Коллекция. Оседлавшие бурю

– Диего!

Я вдруг понял, что тоже стою, опустив голову, и на моем лице тоже сложилась скорбная гримаса, и это продолжается уже некоторое время. Крик дяди выдернул меня из этого состояния. Я стал пробираться в сторону этого крика, одновременно в мою душу возвращались краски – дядя был жив. А значит, все было в порядке.

– Диего!

– Дядя!

Я увидел его через строй и прорвался за передний край. Это был дядя Гарсия. Он был без шляпы, с пораненной левой рукой и царапиной на лице, а также с сапогами, заляпанными кровью.

– Жив, сынок?

– Так точно, дядя!

На его губах появилась улыбка очень уставшего человека. Он бросил взгляд на строй, задержал его на знаменах, а затем немного неловко спешился и протянул мне бархатную сумку.

– Храни так надежно, как только можешь.

Я принял увесистую сумку и несколько мгновений смотрел на нее. А мы ведь здесь именно за ней. Нас ведь вообще не должно быть здесь. Будто вторя моим мыслям, дядя сказал:

– Теперь садись в седло и скачи, как можно быстрее.

Я поднял на него взгляд. Его лицо было обрамлено серо-зелеными полями и серым небом.

– А вы?

Он отвел взгляд, будто бы стесняясь меня.

– Синьор Фаджиано погиб. Дон де Мело либо погиб, либо вынужден отступить. Мы разгромлены на обоих флангах. Все, что у нас осталось, это терции и те, кто предпочтет бегству бой. Если бы мы побеждали, я бы без колебаний покинул поле боя. Но теперь…

– Дядя, посмотрите на меня.

По спине у меня пробежал холодок, но на этом все.

– Я вас здесь не оставлю. Мы либо вместе уходим, либо вместе остаемся. По-другому не будет.

Я ожидал бури. Никто не умел так гневаться, как дядя Гарсия. Хотя довести его до гнева было очень нелегко. И он посмотрел на меня тем своим взглядом, под которым я всегда сжимался и отступал. Но не теперь. Затем он потрепал меня по волосам и бросил:

– Твой отец улыбается, глядя на тебя с Небес.

Не знаю, улыбался ли мой отец, но я не нашел в себе для этого сил. Глаза стало заволакивать чем-то, но я, конечно, запретил себе рыдать перед строем солдат. Дядя же, приняв мое решение, уже думал о другом.

– Что у вас тут?

– Мы отбили атаку врага, но генерал де Фонтен…

– Черт!

Еще один взгляд на строй, затем дядя вернулся в седло, но после вновь обратился ко мне:

– Защищай сумку. Может быть, мы оба умрем сегодня, но книги должны уцелеть.

Я поспешно кивнул, а дядя двинул коня вперед.

– Кто здесь командует?!

Будто бы это было каким-то приказом, гул разговоров в строю затих. Конечно, все уже знали о гибели генерала. Но генерал командовал всеми терциями, а этой терцией должен был командовать отдельный полковник. Тем не менее, ответа не последовало. Дядя продолжал двигаться вдоль строя.

– Кто командует?!

Строй раздвинулся, и вышел тот самый солдат, который отдавал приказы в конце вражеской атаки.

– Похоже, что я, синьор.

– Кто ты, солдат?

– Пабло Трухильо, синьор. На службе с тринадцати лет. Сражался… да много где.

– Почему ты командуешь?

– Большинство офицеров погибли или ранены, а мои братья по оружию слушают мои приказы.

– Отлично, солдат. Продолжай. Я – дон Гарсия де Фасис-и-Монтехо, Рыцарь Справедливости. Я тоже много где был. Возможно, ты обо мне слышал.

– Я слышал фамилию де Фасис-и-Монтехо, синьор. Еще я слышал, что люди, которые ее носят, храбрецы.

– Это лучшие слова, которые дворянин может услышать о своей семье, солдат. Согласишься ли ты и твои братья по оружию выполнять мои приказы?

