Я хочу выбраться из этого мира

Он взял каплю крови мальчика, поместил её в специальный раствор, добавил стабилизаторы, активаторы.

Через несколько часов напряжённых проб и тестов он получил первый готовый образец: прозрачный флакон с золотистым оттенком.

– Одна капля… одна капля Чистого…

Он взял её, посмотрел на свет.

– И десять лет жизни.

Лука откинулся в кресле, закрыв глаза.

Он знал: теперь начнётся производство. Он лично отдаст образцы в производственный сектор лаборатории, где уже ждали его формулу.

Утром он вошёл в огромный зал производства.

Гудели машины, стояли ряды работников в белых халатах.

Он передал образцы главному технологу.

– Бережно, – сказал Лука. – Это – будущее.

Технолог едва дыша кивнул.

Через неделю Лука уже стоял на сцене огромного зала в столице.

Гром аплодисментов.

Вручение диплома, золотой медали, сертификата о присвоении высшей научной степени.

– За выдающийся вклад в науку, – звучал голос ведущего, – за создание вакцины, которая продлевает жизнь человечеству… господин Лука!

Лука стоял с медалью на груди, улыбаясь в камеры.

В руках он держал грамоту, сертификат, чек на крупную сумму.

Журналисты вспышками фотокамер ловили каждое его движение.

– Господин Лука, что вы чувствуете? – кричал кто-то из зала.

Он чуть склонил голову, прищурился, улыбнулся.

– Я чувствую, что это… только начало.

Он знал: мальчик дома, мальчик – в лаборатории, мальчик – его главный ресурс.

И всё только начинается.

Лука вошёл в комнату мягко, но взгляд у него был стальной.

Николь сидела на кровати, держа мальчика на руках – он уже был старше трёх, но всё равно тянулся к ней, обнимался, прятался в её волосах.

Лука резко сказал:

– Николь, хватит. Ты слишком к нему привязываешься.

Она вздрогнула, посмотрела на него с растерянностью.

– Но… он ведь ребёнок. Он… он никого больше не знает, кроме меня.

Лука сделал несколько шагов, наклонился, глядя прямо в её лицо.

– Он не ребёнок. Он объект. Эксперимент. И если ты хочешь по-настоящему помочь – держись на расстоянии. Это пойдёт на пользу вам обоим.

Он ухмыльнулся.

– Когда придёт время… тебе будет проще его отпустить. И ему – тебя.

Николь опустила голову.

Она знала: Лука – герой. Он спасает человечество. Он создаёт вакцину, лечит смертельные болезни, двигает науку.

Она… просто маленький винтик.

– Хорошо, – тихо сказала она. – Я постараюсь.

На следующий день мальчик осторожно подошёл к ней, когда Лука ушёл.

– Николь… – тихо сказал он, держа её за подол платья. – Почему ты… почему ты не смотришь? Не обнимаешь?..

Она сжала губы, стараясь не смотреть ему в глаза.

– Мне нельзя… малыш…

– Почему? – его голос задрожал, он начал всхлипывать. – Я… плохой?

– Нет! – она резко села на корточки, обняла его. – Ты не плохой! Ты чудо! Ты самый лучший…

Но тут же отстранилась, дрожа.

– Прости… прости… мне нельзя… Лука… он… он спасает всех… он… он знает, как правильно…

Мальчик замер, глядя на неё с расширенными глазами.

Пожалуйста, иди с ним, – шептала Николь, опускаясь на колени перед Онисамой. – Я… я ничего не могу сделать…

Её руки дрожали, глаза блестели от слёз.

Онисама смотрел на неё широко распахнутыми глазами, тряс головой:

– Нет… Николь… нет… не хочу… не надо…

Он цеплялся за край её платья, дрожащими пальчиками хватал ткань, но она, сжав зубы, осторожно отодвинула его руки.

– Прости… прости… – тихо повторяла она, закрывая лицо ладонями.

