Коллекция. Оседлавшие бурю

– J'abandonne. J'abandonne. Chevalier de Ger parents. Диего де Фасис-и-Монтехо. J'abandonne.

Я даже не уверен, что произносил их вслух, но, кажется, это были все слова, которые я помнил.

Затем помутнение стало спадать, но я был будто бы в книге, которую читают от конца к началу.

На мне лежит кусок какой-то ткани. Он закрывает мое лицо. Ткань достаточно плотная, чтобы через нее ничего не просвечивало, поэтому я лежу в темноте. Но все же я откуда-то помню, что это именно ткань, а не внезапно наступившая ночь.

Кто-то бьет меня по сапогу, а затем ткань убирают с моего лица. Я пытаюсь разглядеть лицо, нависшее надо мной, но все расплывается. Вдалеке раздался голос:

– Il est vivant.

– Пить. Прошу, пить.

– Que dit-il?

– Il demande à boire.

Меня приподняли и придержали за плечи, а затем я почувствовал на своих губах кисловатое вино и стал пить, закашлялся.

– Laisse-le partir. Tu m'entends, petit? Отпусти.

Я даже не понимаю, о чем он. Потом мой взгляд падает на ту самую ткань, которой я был укрыт – это полковое знамя, и я все еще сжимаю его древко левой рукой.

Один из солдат снова пытается взять знамя, но я не могу его отпустить. Не потому что не хочу, а просто не получается. Наконец, солдату это надоедает, и он пинает меня по руке. Я это чувствую. И вслед за этим я начинаю чувствовать все.

Знамя? Откуда оно у меня?

Я стою в глубине строя рядом с несколькими другими парнями моего возраста или чуть старше. Мимо проходит один из солдат. Он куда-то спешит. Я пытаюсь разглядеть, что происходит в первых рядах. Солдат проходит мимо, затем останавливается и оборачивается ко мне.

– Ты, идем со мной.

Я подчиняюсь, не тратя время на слова. Мы проходим чуть дальше по строю. Я вижу нескольких мушкетеров и хорошо защищенных солдат со шпагами.

– Держи.

Солдат подает мне большое знамя с крестом Святого Андрея. Ветра снова нет, а потому знамя висит безвольной тряпкой.

– Уже был знаменосцем?

– Нет, я…

– Тогда запоминай. Все, что тебе нужно делать, это держать знамя. Несмотря ни на что. Даже когда тебя будут убивать. Даже, если земля разверзнется, и из ада полезут грешники с кривыми ножами.

Солдат положил руку мне на плечо.

– Справишься?

Наверное, стоило сказать ему, кто я. Наверное, стоило сказать, что таскать полковое знамя, это не по моей чести. Но я не стал этого говорить. Я просто кивнул.

Солдат ушел, раздавая распоряжения, а я вытянул шею, силясь все же рассмотреть хоть краем глаза то, что происходило там впереди – там, где ветераны готовились встречать новую атаку врага. Там был солдат с раненой ногой – я его не видел. Но он был там.

Почему же он встал в пеший строй?

Дав солдатам немного посмеяться, Трухильо стал отдавать приказы. Я всмотрелся в их лица – никто не паниковал, не трусил, не было слез или отчаяния. Но не было и смирения, как на изображениях Святых и мучеников, не было возвышенного благородства, как на семейных портретах, не было даже злобы и боевого настроя. И тут я понял, на кого они все были похожи – на ремесленников, на людей за работой. Сосредоточенных, внимательных, по-своему очень красивых, но совершенно будничных и не парадных.

И дядя был очень похож на них. Если он сейчас встанет в их строй, он сольется с ними совершенно, несмотря на все его достоинство и на имя его предков. Наверное, ровно так же выглядел сейчас и я.

Дядя заглянул в лошадиную морду, провел ладонью по широкому конскому лбу.

– Ты сегодня был молодцом, приятель. Теперь убирайся отсюда. Пошел!

С этими словами дядя, что есть сил, хлестанул коня по крупу. Тот обиженно заржал и помчался вдоль строя.

– Что вы делаете?

– От него все равно больше не будет толку. Так, ты идешь назад.

– Нет, я вас не оставлю.

– Не спорь, Диего. Там ты принесешь больше пользы. Не переживай – схватки на всех хватит.

Я хотел продолжить спорить, но остановил себя и бросил взгляд на видневшийся пехотный строй врага – схватки действительно на всех хватит.

