Я хочу выбраться из этого мира

Lusy Westenra

Я хочу выбраться из этого мира

Я хочу вырваться из этого мира

Лаборатория была залита резким светом.

Белые стены, блестящий пол, запах антисептиков – и кровь. Много крови.

Лука тяжело дышал, сжимая в руках крошечного, скользкого от крови младенца. Его ладони дрожали.

Женщина на столе больше не дышала.

Грудная клетка не поднималась. Разрезанный живот зиял открытой раной, и кровь тонкой струйкой стекала по краю стола, капая на пол.

Лука резко обернулся:

– Помощь сюда! Быстро!

Дверь распахнулась.

Первым забежал молодой ассистент. Увидев, что лежит на столе, он побледнел, закрыл рот руками – и его тут же вырвало прямо на пороге.

Лука раздражённо закатил глаза:

– Операцию никогда не видел? Обычная операция…

Голос его дрожал, но он старался сохранять холодный тон.

Вслед за ним вбежала женщина – старший лаборант.

– Лука, боже мой… – Она подскочила к нему, осторожно приняла ребёнка из его рук. – Что мне делать?

– Отмой. Принеси его в мой кабинет. Я возьму обычные анализы, как с другими.

Он повернулся обратно к столу, посмотрел на мёртвое тело.

Сжал губы.

– Её прочистить. И в отчёте напишите, что умерла от естественных родов. Никаких упоминаний о операции.

Лука глубоко вдохнул, отведя взгляд.

Лука закрыл дверь кабинета за спиной и тяжело выдохнул.

Напротив была его личная комната – спальня, что всегда оставалась при лаборатории.

Да, у него была квартира в столице, просторная, элегантная, с видом на парк. Но он бывал там редко.

Здесь, в этих стерильных стенах, он чувствовал себя лучше. Чище. Настоящим.

Он переоделся, быстро принял душ, смывая с рук кровь и пот, и, надев свежую одежду, вернулся в кабинет.

На столе, в небольшой детской кроватке, уже лежал младенец.

Мальчик.

Чёрные, как смоль, волосы, бледная кожа. И когда Лука подошёл ближе, он увидел – голубые глаза, сверкающие под мягким светом лампы.

Он взял у ребёнка пару проб крови, передал их ассистенту, который молча унес их на анализы.

Лука же вернулся к малышу. Он взял его на руки – аккуратно, чуть неуверенно. Качал, кормил из бутылочки, даже, как ни странно, улыбался, глядя на эти необычные глаза.

– Ты копия своей матери, – тихо сказал Лука, почти задумчиво. – Она тоже была очень… красивая.

Он тяжело вздохнул, нахмурился, словно отмахиваясь от собственных мыслей.

Прошло несколько часов.

Лука укачивал младенца, мыл его, вытирал, потому что помощники, которых он позвал, в страхе отказались – всё-таки ребёнок после такой… операции.

И вот, под вечер, дверь резко распахнулась.

Вбежал его ассистент, Ренцо, запыхавшийся, с перепачканными бумагами.

– Лука! Господин Лука, анализы… готовы… но… вам нужно взглянуть!

Лука осторожно положил малыша обратно в кроватку, подошёл к столу, взял бумаги.

Серые-зелёные глаза медленно пробежались по строчкам.

Он остановился.

– Что это? – его голос стал хриплым. – Эти показатели…

Ребёнок был необычным.

Он был сильнее, чище. Его кровь не поддавалась стандартным инфекциям, болезням, даже вирусным моделям.

Лука почувствовал, как его сердце сжалось – не от страха, от восторга.

Он обернулся, посмотрел на младенца, который тихо лежал, завернувшись в одеяло.

– Объявите семье, – сухо приказал он. – Скажите, что младенец умер.

Ассистент застыл.

– Но, господин Лука…

– Немедленно.

Потом Лука вызвал по коммуникатору свою помощницу – Лею Ранфорд, рыжую, с вечно красными губами.

– Лея, – сказал он тихо, когда она появилась в дверях. – Найди мне кормилицу. Она будет жить здесь, в лаборатории. Мне нужна женщина, которая сможет… ухаживать за этим ребёнком. Постоянно.

Лука посмотрел на младенца снова.

– Этот мальчик… он особенный.

Когда младенец наконец уснул, мирно сопя в своей маленькой кроватке, Лука тихо вышел из кабинета.

Он спустился вниз по длинным коридорам лаборатории – белым, пустым, с мерцающими лампами, с эхом от собственных шагов.