Лука стоял у двери – ровный, хищный, терпеливый.

– Ну что, Чистый, идём?

Онисама резко развернулся и кинулся в ванную.

Он захлопнул за собой дверь, сел на пол, прижимая руки к лицу.

– Не хочу… не хочу… – шептал он, трясясь от страха.

Лука подошёл, открыл дверь.

– Ты серьёзно? – холодно спросил он.

Мальчик попытался забиться в угол.

Лука подошёл к раковине, открутил воду – холодную, ледяную. Взял кувшин, налил и резко плеснул прямо на мальчика.

– А-а-а! – вскрикнул Онисама, сжимаясь от резкой, холодной боли.

Лука наклонился, улыбаясь:

– Если ты будешь прятаться здесь, я буду обливать тебя такой водой каждый день. Ты понял меня?

Он схватил мальчика за руку, поднял.

– Пошли. У нас работа.

На операционном столе Онисама дрожал, губы сжаты, глаза блестели от страха. Он знал: обезболивания не будет.

Лука ровным голосом отдавал команды ассистентам:

– Поперечный разрез брюшной полости. Достаем участок соединительной ткани. Оценим скорость восстановления.

Холодное лезвие скальпеля коснулось живота мальчика.

Он дернулся, вскрикнул… и через несколько секунд потерял сознание.

Лука спокойно, методично работал, аккуратно вырезая небольшой участок ткани, кладя его в подготовленную пробирку.

– Невероятно… – шептал он. – Даже внутри всё идеально. Этот организм… не имеет равных.

После того, как всё было завершено, Лука аккуратно зашил разрез, обработал рану, убрал инструменты.

Он нёс Онисаму на руках – мальчик ещё был бледен, без сознания.

Лука осторожно опустил его на кровать, наклонился, убирая со лба тёмные волосы.

– Ты хорошо поработал, Чистый, – прошептал он. – Через неделю – новый эксперимент. Готовься.

Он выпрямился, выключил свет и вышел, закрывая за собой дверь.

Онисама тихо зашевелился во сне, едва заметно сжимая одеяло.

И в его сердце всё крепче рождалась мысль: “Я хочу выбраться отсюда. Я хочу уйти.”

Ночью, когда Лука ушёл в кабинет, а мальчик спал у себя, Николь сидела на краю кровати, обхватив голову руками.

– Я не могу… – шептала она. – Я не могу просто сидеть… я должна хоть что-то… хоть что-то ему дать…

Она поднялась, вытерла глаза.

На следующий день она тайком прокралась в кабинет Луки.

Белые листы бумаги. Несколько карандашей.

– Только пару… он не заметит… – шептала она, запихивая их под футболку, чтобы спрятать.

Сердце стучало, ладони вспотели. Она шагнула в коридор, затаив дыхание. Никого.

Она вернулась в комнату к Онисаме, быстро закрыла за собой дверь.

Мальчик поднял глаза:

– Николь?..

Она с улыбкой показала ему пальцем: «Тсс!»

Села рядом, достала карандаши и листы.

– Смотри, малыш, – шептала она. – Это буквы. Мы с тобой будем учиться. Тихо, никому не расскажем, хорошо?

Он широко открыл глаза, удивлённо посмотрел на бумагу.

– Бу… квы…

– Да, умница, буквы. Смотри, это А…

Она вела его пальчиком по линиям.

Он старался, повторял за ней. Где-то улыбался, где-то морщился от непонимания, но глаза горели – это было новое, это было живое.

Николь гладила его волосы, шептала:

– Ты такой умный… ты всё сможешь… ты вырастешь, и ты выберешься отсюда…

Она дрожала, но улыбалась.

А мальчик, склонившись над бумагой, старательно выводил первую букву в своей жизни.

Поздний вечер.

Комната была тихой, только часы на стене мерно тикали.

Николь сидела рядом с Онисамой, держа карандаш в руке и показывая:

– Вот смотри… О… Н… И… С… А… М… А…

Она аккуратно выводила буквы на листе, а мальчик с сосредоточенным, почти взрослым выражением повторял за ней.