Так, а что с дядей? Что с ним?!

Оцепенение спало, а монотонное биение одних и тех же слов в моей голове закончилось. Я поднял голову. Рядом со мной были другие пленные. Некоторые были ранены. Двое, кажется, уже умерли. Между нами ходил старый монах, который то и дело наклонялся к тем, кто выглядел хуже других, и осматривал их. Чуть поодаль я заметил еще одного священника – тот осенял крестным знамением одного из умерших.

– Синьор.

Я повернул голову. Это был шевалье де Гер. Он смотрел на меня без всякого выражения, мне даже показалось, что он сейчас развернется и уйдет. Вместо этого он спросил:

– Вы не ранены?

– Нет, синьор, благодарю за беспокойство.

– А это?

Де Гер указал на кровавое пятно на моем правом плече.

– Царапина, синьор. Здесь есть люди, которым помощь нужна значительно больше.

Де Гер оторвал взгляд от моего лица и окинул всех нас. Затем взгляд его ушел куда-то выше наших голов. Я же в этот момент пытался понять его чувства, но лицо де Гера оставалось невозмутимым.

Наконец, он тряхнул головой и протянул мне руку. Я несколько мгновений смотрел на нее, а затем протянул свою в ответ, и де Гер помог мне подняться.

***

Вечер.

Слуга де Гера помог мне умыться. Тело было похоже на одну большую ссадину и с каждым часом болело все больше, как будто микстура, прежде сдерживавшая эту боль, теперь ослабевала. Снаружи стоял праздник, раздавались радостные крики, поднимались здравицы. Де Гер сидел напротив меня с бокалом вина, и в его взгляде было написано понимание. Мол, да, это тяжело, но что поделать? Они заслужили свой праздник.

– Почему вы не празднуете, синьор?

Де Гер слегка улыбнулся, сделал большой глоток вина, а затем ответил:

– Я праздную, мой друг. Сегодня великий день для меня.

– Тогда почему вы здесь?

– У меня гость.

Де Гер сделал еще один глоток, и в этот раз я последовал его примеру.

– А кроме того, я сегодня потерял двоих родственников. И каждый раз, когда я буду вспоминать этот день, я буду чувствовать не только радость, но и скорбь.

На это мне нечего было ответить. Воцарилась тишина. Мы просто пили и думали каждый о своем. Я думал о том, что даже в смерти дядя не потерял своего достоинства, даже она не исказила его лицо гримасой боли или агонии, хотя я насчитал на его теле семь серьезных ранений.

Не знаю, о чем думал де Гер, но именно он первым прервал молчание:

– Кому мне написать о том, что вы живы и о том, что синьор Гарсия пал?

– Наверное, моему дяде – синьору графу де Бикар.

– А ваши родители?

– Они умерли.

– Вот как…

Де Гер допил вино, повернулся, чтобы подозвать слугу, но увидел, что тот задремал, и сам поднялся, чтобы взять большую флягу. Он хотел налить себе, но потом задумался и просто принес флягу к нашим стульям, после чего вновь устроился напротив меня.

– Синьор, я правильно понимаю, что дон Фаджиано изначально хотел собрать нас всех вместе, чтобы разделить копии какой-то ценной книги?

– Возможно, он не планировал именно собирать нас всех, а просто хотел передать копии в мою и в вашу семью. Разумеется, та копия, которая сейчас лежит у вас на коленях, по праву принадлежит роду де Фасис-и-Монтехо.

Я кивнул. Я действительно не расстался с сумкой почти что ни на мгновение, ни в горячке последнего боя, ни после встречи с де Гером.

– А что это за книга?

– Синьор Гарсия не рассказал вам?

– Я знаю, что она связана с Коллекцией, но не в подробностях.

– Хм… когда-то наш общий предок получил эту книгу от потомка византийских императоров. От него пошли наши фамилии, он же начал собирать Коллекцию. Как вы понимаете, это большая ценность. Кстати, завтра я собираюсь пустить ее в дело и что-нибудь по ней приготовить.

Де Гер заметно повеселел – возможно, дело было не только в книге, но и в вине, целый кубок которого он проглотил за мгновения.

– Так куда мне вас доставить, синьор, чтобы вы могли безопасно добраться до дома?

– До дома? А я…

Я осекся. Конечно, у меня был дом, но с тех пор, как я впервые отправился в путешествие с дядей Гарсией, домом для меня была его компания.