Солдат заглянул в глаза дяди и только после этого ответил.

– Так точно, синьор.

***

Терции перестроились с шахматного порядка на каре. Я не знаю, кто отдал этот приказ – возможно, это было то самое поручение генерала де Фонтена, которое он дал одному из офицеров за несколько минут до смерти.

Дядя ускакал к другим терциям и, кажется, вернулся тем, кто теперь отдавал приказы. Его план был в том, чтобы дать противнику такой бой, после которого он согласится на нашу почетную капитуляцию с сохранением порядка и знамен. Дядя без обиняков и недомолвок изложил этот план Трухильо, на что тот надменно хмыкнул, но после этого кивнул.

То, что было после, нельзя было осознать, как последовательную череду событий.

Кавалерийская атака. Малый заслон наших всадников из разбитых эскадронов разметан и почти полностью уничтожен. Я судорожно заряжаю мушкет.

– Быстрее!

– Да сейчас!

Я делаю это во второй раз в жизни. Первый раз был несколько ударов сердца назад. Прежде я имел дело только с пистолетами.

– Держи!

Я протягиваю мушкет солдату, которого, кажется, зовут Альваро. В этот момент его сносит ядром.

– Мерзавцы! Трусы! Сражайтесь честно!

Я выпрямляюсь в рост и занимаю место Альваро. Кажется, мои слова услышал один из кирасиров врага. Я вскидываю мушкет и жму на крючок. Какая-то сила отбрасывает меня на спину. Это явно не пистолет. Прямо надо мной проносится лошадиное брюхо, затем следует болезненное ржание.

Пехотная атака. Пикинеры сошлись. Я выныриваю под копья первой линии и устремляюсь вперед, держа в руках шпагу и подожженную гранату, дагу приходится взять в зубы. Напротив меня возникает парень моего возраста. Гранаты у него нет. Только два кинжала в обеих руках. Кажется, что-то в моем лице пугает его – он подается назад. Мне не до него – фитиль уже горит. Я вижу прореху – небольшую расщелину в стене ног, рук, нагрудников и сапогов. Я швыряю гранату и стыдно не добрасываю. Рычу и кидаюсь к ней.

В этот момент парень бросается на меня. Я прыгаю вперед, и он врезается в мои ноги. Граната в моих руках. Но должна-то она быть не в них, а в прорехе в строю противника. Есть способ точно доставить ее туда – швырнуть себя туда вместе с ней. Я долю мгновения думаю об этом, а потом что есть силы откидываю гранату куда-то в сторону врага.

Взрыв. У меня закладывает уши. Бука сидит на груди. Мама! Нянюшка! Прогони Буку!

Это не Бука – надо мной нависает этот парень. Он сидит сверху, но я не лошадь. Отчего он медлит? Смотрит на меня и медлит.

Кинжал, который дядя засунул за голенище моего сапога, оказывается в моей руке, и я бью противника в шею. Он уже мертв, только кровь все еще продолжает бить ритмичным фонтаном. Он падает на меня. Поля в Арденнах такие мягкие.

Звучат барабаны, а затем я вижу небо. Я не мертв, просто ряды пик оторвались друг от друга. Противник отступает. Мы выстояли. Отчего-то тяжело дышать. Небо заслоняют два лица. Я сжимаю в руках кинжал, ожидая худшего, а затем слышу высокий противный голос, явно принадлежащий простолюдину:

– Слышь че? Этот, кажись, живой! Давай-ка, дружок, неча тебе здеся валяться.

Кажется, по моим щекам текут слезы. Ничто, никакая самая лучшая баллада, сонет или пьеса, не трогали меня так сильно, как эти слова. Мне протягивают руки, и я протягиваю свои в ответ. Я жив. Жив!

– Диего!

Дядя стал совсем похож на ворона. Или на лису. Мне вдруг подумалось, что я никогда не видел его в облачении Рыцаря Справедливости. А ему бы сейчас пошел большой белый крест.