– О… – тихо пробормотал он, стараясь не сбиться, – Н… И…

Карандаш дрожал в маленьких пальчиках, но он сжимал его крепко, прикусывая губу.

Николь гладила его по голове, шептала:

– Ты такой умничка… смотри, почти получилось…

Мальчик вдруг остановился, посмотрел на лист.

Его сердце стучало: он понял, что это его имя.

Не Луки. Не Николь. Не “Чистого”.

Это было его собственное.

– Я… Онисама… – выдохнул он едва слышно, словно не веря.

Глаза заблестели. Он быстро прижал лист к груди, потом крепко обнял Николь, тихо всхлипывая.

– Молодец… – шептала она, целуя его в волосы. – Ты всё сможешь… всё сможешь…

А за дверью тихо тень Луки скользнула по коридору. Он на секунду замер, уловив запах карандашей, бумаги…

Но усмехнулся и ушёл.

– Пусть играют… всё равно он мой, – подумал он.

Унисама тихо сидел на полу своей комнаты, склонившись над листком бумаги.

Он выводил буквы медленно, старательно, переписывая одно и то же слово:

“Я.”

Потом “Я – Онисама.”

Потом “Помоги.”

Он знал: если Лука найдёт, всё отнимет.

Поэтому он тщательно сворачивал листы, прятал их под матрас или глубже, под кровать, между ножек, где почти никто не смотрел.

Ему было всего четыре года, но он уже думал, как взрослый – осторожный, напряжённый, затаённый.

Николь всё чаще стала отпрашиваться в город.

– Я куплю тебе свежую одежду… – шептала она мальчику, когда Лука уходил. – И ещё что-нибудь… игрушку, может… карандаши…

Она прятала маленькие покупки под плащом, под одеждой, чтобы Лука не видел.

Вечером, когда всё стихало, она тихонько подкладывала их мальчику – под подушку, под матрас, в маленький уголок шкафа.

Он смотрел на неё широко распахнутыми глазами, тихо шептал:

– Спасибо… Николь…

Она гладила его по голове, тихо улыбаясь, хотя сердце рвалось от боли.

С каждым днём он говорил всё меньше.

Когда Лука заходил в комнату, Онисама просто сидел на кровати, смотрел в одну точку.

Ни звука. Ни слова.

– Ну? Больно? Чувствуешь что-то? – спрашивал Лука, щурясь. – Говори.

Мальчик молчал.

Лука щёлкал пальцами перед его лицом, гладил по щеке, чуть подталкивал подбородок.

– Я с тобой разговариваю, Чистый. Отвечай.

Тишина.

Лука сжимал губы, глаза холодели.

– Ну что ж… раз так…

С этого дня Лука начал купать Онисаму только в ледяной воде.

Он сам таскал в ванну вёдра, наливал ледяную воду, хватал мальчика за руку, ставил в ванну.

– Ты должен закаляться, – говорил Лука ровным голосом. – Это полезно для здоровья. Ты же хочешь быть сильным?

Мальчик дрожал, всхлипывал, но не плакал.

Он научился не показывать слёзы, даже когда обжигала холодная вода.

Лука смотрел на него внимательно, слегка ухмыляясь.

– Хороший мальчик. Сильный мальчик. Так и надо.

Утро. Тяжёлая тишина.

Николь проснулась от резкого скрипа двери – Лука вошёл быстро, почти взбешённо.

Глаза холодные, губы сжаты в линию.

Он подошёл к кровати, не сказав ни слова, резко поднял матрас.

Из-под него посыпались свёрнутые листы, карандаши, кусочки бумаги.

– Вот оно… – прошипел Лука. – Значит, это ты прячешь.

Николь вскочила, подбежала, стараясь загородить мальчика:

– Лука, пожалуйста! Не надо! Он… он просто ребёнок, ему нужно хоть как-то развиваться, хоть что-то, чтобы…

Лука повернулся к ней, смотрел ровно, без тени улыбки.