Де Гер заметил мою заминку.

– Как вы называли синьора Гарсию? Не вслух, а как вы обращались к нему в собственных мыслях?

– Так и называл – «дядя» или «дядя Гарсия».

– Тогда можешь звать меня дядя Рене. Если хочешь, конечно.

Яичница-болтушка

Лимузен. Сентябрь 1668 года

***

Лицо Анны несло на себе печать покоя. Такой покой не был возможен для бодрствующего человека, чей разум всегда нагружен мыслями и заботами, как мул – белым известняком. Но Анна спала и не видела снов.

Прядь волос спадала на ее лицо, закрывая левый глаз. Мне захотелось убрать эту прядь, но я побоялся разбудить ее – Анне так редко удавалось хорошо выспаться в последнее время.

Осенняя прохлада стала беспокоить мне спину. Дуло от окна. Похоже, зима будет суровой. Ну и пусть. Лишь бы провести ее здесь, не отлучаясь.

Анна немного поменяла положение головы и приоткрыла рот. А затем раздался тихий, но абсолютно очевидный храп. Я почувствовал, что улыбаюсь и все же легким движением убрал прядь с ее немного припухшего лица. Конечно, моему жесту не хватило аккуратности, и я слегка задел ее щеку. Рот тут же закрылся, а дыхание переменилось. Однако больше ничего не происходило.

– Давно мой господин смотрит, как я сплю?

Ее теплый шепот проник в самое нутро, окончательно растапливая оцепенение, овладевшее моей душой после ночного пробуждения.

– Не очень.

– Зря вы это делаете – я сейчас не в лучшем виде.

– Глупости. Как вам спалось?

– Сегодня лучше, чем вчера. И позавчера. И в последнюю неделю.

– Скоро все закончится.

Я опустил руку и через шерстяное одеяло прикоснулся к животу Анны. Тот, кто находился там, кажется, еще не проснулся, потому что никак о себе не заявил. Она положила свою руку поверх моей. Будто только это и было нужно, я почувствовал (а может быть, только представил) едва заметный толчок.

Губы Анны были горячими и сухими. Мне показалось, что у нее жар, но она ничем не показывала неудобства, поэтому я не стал спрашивать ее об этом. Лишь когда я оторвался от нее, она впервые открыла глаза и тут же спросила:

– Вы вообще ложились?

Видимо, изломанный кошмаром сон, оставил след на моем лице. Мне не хотелось говорить об этом, особенно теперь, когда Анна сама наконец-то провела спокойную ночь.

– Дурной сон.

– Поэтому вы пришли?

– Да. Меня напугал злой Бука, и я поспешил укрыться под юбку.

– Расскажи.

Ленивая сонливость куда-то делась из голоса Анны, а глаза прояснились от пелены полусна. И теперь ее лицо не несло печать покоя.

– На самом деле, ничего такого. Я вспомнил первую битву, в которой участвовал.

– Вы никогда не рассказывали мне о ней.

– Да не о чем рассказывать. Я был на проигравшей стороне. Хотя, если подумать, если бы не тот день, я бы никогда не оказался на службе Его Величества, не получил бы от него титул и не взял бы тебя в жены. Так что в тот день я одержал главную победу своей жизни.

Я попытался улыбнуться, чтобы закруглить шутку и оставить уже, наконец, эту тему. Однако взгляд Анны оставался все так же серьезен.

– Поэтому вы проснулись среди ночи и не смогли больше уснуть? Потому что вспомнили о главной своей победе? Не прячьтесь от меня. Что вас напугало?

Я посмотрел прямо в глаза жене. Я был на двенадцать лет старше нее. В тот день, когда близ Рокруа я принял свой первый бой и стал мужчиной, она была неразумным лопочущим младенцем. И все же сейчас это она будто бы была старше и мудрее меня. Похоже, я действительно пришел прятаться от Буки под юбку.

– Дело в том… что я увидел все очень точно. Не расплывчато и рассеянно, как обычно во снах, а четко, как в отражении. И даже не просто увидел, а пережил. Я не был тем, кем я являюсь сейчас. Я снова был тем юношей. А тот юноша был готов в тот день умереть. Тот юноша… я потерял в тот день самого дорого своего человека и вдруг понял, что мир не просто большой и страшный, а он невообразимо, невыразимо большой, и что мне в этом мире почти что не на что опереться. Словом, я будто бы снова оказался в том времени, когда ничего этого у меня не было – не было нашего дома, не было тебя и нашего сына. Я проснулся в темноте и не смог успокоиться, пока не увидел твое лицо.