– Диего! Ты ранен?!

– А? Нет, дядя, это не моя кровь. Все нормально. Я хочу спать.

– Я знаю, сынок. Как книги?

Книги при мне. Они все время при мне. Я перетягиваю сумку со спины на живот и начинаю развязывать ее.

– Не надо.

Я подчиняюсь.

– Вот что, Диего, иди-ка ты в тыл.

– Конечно, дядя.

Я отступаю назад, дожидаюсь, пока он отъедет, и возвращаюсь на свое место. Враг снова придет, и нашим пикинерам снова нужно будет помочь.

На этот раз сначала следует пехотная атака. Снова небо из пик, снова снующие по этому рукотворному лабиринту мы – падальщики и охотники на падальщиков. На это раз у меня нет гранаты. Зато снова есть враг. Ублюдок валит на землю одного из моих братьев по оружию и бьет его ножом под доспех. Я налетаю на него со спины, но он, будто почуяв меня, отшатывается и встает против меня. У него в руках теперь одна шпага, а у меня шпага и дага. Почти правильный поединок, если не считать того, что мы оба согнулись в два раза.

Он бьет первым. Это я знаю – защита, уход вправо, укол. Он тоже это знает. Я пролетаю мимо него, не задев. Теперь мой удар – он принимает на шпагу, а затем пинает меня между ног. Кажется, мой вопль перекрывает все поле боя. Не знаю, как я устоял на ногах. Перед глазами все плывет, нижнюю часть тела будто зажало мельничным жерновом. Блеск клинка, затем лязг – дядя хорошо учил меня. Еще движение – теперь левой рукой – и крик. Я резко отрываюсь назад. Зрение начинает возвращаться. Я вижу его – я воткнул ему дагу под печень. Но он все еще стоит на ногах и смотрит на меня очень недобро.

– Я убил тебя. Подыхай.

Неожиданно он отвечает:

– Ага, сейчас.

Он бежит на меня. Он не должен стоять на ногах, я его убил. Я перехватываю дагу обратным хватом и устремляюсь ему навстречу. Легко отклоняю его шпагу в сторону своей, сталкиваюсь с ним корпусом и начинаю бить его дагой в спину.

– Подыхай! Подыхай! Подыхай!

Вокруг что-то происходит, но я все продолжаю бить его. Он не сопротивляется – кажется, он все же мертв.

– Эй, парень.

– А, чего?!

Вокруг меня снова свои, они снова нависают надо мной, но теперь в их глазах что-то вроде страха.

– Ну, и чего вы вытаращились? В тыл его – он ранен.

Меня бесцеремонно, не разбирая достоинства, берут под локти и тащат через наш строй.

Я оказываюсь на свободном пространстве. Оно свободно в том смысле, что здесь нет строя – так-то тут много всего. Раненые, мертвые, какие-то мешки, подводы, снующие священники. И я.

Я зло вытираю лицо – это не моя кровь, я не ранен. Вообще ни царапинки за весь день, разве что пара синяков и шишек. Только тут я замечаю, что мой дублет рассечен на правом рукаве и на груди, но он выполнил свою роль – я цел.

– Солдат.

Я продолжаю смотреть на свой рукав, по которому пришлось, по меньшей мере, два удара, которых я даже не помню.

– Эй, парень!

Я поворачиваю голову и вижу изможденное лицо священника. Он заглядывает мне прямо в душу своими красными воспаленными глазами. На земле перед ним шевелится какая-то масса, в которой трудно узнать человека. И все же я узнаю его – это солдат, у которого из пробитого пулей плеча небыстро вытекает кровь.

Я пытаюсь подняться на ноги, но ничего не получается – я слишком устал. Поэтому я перебираюсь в сторону священника на карачках, благо недалеко.

Со стороны строя какой-то шум, но я даже не хочу смотреть туда. Все там понятно – они наступают, мы обороняемся.