– Если он хочет развиваться, – сказал он ледяным голосом, – он должен со мной общаться.

Он наклонился, собрал все бумаги, все карандаши, все клочки – без остатка.

Мальчик смотрел, как его маленькое сокровище исчезает в руках Луки, и в груди сжалось что-то тяжёлое.

Он не закричал, не заплакал – просто тихо, очень медленно прижал ладони к губам и отвернулся к стене.

– Он замыкается, – шептала Николь. – Ты… ты же видишь… он замыкается… ты убиваешь его изнутри…

Лука усмехнулся.

– Он слишком ценен, чтобы убивать. Но слишком упрям, чтобы отпускать.

Он повернулся, бросил через плечо:

– Я не люблю, когда на меня обижаются, Николь. Запомни это.

И ушёл, оставив комнату в тишине.

Ночь.

Три часа.

Мальчик медленно соскользнул с кровати, едва не упав. Тихо – очень тихо – полз из-под руки Николь, которая спала рядом.

Он осторожно открыл дверь.

В коридоре сидел Поль – но, на счастье, уже спал, слегка открыв рот.

Мальчик прошёл мимо на цыпочках, сердце колотилось где-то в горле.

Он не знал, куда идти.

Коридор, двери, лестницы, переходы… всё казалось огромным лабиринтом.

Он прошёл мимо лестницы, открыл первую попавшуюся дверь…

И оказался в кабинете Луки.

Лука сидел за столом, голова на руке, глаза закрыты. Он задремал, видимо, после долгой работы.

Мальчик замер, сердце застучало сильнее.

Он быстро – очень быстро – закрыл дверь и побежал обратно к лестнице.

Он спускался, почти скользя по ступеням, дыша часто, почти беззвучно.

Но вдруг – рука схватила его за плечо.

– И куда это мы? – холодный голос Луки прозвучал прямо над ухом.

Мальчик замер, дрожал всем телом.

– Ты понял, что так нельзя? – тихо сказал Лука. – Если ты ещё раз это сделаешь… тебе будет ещё больнее.

Он потянул его вверх, ведя обратно в комнату.

В палате Николь проснулась от шагов.

– Что… что случилось?.. – она сонно поднялась, глаза сразу заблестели тревогой.

Лука резко бросил:

– Следи внимательнее, Николь. Ты за него отвечаешь.

Она испуганно кивнула.

Лука вышел, захлопнув дверь.

В коридоре Поль уже проснулся, встревоженно тёр глаза.

– Лука… простити… я…

– Из тебя хреновый охранник, Поль, – бросил Лука. – Следи за ним ночью. Днём он никуда не денется.

Поль покраснел, закивал.

– Лука… конечно… больше не повторится…

Лука вернулся в кабинет, сел за стол, потёр виски.

– Он начинает… слишком много думать… – пробормотал он, усмехаясь. – Придётся… быть жёстче.

После того, как Лука снова утащил мальчика в комнату, всё стихло.

Николь лежала рядом, не спала, смотрела в потолок, а внутри всё сжималось.

– Что ты задумал, малыш? – думала она. – Куда ты пошёл? Что ты искал?

Она тихонько наклонилась, погладила Онисаму по голове.

Он чуть вздрогнул, открыл глаза – большие, блестящие, настороженные.

– Куда ты ходил?.. – шёпотом спросила Николь, склонившись к нему. – Что ты хотел сделать?..

Мальчик осторожно потянулся, обнял её за шею.

Он прижался губами к её уху и очень тихо, едва слышно, прошептал:

– Хотел… сбежать… но не получилось…

Николь сжала глаза, губы задрожали.

Она прижала его к себе, зашептала:

– О, малыш… о, дорогой мой… что же ты делаешь… что же ты делаешь…

Он тихо плакал ей в плечо, но уже без звука. Он давно научился плакать беззвучно.