Теперь Анна меня поцеловала. Мне захотелось ее, я взял ее грудь через ночную рубашку, спустился второй рукой ниже и почувствовал ее живот. Я тут же стреножил свое желание – нужно подождать. Несмотря на это, захотелось смеяться.

И все же мне стоило большого труда прервать поцелуй. Я отстранился, опустился на пол и откинулся на спину у ложа, запрокинув голову. Анна стала гладить меня по волосам. Я закрыл глаза и даже будто бы был готов задремать.

– Сколько тебе было тогда?

– Когда?

– В тот день, который тебе приснился.

– Доходило четырнадцать.

– Боже…

– Я был не самым младшим из тех, кто бился в тот день. Это жизнь. Если подумать, хорошо, что я увидел все это тогда, еще будучи юношей.

– Ребенком.

– Нет, юношей. Я мало видел, еще не был с женщиной и хмелел от одного кубка вина, но я не был ребенком.

– Не могу представить, что вы были лишь на три года старше Анри, когда впервые участвовали в битве.

– Это Анри пора бы начать взрослеть. Он никогда дальше Лиможа не был.

– Не ругайте его. Он старается.

– Да я знаю… знаю. Просто мы с ним совсем не похожи. Он похож на вас. Ну, и на моего дядю. Он, кстати, как раз погиб в той битве. Анри бы родиться не первым, а вторым – смог бы с чистой совестью посвятить себя Богу и Его премудростям. Но ему придется быть наследником, а он краснеет даже от грубого слова.

Рука Анны, гладившая мои волосы, остановилась на середине движения.

– А чего вы хотели? Он вас толком не знает. Вы вернулись домой меньше года назад. До этого Анри видел вас урывками. И тут вы ворвались в его жизнь на правах отца. А его отец – настоящий рыцарь, слуга Его Величества. Вот он и краснеет от ваших грубых слов, вот он и боится глаза поднять, лишь бы не разочаровать вас!

– И что, было бы лучше, если бы меня здесь не было?

– Конечно, нет! Я счастлива тому, что вы, мой муж, мой господин, наконец-то со мной. Счастлива этому каждый день. Но дайте Анри время и возможность заслужить ваше расположение.

– Хорошо!

Я развернулся и посмотрел Анне в глаза.

– Что мне стоит сделать? Как сблизиться с ним?

– Хм… попробуйте взять его на охоту, например.

Это было последнее, чего я ожидал. Никогда не замечал в Анри склонности к этому занятию. Анна, увидев мое удивление, продолжила:

– Вы действительно разные люди, и вы не сможете заставить себя интересоваться местными растениями и тайнами природы, а он не сможет в раз развить в себе тягу к военным забавам и старинным рукописям. Хотя он старается – поверьте, я вижу это и видела каждый день вашего отсутствия.

– Но почему вдруг охота?

– Потому, что вы равно плохи в ней.

– Ты же видела, как я стреляю…

– Да, по мишеням. Понимаю, что вы так же хорошо попадаете и в людей. Но охота, это не только про стрельбу.

Анна была права. Как обычно, в общем-то. Охота мне никогда не нравилась – в ней есть что-то нечестное. Но это возможность посмотреть на Анри подальше от домашних стен и мягкой постели.

Я хотел ответить, поднял глаза на Анну и увидел, как изменился цвет ее лица, став темнее. Уже зная, что будет дальше, я резко поднялся, подал ей пустой ночной горшок и придержал за плечо.

Анну буквально выворачивало наизнанку. Тяжелые грудные всхлипы сменялись потоками жидкой рвоты. Как же мне хотелось взять всё её страдание на себя, снять с нее эту ношу. Но я не мог. Мог убить всех своих врагов, мог завоевать весь мир, но не мог взять на себя даже часть боли своей жены.

Я сжал ее плечо и произнес, едва узнав собственный голос:

– Я приведу Жанну.

У Анны хватило сил только на то, чтобы кивнуть. Кажется, приступ подошел к концу, но я успел понять, что одним приступом все может не ограничиться. Я поднялся на ноги и быстрым шагом покинул комнату, стремительно наполнявшуюся отвратительным теплым запахом.

***

– Господин барон, вы не могли бы немного наклонить голову?

Я сделал, как просил Амори, и снова устремил взгляд на огонь в очаге. Дурные мысли не шли из головы. Разумом я был сейчас с Анной. Хотел бы быть и телом, но Жанна достаточно бесцеремонно вытолкала меня. Я готов был спустить старухе такую грубость – главное, чтобы она смогла облегчить состояние Анны.

Чтобы хоть немного спрятаться от собственных дум, я решил завести разговор. Тем более, что Амори действительно вел себя немного странно. Даже для себя.

– Скажи-ка мне, почему я позирую тебе в такую рань, да еще на кухне?

Видно было, что Амори полностью поглощен работой, и отвлекаться на праздную трескотню ему не охота. Но, разумеется, он ответил:

– Я планирую работать весь день, и мне нужно увидеть вас именно в этом окружении.

– Что ты задумал, приятель?

– Это секрет, господин граф.

Мне захотелось дать рисовальщику затрещину, но я сдержался. В конце концов, я сам притащил его с собой из Орлеана.

Амори был сыном аптекаря, но Господь зачем-то решил наделить его тягой к рисованию. И, на мой взгляд, талантом к оному. Амори интересно располагал вещи и людей, как будто пытался в замершем мгновении картины рассказать какую-то историю. И, что еще мне понравилось, истории все попроще – не только про Святых.

Он никогда не говорил, кто научил его рисовать. Кажется, с этим была связана какая-то история, в которой, разумеется, участвовала женщина и большие долги. В общем, я выручил беднягу, сначала купив у него пару картин – странно притягательные небольшие портреты стариков – а после, когда его проблемы стали обретать совсем крутой оборот, пригласив его к себе.

С прошлой весны Амори писал какую-то секретную работу, которая, судя по всему, представляла собой семейный портрет. Он мог темнить сколько угодно, но глаза-то у меня есть – я знал, что кроме меня он до недавнего времени просил позировать Анну и Анри, причем в каких-то обычных, непритязательных обстоятельствах и самых обыденных положениях.

– Господин граф, скажите Люке, что мне будет нужна его помощь. Пожалуйста.

Это была странная просьба. Чем повар мог быть полезен рисовальщику?

– Это зачем?

– Мне нужна кое-какая натура, и, пожалуй, он может мне с этим помочь.

– Ты какой-то натюрморт, что ли, пишешь?

– Ну, не совсем. Скажем так, это часть большой работы.

– Ты совсем не отвечаешь на мои вопросы, рисовальщик.

– Простите, господин граф, обещаю – то, что я готовлю, вас не разочарует. Во всяком случае, ничего лучше я не писал.

Я махнул рукой, и Амори тут же попросил меня подержать ее так. Я подчинился. Пока рисовальщик пытался запечатлеть очередную деталь меня, а рука потихоньку наливалась затекшей тяжестью, я думал о том, что в последнее время я многовато подчиняюсь.

Конечно, я всегда умел выполнять приказы, но только и отдавали их мне люди не ниже моего дяди и не выше Короля. Неужели какой-то год покоя превратил меня в безвольного старика?

На этот раз мои размышления, вновь повернувшие в невеселую сторону, разрушил буквально ввалившийся в кухню Рене де Гер. Он уже был пьян. Или еще?

– Доброе утро, Рене.

– Уже утро, Диего?

– Ну, солнце понемногу восходит.

– Бесполезный иждивенец!

– Вы ложились?

– Да, но потом встал. Потом снова ложился. В общем, долгая ночь. День? Я проголодался.

– Люка вернется к вечеру, пока можете сделать себе что-нибудь сами.

Де Гер ничем не показал, что услышал меня. Он встал за спиной Амори, который попытался немного закрыть свою работу от его взгляда. Но, конечно, совершенно неудачно.

Неожиданно де Гер сделал круглые глаза.

– Господин граф, да он из вас прямо Аполлона сделал, да еще и с достоинством, как у коня!

– Серьезно?!

– Нет.

Тут же забыв о своей шутке, де Гер отошел от рисовальщика, ловя спиной его укоризненный взгляд. Проходя мимо меня, он вдруг совсем перестал шататься, наклонился ко мне и спросил:

– Как твоя жена?

– Тяжело. Сегодня она выспалась, но с утра был приступ. Кажется, у нее жар.