– Солдат, держи его за плечи. Так крепко, как сможешь. Не отпускай, пока я не разрешу.

Священник берет меня за воротник и повторяет:

– Пока я не разрешу.

Я киваю и хватаю солдата за плечи, а затем, совершенно потеряв себя смотрю, как священник начинает копаться прямо в ране острым инструментом и руками. А затем солдат начинает кричать.

Я стискиваю зубы, зажмуриваю глаза и кладу все силы на то, чтобы прижать солдата к земле, на то, чтобы он не мог двинуться и помешать святому отцу вытащить пулю. Меня мутит, но теперь я просто приказываю себе держаться. И я держусь. Держусь изо всех сил.

– …et Spiritus Sancti. Amen. Да отпусти ты его.

Я открываю глаза и вижу, что солдат умер, и я ничем не смог ему помочь.

Я отпускаю его и откидываюсь назад, безотчетно вытирая об себя руки, как будто это может сделать их чистыми.

До меня доносится звук барабанов – я уже знаю, что так у врага звучит отступление. Мы отбились. В который раз? Во второй или в третий? В третий, кажется. Можно и улыбнуться, и я улыбаюсь, а затем уставляюсь в одну точку на истоптанной земле и не могу оторвать от нее взгляд.

– Приятель… эй, приятель.

Я поворачиваю голову и вижу рядом с собой лицо солдата с повязкой на голове.

– А мы побеждаем или проигрываем?

Я бросаю взгляд на наш поредевший строй и за него – туда, где находится враг. А затем возвращаю его той точке на земле.

– Побеждаем, отец.

– А…

Наконец-то поднялся хоть какой-то ветер, и я ловлю его лицом.

– А… а это точно?

Скоро они пойдут в еще одну атаку. Сколько мы выдержим еще? Кажется, когда-то давно мне казалось, что мы не выдержим даже первую. Но ведь всему есть предел. Даже человеческой воле.

– Точнее не бывает.

– Тогда ладно… Слушай, приятель, меня тут зацепило, и… кажется, моя оборона – все.

Я посмотрел на него – он был в одной рубахе, на которой расплывалось большое кровавое пятно.

– У меня есть счастливый образок Святой Екатерины. Он всегда меня хранил. Ты это… в общем, он твой.

Я взял из рук солдата маленький, старый и блеклый деревянный образ, на котором едва угадывалась женская фигура под нимбом.

– Спасибо тебе, отец.

Он хотел еще что-то сказать, но раздались какие-то одиночные выстрелы, а затем по строю прокатились приказы прекратить огонь. Это было странно. Я поднялся на ноги. В первых рядах шла какая-то суета, и, кажется, я слышал голос дяди.

– Прости, мне нужно…

Я обернулся к солдату. Он откинулся назад и уставился на небо мертвым взглядом. Я наклонился и прикрыл его глаза, а после этого вернулся в строй и стал продираться и проскальзывать вперед.

– Идиоты! Голодранцы! Кто дал приказ? Кто разрешил стрелять?!

Бесновался Трухильо, костеря троих безусых мушкетеров. Дядя был тут же. У него на бедре расплылось кровавое пятно.

– Вы ранены?

– А, Диего! Я рад, что ты жив. Мы предложили синьору герцогу переговоры, но некоторые обстоятельства повернулись против нас…

Возможно, мне показалось, но в голосе дяди проскользнул страх. Однако меня больше интересовало другое:

– Дядя, ты ранен?

Дядя Гарсия посмотрел на меня, затем перевел взгляд на свою ногу.

– Это пустяки, и на это нет времени.

– А на что, по-твоему, есть? Нужно хотя бы перевязать.

Дядя вновь бросил на меня взгляд, от которого я еще вчера – да что вчера – пару часов назад съежился бы и отступился. Но, видимо, за эти пару часов кое-что произошло. И он это увидел. Но прежде, чем он ответил, над строем разнеслось:

– Всадник! Всадник с белым флагом!