Внизу, в просторной столовой, за большим деревянным столом сидел Август – его сводный брат, крупный, добродушный, с мягкими глазами.

Перед ним дымилась тарелка супа.

Увидев Луку, Август быстро отложил ложку.

– Я слышал… – начал он тихо, глядя на брата. – Джули умерла. Она не выжила, да, при родах?

Лука медленно опустился на стул напротив. Его лицо, обычно холодное и отстранённое, теперь было чуть омрачено. Он тяжело вздохнул, чуть нахмурив брови.

– Да… я не смог её спасти. Я пытался, – его голос звучал ровно, но в глазах мелькнул еле заметный блеск, словно он пытался сыграть на камеру.

Август протянул руку и мягко похлопал Луку по плечу.

– В этом нет твоей вины, брат. Ты сделал всё, что мог.

Лука кивнул, опустив взгляд, вздохнул ещё тяжелее.

– Младенец… тоже не выжил, – тихо добавил он.

Август удивлённо поднял брови.

– Как? Я думал…

– Он прожил всего пару часов, – Лука медленно повертел головой, изображая усталость. – А потом… умер. Его сердце не выдержало. Мы ничего не смогли сделать.

Август сжал губы, грустно кивнул.

– Бедный малыш… Бедная Джули…

Он шумно втянул носом воздух, потом снова взялся за ложку.

– Ты… ты хочешь поесть с нами? У нас сегодня жаркое…

Лука мягко улыбнулся – фальшивой, дежурной улыбкой.

– Нет, спасибо, Август. Я… я должен вернуться к своим делам.

Он поднялся, бросив последний взгляд на брата.

Август, конечно, не знал. Никто не знал.

Лука сидел в своём кабинете, устало разглядывая бумаги, когда дверь тихо открылась.

– Господин Лука, – голос Леи прозвучал мягко. – Я нашла кормилицу. Привести её?

– Да, зови.

В кабинет вошла женщина лет тридцати пяти – невысокая, с тёплым взглядом, спокойная, уверенная. Николь.

Она чуть поклонилась.

– Я слышала, что вам нужна помощь с младенцем.

Лука улыбнулся – мягко, обманчиво.

– Да. Садись, Николь, поговорим о правилах.

Он поднялся, прошёлся по комнате, раскинув руки:

– Ты будешь жить наверху, в комнате рядом с лабораторией. Вниз спускаться нельзя – тебе будут приносить еду. Ты будешь с младенцем почти всё время, двадцать четыре на семь.

Николь кивнула:

– Понимаю.

Лука подошёл ближе, наклонился, смотря ей прямо в глаза.

– И вот что важно. Этот ребёнок… он очень болен.

Голос Луки был ровным, почти ласковым.

– Чтобы сохранить его здоровье, его нельзя выносить на улицу. Никогда. Окно можешь открывать, там решётки – следи, чтобы он не выпал.

Николь снова кивнула, с пониманием.

– Конечно, я видела такое. У меня был опыт с тяжёлыми детьми.

Лука вздохнул, убирая волосы с лица.

– Каждое утро я буду приходить и брать у него немного крови для анализов. Мне нужно исследовать её, чтобы понять, как его вылечить. Это важно, Николь.

Он чуть наклонился.

– И самое главное… Никому. Не. Говорить.

Голос стал тише, но твёрже.

– Если ты кому-то расскажешь про этого ребёнка, его могут забрать. Могут отправить в другую лабораторию. А это значит – всё. Конец. Его нельзя будет спасти.

Лука медленно выдохнул.

– Если его вынесут на улицу, всё пропало. Ты меня понимаешь?

Николь спокойно ответила:

– Я понимаю, господин Лука. Я буду молчать. Я видела такое раньше. Я не выдам вашего секрета.

Лука посмотрел на неё долгим, оценивающим взглядом.

– Хорошо. Тогда… иди наверх. Тебя проводят. Младенец ждёт.

Когда Николь вышла, Лука снова посмотрел на бумаги, сжал губы и прошептал себе под нос:

– Главное… чтобы семья не узнала.

Николь вошла в комнату, держа на руках малыша.

Он был тёплым, мягким, с удивительно чёрными, волнистыми волосами и алебастровой кожей. Когда она осторожно посмотрела на его личико, сердце у неё сжалось: он был необычайно красивым.

– Какой же ты красавчик… – тихо прошептала она, гладя его пальчиком по щеке. – Ты совсем как ангел.

