили у себя перед забором.

В 90-е годы машин на селе почти ни у кого не было, автолавки ездили редко. В их ларек ходили и с Бабаева, и с Покрутища, а по зиме даже с другого берега: Атаки, Волженец. Но уже давно в Атаках открыли «Пятерочку». Из покупателей сейчас остались одни местные, да староверы из Ящеров. Прилуцкая жаловалась, что прибыли только-только хватает на бензин.

Еще как въехали, они поменяли забор на штакетник. Муж Борис вдобавок собирался снести и тестеву с тещей избу, но сошелся с Надькой на том, что они обложат ее кирпичом и перекроют крышу. После ремонта Андрей ни разу не бывал внутри, но снаружи дом с красной черепицей выглядел богато.

Он догнал Любаву еще у забора Прилуцких, вдоль которого хозяева недавно высадили ряд туй. Вместе они миновали Парамоновский двор и развалины сельповского магазина: с советских времен от него сохранился только кирпичный фасад с закопченной вывеской и парой пустых окон.

– А мяса за что не едите? – продолжал допытываться Андрей.

– Зачем зверей губить, коли Бог рыбы сколько надо дает?

– А отец Власий говорит, это потому, что у вас вечный пост до Второго пришествия. Зато и вина не употребляете.

– Про пост это он, наверное, сам выдумал, – она впервые за время разговора улыбнулась, но так и не повернула к Андрею лица. – А вина не пьем, потому что грех.

– Може, и мне к вам в артель устроиться? Только пить брошу сначала. – Он улыбается ей, по привычке не разжимая губ: нет зуба спереди, и денег на стоматолога тоже.

– Это вам надо со Святовитом Михалаповичем договариваться, он – директор в артели, – отвечает Любава серьезным тоном.

Они уже подходили к развилке, когда за спиной раздался крик:

– А-андрюх!

Попрощавшись, он понуро побрел назад по дороге. Сестра Машка с грозным видом, руки в боки, ждала его за своим забором.

– Ты на кой за девкой замужней увязался?! Богуслав узнает – что скажет? У них строго с этим!

– Да я ж без всякого. Так, думаю, познакомиться надо получше, про обычаи выведать. Хоть и веры другой, а соседи. Вон и батюшка Власий твердит: возлюби ближнего своего, – добавил Андрей с усмешкой. – А к нам, считай, ближе и нет никого. С Волженца разве, так те через реку.

– А зачем к ним ночью тягался?

– Ирка Христович рассказала?

– Да какая разница, кто!

Через забор Андрей трепал уши Мальку. Пес стоял на задних лапах, опираясь передними на поперечину ограды, вилял хвостом и пытался лизнуть ему пальцы. Нынче в этом Мальке пуда два веса, а когда-то помещался в две ладошки. Генка, зять, подобрал его прямо на реке, на льду. Бог знает, откуда щенок там взялся. Сунул в карман фуфайки и отнес домой. Выпаивали его молоком из пипетки Машка с Дашкой, а имя придумал племяш, который тогда только начал говорить. До весны Малек рос в избе, потом Машка сколотила из горбыля будку и поставила рядом с Боцмановой.

– Отстань ты от них, Андрюш! Пусть полиция розыском занимается.

– Они не делают ни хрена. Второй месяц пошел, Аленка каждый день им звонит.

– А ты, думаешь, луч… Ну-к дыхни!

 Он нехотя подчинился.

– Времени и обеда нет!

– Да я только рюмашку, – Андрей пристыжено глядел на старшую сестру.

За неделю он наловил столько рыбы, что забил целиком морозилку и еще пакет оставил на улице, благо оттепели по прогнозу не предвиделось. В субботу продал всё, не считая плотвы, и после рынка поехал к Аньке на Завеличье. В прошлый выходной ее то ли дома не было, то ли пускать его не захотела, а в этот раз посидели, поговорили, да и… Отношения наладили, одним словом.

Вернувшись в деревню вечером, он по такому случаю заглянул к Ерофеевне, взял поллитруху и заодно рассчитался с долгом. С утра опохмелился тем, что осталось. Не стоило, конечно, бутылку допивать, но – воскресенье, на рыбалку он не собирался, хотелось расслабиться. Андрей так и сказал сестре.

– К Невзору в Ящеры, може, сходить за его травяным чаем? Валерка Христович вон второй месяц не пьет.

– Да при чем тут Христович?! – возмутился он. – Я же по праздникам только, ну в выходные в крайнем случае.