***

– Так, Трухильо, ты идешь со мной. Пошлите кого-нибудь за донами де Кастельви и де Айялой. Где белый флаг?

Пока дядя отдавал приказы, я неотрывно смотрел на одинокую фигуру вражеского всадника. Он не был похож на герцога. Собственно, он показался мне изрядно потрепанным. Мой взгляд наткнулся на фигуру дяди, который спешился и теперь суетился, заметно припадая на раненую ногу. Затем я вспомнил свой разорванный дублет, да и в целом не самый лучший вид. Это хорошо, что переговорщик герцога был потрепанным – значит, это был солдат, а не надушенный щеголь с полированными ногтями.

– Диего, держи.

Дядя протянул мне палку с кое-как закрепленной кое-где дырявой и не очень чистой белой тряпкой.

Я взял флаг в руки, и тут меня охватила досада. Неужели все, что мы сделали, все что я сделал не играет никакой роли? Как мы можем говорить о поражении? Неужели ничего нельзя сделать?

Нужно сказать дяде, что мы не должны общаться с этими трусливыми крысами ни о чем. Нужно отшвырнуть флаг, обратиться к солдатам. Конечно, они не хотят сдаваться, не хотят признать поражение.

Разумеется, я не сделал ничего из перечисленного. И даже сам сразу не понял, почему. Если бы на моем месте был Диего, который вчера пил с генералом Беком, он бы обязательно сделал что-нибудь. Я сам удивился своим мыслям – я никогда прежде не думал о себе в третьем лице. Но думать о том, кто существовал всего несколько часов назад, как о себе, было трудно. И как будто нечестно. Нечестно по отношению к нам обоим.

– Диего, не отставай.

Четыре фигуры успели отойти немного от нашего строя. Кроме дяди и Трухильо здесь были два человека, которых я не знал, и они были полными противоположностями друг другу. Один был старым, высоким и массивным, а второй – молодым, низким и узкоплечим. Судя по одежде, это были офицеры. Скорее всего, полковники других терций.

Дядя отчего-то так и не вернулся в седло. Он вел усталого коня под уздцы. Я поравнялся с ним.

– Может, мне вас поддержать?

– Что? А, нет, Диего, не надо.

Меня беспокоила его раненая нога. Кажется, кровавое пятно стало больше. Дядя был погружен в какие-то размышления. Он опустил голову и видел, наверное, только землю. Он даже не смотрел на одинокого всадника, который спешился и теперь ждал нас.

– Диего, а книги?

– Да со мной книги. Со мной.

– А, хорошо.

Он вдруг напомнил мне кое-кого. Того старого солдата, который подарил мне образок.

Дядя наконец поднял взгляд на переговорщика герцога, и далее произошло нечто очень странное – он широко и по-настоящему радостно улыбнулся, почти прогнав усталость из уголков своих глаз.

– Бог любит смелых, Диего!

– Вы что, его знаете?

Дядя, ничего не ответив, ускорил шаг, будто бы его рана мгновенно излечилась. Впрочем, я без труда нагнал его.

Только теперь я пригляделся к лицу переговорщика и, как ни удивительно, на его лице тоже была искренняя улыбка.

– Юный де Гер! Вот уж кого я не ожидал сегодня встретить!

Переговорщик ответил по-испански с легким акцентом:

– Рад, что вы узнали меня, синьор Гарсия.

Я бросил взгляд на остальных членов нашей процессии. Трухильо оставался невозмутим, а на лицах двоих других было недоумение. Кажется, на моем лице тоже.

Мы остановились, когда до переговорщика оставалось пять шагов. Он выпрямился и исполнил аккуратный поклон, вмиг стерев с лица улыбку:

– Приветствую, благородные синьоры. Я шевалье де Гер. Прежде всего позвольте выразить восхищение вашим мужеством. От лица монсеньора герцога Энгиенского и от своего собственного. Для меня было честью разделить поле боя с такими храбрецами.