Комната, в которой они теперь жили, была светлая, в белых тонах, с большим окном (за которым стояли решётки) и дверью, ведущей в небольшой душ и туалет.

Николь быстро обустроилась – ей приносили еду утром, днём и вечером, всё, что нужно для ухода за ребёнком. Она не выходила никуда.

Каждое утро ровно в восемь дверь открывалась, и входил Лука.

Он приносил пять пустых пробирок, подходил к малышу, молча, хладнокровно, как врач.

Николь сжимала губы, отворачивалась, тяжело вздыхая.

– Это всё ради его спасения… ради его будущего… – пыталась она себя успокаивать.

Лука брал кровь, аккуратно, но быстро. Иногда малыш плакал, иногда лишь тихо хныкал, жмурясь. Лука никогда не говорил лишнего – лишь собирал пробирки и уходил.

После этого Николь утешала малыша, мыла, кормила, укачивала. Она пела ему тихие песни, гладила его по тёмным волосам, стараясь дать хоть немного тепла в этих холодных стенах.

Прошло полгода.

Мальчик рос крепким, любознательным, хотя и очень спокойным ребёнком. Он уже улыбался Николь, тянул к ней ручки, лепетал что-то невнятное.

Николь всё больше чувствовала, что она не просто нянька. Она была для него – всем.

Но в тени, за дверями, всегда оставался он. Лука.

Каждое утро, с пробирками.

Каждое утро, с холодными глазами.

Каждое утро, с планами, о которых никто, кроме него, не знал.

Лука сидел за столом в своём кабинете, листая свежие распечатки анализов.

Глаза пробегали строчки, руки дрожали от волнения.

– Это… это не может быть, – прошептал он.

Показатели крови были невероятными. Ни одна известная болезнь не находила в ней зацепки. Иммунная система, как стальная стена. Гены – стабильные, без мутаций, словно идеальный архитектурный план.

Но больше всего Луку поразило другое.

Он поднял взгляд и вспомнил: когда утром он забирал кровь из вены малыша, на следующий день не оставалось даже следа от укола.

Ни синячка, ни красноты, ни намёка на повреждение.

Он сжал руки в кулаки, сердце бешено стучало.

– Что, если… – пробормотал он, вставая. – Если… попробовать чуть больше? Немного больше?

Он стоял, глядя в пустоту, потом резко кивнул сам себе.

– С тяжёлыми испытаниями можно повременить. Но… лёгкие… лёгкие вполне позволительны.

Когда мальчику исполнилось полгода, он уже мог сидеть.

В тот день Лука впервые подошёл к Николь и сказал:

– Дай его мне. Сегодня я сам поработаю с ним.

Николь с лёгким беспокойством передала малыша – но Лука лишь мягко улыбнулся и унёс его к себе в кабинет.

Он аккуратно взял маленький пальчик, сделал крошечный надрез.

Малыш резко расплакался, всхлипывая, сжимая кулачки.

Лука быстро промокнул кровь салфеткой – и замер.

На его глазах рана затянулась меньше чем за минуту.

Кожа стала гладкой, словно её никогда и не резали.

Лука медленно сел, с трудом переводя дыхание.

– Это… это чудо, – выдохнул он. – Нет, это нечто большее…

С того дня, каждую неделю Лука забирал малыша к себе.

Сначала – порез чуть глубже.

Потом – маленький срез кожи.

Потом – лёгкий удар линейкой по ножке, чтобы посмотреть, как быстро исчезнет синяк.

Он записывал всё.

Посекундно.

Каждую реакцию клеток, тканей, сосудов.

Ни один эксперимент не ускользал от его внимания.

Для мальчика же наступила другая жизнь.

Он не понимал, зачем это.

Он чувствовал боль, пугался, плакал.

И с каждым днём в его маленьком сердце росло чувство – ненависть.

Ближе к году Николь начала всё чаще замечать странное поведение мальчика.

Он любил сидеть на подоконнике, тыкая маленькими пальчиками в стекло.

– Смотри, – ласково говорила Николь, садясь рядом и обнимая его, – это дерево.

– Деее… во, – лепетал мальчик, пытаясь повторить.

– Молодец, умница. А это какой цвет?

– Зе… лё… – улыбался он, показывая пальцем на листву.

Иногда он смеялся, иногда просто смотрел в окно с долгим задумчивым взглядом.

Но всё менялось, когда по коридору раздавались шаги.

Особенные шаги.

Холодные, уверенные, точные.

Мальчик сразу напрягался.

Он быстро спрыгивал с подоконника, прижимался к Николь, прятался под одеяло или пытался забиться под кровать.