– Ты не понимаешь… – шептала Николь, гладила его волосы, – если ты сбежишь… ты же не знаешь, что там… ты же не знаешь, куда… там все двери заперты…

Она закрыла лицо рукой.

– Господи… мне бы уйти с тобой… мне бы спасти тебя…

Но она знала: Лука держит их обоих.

Крепко. Сильнее любых замков.

А мальчик всё шептал, почти неслышно:

– Помоги… помоги мне…

Николь поехала в город под предлогом:

– Мне нужно купить одежду… лекарства… еду для ребёнка…

Но внутри неё всё горело.

Она зашла в местный департамент проверок, дрожащими руками написала заявление, пересказала всё:

– Там… в лаборатории… он… он издевается над мальчиком… над ребёнком… ставит опыты…

Она думала, что это поможет.

Что, наконец, кто-то придёт и спасёт.

Когда она вернулась, руки тряслись, лицо было бледным.

– Всё… всё, теперь всё будет хорошо… – шептала она себе.

Вечером в лабораторию действительно пришла проверка.

Люди в строгих чёрных костюмах, с планшетами, с документами.

Они велись уважительно – всё-таки это господин Лука, величайший учёный, создатель вакцины, спаситель человечества.

– Мы получили сигнал, что здесь ведутся… некорректные опыты, – сказал главный проверяющий.

Лука стоял перед ними – ровный, уверенный, с лёгкой улыбкой.

– О, конечно, пожалуйста, заходите… смотрите всё, что хотите.

Он лично провёл их по лаборатории, показал кабинеты, хранилища, операционные…

А вот туда, в ту закрытую часть, куда Николь никогда не допускали, – никто не зашёл.

Туда, где прямо сейчас лежал мальчик, с разрезанным животом, покрытый холодным потом.

Николь, дрожа, показывала рукой:

– Там… я видела там…

Лука мягко усмехнулся, подошёл к проверяющему:

– Понимаете… женщины бывают впечатлительны. Она действительно однажды забежала в операционную. К сожалению, пациент тогда не выжил. Всё задокументировано. Может быть, ей что-то показалось…

Он развёл руками.

– Мы здесь спасаем мир. Согласитесь, иногда приходится идти на жертвы.

Проверяющие посмотрели друг на друга, потом на Луку – создателя вакцины, спасителя, лауреата научной премии…

– Разумеется, господин Лука. Простите за беспокойство. Мы уходим.

Когда все ушли, Лука подошёл к Николь.

Он наклонился близко – слишком близко.

– Ещё одна такая выходка, – тихо прошептал он, глядя ей прямо в глаза, – и я просто убью мальчика.

Он чуть улыбнулся.

– И никто даже не узнает, что он существовал.

Он повернулся и ушёл, руки в карманах, спокойный, холодный, победивший.

А Николь стояла, бледная, обхватив себя руками, чувствуя, как земля уходит из-под ног.

Она знала: больше никто ей не поверит.

Ночь.

В комнате тихо.

Онисама сидел на кровати – весь перевязанный, после очередной операции.

Он не плакал, не морщился. Он давно научился не показывать эмоции.

Он просто тихо сидел, глядя в одну точку.

Николь сидела рядом на полу, обхватив колени руками. Её плечи дрожали.

Она уже почти не плакала – просто тихо всхлипывала, иногда закрывая лицо руками.

Мальчик медленно протянул руку, коснулся её волос, погладил неловко, как мог.

– Николь… – тихо сказал он, – что случилось?..

Его голос был ровный, почти безжизненный. Он смотрел на неё большими глазами, но в них уже не было привычного детского тепла – только холодное понимание.

– Ты… плачешь? Почему?..

Николь вскинула голову, слёзы блестели на щеках.

Она дрожащими руками обняла его, прижимая к себе.

– Прости… прости… я не могу… я…

Она гладила его по спине, по волосам.

– Ты такой маленький… а я… я не знаю, как тебе помочь…

Она всхлипывала, сжимая его сильнее.

– Ты же всё понимаешь, да? Ты всё понимаешь…

Онисама тихо сидел в её руках, не сопротивляясь.

Он знал: он не может заплакать. Не может пожаловаться. Не может даже сказать вслух, как больно.

Он просто осторожно обнял её в ответ – маленькими руками.

И прошептал:

– Всё будет хорошо. Не плачь, Николь. Всё будет хорошо.

Шёл пятый год жизни Онисамы.

Он сидел на операционном столе – спокойно, ровно, без лишних движений.

Он давно уже не плакал. Он научился отключаться. Когда боль была невыносимой, он просто уходил вглубь себя, в тихое внутреннее место, где было темно и спокойно.

Когда боль была меньше – он просто молча терпел.

Лука то отрубал ему руку – ровным, хирургическим движением, чтобы потом пришить обратно.

– Вот так… – бормотал он, наблюдая, как клетки мальчика медленно собираются, как нервные волокна подстраиваются. – Ты просто чудо, Чистый… просто чудо…

Через два дня с рукой не было ни следа повреждения.

Иногда Лука делал это при Николь – отрезал кусочек пальца, наблюдал за реакцией.

Он скользил взглядом по мальчику, потом – на Николь, и усмехался, когда видел, как она сжимает руки, как дрожит, как кусает губы.

– Тебе больно смотреть? – спрашивал он. – Ну, значит, ты ещё умеешь чувствовать. Поздравляю.

Однажды, не выдержав, Николь сорвалась.

Она стояла в операционной, рыдая, трясясь от злости и ужаса.

– Ты… ты монстр! – закричала она. – Ты не человек! Как ты можешь это делать?! Это ребёнок! Это не материал! Это не мясо! Это… это…

Она всхлипывала, закрывая лицо руками.

– Ты убиваешь его душу… ты просто убиваешь его изнутри…

Лука медленно обернулся.

– Ах… Николь, Николь…

Он наклонился к ней, улыбаясь своей хитрой, кривой улыбкой.

– Если бы ты тогда… не нажаловалась… я бы тебя вообще сюда не пустил. Ты сидела бы в своём уголке, вязала бы носочки, кормила бы его кашей – и ничего бы не знала.

Он чуть прищурился.

– Но ты сама выбрала. Теперь ты тут. Хочешь – уходи.

Он резко махнул рукой.

– Дверь открыта. Но мальчик останется здесь. Он останется один. Без тебя.

Николь замерла.

Губы дрожали, руки дрожали, сердце билось в горле.

Она знала:

Она не сможет уйти.

Она не оставит его одного.

Она не простит себе, если сбежит.

Лука повернулся и пошёл обратно к столу, напевая себе что-то под нос.

А Николь стояла, сжавшись, понимая: она тоже стала пленницей.

Была глубокая ночь.

Все стихло – даже лаборатория казалась мёртвой, застывшей.

В палате Николь сидела на кровати, склонившись над Онисамой.

Он спал, но чутко – как всегда, даже во сне, слегка дрожал, как будто тело готово вздрагивать от боли.

Она осторожно гладила его по тёмным волосам, вытирая тихие слёзы с глаз.

– Ты такой сильный… малыш… – шептала она. – Ты… ты держишься так, как взрослый бы не смог…

Она сглотнула, закрыла глаза.

– Я найду способ… слышишь меня? Я найду способ тебя забрать отсюда…

Она взяла его маленькую ладошку, крепко сжала.

– Пусть даже Лука убьёт меня… пусть весь мир встанет против… но я… я больше не могу видеть, как ты страдаешь… я найду путь… я найду, я клянусь…

Мальчик слегка пошевелился, едва заметно – будто услышал, даже во сне.

Он тихо, почти неслышно выдохнул:

– Николь… не уходи…

Она прижала его к себе, закрыла глаза, шепча:

– Никогда… я никогда тебя не оставлю…

Утро.

Столовая.

Лука сидел за столом, ковыряя ложкой в супе, почти не притрагиваясь к еде.

Август рядом наливал себе чай, на столе стояли миски с кашей, хлеб, варенье.

По лестнице спустился Поль, зевая. Он взял свою еду молча, кивнул Луке:

– Надеюсь, ночью без происшествий? – лениво спросил Лука, не поднимая взгляда.

– Да, всё спокойно, господин Лука, – пробубнил Поль с набитым ртом.

Взяв тарелку, Поль ушёл наверх – продолжать следить за Онисамой.

Август фыркнул, откинулся на стуле, потягивая чай.

– Знаешь, Лука… ты бы уволил уже этого Поля. Он идиот полный.

Лука слегка улыбнулся, всё так же водя ложкой по кругу в супе.

– Идиот – не идиот… зато работу свою выполняет. И, главное, меня слушает.

Август покачал головой, криво усмехнулся.

– Никогда ты не умел нормально разбираться в людях.

Лука поднял глаза, прищурился:

– А ты? Тебе всегда не нравились мои друзья.

– Ну… двое из них мне нравились, – вздохнул Август. – Но, к сожалению, они… скончались.

Он посмотрел на Луку долгим взглядом.

– До последнего надеялся, что сын Джули и Канаме выживет… знаешь?..

Август отвёл взгляд, посмотрел в окно, тяжело вздохнул.

– Уже пять лет прошло с их смерти. Жаль, что мы всех сразу потеряли. Ни один из них не выжил.

Лука чуть замер, уголки губ дрогнули.

– Канаме сам виноват, – тихо сказал он. – И в том, что Джули умерла. И в том, что их ребёнок умер.

Он положил ложку, чуть улыбнулся.

– Я ведь предупреждал Канаме, как всё закончится. Но он же у нас был упёртый…

Лука усмехнулся чуть шире.

– Гений. Он был гений. Но слишком верил в свою непогрешимость.

Август прикрыл глаза, откинувшись на спинку стула.

– Да… гений… – шёпотом повторил он. – Вот только от них… ничего не осталось.

В комнате повисла тяжёлая, липкая тишина.

Лука снова взял ложку и спокойно начал есть свой холодный суп.

Август отставил чашку, посмотрел на Луку мягко, почти с братским теплом.

– Знаешь… ты мог бы… просто остановиться.

Лука поднял глаза, слегка склонил голову.

– Остановиться?..

– Ну… – Август пожал плечами. – Ты ведь уже великий. Ты спас людей. Ты сделал невозможное.

Он чуть улыбнулся.

– Я всегда знал, что ты гений. Даже тогда, когда… когда с тобой случилось то… – он осёкся, слегка покраснел, – … тогда, когда я видел, как над тобой издеваются. Я ведь помню, Лука. Я помню.

Он медленно вздохнул, сложив руки на столе.

– Я всегда думал, что когда ты добьёшься всего… ты станешь… ну… счастливым. Человечным. Мягче.

Август чуть склонил голову, улыбнулся виновато.

– Но ты всё такой же… холодный. Почему?..

Лука усмехнулся, тонко, чуть иронично.

– Август… – тихо сказал он. – Ты всегда думал, что я сломлен.

Он встал из-за стола, поправляя манжеты.

– Но я не сломлен. Я просто понял, что быть человечным – значит быть уязвимым. А я не хочу быть уязвимым.

Он скользнул взглядом на брата, его глаза чуть блеснули.

– А ты – слишком добрый, Август. Слишком мягкий. Смотри, как бы это тебя не погубило.

Август медленно улыбнулся, чуть печально.

– Ну, зато у нас баланс, правда? Один мягкий – другой твёрдый. Значит, всё хорошо.

Он встал, хлопнул Луку по плечу, чуть приобнял.

– Всё равно… ты мой брат. И если тебе что-то нужно – ты знаешь, я всегда рядом.