Дядя сделал шаг вперед и тоже исполнил поклон, слегка пошатнувшись в конце.

– Я – Рыцарь Справедливости Гарсия де Фасис-и-Монтехо. Со мной синьоры Трухильо, де Кастельви и де Айяла. А также мой племянник Диего.

Когда очередь дошла до меня, я исполнил аккуратный поклон и получил кивок, а также внимательный взгляд в ответ.

Наконец, со знакомством было покончено.

– Не знал, что вы участвуете в сегодняшнем деле.

– Мы и не должны были. Мы прибыли сюда, чтобы встретиться с синьором Фаджиано.

– Он тоже здесь?

– Боюсь, что синьор Родольфо Фаджиано больше не здесь. Он погиб с честью вместе с большей частью своего полка.

Де Гер закрыл глаза и простоял так несколько мгновений.

– Это война, мой друг.

Это произнес дядя, и если прежде я был просто удивлен, теперь мне едва удалось сдержать изумленный вздох. Де Гер открыл глаза.

– Да, синьор Гарсия. Я понимаю. Ладно, монсеньор герцог готов…

– Знание, это наш щит.

– Знание, это светильник во тьме.

Де Гер ответил без малейшей паузы, и я посмотрел на него по-новому. Теперь становилось понятно их с дядей знакомство, а также столь хорошее отношение друг к другу.

Дядя подозвал меня и снял с моего плеча сумку с книгами. Он открыл ее и достал один из двух томов, после чего вернул сумку мне, а извлеченную книгу вложил в руки де Гера.

– Что это?

– Это первая книга, с которой все началось. Синьор Фаджиано хотел передать нам наши копии.

– Копии?

Де Гер, позабыв обо всем, открыл книгу, затем, будто спохватившись, аккуратно положил том на сгиб локтя и стал внимательно вглядываться в разворот. Лицо его будто осветилось, а на губах стала блуждать отрешенная улыбка человека, разглядывающего драгоценность. Он произнес на выдохе:

– Не могу поверить, что держу ее в руках. Но здесь все точно?

– Полагаю, что да. При наборе ошибки неизбежны, но их несоизмеримо меньше, чем при переписывании.

Де Гер продолжал восхищенно разглядывать разворот.

– Новый век будет великим веком.

– Несомненно, мой юный друг.

– Но почему же синьор Фаджиано не предупредил меня?

– Я получил от него письмо. Возможно, вам подобное письмо просто не дошло. Конечно, он не хотел, чтобы наша встреча произошла при столь драматичных обстоятельствах.

– Возможно… возможно.

Торжественный свет и счастливая улыбка покидали лицо де Гера. Это была не мраморная зала, это было железное небо Арденн. Де Гер захлопнул книгу, а затем неожиданно обратился ко мне:

– Храните вашу копию, юный синьор. Пуще головы своей храните.

Я кивнул, де Гер кивнул в ответ, а затем заговорил громко и четко:

– Синьоры, как я уже сказал, монсеньор герцог впечатлен вашей стойкостью и крепостью духа. И все же, ваш бой проигран. Ваш строй редеет, у вас заканчиваются пули и порох, вы окружены со всех сторон. Дабы не длить далее это действо, дабы не превращать эту славную битву в побоище, монсеньор герцог изволит принять вашу капитуляцию.

– То есть, он согласен обсудить наши условия?

– Он был согласен. Но когда он со свитой направлялся на переговоры, по нему был вероломно открыт огонь со стороны ваших позиций. К счастью, монсеньор герцог не пострадал.

– Передайте монсеньору герцогу мои глубочайшие извинения за это недоразумение – несколько солдат приняли его свиту за новую атаку. Кроме того, передайте ему мои поздравления с блистательно спланированной и проведенной битвой, которая проявила его полководческий гений.