Он положил руку мне на плечо.

– Держись, парень.

Я хотел поблагодарить его, но он снова, будто по щелчку пальцев, стал пьяным и неловко направился в сторону погреба. Я посмотрел ему вслед – тяжело было видеть его таким. Примерно с того же времени, когда Амори начал писать свой загадочный портрет, де Гер не мог умерить себя в вине хоть немного.

Последняя война закончилась, а новая еще не началась, поэтому ему было некуда себя деть, кроме моего дома. Вот уж на кого мир и покой действительно оказывали дурное влияние.

Неожиданно сон прошлой ночи вновь ожил в моем разуме и я, не успев толком подумать, окликнул де Гера:

– Шевалье, вам сегодня снился бой при Рокруа?

Он остановился и привалился спиной к стене.

– Не знаю, может и снился. Но я точно думал о нем днями. Хороший был день, славный был день. Все было впереди… А к чему ты спрашиваешь?

– Да так, сон дурной приснился.

– А, ну, такова судьба, парень.

Де Гер развел руками – он ничего не мог поделать с судьбой – а после этого скрылся за тяжелой дверью.

Когда он вернулся, я уже был у окна по просьбе Амори, который все никак не мог на меня налюбоваться. Начинавшийся день обещал быть холодным и влажным – осень была в своей власти.

Де Гер вернулся с двумя куриными яйцами, сухим хлебом и соленым мясом. Я понял, что за всеми утренними переживаниями и неурядицами забыл позавтракать. Яичница была бы сейчас кстати.

Де Гер стал разогревать сковороду над очагом, смазал ее салом и положил несколько ломтей мяса, а затем разбил на сковороду яйца. Зашкворчало.

Неожиданно Амори оставил мольберт и подошел к очагу.

– Ты чего это, рисовальщик?

Де Гер даже не посмотрел на Амори, когда тот приблизился.

– Простите, господин…

Амори некоторое время смотрел на сковородку, а затем помотал головой, как будто был разочарован, и вернулся к мольберту. В то время, пока он отвлекался, я не удержался и подошел к холсту, чтобы посмотреть на рисунок.

Это были просто наброски. Очень разрозненные. Где-то было плечо, где-то нос, в котором я узнал свой собственный. Несколько раз были изображены глаза. И только раз набросано само лицо – грустное, уставшее, мое.

– Господин граф, вы поговорите с Люкой?

– Да, когда он вернется… А ты что, еще не написал мое лицо?

– Разумеется, господин граф, вы были написаны в первую очередь, еще в прошлом мае.

Амори не смотрел на мое лицо, когда говорил это, а ему стоило бы именно сейчас на него посмотреть, потому что к удивлению примешивалась изрядная доля раздражения – хороший бы вышел портрет.

– Тогда чего ты ко мне пристаешь со своими позированиями?!

– Ну, я планирую написать не один ваш портрет. Кроме того, мне нравится ваше лицо – в нем осталось что-то мальчишеское.

За спиной послышался глухой смешок де Гера.

***

Погода совсем испортилась, и все дорогу до Тюля нам с де Гером пришлось преодолеть под дождем. Раме даже предлагал нам отправиться в экипаже, но это было слишком – я не был женщиной, еще не был настолько стар и никогда не носил рясу, чтобы пренебрегать хорошей конной поездкой в пользу какого-то экипажа. Разумеется, де Гер также предпочел седло сиденью.

Когда Его Величество решили возвести меня в высокое графское достоинство, возникло некоторое препятствие. Один из моих дядьев был графом, но служил он другому Королю. Кроме того, Его Величеству очень не хотелось создавать новый титул. Если бы я был каким-нибудь мелким дворянчиком откуда-нибудь из Гаскони, Король просто присвоил бы мне титул по моему отчему дому, а так пришлось решать небольшое затруднение.

И Его Величество, разумеется, это затруднение решили. По линии де Геров у меня были родственные связи со старой графской фамилией из Лимузена. Графы де Сейяк немного подрастеряли себя в последних неурядицах, терзавших Францию. Последний де Сейяк по прямой линии сложил голову в одной из стычек дворянской смуты против Его Высокопреосвященства монсеньора Мазарини. У него, конечно, оставались внебрачные дети и кое-какие родственники. Но верная служба Его Величеству, особенно в дни бегства из Парижа, когда казалось, что все потеряно, несколько повысила мои шансы.