Как будто его маленькое сердце знало: приближается что-то плохое.

Однажды Николь решилась спросить Луку.

– Лука… – тихо сказала она, когда тот утром пришёл забирать кровь, – почему он тебя так боится? Он же даже говорить ещё толком не умеет, а уже дрожит при виде тебя. Что ты с ним делаешь?

Лука чуть усмехнулся, привычно холодно, чуть склонив голову.

– О, это естественно. Каждый день я беру у него кровь. Он прекрасно понимает, что я что-то делаю не так. Просто боится уколов, Николь. Это нормально для детей.

Николь нахмурилась, но промолчала.

Она начала всё острее замечать, что после каждого возвращения из кабинета Луки мальчик буквально вжимается в неё, словно хочет что-то рассказать, что-то донести – но не умеет, не может.

Он лепетал свои простые слова, цеплялся за её одежду, смотрел в глаза – а она, гладя его по волосам, всё думала: что он хочет мне сказать?

Каждый вечер, когда всё стихало, она садилась с ним на кровать и говорила:

– Всё хорошо, малыш. Я с тобой. Я здесь.

И он засыпал, вцепившись в её руку, будто боялся, что утром всё начнётся сначала.

В течение следующего года Лука стал задумываться о большем.

Порезы? Синяки? Кусочки кожи?

– Это слишком мало… – тихо говорил он сам себе, сидя поздними вечерами в своём кабинете. – А что если… перелом?

И вот однажды, когда мальчику было около полутора лет, Лука взял его в кабинет.

Он смотрел на него – крохотные пальчики, тонкая кожа, безмятежный взгляд.

И сломал ему руку.

Просто так.

Чистый хруст, крик, мгновенные слёзы.

Лука наложил гипс, проверил показатели, аккуратно занёс ребёнка обратно в комнату к Николь.

Она тут же подбежала:

– Господин Лука! Что случилось?!

Лука пожал плечами, облокотившись на дверной косяк.

– Споткнулся. Упал. Я быстро помог, не волнуйся.

Он чуть улыбнулся.

– Случается.

Николь осторожно взяла малыша на руки, гладя его по голове.

– Маленький мой… такое бывает… всё хорошо, всё пройдёт…

Мальчик больше не всхлипывал.

Слёзы текли по щекам – тихо, беззвучно, но он уже учился не подавать виду, что ему больно.

Где-то в глубине он начинал осознавать: плач, страх, попытки прижаться к Николь – не помогут.

Но он был слишком мал, чтобы полностью это понять или выразить.

Он просто молчал.

На следующий день Лука снова забрал мальчика к себе.

Снял гипс, сделал анализы, посмотрел рентген – и усмехнулся.

– Уже почти срослось… невероятно.

Он вернул малыша Николь и сказал:

– Оказалось, это был ушиб, а не перелом. Завтра снимем гипс совсем.

Николь улыбнулась с облегчением:

– Ну слава богу…

Прошли недели.

Николь всё чаще ловила себя на том, что мальчик тянется к окну, к свету, к миру.

Он садился на подоконник, стучал пальчиком по стеклу, лепетал слова, что она ему показывала:

– Деее-во… зе-лё… – старался он, улыбаясь.

Однажды вечером она тихо сказала Луке:

– Господин Лука, почему у него нет игрушек? У меня уже сказки заканчиваются… я бы купила ему что-нибудь.

Лука посмотрел на неё холодным взглядом.

– Игрушки развращают. Книжки тоже.

Он медленно подошёл, наклонился чуть ближе.

– Этот мальчик… вряд ли жилец. Ему незачем отвлекаться на безделицы.

Николь нахмурилась, но набралась смелости:

– Я с ним почти полтора года, господин Лука. Может, мне выйти в город, купить что-нибудь? Пусть маленькую игрушку…

Лука резко выпрямился, губы сжались.

– Ты хочешь принести болезнь в лабораторию? Ты хочешь занести сюда вирус, от которого мы до сих пор не можем создать вакцину?!

Голос стал стальным.

Николь испугалась.

– Нет, конечно, господин Лука…

– Вот тогда и сиди тихо, – сказал он, разворачиваясь и уходя.

Его шаги эхом отдавались в тишине, а Николь смотрела на закрытую дверь, ощущая, как сердце сжимается от тревоги.

Лука сидел за столом в своём кабинете, аккуратно крутя в пальцах шариковую ручку.

На столе лежала карта наблюдений мальчика – Чистого.

– Все внешние повреждения заживают… – тихо бормотал он. – Но что, если ударить изнутри?

Он вызвал ассистента:

– Подготовь подушку для удара. И мальчика.

Мальчик вошёл сам – Николь в этот раз не пускали. Он уже привык к этим дверям, но глаза блестели от сдерживаемых слёз.

Лука наклонился, гладя пальцем по его щеке:

– Ничего страшного, малыш. Ты же сильный. Ты же Чистый. Ты – мой эксперимент.

Он велел ассистенту взять мягкую, но тяжёлую подушку, набитую песком, и ударить мальчика в бок – с расчётом, чтобы вызвать внутренний ушиб.

Мальчик охнул, глаза расширились, дыхание сбилось.

Лука замер, наблюдая.

– Пульс… давление… кровь… – шёпотом отдавал он команды ассистентам.

Через несколько часов – мальчик был как ни в чём не бывало.

Ни синяка, ни боли. Только в глазах всё больше пустоты.

– Я должен знать, как его организм реагирует на более серьёзное проникновение.

Лука провёл рукой по волосам, собирая волосы в хвост, чтобы они не мешали.

Ассистенты подготовили инструменты.

Мальчик сидел на столе, дрожал.

Лука осторожно, почти нежно, взял его за руку, ввёл иглу – не просто для забора крови, а глубже, в мышцу.

Мальчик закричал.

Лука быстро наложил повязку, наблюдая, как кровь перестаёт идти быстрее обычного.

– Невероятно… – пробормотал он. – Идеальная регенерация…

– Сегодня я проверю предел, – сказал Лука ассистентам. – Сколько крови он может потерять, прежде чем начнёт слабеть.

Мальчик сидел на столе. Лука подошёл, погладил его по голове.

– Ты же хочешь помочь науке? Ты же хочешь быть молодцом?

Мальчик всхлипнул, но кивнул – не до конца понимая, что его ждёт.

Лука ввёл иглу, медленно собирая кровь. Одна пробирка. Вторая. Третья.

Мальчик начал бледнеть, но сердце билось ровно.

Лука остановился, нахмурился.

– Удивительно… он должен чувствовать слабость, но он держится… – он резко выдохнул, с блеском в глазах. – Мы нашли нечто уникальное.

Лука сидел в тёмной комнате, перед ним на столе лежали рентгеновские снимки.

– Значит, если я удалю небольшой участок печени, он восстановится?..

Он усмехнулся.

– Подождём ещё годик… к трём с половиной, к четырём. Пусть подрастёт.

Он отложил снимки, посмотрел в окно, где виднелась комната мальчика.

– Ты даже не представляешь, как много ты мне дашь…

Лука подготовил стол.

Мальчик был уложен, привязан за руки и ноги. Он дрожал, глаза полные слёз, но не кричал. Он уже знал – крики не помогут.

Лука взял скальпель.

– Это будет быстро, – сказал он ровно, поглаживая его по голове. – Ты же сильный. Ты же особенный.

Он разрезал кожу на боку. Мальчик вздрогнул, рот открылся в беззвучном крике.

Лука, аккуратно работая инструментами, удалил крошечный участок печени, положил в пробирку.

– Восстановится… или нет? Сейчас проверим…

Он быстро зашил, промыл рану, наложил повязку.

Через сутки – орган полностью восстановился.

Лука стоял в маске, ассистенты в масках.

Мальчик снова был привязан, без наркоза. Он всхлипывал, но почти беззвучно.

– Мы проверим, как регенерация работает на сердечной ткани, – сказал Лука, вставляя тонкий инструмент между рёбрами.

Он сделал аккуратный надрез на сердце – мальчик резко дёрнулся, захрипел, глаза закатились.

– Пульс… держится… держится… – бормотал Лука, напряжённо следя за приборами.

Через час, под наблюдением, мальчик пришёл в себя. Через два дня – сердце было полностью целым.

В этот день Николь начала что-то подозревать.

Она слышала крики, странные запахи, видела, как Лука выносит кровавые инструменты.

Её сердце колотилось. Она решила рискнуть.

Когда Лука с ассистентами проводил очередную операцию – разрезал бедро, удаляя часть мышечной ткани для изучения регенерации, – Николь сорвалась.

Она бросилась по коридору, распахнула двери лаборатории… и замерла.

Перед ней – белый стол, мальчик, привязанный, вскрытая нога, кровь, ассистенты в масках.

И Лука, склонившийся над ним с лезвием.

Голова Николь закружилась.

– ЧТО ВЫ ТВОРИТЕ?! – закричала она.

Лука, даже не обернувшись, ровно сказал:

– Закрой дверь, Николь. Сейчас не время.

Она бросилась вперёд, хватая мальчика за руку, крича его имя. Мальчик едва шевельнулся, глаза полные боли.

Лука наконец поднял глаза:

– Успокойся. Всё под контролем. Это… наука.

Николь села на кровать в его комнате, держа мальчика на руках.

Он не плакал – только смотрел в пустоту.

– Малыш, что они с тобой сделали… – шептала она, дрожа.

Впервые она поняла: то, что делает Лука, это не лечение. Это пытка.

И впервые в её сердце зародился страх – страх не за себя, а за ребёнка, которого она полюбила как сына.

После того, как Николь ворвалась в операционную, Лука несколько дней не разговаривал с ней напрямую.

Но потом, под вечер, он сам зашёл в её комнату.

Она сидела на кровати, обнимая мальчика, который тихо играл с её волосами.

– Николь, – мягко сказал Лука, – я тут подумал. Насчёт игрушек… и книжек.

Она подняла глаза, усталые, с заплаканными веками.

– Я думаю, что могу привезти партию игрушек из города. Конструкторы, книжки с картинками. Думаю, это будет полезно для его… развития.

Он улыбнулся – холодно, чуть склонив голову.

– Всё же ты права. Ему нужно больше стимуляции.

Николь осторожно улыбнулась.

– Правда?..

– Конечно. Ты ведь всегда заботишься о нём. Ты заслужила.

Она вздохнула с облегчением.

– Спасибо, Лука. Спасибо.

Он кивнул и вышел.

Но внутри он уже строил совсем другие планы.

Мальчику было три с половиной.

Он уже знал, когда приближаются шаги Луки.

В тот день, услышав знакомый ритм, он быстро слез с кровати, залез под неё, съёжившись, прижимая к себе одеяло.

Сердце колотилось. Он тихо шептал:

– Не-най… не-найдёт…

Дверь открылась. Лука вошёл.

Он посмотрел на пустую кровать, ухмыльнулся, подошёл, наклонился – и без усилия поднял кровать одной рукой.

Под кроватью мальчик испуганно замер, потом начал вставать…

– Ах ты… – прошипел Лука.

И резко бросил кровать вниз.

Хруст. Глухой удар. Три перелома позвоночника.

Лука молча поднял мальчика на руки и отнёс в кабинет.

– Держись… давай, Чистый, покажи, на что ты способен… – бормотал он.

Он сделал снимки, аккуратно поставил две деревянные палочки, перевязал спину.

Сидел, записывая данные в журнал, делал замеры, считал минуты.

Через три дня позвоночник сросся.

Без следа. Без боли.

Лука отметил в журнале жирным маркером:

“Подтверждённо: костная регенерация. Восстановление – 72 часа.”

На третий день он принёс в комнату коробку.

– Вот, как и обещал, – сказал он, ставя её на стол.

Мальчик настороженно посмотрел, потом медленно подошёл. Внутри был конструктор из магнитных шариков – ярких, переливающихся, заманчивых.

Лука чуть улыбнулся, глядя, как мальчик осторожно берёт одну детальку.

– Играй, Чистый.

Его голос был тихим, почти ласковым.

– Завтра у нас снова будет много работы.

Мальчик осторожно перебирал магнитные шарики, скрепляя их между собой.

Яркие цвета отражались в его больших голубых глазах.

Он сжимал их в ладошке, пробуя, как они щёлкают, цепляются, строят.

Но внутри росло тревожное чувство.

А что, если заберут?

Он быстро оглянулся. Николь готовила ужин, Лука ушёл.

Мальчик встал на коленки, аккуратно разобрал конструкцию, сложил детали в коробку.

Засунул её под матрас. Прижал ладонями. Убедился, что не видно.

Это было его.

Его маленький тайник.

Его сокровище.

И он не хотел его терять.

Что до Луки – ему было всё равно.

Он даже мельком заметил, как мальчик что-то прячет, но лишь усмехнулся.

– Играешь? Ну, играй.

В его глазах блеснуло холодное равнодушие.

Лука сидел в лаборатории поздней ночью.

Перед ним – десятки колб, пробирок, препаратов. На экране компьютера мелькали сложные формулы.

Он провёл рукой по лицу, не скрывая усталой улыбки.

– Наконец-то… – пробормотал он. – Четыре года сбора… четыре года крови… и я нашёл формулу.