Де Гер легко кивнул, затем несколько мгновений молчал, а потом, будто что-то для себя решив, заговорил:

– В общем, синьоры, герцогу нужны ваши знамена. Вам позволено будет сохранить строй, мы окажем помощь всем вашим раненым – посильную, разумеется – эта сеча и нам далась тяжело. Но знамена придется отдать в трофеи.

– Так не пойдет.

Это был голос Трухильо. Я посмотрел на него – в нем не было ни капли дерзости или бравады. Он просто говорил, как есть. Дядя посмотрел ему в глаза. Кажется, они пытались прожечь друг друга насквозь, но оба потерпели неудачу. Дядя снова повернул лицо к де Геру:

– Простите, мой юный друг, но вы сами сказали, что мы славно сражались. И мы заслужили право покинуть поле битвы в порядке и под своими знаменами.

Де Гер тоже выдержал взгляд дяди. Наконец, он посмотрел ему за спину:

– Это общее мнение, синьоры?

– Боюсь, что да, синьор.

Как ни странно, это был мой голос. А затем та же сила, которая заставила меня говорить, направила меня к Трухильо. Я встал справа от него. Вскоре слева от него встали так и промолчавшие все это время полковники. Впереди остался один дядя.

Неожиданно он подался вперед и что-то сказал де Геру так, что я ничего не расслышал. Одновременно, он махнул рукой себе за спину, будто бы даже именно в мою сторону.

После этого дядя отступил назад.

– Да, пожалуй, это общее мнение.

– Тогда вы умрете.

– Может быть.

Де Гер посмотрел куда-то себе за спину на что-то, что было видно только ему.

– Не делайте этого, синьор Гарсия.

– Мой друг, помните наш разговор тогда, восемь лет назад?

– О, да, я помню. Вы сказали, что я могу служить чему угодно, но служить нужно до конца.

– Вы думаете, что теперь я хотя бы на миг отрекусь от этих слов?

– Нет, синьор, не думаю.

– Хорошего дня, де Гер.

– Удачи вам, синьоры.

Де Гер забрался в седло и, не оборачиваясь, поскакал туда, где виднелся вражеский строй. Дядя, вновь взяв коня под уздцы, направился к нашим рядам.

– Мы возвращаемся на свои места, Справедливый рыцарь.

Кажется, я впервые услышал речь полковника де Айялы. Или это был полковник де Кастельви? Вопреки фигуре, у него оказался низкий глубокий голос. Кажется, у второго полковника теперь должен был оказаться высокий голос кастрата. Однако он не изволил что-либо сказать, заспешив за своим более молодым спутником.

– Диего.

Когда я подошел, дядя положил руку мне на плечо и произнес:

– J'abandonne.

– Что?

– J'abandonne, это «я сдаюсь» по-французски.

Я совсем немного знал французский, но такому меня, конечно, прежде не учили.

– Но зачем…

– J'abandonne, а затем свое имя и имя шевалье де Гера. Да, еще слово «parents» – родственник. Это легко запомнить.

– Я не собираюсь сдаваться, дядя.

– Конечно, не собираешься. Но если Бог сейчас слышит мою молитву, Он сохранит тебе жизнь, и тогда ты, скорее всего, попадешь в плен. Скажи там это и, возможно, шевалье де Гер поможет тебе.

– А почему он должен мне помочь? Кто он вообще?

– Это наш дальний родственник.

– Эй, Паблито, ну, чего там?

Этот вопрос был обращен к Трухильо, шедшему чуть впереди. Он развел руки в стороны и бросил так, чтобы было слышно, как можно лучше:

– Ну, они пока не хотят сдаваться.

Раздался нестройный смех. Кажется, я тоже рассмеялся.

***

В глазах все плывет, хочу пить. И спать. И чтобы меня никто не трогал. А еще, чтобы ничего не болело. Вокруг были какие-то люди, они что-то говорили, возможно, даже обращались именно ко мне, но я мог лишь бормотать: