Коллекция. Оседлавшие бурю

Александр Долгирев

Коллекция. Оседлавшие бурю

Рокруа

Арденны. Май 1643-го года

1

***

С запада надвигались тучи, грозившие затянуть серой пеленой наступающую ночь, а возможно и весь завтрашний день. Но пока был вечер, и заходящее солнце еще пробивалось кое-где через хмурое одеяло, обдавая широкую долину красивым красно-золотистым цветом.

Впереди был Рокруа, обложенный имперской осадой. Я прищурился, силясь рассмотреть осадные укрепления, которые, быть может, мне еще придется штурмовать. Конечно, с холма, на котором я стоял, ничего толком не было видно.

Но я и так понимал, что ждет нас там – за рекой с заболоченными берегами, в полях к востоку от города, частично закрывая его, стояла армия испанского короля. Разумеется, ее лагерь также скрывался в стремительно опускавшихся сумерках.

– Завтра будет пасмурно, господин.

– Я вижу, Поль. Подай вина.

Поль сбросил с плеч свою сумку и достал небольшой мех с вином. Я принял его и сделал несколько жадных глотков, все не сводя взгляд с долины.

Неожиданно порыв ветра холодной волной обдал мое лицо, заодно бросив в глаза пыль. Я заморгал и стал чесать их. Хоть так оторвался от бесплодного наблюдения за тем, что могло поджидать нас завтра.

Поль без приказа подал мне флягу с водой. Я благодарно кивнул, а после этого тщательно умыл глаза и все лицо. Удовлетворенно фыркнул – холодная вода немного освежила мне голову и развеяла неприятную тревогу. Я вернул флягу Полю.

– Вот что, возвращайся в палатку, проверь мой доспех – не хочу, чтобы та заклепка снова заклинила. Подготовь мою постель. После этого спи – завтра будет долгий день.

– Вы изволите ужинать, господин?

– Нет. Может быть, перехвачу что-нибудь у монсеньора герцога.

– Не надо перехватывать, господин. Я раздобуду на кухне горячее. А то вы опять толком не поедите.

Я испытал легкое раздражение, но тут же успокоился – Поль служил мне столько, сколько я себя помню, и спорить с ним, когда он начинал обо мне усиленно заботиться, не имело никакого смысла.

– Делай, как хочешь, старик. Все, оставь меня.

Поль вновь накинул на плечи небольшую сумку – с обязательным кряхтением и оханьем – и, наконец, оставил меня одного.

Я не удержался и бросил последний взгляд на Рокруа, а также на огни испанского лагеря. После этого я направился к покоям герцога – он просил зайти к нему вечером.

В лагере царила деловитая суета, неплохо скрывавшая беспокойство и тревогу. По полковым и батальонным офицерам уже был пущен негласный приказ спать чутко и быть готовыми к построению в любой момент. Солдаты, разумеется, ничего такого не знали, хотя, кажется, многие – особенно ветераны – понимали, что битва может начаться раньше, чем ожидается. Из некоторых палаток торчали ноги в сапогах, а два раза я видел солдат, которые дремали полусидя, прислонившись к бочкам или мешкам, уже полностью готовые к бою. Разве что шлемы держали на коленях.

Разумеется, у шатра герцога тоже было суетно и оживленно. Отдавались приказы и отправлялись вестовые, но сам герцог в этом не участвовал. Я заметил Гассиона – он что-то негромко, но достаточно живо втолковывал одному из офицеров Пикардийского полка.

Судя по серьезной охране у входа в шатер, герцог был у себя. Я не стал отвлекать Гассиона и хотел пройти внутрь, но он сам окликнул меня:

– Де Гер! Можешь не заходить.

– Почему?

Гассион сделал мне знак подойти, а когда я оказался рядом, негромко произнес:

– Монсеньора герцога там нет. Он у Пикардийского полка. Он просил отправить тебя к нему, когда ты изволишь явиться.

– А это зачем?

Я указал рукой на охрану у шатра.

– А зачем лишним людям знать, где находится монсеньор герцог?

Гассион неприятно улыбнулся – судя по всему, это была его идея.

– Сам найдешь или отправить провожатого?

– Найду сам.

Гассион кивнул и тут же потерял ко мне всякий интерес, вернувшись к разговору с офицером. Я зябко передернул плечами и направился дальше. Совсем стемнело, но благодаря факелам света в лагере хватало. Небо окончательно заволокло, поэтому звезд и луны видно не было.

Я узнал, где находится герцог, еще на подходе к палаткам пикардийцев. Его громкий смех перекрывал неспешный перебор лютни. Герцог находился в окружении людей из своей свиты и рассказывал шутки, с которых сам же смеялся громче всех. Разумеется, здесь было много его цветов, чтобы ну уж совсем ни у кого не было сомнений, что в собственном шатре его на самом деле нет. Так что блеск плана Гассиона несколько поблек.

– А, де Гер! Я заждался тебя! Где тебя черти носили?

– Прошу прощения, монсеньор герцог. Я полагал, что найду вас в командном шатре, поэтому и задержался.

– Ну, как видишь, я не там. Ладно, садись, мне нужно поговорить с тобой. Да, все – вон.

Наученные, если не сказать дрессированные, миньоны тут же растаяли в воздухе, хотя, конечно, их уши остались где-то здесь, в тенях. Я немного замешкался, но герцог поставил один из освободившихся складных стульев напротив себя. И выразительно указал мне на него. Когда я устроился, он наполнил два кубка вином и подал мне один из них.

– Все готово?

– Насколько это возможно, монсеньор герцог.

– Отлично. План у нас простой, но не лишен искры вдохновения, как считаешь?

– Считаю, что вы рискуете. Возможно, понапрасну.

У меня не было возможности переговорить с герцогом после военного совета, на котором он принял план Гассиона и решил дать имперцам генеральное сражение.

Конде сделал небольшой четко отмеренный глоток, а затем усмехнулся:

– Люблю тебя, де Гер! Из всех лизоблюдов только ты всегда отвечаешь мне так, как будто мы равны.

– Я всего лишь говорю то, что думаю, монсеньор герцог.

– Ага… в общем, я завтра командую правым крылом вместе с Гассионом, а ты будешь на левом фланге.

– Почему вы отсылаете меня туда?

– Не переживай, это не опала. Я знаю, что ты верен мне и что ты всегда прикроешь меня от всех моих врагов. Этого я и прошу. Лопиталь все время путает осторожность с трусостью, а Лаферте – смелость с безрассудством. Оба думают, что они умнее меня. Оба на левом фланге. И ты будешь рядом с ними.

Я наклонился вперед и негромко проговорил:

– На случай…

– Нет, я не думаю, что дойдет до предательства. Но мне нужен там тот, кому я доверяю. Завтра там будет жарко.

Разумеется, герцог даже не подумал понизить голос.

– А как же вы?

– Не беспокойся – конечно, пехота у нас в подметки не годится испанцам, но я буду в сердце нашей кавалерии – там мне будет угрожать лишь дура-судьба, а с ней и ты ничего не сможешь сделать.

Я невольно бросил взгляд вокруг – на палатки пикардийцев, в которых, конечно, слышали нелестную характеристику, касавшуюся, в том числе, и их. Когда-нибудь грубость герцога выйдет ему боком. Надеюсь, в этот момент найдется тот, кто прикроет ему спину.

Конде заметил мой жест и снова усмехнулся, но лишь на мгновение.

– Все – иди. Завтра вечером, когда мы будем праздновать мой триумф, ты будешь рядом со мной. Да, постарайся ухватить, как можно больше сна – мы начинаем затемно, а тебе еще добираться на другой край лагеря.

Я кивнул, встал на ноги и, не прощаясь, покинул его.

***

Заря скрывалась за густыми серыми тучами. Я втянул промозглый воздух носом, проверил, легко ли ходит правое плечо – заклепка, крепившая наплечник спереди, была новой и порой норовила упереться в какой-то невидимый заусенец в отверстии.

Я повернул голову направо и увидел нетерпеливое шевеление конного строя. Всадники ждали сигнала об атаке, а звери чувствовали, что предстоит опасная работа, и беспокойно дергали головами, пофыркивая и выдыхая пар в утреннюю свежесть.

Где-то еще правее от меня стояли пехотные полки центра, которым предстояло сойтись с имперской пехотой. Еще дальше, теряясь в дали, готовились к атаке кавалерийские эскадроны герцога и Гассиона. Силы правого крыла были немного больше, чем те, что находились здесь под командой Лаферте и прикрытием старика Лопиталя. Похоже, именно здесь нужно будет терпеть, а не побеждать.

Подумав об этом, я бросил взгляд на профиль Лаферте. Разумеется, он собирался вести авангард в атаку самолично, ни мало не заботясь о том, что его несвоевременная гибель может рассыпать все крыло.

У Лаферте был только один недостаток, но в данном случае, он мог стать роковым – Лаферте как раз не умел терпеть.

Раздался неожиданно громкий выстрел – заговорили наши орудия. Вскоре им стали отвечать. Похоже, перестрелка была без толку – мы не видели их, а они не видели нас.

Со стороны центра появился, подстегивая своего жеребца, раздоспешенный юноша. Он поспешил прямо к Лаферте и, не останавливаясь, прокричал:

– Вперед!

Юноша промчался вдоль линии всадников и скрылся за краем построения, устремившись в тыл. Лаферте резким движением опустил забрало, поднял правую руку вверх, а потом указал вперед.

Строй пришел в движение. Я также опустил забрало и, стараясь не отставать от Лаферте, пустил Сарацина рысцой. Грохот копыт стал закладывать уши, а в груди появилось знакомое трепещущее ощущение, будто я седлаю бурю. Я почувствовал, что улыбаюсь – не было чувства лучше.

Спины Лаферте и его свиты понемногу удалялись – он продолжал наращивать темп. Это было странно – впереди были заболоченные берега. Кони там, в любом случае, пойдут медленнее, а вот строй уже будет нарушен. Неужели он планирует проскочить через болота и атаковать имперцев прямо у их лагеря?

Я подогнал Сарацина – что бы ни планировал Лаферте, сейчас я никак не мог на это повлиять.

Раздалось чавканье – Сарацин ступил передними копытами в грязь. Я тут же натянул поводья – не хватало еще сломать ему ноги или самому вылететь из седла. Сарацин возмущенно заржал, но подчинился. Я бросил взгляд вокруг – все были в том же положении, что и я. Если правое крыло имперцев ударит прямо сейчас, нас возьмут за мягкое место.

Будто вторя моим мыслям, со стороны невысокого кряжа, обрамлявшего болота, раздался гул кавалерийской атаки. Я подхлестнул Сарацина и поспешил к Лаферте, который уже почти выбрался из грязи.

На кряже появились первые всадники неприятеля. Это были легкие разведчики-хорваты. По ним тут же открыли огонь, но Лаферте, перекрывая и приближающийся грохот, и треск выстрелов, взревел:

– Не стрелять!

Это было верно – скоро появятся цели, куда как более важные.

Я добрался до свиты Лаферте, но тут же отделился от него и направил Сарацина вдоль полосы относительно твердой земли.

– В строй! Быстрее! Встать в строй!

Я слышал сзади окрики Лаферте – он делал то же самое, что и я. Мы были в очень дурной позиции, в которую загнали себя сами.

А потом на вершине кряжа появились рейтары неприятеля. Все, что нам удалось, это нестройная и неровная линия. Очередной рев Лаферте перекрыл все:

– Монжуа, Нотр-Дамм!

Я выхватил меч. Он был прав – наш единственный шанс сейчас заключался в том, чтобы завязать бой.

Немногочисленный строй двинулся вверх по пологому склону, пытаясь набрать скорость. Противник ждал нас, формируя свое построение. Я услышал гортанный немецкий вскрик и увидел, как рейтары подняли пистолеты. Сарацин почти перешел на галоп. Видимо, я оторвался от основной линии, и теперь мне казалось, что дула пистолетов рейтар направлены на меня одного.

Но я все это не видел, а просто чувствовал – видел я только один пистолет – тот, дуло которого действительно было направлено прямо на меня. За мгновение до выстрела я зажмурил глаза.

Раздался оглушительный грохот, распавшийся на звуковые искры не до конца стройного залпа. Я открыл глаза и вдохнул так яростно, будто делал это в первый раз. Я был жив, я был в седле. Я несся на врага.

И я добрался до мерзавца! Сарацин врезался в коня того рейтара, который в меня выстрелил, а я, поймав момент, нанес короткий укол в незащищенное лицо. Тут же повел Сарацина влево – в сторону от падавшего трупа. Так я оказался за спиной у первой линии рейтар и, не видя толком ничего, принялся рубить их со спины.

На меня плотно насели. На выучке я подставил меч под рубящий удар сверху вниз. Позволив лезвиям с противным скрежетом облизать друг друга, я расслабил руку, давая противнику пролететь вперед, а затем двинул его головой в грудь. Кажется, я сбросил его с коня.

Тут же меня самого начали тянуть вниз, я отмахнулся ногой и два раза ткнул острием меча в то место, где должен был находиться враг – кажется, попал. Перед глазами мелькнул край знамени с лилией – я был здесь не один.

Не успел я обрадоваться, как некая сила толкнула меня в правое плечо так сильно, что я едва не свалился из седла. Я закричал, но схватился левой рукой за поводья и, кажется, только благодаря этому не сошел с ума.

Затем двинул правой рукой и понял, что перепугался больше положенного – кажется, это была пуля на излете и, кажется, у меня был очень хороший наплечник.

Затем, будто выждав, пока я приду в себя, на меня вновь навалились, причем с двух сторон сразу. Я парировал удар справа мечом, но ничего не успевал поделать с атакой копьем слева. Неожиданно хорватского всадника буквально снесла мощная фигура, прокричавшая мне что-то по-французски прямо в щели забрала. Меня обдало мощным луковым духом. В это мгновение моя правая рука, будто позабыв спросить у меня разрешение, отбила мечом несколько поспешных ударов, а затем направила острие меча точно в горло противника.

Неужели мы побеждали? Неужели эта атака, начавшаяся столь нелепо, все же могла привести к успеху? Я понял, что могу вздохнуть свободнее и огляделся. Мне все это время казалось, что я движусь вперед – вглубь строя неприятеля. В действительности, мы с Сарацином вывалились из боя и оказались в низине прямо рядом с болотом.

Я развернул коня и бросил взгляд на кряж, склоны которого были усеяны трупами, а также разбившимися на отдельные схватки группами всадников. Основной бой шел за вершиной холма. Я стал править туда, Сарацин одобрительно фыркнул.

Однако в этот момент с холма посыпались безо всякого порядка французские всадники. Это было бегство. Я подогнал Сарацина, устремившись к одному из отступавших. Он был без шлема и растрепанные темные волосы развевались на скаку.

– Эй, что случилось?!

Он даже не глянул на меня, полностью занятый тем, чтобы не упасть в грязь. Я выставил Сарацина ему наперерез и схватил его коня за уздечку, а затем поднял забрало. Только благодаря этому я увидел падавший на меня меч и смог неловко отклониться в сторону, едва не вывалившись из седла.

– Свои!

Похоже, мой окрик пробился через его страх, потому что еще одного удара не последовало.

– Что случилось?!

– Лаферте убит! Все кончено! Пусти!

Он пришпорил коня, и я едва успел отпустить уздечку – иначе точно бы полетел в грязь. Я бросил еще один взгляд на кряж, который продолжал исторгать отступавших всадников, а также спешенных воинов и коней без ездоков. За их спинами уже появились легкие хорватские всадники. Здесь все было кончено. Я развернул Сарацина от кряжа и стал аккуратно, но в то же время поторапливаясь, перебираться через топкую грязь.

***

Хорваты не отставали, как бы мы ни пытались сбросить их. Я замедлился, обернулся и увидел, как трое кавалеров развернулись и завязались с передними всадниками неприятеля. Это была верная смерть, и они понимали это не хуже меня. Я стиснул зубы и снова пришпорил Сарацина.

Где же Лопиталь? Он уже должен быть здесь? А где находится «здесь»?

Я поднял забрало и впервые с того момента, как преодолел болото, попытался понять, где я вообще нахожусь. Гром канонады был слева, значит, я все еще был на левом крыле нашего порядка. Наконец, будто морок спал с моих глаз, я увидел строй всадников Лопиталя, рысью приближавшихся к беспорядочной волне отступавших эскадронов Лаферте.

Я почувствовал, что улыбаюсь. Развернул Сарацина и поскакал наперерез другим отступавшим.

– Стоять, черти! Лопиталь пришел! А ну стоять!

Я орал во всю глотку, стараясь перекрыть всю битву. Один из всадников – грузный старик со сбитым забралом шлема – деловито и даже буднично направил своего коня ко мне, будто бы забыв о беспорядочном отступлении.

– Стоять, сучье отродье! Монжуа! Монжуа!

Я благодарно кивнул, но старик уже отвернулся, продолжая кричать, что есть сил. Это возымело некоторый успех – вокруг него собралась группа из десятка всадников и нескольких спешенных.

Я развернул Сарацина и погнал его к наступавшим эскадронам Лопиталя. Когда до них оставалось не более пятидесяти шагов, я осадил Сарацина и прокричал:

– Отброшены! Лаферте погиб! Скорее!

Теперь нужно было вернуться к старику. Я снова подхлестнул Сарацина, и он издал возмущенный всхрап – скакун начинал выдыхаться. Я наклонился и потрепал его по загривку – потерпи, приятель, именно сейчас нужно выдержать.

Сарацин будто услышал меня и снова пошел ровно, наращивая темп. Передовые отряды хорватской конницы уже врезались в куцый отряд, который удалось собрать старому кавалеру. Его самого я уже не видел, но другие держались. Я еще раз пришпорил Сарацина, опустил забрало и поднял меч для рубящего удара.

Получилось удачно – я врезался в двух всадников, которые были близко друг к другу. Один из них потерял равновесие и свалился под копыта, а второму я почти снес голову мечом. Кровь из перебитой шеи брызнула прямо мне на шлем, но почти все попало на забрало.

Я вновь почти ничего не понимал, но, кажется, становилось легче. В один момент мой противник – усатый гусар в стеганом кафтане – просто развернул своего жеребца и сверкнул спиной. И в следующее мгновение рев, звучавший, очевидно, и до этого, пробился через бой моего сердца, а затем справа и слева от меня стали проноситься всадники в красных цветах полка д’Аркура. Я шумно выдохнул.

Однако это была еще далеко не все. Я вновь поднял забрало и поискал глазами знамена Лопиталя. В отличие от Лаферте, чье безрассудство уже поставило под угрозу все дело, Лопиталь не спешил быть на острие атакующего порядка.

Я увидел его герб с петухом в красном поле лишь в третьей или четвертой линии атаки и направил Сарацина в ту сторону, проскальзывая поперек наступающих эскадронов.

– Доброе утро, господин маршал!

Старик вел своего крепкого жеребца небыстрой рысью, будто был на послеобеденном променаде, а не в центре битвы. Он повернул ко мне голову и подслеповато вгляделся в мое лицо.

– А, де Гер. Как у нас тут дела?

– Первая линия атаки рассеяна, Лаферте погиб или ранен, успехов нет.

– А, ну-ну… Де Гер, вы плохо выглядите – постарайтесь не сдохнуть.

После этого Лопиталь отвернулся и соизволил немного подогнать своего жеребца, медленно извлекая пистолет.

Я решил дать Сарацину передышку и пристроился за свитой Лопиталя. Только тут я заметил, что правое плечо отдается сильной тупой болью, и я даже побоялся думать о том, какого размера синяк сейчас там наливается. Впрочем, мне не на что было жаловаться – это было в любом случае лучше, чем, если бы пуля пробила наплечник.

Впереди раздавался грохот битвы, но я будто на мгновение выпал из этого действа и уставился в спину знаменосца Лопиталя, не видя ее. Вообще ничего не видя и, в то же время, видя все, и видя будто бы очень близко и четко.

Дела на левом крыле явно складывались не лучшим образом. Пехота центра могла проиграть эту битву, но, пожалуй, не могла принести нам в ней победу. И дело было не в ее качествах – герцог здесь явно был несправедлив. Просто при таком количестве всадников даже на одном этом фланге, без прикрытия пехота просто будет сметена. Ее задачей было завязать на себя терции. Надеюсь, это удалось. Но самое главное сейчас творилось на противоположном крыле, и мне оставалось лишь надеяться, что герцог и Гассион смогут решить дело на том фланге к своей пользе. Смогут или смогли. А сколько времени вообще прошло?

Я с трудом оторвал взгляд от спины знаменосца и посмотрел на серое невыразительное небо, по которому с точностью можно было утверждать лишь то, что солнце уже взошло.

И тут прямо передо мной раздался стройный залп. Я, еще даже не успев подумать об этом, уже подогнал Сарацина и поравнялся со знаменосцем. И тут на нас свалились германские кирасиры, за спинами которых я заметил спешенных драгун.

Я почти сразу понял, что произошло – неприятель кинжальным ударом пробил атакующий строй точно по позиции Лопиталя для того, чтобы вывести его самого из боя.

– Защищать маршала!

Этот крик, кому бы он ни принадлежал, несколько запоздал. Я бросил взгляд на старика – его рука вся была в крови, но, кажется, он был жив. Я зарычал от досады и устремился вперед. Нужно было выиграть время. Кирасиры не дали мне и еще нескольким контратаковавшим всадникам добраться до драгун. Я завязался с одним из них, едва справляясь с его тяжелым палашом, которым он орудовал так легко и быстро, будто это была легкая городская шпага.

Мне повезло. Под ним взбрыкнул конь – всадником он был худшим, чем фехтовальщиком. Мгновения заминки мне было достаточно. После этого я бросил взгляд вперед. Кажется, для противника такой успех был неожиданностью, потому что образовавшаяся брешь все еще была свободна от его подкреплений.

Я устремил Сарацина вперед – один полуокруженный отряд, достигший своей цели, уже не был большой проблемой, а вот сумятица в первых рядах – была.

Меня охватило чувство, будто этот кошмарный сон мне уже снился, и совсем недавно – не более часа назад. Ряды всадников заколебались.

– Стоять! Монжуа!

Я поравнялся с передним краем и вскинул руку с мечом вверх.

– За мной! В атаку!

Не бросив ни единого взгляда назад, чтобы не испугаться до смерти своего возможного одиночества, я направил Сарацина прямо на противника, который уже захлестнул собой место, где эскадроны Лопиталя впервые с ним сшиблись.

Все смешалось, и кирасиры вместе с гусарами и рейтарами слились в одну красно-черную волну природной непреодолимой стихии, в штормовой вал. Я врезался в этот вал, видя лишь мельтешение перемешанных лошадиных морд, перекошенных лиц и стальных шлемов, лишенных всякого выражения.

И вновь все было будто бы во второй раз, все было знакомо. И исход, если бы у меня было время подумать о нем, казался бы мне предрешенным. Но у меня этого времени не было.

Удар слева – рубящий удар не глядя. Уклонение вперед – не назад. От чего? Не знаю, но уклониться надо. Бью левой рукой в неприкрытое лицо – сразу же добиваю высвободившимся мечом. Удар – не пробил. Еще удар – не пробил. Да пропади ты пропадом! Бью изо всех сил по неприкрытой лошадиной морде и слышу пронзительное предсмертное ржание. И тут же в глазах темнеет, а уши разрываются от чудовищного грохота. Я теряю чувство себя. Ничего не вижу. Ничего не вижу. Вместо слуха жуткий гул огромной пещеры, в которой какой-то дурак разбудил эхо.

Голова трещит так, будто на ней гарцевали все кони, участвовавшие в сегодняшнем деле. Теперь перед глазами круги и пятна. Я жив? Да, кажется, жив. Кажется, меня просто ударили по голове. Очень сильно. Пытаюсь двигать шеей. Да, я жив.

Неожиданно все начинает трястись и шататься, да так быстро, что у меня кружится голова. Меня тошнит прямо на собственное забрало. Я с отвращением и ужасно медленно стягиваю шлем и только теперь вижу вмятину в его задней части. Трогаю голову в этом месте. Как я вообще выжил?

Мгновения утекают, а взгляд становится четче. И я понимаю, что я черти где от боя и без меча. Измотанный Сарацин опустил голову к земле. Рядом лес, в который бегут разбитые солдаты. Наши солдаты. Это разгром.

Я медленно поворачиваю тяжеленную голову – со стороны долины продолжают бежать всадники и пешие. Неужели на этом все? Нет, еще стоит центр, а герцог атакует по своему флангу. Нужно вернуться. Мой отец бы вернулся.

Руки дрожат, я с трудом нахожу поводья Сарацина и правлю его туда – туда, где смерть и запах гари, и чудовищный шум. И он подчиняется.

Как же здорово, когда ветер треплет твои волосы и шумит в ушах, и нет душного тяжелого шлема, и забрала, прячущего очертания! Сарацин переходит на галоп, как будто он испытывает то же, что и я.

Вокруг снова лязг и канонада. Имперские всадники продолжают наступать. Они рассеяли нас и теперь добивали беглецов. Здесь уже ничего нельзя было сделать. Я направил Сарацина мимо битвы, превращавшейся в побоище, и поскакал к пехотному строю под черным знаменем Пьемонтского полка – они были крайним построением центра, и это им предстояло принять на себя удар имперской кавалерии, когда она разделается с остатками сил Лопиталя. Могло быть и по-другому – имперский командир мог направить своих людей преследовать беглецов в лес, мог зайти в тыл нашей пехоте. Но с этим я ничего сделать не мог, а вот встретить врага вместе с пьемонтцами – мог.